— Верно ли мы поступаем? — Адам оправил контуш, пригладил волосы, рядом тут же возник Марцин. Они стояли аккурат перед кабинетом короля и не решались постучаться.
— Куда уж вернее? Не покрывать же убийцу, да что убийцу… Предателя, — отозвался Рутковский. Казалось, ему не было страшно или волнительно, но Яблоньский твёрдо знал — друг просто притворяется, а на деле так же переживает. Марцин по праву считался самым спокойным среди них и не раз разнимал Адама и Юзефа, не раз усмирял Запольского, находил для него верные слова и теперь, вероятно, чувствовал себя виноватым в том, что не придумал ничего тогда и поэтому готовится рассказать обо всём теперь.
— Это верно, — кивнул нехотя согласился Яблоньский. — Но всё равно как-то не по себе. Мы столько всего повидали, через многое прошли вместе, защищая друг друга, а теперь… Я уверен, стригои не станут церемониться с Юзефом. Они убьют его, как он — Ружу и Звонимира.
— Страшная смерть, — Марцин вздрогнул. — Но надо решиться, — он глубоко вдохнул и медленно поднял руку. Раздался тихий стук.
— Войдите, — ответили из-за двери. — Что ещё?
— Ваше Величество, — они прошли в комнату, поклонились, усмирив гордость. — Ваше Величество, у нас есть к вам разговор.
— И вы желаете мне отречения или смерти? Или и того, и другого? — Вацлав поднял голову от каких-то бумаг, устало, немного болезненно улыбнулся.
— Напротив, — отвечал Рутковский, про себя удивившись тому, насколько их король изменился и сломался. — Мы пришли, если так можно выразиться, вам помочь. Вас спасти.
— Это как же? — Левандовский нахмурился. — Мне поможет разве что чудо, — мрачно добавил он.
— Мы хотим вам рассказать кое-что, — продолжил более решительный Яблоньский. — Мы долго хранили эту тайну, — он криво улыбнулся, — но нынче вечером стало понятно, что уже дальше некуда.
— Тайну? — Вацлав встрепенулся. Неужто обычно такой безразличный Бог всё же услышал его и преподнёс сюрприз? Неужто не придётся полагаться только на Твардовского и слуг, умолять Сейм осудить Запольского за одно лишь убийство? Неужто удастся задобрить Вереша?
— Наверное, вы удивились, заметив, что мы здесь только вдвоём, — начал Марцин неуверенно, поглядывая на Адама.
— Да, пожалуй, — Левандовский внимательно посмотрел на него. — Продолжайте же, пан Рутковский.
— Мы были в ту страшную ночь вместе с Юзефом и просили его не убивать королевских детей, — отозвался тот, — однако он нас не стал слушать и сделал то… что сделал. Мы готовы свидетельствовать об этом на суде, — голос дрогнул — Марцин чувствовал стыд. Рассказывать о друге такое оказалось страшно, ведь это тоже называлось предательством, пусть и за правду.
— Но не только из-за этого мы решились обо всём поведать, — продолжил Яблоньский. — Сегодня Юзеф явился к нам и признался кое в чём. Он сказал, что выдал несчастную пани Анну стригоям.
— Что? — внутри Вацлава просыпалась самая настоящая ярость. Долгими ночами он винил себя в пленении Анны и Тадю, он сидел перед камином и раз за разом вспоминал их с Вишнивецкой ссору, ругая себя последними словами, он почти не спал. Да, это, конечно, не могло измотать вампира, но чувства, не пойми зачем вернувшиеся, так мучили его, что и их хватало с лихвой. А оказалось, что дело тут не столько в его халатности, хотя и в ней тоже, а в проклятом Запольском, решившимся предать его и использовать женщину и ребёнка для своих целей.
— Да, он выдал их, получил деньги. Он надеялся, что стригои буду использовать пани, что вы тогда пойдёте на уступки, и война кончится, — мрачно закончил Адам. — Я не знаю, было ли ещё что-то. Может, Юзеф не всё рассказал. Он всегда был скрытным, всё себе на уме, а ведь… Никто с ним здороваться не хотел, не то что дружить, кроме нас.
— Верно, — кивнул Марцин. — Запольский происходил из очень богатой шляхты, он получал всё, что пожелал, но своим поведением отвратил если не всех, то многих.
— Что правда, то правда, — согласился Вацлав. Он с Юзефом познакомился при дворе короля на одном из балов и уже тогда догадался, что такие приятели ему не нужны. Запольский оказался груб, несдержан и не слишком умён, однако Кшиштоф зачем-то держал его при себе. Левандовский и тогда предполагал, что Водлевскому просто понадобился ещё один палач, который не станет тяготиться своей долей, а сейчас нашёл этому самое страшное подтверждение.
— То, что мы сейчас сделали — неправильно, — произнёс Яблоньский. — Запольский нам друг. Какой-никакой, а друг. И сейчас мы его предали, потому что он предал Польшу.
— Вы действительно так верны своей родине? — тихо спросил Вацлав. Он не верил в собственную удачу: те, кто всегда был против, преподнесли ему такой сюрприз. Да, после такого определённо стоило вновь начать ходить в церковь.
Воеводы лишь молча кивнули и поклонились.
— А почему вы не обратились к Сейму? Помнится, я в ваших глазах всего лишь… купец, — это Левандовский спрашивал скорее для собственного успокоения, нежели из интереса.
— Вы, Ваше Величество, не самый лучший король, — мягко сказал Марцин, — но и не самый худший. Признаюсь честно, Юзеф говорил нам о том, что сам хочет сесть на престол Речи Посполитой, — он немного помолчал, давая Вацлаву подумать над услышанным — всякому полезно знать, насколько прочна его власть. — Такого правителя никто бы не хотел. Кроме него, нет ни желающих, не умеющих. Поэтому вы должны остаться на троне, который нынче под вами знатно шатается — война многое испортила, — вздохнул, улыбнулся как-то устало и беззлобно. — Выдайте преступника, побудьте триумфатором, заручитесь поддержкой вновь. Вряд ли бы, конечно, Сейм выбрал Мнишека вместо вас, но осторожность никогда не помешает.
— Я благодарю вас за откровенность, — тихо отвечал Левандовский. Правда оказалась не слишком приятной, но она всяко была лучше лести, которая всегда в достатке имелась при любом дворе. Вацлав понимал, что раньше он не со всеми был достаточно предупредителен, недостаточно вежлив или сдержан, понимал, на что посягнул, когда надел корону. За время правления он наделал достаточно ошибок, но Левандовский знал теперь, как их исправить и больше не повторять. Сейчас ему было оказано огромное доверие, которое он собирался оправдать. Раз уж его не могут признать королём по роду, то пусть признают королём по делу, чем плохо? Тем более что воеводы дали ему такую возможность.
— Идите и властвуйте, — как-то по-доброму сказал Адам, обыкновенно смотревший волком. — Полагаю, конвекционный сейм собирать нужды нет, сразу же созовём элекционный. Шляхта так и так в Варшаве.
— А посланники из разных земель? — припомнил Марцин, а затем хлопнул себя по лбу, усмехнувшись. — Ну да, нас нынче не так много, чтобы стараться совсем уж походить на людей. Простите.
— Я и сам пока не привык, — усмехнулся Вацлав. — Ну что ж, панове, — он поднялся, пожал обоим руки, — сегодня вы, возможно, спасли Польшу.
— На том клялись, — серьёзно ответили Рутковский и Яблоньский. — В конце концов, верность стране не всегда значит верность короне, так что… Да, мы не сражались за вас, но за Речь Посполитую постоим всегда.
— Мне стоит чаще об этом вспоминать, — кивнул Левандовский. Эти слова усмирили его гордыню и самолюбие, и теперь он чувствовал себя на удивление спокойно и уверенно. Это ли — быть настоящим королём?
***
Когда на утро к Юзефу пришли люди короля, тот даже не удивился. Запольский протрезвел ещё ночью и теперь ожидал сначала суда, а потом казни. Признание вырвалось у него само, но Юзеф вовсе не жалел. Он устал жить, он устал быть негласным изгоем и ловить на себе косые взгляды, он понимал, что так или иначе вновь оказался бы в опале, он понимал, что и друзей у него после всего не осталось. Ни Рутковский, ни Яблоньский не приняли бы его больше — у них были принципы, а Запольский теперь наверняка считался безумным палачом. Впрочем, он уже привык. Да и смерть виделась избавлением — Юзеф, давно забывший дорогу в храм, в глубине души верил, что там хоть ненадолго, но встретится со своими родными. Это и было то немногое человеческое, что у него имелось.
— Рассказали? — тихо спросил он, увидев следовавших за стражей воевод.
— Ты и сам знаешь ответ, Юзеф, — холодно ответил Марцин, не глядя на него. — Ты не оставил нам выбора.
— Выбор есть всегда, — покачал головой Запольский. — Но не спорю, и я когда-то прикрывался этой фразой, — он усмехнулся. — Ну, бывайте. Надеюсь, вам повезёт больше, чем мне.
— Да простит тебя Господь, Юзеф, — отозвался Яблоньский. — Пора, Марцин, пора. Идём.
Элекционный Сейм вопреки традициям собрали во дворце. Рутковский посоветовал королю торопиться, чтобы как можно скорее уладить дела в стране и вновь утвердить власть — Мнишек был достаточной неприятностью, от него следовало избавиться. Левандовский к этом хорошо подготовился — собрал слуг, вновь вызвал Твардовского, заручился поддержкой воевод. Теперь и Запольский оказался в его руках. Всё выходило как нельзя лучше.
Станислав же боялся. Чувство страха он позабыл ещё в детстве и теперь вспоминал о нём лишь в те минуты, когда думал о Рихарде, его единственном друге. Впрочем, теперь у Милинского всё было в порядке, и от этого Мнишеку было немного легче. Ночью они много говорили, сидели рядом, каждый улыбаясь чему-то своему. Станислав ощущал себя дома, в семье, Станислав доверил Рихарду всё, что только хотел доверить и впервые за долгое время перестал сомневаться в себе. Правда, на утро он снова оказался выбит из колеи: Милинский вдруг стал умолять его не ходить на заседание Сейма, едва ли не плакал и хватал за руки, шептал сбивчиво: «Не надо, они тебя арестуют, прошу!». Станислава это серьёзно испугало, он даже подумал, что Рихард снова обезумел, но нет.
И вот теперь Мнишек стоял перед высокими резными дверьми и не решался войти. Он не хотел видеть всех этих надменных шляхтичей, не хотел видеть индюка Левандовского, боялся, что вновь не сможет ничего сделать и окажется дураком. Ведь это был его престол. Ведь это было его право на корону, законное, отвоёванное, омытое кровью — достаточно стригоев и вампиров полегло от посеребрённых сабель или елея, отравлявшего кровь и сжигавшего на месте. Но Станислав всё равно чувствовал себя вне Польши и польской знати. Сербия всегда была ему роднее, и даже уютный дом Станислава Бонифация, его забота о Мнишеке, о матери, Невене, не смогли это заменить.
— Я буду рядом, — Рихард возник бесшумно, словно в ответ на его мысли. — Я слишком боюсь, Стась. Прошу тебя, уезжай, они замышляют недоброе. Стась…
— Мне некуда отступать, — покачал головой Мнишек. — Уже поздно.
— Вацлав тоже так говорил, только про войну. И Матиуш, и Анна, и… мой отец. Все они, — Милинский тяжело вздохнул. — Но, быть может, если отступить, то окажется, что всё-таки есть куда? Может, если остановиться, получится избежать чего-то страшного?
— Рихи, мне жаль, — Станислав на мгновение коснулся его плеча, затем толкнул тяжёлые двери, гордо поднял голову, сделал первый шаг.
— Добро пожаловать, — без тени надменности или оскорбления произнёс Левандовский, сидя на троне. Мнишек пригляделся: ничто не выражало его истинных намерений, на лице застыла холодная вежливость, даже участие. То же Станислав прочёл и в глазах собравшейся шляхты. Справа сидел Потоцкий, слева застыл тенью Анджей Лович, поодаль расположились воеводы и Твардовский. Вереш нашёлся рядом с Эржебет Батори ближе к окну, там же стоял Штраус, усмехаясь и посматривая на всех поверх очков. Не было видно лишь Влада и Раду. И Вишнивецкого. Этого странного, может, немного истеричного и слабовольного князя Станислав запомнил хорошо и удивился его отсутствию.
— Полагаю, вы кое-кого недосчитались, — произнёс Вацлав, поймав его взгляд. — Мы приносим свои извинения за тех, кто нынче отбыл. У них были веские причины.
— Всё в порядке, — покачал головой Мнишек, оглянулся на Рихарда. Тот так и стоял в дверях. Едва заметный кивок Левандовского, и их закрыли. Станислав почувствовал себя совсем одним перед толпой тех, кто готов был его уничтожить. Он нерешительно подошёл ближе, глубоко вздохнул, беря себя в руки, улыбнулся.
— Я приходил за короной, как честный шляхтич и поляк, — заговорил Мнишек, — но мне отказали. Я имел такое же право, как и прочие — издревле здесь принято считаться с любыми достойными кандидатами. Однако на Сейме моё имя так и не прозвучало, — он немного помолчал, обводя взглядом собравшихся. — Тогда я пошёл войной и победил. Теперь я могу забрать то, что должно принадлежать мне по праву, — собрался с духом, готовясь к признанию. — Я сын убитого короля.
Шляхта зашепталась, заспорила, кто-то заговорил громче, но тут же замолк, какое-то время Станислава, казалось, и вовсе не замечали, покуда кто-то не спросил:
— А юноша знает, как у нас заведено?
— Знает, — кивнул Мнишек, сдерживая гордыню и не поддаваясь на оскорбление. — Однако известно, что в мире людей бывало, что следующим королём становился сын предыдущего. Владислав Четвёртый тому хороший пример. И Ян Второй Казимир тоже.
— Они были законными детьми, — возразили ему.
— И пусть. Я не говорю, что право моё дано мне только по рождению, хотя и по нему тоже, — покачал головой Станислав. — Я пришёл сюда, чтобы быть вами выбранным, я не отбираю трон силой. Силой я лишь доказал, что достоин его так же, как и прочие.
— Вы складно говорите, — кивнул Вацлав. — И мне нынешние ваши речи нравятся больше, нежели прошлые, — он коротко улыбнулся. — Однако я хотел бы кое-что прояснить, прежде чем ясновельможная шляхта объявит своё решение, — едва заметно повёл рукой, двери отворились, и в зал ввели Юзефа Запольского.
Мнишек обмер. Его пугал этот вампир, злой и дикий, но он поверить не мог, что король взялся за своих же.
— Все мы помним день, когда были убиты дети Дарко Вереша, Книнского принца, главы клана Вереш, — произнёс Левандовский. — Однако мало кто знал, кто это сделал. Сегодня я выдам преступника, — он не боялся. Ещё ночью потратил почти все силы на перемещения и разговоры с особенно старыми и влиятельными собратьями, которые согласились на его предложение. Они тоже сочли Юзефа недостойным жизни и обещали повлиять на прочих, склонить их к нужному решению.
— Простите? — Дарко вздрогнул, Эржебет сжала его пальцы. Максимилиан положил руку на плечо — они успели поговорить, вспомнить былое и вернуть дружбу. Вереш уже не чаял отомстить, не чаял найти тех, кто лишил его самого дорогого, и тут его враги неожиданно помогли.
— Да, вы не ослышались, — Вацлав обернулся к воеводам. Те поднялись, за ними робко последовал Феликс.
— Мы готовы свидетельствовать, что этот шляхтич, — Марцин кивнул на Юзефа, — убил Ружу и Звонимира из рода Вереш.
— Пан Запольский признался нам в этом сам, и сомнений быть не может, — кивнул Адам.
— Я видел, как Юзеф Запольский лишил жизни принца и принцессу, — тихо сказал Твардовский. — Мне очень жаль, пан Вереш, — обратился он к Дарко.
— Мы слышали от пана покойного короля, что это сделал Юзеф, — перекрестились приведённые слуги — они по разумению своему оставались всё теми же крестьянами, что и были при жизни, и так и не перестали верить в Бога.
— Я не отрицаю, — безразлично бросил Запольский. Он не чувствовал ни боли, ни разочарования, ничего, он просто хотел скорее умереть и оказаться с родными. Воспоминания, что нахлынули вчера, оказались слишком губительны и окончательно сломали его, и так ходившего по краю.
— Делайте, что хотите, только… только я хочу поговорить с ксёндзом, — попросил Запольский. — Пожалуйста, всего несколько минут. Даже самый жестокий преступник имеет право на последнее желание.
— Прошу, — Анджей поднялся. — Это то, чего мы не можем лишить ни по закону, ни по совести.
— Мы подождём, — кивнул Левандовский, и Лович с Запольским вышли, провожаемые удивлёнными и испуганными, недовольными и укоризненными взглядами.
— Спасибо, — Юзеф остановился. — Мне нечего скрывать, но… так лучше.
— Я слушаю, — кивнул Анджей.
— Знаете, ксёндз, у меня была жена, Зузанна. Красавица, каких не сыскать. Я её любил, я её так любил, с ума, наверное, сошёл бы, выбери она другого. Зузанна родила мне двоих девочек, дочек моих, Марысю и Стефанию. Им и десяти не исполнилось, когда Водлевский пришёл в мой дом, чтобы заполучить меня в свою армию. Он убил всех, он смеялся, пока я пытался вернуть мою семью, уже обращённый, он презирал меня за то, что я тосковал по ней, — Запольский тяжело, нехотя, неуверенно перекрестился, глаза сделались совсем пустые. — Я остался один, я заполнял существование убийствами, вином, женщинами… Словом, я пытался забыться, заснуть и не проснуться. Помню, однажды стало лучше — я был долгое время влюблён, и это тоже похоже на сон, добрый сон. Её… ту, кого я любил, её звали Фелисия. Жаль, что в своё время я не слишком хорошо о ней говорил. Помолитесь об упокоении Фели, прошу, — он вздрогнул, снова осенил себя крестным знамением. Видно было, что боль рвётся наружу, что выжигает его изнутри, отравляет, рвёт. Видно было, что Юзеф уже доживает, и приближающаяся расправа его не волнует. Видно было, что Запольский хочет умереть. И это пугало Анджея.
— Я не раскаиваюсь ни в чём, кроме одного — что не нашёл погибель раньше, чтобы быть с женой и детьми, — тем временем прошептал Юзеф сдавленно и хрипло. — Это всё, — он гордо поднял голову. — Не хочу, чтобы они меня видели таким. Спасибо вам, святой отец, спасибо. Ничего не говорите, не надо. Я просил выслушать, а не давать отповедь. Идёмте, пора, — он вновь вошёл в зал, дал сковать себе руки. Лович проводил его печальным взглядом, перекрестил, достал чётки, шепча молитву. То, что он узнал, было ужасно, не укладывалось в голове, хотя Анджей о жестокости Водлевского знал не понаслышке. Хуже было лишь то, что Юзеф после всего лишь озлобился и одичал, несколько веков провёл в полужизни-полусмерти, тоскуя по дорогим людям и проливая кровь невинных. Так и ломались, гибли души.
— Мы закончили, — только и сказал Лович, вернувшись на своё место.
— Позвольте мне забрать убийцу Рушки и Звонко, — глухо произнёс Дарко. — Я… — он замолчал, сжимая и разжимая кулаки. — Мои люди хотят с ним расправиться.
— Он ваш, — ответил один из старейшин, чтобы предотвратить любые споры. Вереш поднялся, поцеловал руку Эржебет, кивнул Штраусу и вышел. Следом направилась королевская стража, ведя Юзефа. Казнь была близко.
Его вывели на улицу, и яркое солнце ударило Запольскому в глаза, он зажмурился отвернулся. У дворца понемногу собрались стригои — Вацлав дозволил им ждать любимого предводителя у самых ворот. Они присматривались, говорили между собой кто по-румынски, кто по-хорватски, кто по-сербски, переругивались и гадали, что теперь будет.
— Всем известно о моём горе, — Вереш оскалился, оглядывая своих воинов. Ну наконец-то. Он добился этого. Добился возможности отомстить.
— Сегодня я могу наконец восстановить справедливость, — Дарко усмехнулся, дал знак отпустить Юзефа. — Кровью, — кивнул в сторону безразлично смотрящего Запольского. — Я знаю, что вы все эти годы ненавидели того, кто убил моих детей, — он вдруг вздрогнул, понимая, что сейчас произойдёт, но был настроен решительно. — Возьмите преступника и сделайте то, что должно.
Стригои загалдели, потрясая оружием, многие выпустили клыки, когти, готовясь расправиться с проклятым вампиром. Да, они являли собой страшную силу, которую боялся даже Дарко, хотя и считался их сородичем, повелителем. Впрочем, он знал как её смирить.
Стража хотела было толкнуть Юзефа к его палачам, но тот качнул головой, сам подошёл ближе, коротко перекрестился, бросил последний взгляд на солнце.
— Попросите панове Яблоньского и Рутковского забрать мою саблю и похоронить в семейном склепе, — только и сказал Запольский, криво улыбаясь, затем коротко перекрестился и шагнул в толпу. Стригои непонимающе смотрели на него, кажется, не ожидая такой храбрости от ненавистного врага.
— Давайте, — он слабо кивнул, закрыл глаза и вскоре исчез из виду, поваленный разъярёнными солдатами. Вереш отвернулся, не желая на это смотреть и мысленно попросил мироздание простить и Юзефа, и его самого. В конце концов, после того, как месть свершится, нужно было остановиться и суметь отпустить.
…Вацлав дождался, пока гул за окном утихнет, натянуто улыбнулся. Он догадывался, какая судьба постигла Запольского, и это несколько напугало его. Впрочем, сейчас пора было решать иные дела.
— Теперь же, когда справедливость восстановлена, Сейм должен решить, нужен ли Польше новый король, — величаво сказал он, внутренне немного испугавшись: а вдруг не получится, а вдруг они в последний момент поведут себя иначе. Старейшины, конечно, на многое влияли, но… вдруг шляхта взбунтуется. Кто знает.
— Сейму предоставлены два кандидата, — взял слово Рутковский, — Вацлав Левандовский, нынешний король, и Станислав Мнишек-Вранич, — он обвёл взглядом присутствующих. — Желает ли Сейм сменить правителя? Пусть те, кто хочет, проголосуют.
Кажется, единогласное вето ещё никто не получал. Станислав оказался первым. Он смотрел на ухмыляющихся шляхтичей, гордых и презирающих его, он смотрел, как они едва ли не смеются, наблюдая за его падением. Осознание пришло неожиданно. Мнишек понял, что произошло, и ему словно бы землю выбило из-под ног — так стало плохо и страшно. Снова пустота, снова ощущение собственной бесполезности — его смешали с землёй, сплясали и оставили так. Ну конечно, чего он ждал? Чего хотел? На что надеялся? Он, бедный сербский морой, не мог получить ничего, кроме того, что уже имел, хотя и того оказывалось много. Он…
Додумать Станислав не успел, потому что на его плечах сомкнулись чьи-то крепкие руки.
— В темницу этого смутьяна, — раздался короткий приказ Левандовского. — И заприте получше, чтобы не сбежал.
Криков Рихарда и тихого «Простите» Вереша он уже не слышал — Мнишек впервые в жизни потерял сознание.
***
Раду вальяжно сидел на широкой ветке дерева у самых корней, крутил в пальцах широкий зелёный лист и довольно смотрел куда-то в даль. Влад ходил поблизости, размышляя о чём-то своём, несколько стригоев, что они взяли с собой, развели костёр и жарили пойманную дичь, намереваясь первый раз за долгое время вкусить человеческой пищи.
— Почему вы не боитесь солнца? — наконец нарушил тишину Матиуш. Он пока не привык к перемещениям на длительные расстояния и ещё не до конца пришёл в себя, поэтому желал отвлечься на какой-нибудь не слишком заумный разговор.
— В своё время Мариан Ливиану напоил меня кровью вампира, — с живостью отозвался Раду. — Это вкусно, — он облизнулся, поймал затравленный взгляд Вишнивецкого и рассмеялся. — Я пошутил, я этого уже не помню.
— И кого вам пришлось убить? Заплутавшего крестьянина, которому в своё время не повезло встретиться с вашим братом? — вымученно улыбнувшись, уточнил Матиуш. Влад, видно, услышав это, расхохотался, но ничего не сказал.
— Бросьте, я порядочный стригой. Мой домнуле был вашим сородичем, — мягко ответил Ливиану.
— А разве вы не враждуете между собой? — нахмурился Вишнивецкий, окончательно запутавшись в отношениях двух бессмертных народов.
— Враждуем, однако порой случаются чудеса, — пояснил Раду. — Находились вампиры, которые сумели заслужить уважение стригоев, скажем, домнуле Мариан. Я вам больше скажу, везде на Балканах почитается король Бела.
— Кажется, он приходился дедушкой пану Верешу, — припомнил Матиуш. — И что же?
— Бела Арапад был мудр, проницателен и столь же скромен. Он помогал Дарко править, он не раз разбирался в тяжбах кланов, судил по справедливости и принёс мир в наши земли. О нём слагали легенды ещё при жизни, — с благоговением поведал Ливиану. Так говорили только о Боге, Богоматери, святых или действительно великих людях.
— А что же с ним случилось? — Вишнивецкий, казалось, действительно заинтересовался.
— Сгинул. Никто не знает, где и как, но принято считать его мёртвым. Говорят, однажды уехал охотиться и не вернулся, вот и всё, — пожал плечами Раду, и торжественность момента, речей пропала. — Но наш Андраш хочет его найти. Верит, что гибель надо сначала доказать, и только потом уж хоронить короля.
— Андраш истинный учёный, — улыбнулся Матиуш.
— Так, я всё продумал, отправьте кого-нибудь в замок, — произнёс до того молчавший Влад, кивнув в сторону старой, частично разрушенной крепости на горе. Окружавший её густой лес прелести предприятию не добавлял, и это несколько пугало Вишнивецкого.
— Да вы не бойтесь, не в первый раз спасаем прекрасных дам, — махнул рукой Ливиану. — Помнишь, Влад? В тысяча шестьсот четырнадцатом.
— Вы ведь были в ссоре, — Матиуш вновь почувствовал себя ребёнком, которого обманули, а теперь говорят правду, как само собой разумеющееся.
— Ссора ссорой, а Эржебет нуждалась в помощи, — мягко ответил Раду. — Она ведь мне не чужая, пусть в основном о доамне Батори и заботится мой старший братец.
— Вот оно что, — протянул Вишнивецкий. — Ну конечно.
— Влад, я сам к нему схожу, — Ливиану нехотя поднялся, поправил одежды, пригладил чёрные волосы, улыбнулся так обезоруживающе, как только мог, и исчез. Дракула проводил его усталым и немного укоризненным взглядом, по-доброму усмехнулся. Раду привык блистать, привык добиваться своего, привык получать всё и сразу, и его политика, манера говорить и держаться, пусть и осторожные, вежливые, были схожи на него самого. Однако Влад хорошо знал, что прячется за такой железной уверенностью в себе и собственных силах. То, что когда-то взрастил он сам.
Матиуш же переживал. Он понимал, что Анна совсем близко, что она тоже чувствует его присутствие, что скучает, что сходит с ума от волнения. Более того, Вишнивецкий знал, как страшно и непонятно сейчас Тадю, у которого с отцом имелась определённая мысленная связь. Матиуш чувствовал, как плохо его близким, и это ужасно тяготило душу, делало больно. «Анна, если ты меня слышишь, знай, что я люблю тебя, знай, что мы скоро будем вместе», — подумал он, сжимая ладони в молитвенном жесте. Так Вишнивецкий просидел, по ощущениям, с четверть часа и очнулся лишь от шороха шагов.
— Драгош Микулэ обезумел и отослал меня так витиевато, что я даже не всё понял, — если бы Раду был человеком, то у него бы сейчас дёргалось веко — так ошарашенно он выглядел.
— Что это с ним? Не припомню, чтобы Драгош когда-либо вёл себя подобным образом, — искренне удивился Влад, нахмурился. — Домнуле Микулэ слыл крайне спокойным и рассудительным, я не раз и не два в этом убеждался. Так что же случилось?
— Полагаю, дело в прекрасной доамне Вишнивецкой, — Ливиану вздохнул, хотел было продолжить, но его перебили.
— И не только в ней. Я не обязан подчиняться какому-то корольку на той стороне Европы, — Драгош в полёте из ворона вновь перекинулся в человека и медленно опустился на траву, сжимая в руках саблю. — Я выкрал Анну и имею на неё такое же право, как и её муж, это вам ясно? Давно вы стали приспешниками торгаша Левандовского? Давно вознамерились нарушать древние законы?
Матиуш дёрнулся, намереваясь ответить, но Раду схватил его за плечо и знаками велел молчать, чтобы не сделать хуже.
— Драгош, опомнись. Ты Анну спросил, когда решился нам о таком говорить? Ты узнал, чего хочет она? — Влад не знал, как верно подобрать слова, чтобы успокоить разъярённого стригоя. Он был уверен — его брат не сказал ничего лишнего, но что же тогда так повлияло?
— Она хорошая жена, — Микулэ эти слова дались с трудом. — Но мне известно, что у неё на душе, известно, как она мучается. Я хочу её освободить, избавить от этого… — он презрительно посмотрел на Матиуша. — Я нынче вольная птица и делаю то, что хочу, я сам себе государь и повелитель. И я буду биться за то, что мне принадлежит по праву.
— Да вы себя только послушайте! Принадлежит… Анна не вещь! — не выдержал Вишнивецкий. — Я прошу вас, — он заговорил уже спокойнее. — Я догадываюсь, что вы могли услышать от моей жены. Это то, чего она не решилась сказать мне, и я понимаю, почему, но оно… Оно в прошлом. Мы счастливы, у нас есть ребёнок, который нуждается в отце. Отпустите мою Анну.
— Много вы понимаете, — прошипел Микулэ. — То, что вы с ней делали… Я не верю, что люди могут меняться, во всяком случае, так, а существа вроде вас — и подавно. Я знаю шляхту, я знаю вампиров, и я в жизни не видел, чтобы хоть кто-то из вас смотрел дальше собственного носа, — он недобро оскалился. — Вы удобно устроились, решив всё там, в Варшаве, конечно, все так счастливы: Вереш получил месть, Мнишек в тюрьме, Левандовский на троне, — он презрительно скривил губы. — Да только мои люди тоже сражались, тоже проливали кровь, тоже гибли, и я имею право на сбор дани с проигравших.
— Разве столь достойная женщина может быть данью? — осторожно начал Раду, вежливо и немного заискивающе улыбаясь. Влад и Вишнивецкий уже достаточно наломали дров, и вступать в игру вновь приходилось ему.
Драгош застыл, обдумывая вопрос, и, кажется, его злоба начала понемногу утихать — Ливиану всегда знал, что нужно сказать человеку, чтобы отрезвить, пусть это порой и было больно.
— Для вас я предпочту объяснять это так, — чуть погодя всё же произнёс Микулэ. — Иного вы уж точно не поймёте и не примете. И, признаться, правда будет на вашей стороне, — он горько усмехнулся. — Я готов выставить всех стригоев, способных сражаться, против, чтобы оставить Анну рядом с собой. Она в жизни не скажет, что любит меня, пока вы живы, — обратился к Матиушу. — Поэтому…
— Вам придётся меня убить, верно? — Вишнивецкий прищурился. Он кое-чему научился и покуда не показывал это, но теперь, видно, было самое время.
— Ну что ж, и как вы думаете, ей понравится? — продолжил Матиуш с самой неприятной улыбкой из всех возможных. — Анна, как вы точно подметили, хорошая жена и в жизни не останется с убийцей, позвольте напомнить, любимого мужа. Я не отрицаю, что началось у нас всё отвратительно, и я уже не раз искупил свою вину перед Анусей, — он невольно назвал её так, как называл дома, и даже испугался этого. — Так с чего же вы взяли, что она до сих пор меня не простила?
— А с чего вы взяли, что она до сих пор вас любит? С чего взяли, что она с вами поэтому, а не из чувства долга? — Драгош уже не ведал, что говорил, принимал желаемое за действительное, и пусть в сознании и билась мысль, что ему кажется, и Анна действительно счастлива с мужем, он уже не мог себя сдержать. — Она очень хорошая жена, который вы не достойны. Я видел её, мы уже много времени провели здесь, в этом месте на краю мира, а вы всё это время воевали чёрт-те где. Не раз униженной женщине не нужны годы, чтобы сделать верный выбор.
Матиуш открыл было рот, намереваясь не менее терпеливо разъяснить Микулэ в чём он не прав, а затем вдруг поднял голову и увидел в оконце одной из башен знакомый силуэт — зрение вампиров и не такое позволяло.
— Анна? — одними губами прошептал Вишнивецкий. Словно бы в ответ ему раздалось, эхом отражаясь от скал и каменных стен, отчаянное:
— Матиуш!
Вдруг крик прервался, а Анну оттащили от окна, словно тряпичную куклу. Вишнивецкий дёрнулся следом, ненавидяще посмотрел на Драгоша, но тот, кажется, был напуган и удивлён не меньше.
— Я вам клянусь, это не я, — прошептал он. — Туда!
***
— Ну тихо, тихо, — Григор попытался улыбнуться, но это больше походило на оскал хищника, готовившегося расправиться с добычей. — Тихо, не кричи. Я не слепой, я вижу, что мой домнуле тебя любит, что из-за тебя сейчас там врагов себе наживает, — он закрыл окно, усадил Анну, прислонив к стене, знаком велел подбежавшей Мируне уйти и увести ребёнка, который расплакался, увидев, что его мать в опасности. — Ты женщина, тебе можно быть глупой и не понимать да прятаться за кресты с иконами и пустые клятвы, а вот верному слуге нужно стараться ради своего домнуле, — убрал мягкие волосы с шеи, осторожно провёл грубым пальцем по коже. — В тебе так много живой крови, такой сладкой и насыщающей, что не будь ты мне доамной, я бы тебя выпил всю, — усмехнулся. — Не бойся, не бойся, я тебя не обижу, я лишь сделаю то, чего не решается сделать домнуле Микулэ. Обращу. Ты будешь некрасива, но мой господин примет тебя любой, а вот твой муж вряд ли, — обнажил клыки. — Впрочем, это-то мне и нужно, — впился в горло, и Анна закричала от ужаса и боли, пытаясь оттолкнуть его, но было поздно — уже поздно было останавливать обряд.
Вдруг Григор затрясся и обмяк, клыки из шеи исчезли, а над Вишнивецкой склонился испуганный Драгош, отбрасывая в сторону окровавленный крест. Где-то внизу стригои ругались и звенели саблями, видимо, не пуская Матиуша и прочих, но Анне почему-то было всё равно. Она чувствовала, как из тела толчками вытекает кровь, как силы покидают её. Что-то отравило несчастную изнутри — Григор думал постараться на славу, и теперь яд, призванный сделать бессмертной, убивал её.
— Анна, Анна, нет… Нет, пожалуйста, Господи, я прошу, пожалуйста, только не это… — Драгош пытался закрыть рану, хватал Анну за бледнеющие руки. — Анна, дышите, умоляю, не поддавайтесь, не надо! — он дрожал, судорожно пытаясь понять, что делать. — Анна… Я бы отпустил вас, если бы вы только попросили, — заставил себя собраться с силами. — Вы такая красавица, я бы не посмел вас изуродовать своим проклятием, не случилось… — говорил сбивчиво, путаясь в словах, не произнося фразы до конца. — Вы то творение Господне, что я не в силах исказить, потому как не достоин вас касаться, я бы никогда… Простите меня, ради Бога, простите, — наклонился, укусил, надеясь закончить начатое — он знал, Матиуш заберёт жену любой, и жестоко было не помочь ему, не спасти то, что он любил, теперь.
Но ничего не произошло. Анна хваталась за его плечи, силясь вдохнуть, слабо улыбалась, по её щекам текли слёзы — она не хотела расставаться с жизнью.
— Драгош, не надо, не пробуйте. Меня уже не спасти, — с трудом сказала вдруг. — Я благодарна вам за всё, что вы сделали для меня, — вздрогнула, хватая ртом воздух. — Вы очень славный человек, я вас ни в чём не виню и никогда не винила. Храни вас Господь, — попыталась провести рукой по его лицу, испуганному и печальному, но не смогла. — Мне очень жаль умирать, жаль оставлять всех, кого я знаю. С Вацлавом мы и вовсе поссорились… А я бы хотела с ним помириться, — она всхлипнула, посмотрела на Драгоша, читая в его глазах, что слепом, что зрячем, отчаяние и боль. — Драгош, я прошу вас, скажите моему сыну, что я его очень любила и буду любить, только… Мой бедный Тадю… — она сморгнула ещё слезу. — Я чувствую, что мне осталось совсем чуть-чуть. Поднимите меня, поднесите к окну. Я хочу последний раз увидеть солнце, — закашлялась, сползла по стене, затряслась в предсмертной судороге. — Драгош, скажите Матиушу, прошу, скажите… — Анна уже хрипела, хватаясь за горло, — что я была с ним… — дёрнулась, — счастлива.
Она улыбнулась чисто, искренне, светло, а затем её голова упала набок, глаза застыли, остекленели, тело обмякло. Рука скатилась с плеча Микулэ и осталась лежать на ледяном полу, кровь не текла, кожа медленно холодела. Анна умерла.
Драгош издал такой вой, на который не был способен даже самый страшный зверь. Там слышало всё: и боль, и тоска, и вина, и горечь. Казалось, весь мир замер, что наступила вечная тишина — так остро и громко оно прозвучало. Драгош обнимал Вишнивецкую, рыдал, пряча уродливое лицо на груди, теперь больше похожей на грудь статуи, Драгош повторял давно забытые молитвы, призывая то Бога, то Дьявола, Драгош не верил в то, что только что случилось. Не хотел верить, надеясь, что это лишь сон, злой сон, видение, морок, но увы. Судьба никогда не была добра к нему.
Дверь вдруг распахнулась, в комнату влетел Матиуш, за ним бежали Раду и Влад. Вишнивецкий осмотрелся, бросил взгляд на тело жены, выронил саблю, упал на колени, словно подкошенный, протягивая к Анне дрожащие руки.
— Нет! — кричал он, трясясь, как припадочный. — Не-ет! — подполз, отталкивая Драгоша, прижимая любимую к себе. — Анна, нет, пожалуйста! — судорожно обнял. — Ты не мог, Ты не мог забрать её! Она в Тебя верила, она была такой чистой. Ты не смеешь! — Матиуш обращался к небесам, к Богу, но тот его не слышал. Влад, с ужасом смотревший на это, вдруг вспомнил себя, Элисабету, и это больно ранило его в остатки души. Он по-своему любил Анну, добрую и заботливую, её смерть же принесла ему и всем страшное горе.
— Анна, я люблю тебя, Анна, пожалуйста, — Матиуш распорол кинжалом запястье, прижал его к губам жены. — Анна, я умоляю… — но тщетно. Ни один вампир не мог вернуть к жизни того, чей обряд обращения начал стригой.
— Сделайте что-нибудь, вы же можете! — Вишнивецкий обернулся к Владу и Раду. — Прошу, она ведь ни в чём не виновата… — разрыдался, уткнувшись носом в холодную, как мрамор церкви, ключицу.
— Слишком поздно, — Раду отвернулся, чтобы скрыть слёзы. — Это то, что нам недоступно, — он проклинал себя за то, что говорил, за страшную правду.
— Это и есть проклятие, вызванное нашей враждой, — Влад старался говорить твёрдо, но видно было, как он переживал, как мучился произошедшим. Он опустился на колени, забрал Анну у Матиуша, стёр кровь, закрыл глаза, затем замер ненадолго, словно бы решаясь на что-то.
— Отец, я прошу тебя об одолжении. Если Он отказался от неё, то хоть ты не оставь своего любимого сына. Верни эту женщину, верни её к мужу и сыну, она не заслужила смерть, — прошептал Влад, прокусывая себе руку и вливая кровь в рот Вишнивецкой. — Прошу, отойди единожды от своего закона, позволь моей силе оживить её.
Небеса в ответ потемнели и разразились грозой. Дракула поднялся, осторожно прижимая Анну к себе.
— У нас есть невозможно малая надежда, что доамна Вишнивецкая вернётся, — дрожащим голосом сказал он. — По истечении трёх дней она либо окончательно останется там, либо обретёт бессмертие.
Матиуш поднялся, пошатываясь и тихо всхлипывая, подошёл, забрал жену у Влада, устроил её голову на плече, осторожно удерживая на руках.
— Так кажется, словно бы она просто спит, — глухо ответил он. — Это ведь как сон, да? Через три дня она проснётся, она будет со мной, и всё станет хорошо, — обернулся к Раду. — Пан Ливиану, пожалуйста, найдите Тадеуша, возьмите его с собой. Только не говорите, что с Анной… — слёзы текли по его лицу. — Он ребёнок, он не должен знать.
— К-конечно, — Раду тут же исчез. Влад прошёл вперёд, чтобы объясниться со стригоями, а Драгош, до того сидевший, словно статуя, тяжело встал, горько улыбнулся.
— Я пойду с вами. Я же преступник, верно? — он усмехнулся, и боль нахлынула с новой силой. — А преступник всегда должен получать то, что ему положено за его злодеяния.
Драгош последний раз окинул взглядом замок, коротко кивнул, уже вернувшийся Влад крепко взял его за плечо. Миг, и они исчезли в сером вихре. Раду возник рядом с Матиушем, укачивая на руках Тадю.
— Я усыпил его ненадолго, чтобы мирно перенести, — пояснил он. — Всё хорошо, — тут же пропал.
— С-спасибо, — пробормотал Матиуш, стараясь не смотреть в лицо Анны, не думать, что произошло, не оплакивать, чтобы не прогневить… Да к чёрту, уже некого. В Бога Вишнивецкий верить теперь не хотел. Бог предал его и самое прекрасное, что когда-либо создавал, и такое не прощали.
Матиуш пересилил себя, сосредотачиваясь, закрыл глаза и тут же растворился следом за прочими.
С тех пор старая крепость уже не оживала и погрузилась в запустение — стригои оставили проклятое место, вампиры не пожелали там селиться, а дикие звери обходили его стороной, и лишь чёрные вороны гнездились меж башенных зубцов, протяжно каркая и вспоминая судьбу тех, кто когда-то здесь жил. Люди прозвали те места Замком княгини и рассказывали историю о проклятом чудовище и женщине, что была с ним и после смерти которой он исчез и более не убивал.
Тем временем в Варшаве с минуты на минуту ждали вестей.