Вацлав переводил взгляд с Матиуша на тело Анны и обратно. Казалось, он не верил тому, что видел, казалось, что едва удерживался, чтобы не перекреститься, не развеять тем самым морок. Левандовский мечтал сообщить Вишнивецкой о том, что война кончилась, мечтал попросить прощения, примириться, а теперь это всё обратилось в прах, как и сама Анна.
Вацлав вспомнил, как Велислав когда-то предсказал ему смерть. Тогда Потоцкий не назвал ему имени, но Левандовский всё то время, что они сражались со стригоями, ужасно боялся, что гибель настигнет не кого-нибудь, а именно Анну. И вот, его самые сокровенные страхи, те, что никогда не должны были сбыться, оправдались.
— Анна? — он коснулся лица, ледяного, как камень, с ужасом понимая, что несчастная пани Вишнивецкая вряд ли его слышит. — Анна… — отошёл, дрожа, обернулся к Драгошу. — Ты… Ты…
— Он не виноват, — глухо пробормотал Матиуш. — Хватит злобы, хватит ненависти, — он ненадолго замолчал, сдерживая всхлип — Вишнивецкого не успокоили слова Влада, да и вряд ли бы нашлось что-то, что могло его утешить, кроме живой и здоровой супруги. Матиуш невероятно тосковал по ней, мучаясь мыслями о том, что был совсем рядом и не смог уберечь, не смог защитить, спасти, хотя клялся перед Господом и ей самой. Вишнивецкий тяготился виной — он уверился, что Анна погибла только лишь по его оплошности. Следовало бежать к ней, следовало забыть всё, наплевать на гордость и спасать ценой чего угодно. Проклятый подозрительный стригой! Привык жить отшельником и окружил свою крепость диким колдовством, стеной, через которую вампиры пробиться толком не могли, а если и могли, то разве что с его разрешения. Всего минута, может, меньше, и Анна была бы жива… Анна… Матиуш любил её до безумия, и с годами чувство лишь крепло, всё больше разрасталось в его застывшей душе. Вишнивецкий жалел, что не понял этого раньше, что так долго причинял несчастной девушке боль своей холодностью, своим безразличием. Даже полуслепой Микулэ сошёлся с ней лучше, чем когда-то он сам, хотя у Матиуша преимуществ имелось многим больше. Вишнивецкому было ужасно стыдно за всё, что он когда-то творил, и теперь это чувство усилилось — не смог искупить, не смог доказать, как на самом деле любить, да что там… его просто не оказалось рядом, когда Анна так в нём нуждалось. И сейчас Матиуш тоже проклинал себя — ему следовало находиться с сыном, но он не решался уйти из проклятой комнаты, оставить Анну тем, кто скорее был способен ей помочь. Вишнивецкий ощущал себя невероятно слабым, подчас трусливым, даже лишним, неправильным, ощущал себя никчёмным и ненужным. Он себя ненавидел.
— Отдай её нам, — Вацлав же чудом взял себя в руки. Признаться, за столько лет он уже привык к боли, к горю. Левандовский похоронил всех родных, дорогих людей, и теперь ещё одна потеря пусть и рвала всё внутри, но силы этого не показывать находились почти что легко. Такое было по-своему страшно, но его сущность и не такое позволяла.
Однако даже она не смогла удержать его от пустых просьб к давно забытому Богу.
Вацлав готов был сбить колени в кровь, построить сотни церквей, заказать тысячи икон, лишь бы его услышали и оставили то немного светлое, что он имел, в живых.
Он попытался ещё что-то сказать, протянул руки, чтобы забрать Анну, испорченную и изуродованную множественными укусами, до ужаса мёртвую и чужую, посеревшую. Вацлав не верил, что перед ним одна из самый красивых женщин, что он когда-либо видел. Внутри рождалась злость — как там, на небесах, допустили такое? Сами создали добрую Анну и сами же позволили её уничтожить, опорочить. Если и Бог способен на предательство, то на кого тогда надеяться?
Удивительно, но воля нарушить тишину, это жуткое оледенение нашлась у Анджея. Он глубоко вздохнул, перекрестился и решительно подошёл к Матиушу.
— Следует её уложить, отмыть, — Лович говорил быстро, он явно волновался, но верил — Анна выживет. — Владислав же сказал, что надежда есть, — вера всегда вела его и не оставила даже тогда, когда он умирал в тёмных подземельях. — Вы не слышали? — спросил уже более твёрдо.
— К-конечно, — Вишнивецкий на удивление легко подчинился его просьбе. — Д-да, — вздрогнул, бессильно опустился в кресло. — Я на всё готов, лишь бы моя Ануся вернулась, — всхлипнул, спрятав лицо в ладонях.
— Первые годы бессмертия всегда самые тяжёлые — надо научиться не чувствовать, — ни к кому не обращаясь, мрачно бросил Влад. — Хотя, безусловно, такую любовь сложно перебороть.
— Должен же я был сделать для неё хоть что-то после всех обид и унижений, — глухо ответил Матиуш.
— Это больше, чем вы думаете, — серьёзно сказал до того молчавший Микулэ — его даже не пытались арестовать или отправить в темницы, взять под стражу: все и так понимали, что он не сбежит и не попытается никого убить. Драгоша слишком поразило случившееся, попросту сломало, и теперь он вряд ли мог предпринять что-то подобное.
— Доамна княгиня, она… она просила передать, что была с вами счастлива, — произнёс Микулэ с какой-то затаённой горечью. — Полагаю, она ценила всё то хорошее, что между вами когда-либо происходило.
Матиуш коротко кивнул, не в силах говорить, кажется, снова разрыдался — он слишком переживал и мучился, он терял впервые, он и представить не мог, что вообще может лишиться Анны. И теперь её смерть существенно подкосила Вишнивецкого. Ему себя в своё время не было жаль так, как было жаль жену.
— Оставим всё это на потом, — Анджей обернулся к Вацлаву. — Что ты стоишь столбом, вели подготовить комнаты, да хоть эти, хватит с несчастной на сегодня путешествий, вели найти лучшую кровь наконец! — строго произнёс он. — Что вы за люди, если раньше времени хороните?
— Это можно понять, — покачал головой Влад. — Ты не хуже моего знаешь, как часто дьявол делает то, о чём его просят.
— Не чаще Господа, — кивнул Лович. — И всё же.
— Спасибо, что позвали, падре, иначе бедную женщину и впрямь бы пришлось хоронить, — вдруг раздался чей-то звонкий голос. — Да, обмен мыслями — это очень удобно, — Андраш шутливо поклонился всем присутствующим, затем посмотрел на Анну на руках у Анджея, уже суетящихся вокруг слуг, одобрительно кивнул.
— Андраш? — Влад нахмурился. — Это человек, а не лягушки и ящерицы, с которыми ты привык возиться, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул тот. — Но кое-какое разумение у меня всё же имеется. Урам Микулэ, вы укусили даму?
— И я тоже. До меня это сделал Григор, — чётко и твёрдо ответил Драгош, понимая, что сейчас его страх и страдания ни к чему.
— Славно. Насколько мне известно, вы не брезговали кровью убитых вампиров, — как ни в чём не бывало продолжал Андраш тоном знающего своё дело человека.
— Верно, — кивнул Микулэ. — Но какое это отношение имеет к делу?
— А такое, милейший урам, что ассонём Анна может и выжить, причём этот исход скорее вероятен, нежели прочие, — Андраш улыбнулся. — Да будет известно ясновельможной шляхте и пану королю, что тот, кто единожды испил кровь вампира, при обращении будет получать не совсем стригоя, — он обернулся к Владу. — А с помощью моего уважаемого дядюшки… Полагаю, ассонём княгиня переродится в существо гораздо более сильное.
— Звучит не слишком правдоподобно, — тихо заметил Раду. — Ты уверен?
— Более чем. Это наука, а не суеверия, — кивнул Андраш.
— Суеверия… Слышал я в детстве от матери сказки всякие, и там говорилось, что если ударить ту или иную нечисть мечом один раз, она умрёт. А если больше, то станет могущественнее, — задумчиво произнёс Вацлав. — А если и с укусами так?
— Не буду отрицать, — немного нехотя согласился Андраш. — Тем не менее и то, и другое способствует воскрешению прекрасной ассонём, а не наоборот.
— Если её тело это выдержит, — пробормотал Влад. — Ты знаешь, как это обеспечить?
— Поить кровью, конечно же, — фыркнул Андраш. — Дядя, вы здесь величайший вампир всех времён и народов, — он улыбнулся. — Не в обиду окружающим будет сказано, — поспешно добавил, словив обиженный взгляд Раду. — Ну, надеюсь, всё уже готово?
— Да, пан, можно перенести пани Анну в спальню. А пану королю где стелить? — деловито отвечала одна из служанок.
— Разберёмся, дворец большой, — устало успокоил её Вацлав. — И что теперь?
— Ждать, верить и делать то, что я говорю, — Андраш нахмурился. — А теперь к другим делам. Матушка просит, чтобы отпустили урама Вереша с миром.
— Если он не будет помогать Мнишеку, то пусть возвращается к себе в горы, — махнул рукой Левандовский. — Я не хочу портить отношения.
— Стригои больше не пойдут за этим гордецом. Они получили своё, отомстили, теперь домнуле Вереш вынужден подчиниться их просьбе и отправиться домой, — произнёс Драгош. — Поверьте, я знаю, о чём говорю. Главы кланов всесильны, но они всегда спрашивают тех, кто им подчиняется, прежде чем принять то или иное решение.
— Вот как… — у Левандовского голова шла кругом, но он старался держать себя в руках. Хотя бы ради Анны. — И что же, пан Вереш уйдёт?
— Да, — кивнул Микулэ. — У них был чёткий договор: Мнишек получает армию, а домнуле Дарко — месть. Всё просто.
— И в самом деле. Вампиры бы такое, верно, осудили, — Вацлав криво усмехнулся. — Нехорошо, знаете ли, союзники так не поступают.
— Союзники предпочитают травить серебром на весёлых пирах и закалывать отравленными елеем кинжалами в тёмных коридорах? — даже немного издевательски уточнил Драгош.
— Ну что вы, — Вацлав оскалился. — Мы действуем более деликатно.
— Не время ссор! — вдруг осадил их Анджей. — У нас сейчас слишком много дел. И так уже достаточно произошло из-за того, что все мы шли на поводу у чувств и обид.
— Верно, — согласился Левандовский. — Влад, ты говорил с ним. Может, стоит подписать мир?
— Да, Дарко склонен поступить подобным образом, — отозвался тот. — Как только он отведёт войска, дело станет сугубо польским. Собственно, это то, чего ты и хотел.
— Вот и славно, — Вацлав слабо улыбнулся. — Очень хорошо, — он поднялся. — Матиуш, идём, побудем немного с Анной. Кровь уже принесли?
Анджей молча протянул ему бутыль и кубок. Когда оба вышли, Лович тихо спросил:
— А что же будет с Мнишеком? После того, что произошло с Анной, король вряд ли станет миловать всех, кто хоть как-то причастен.
В кабинете повисло тяжёлое молчание. Отговорить Левандовского от страшного поступка могла только пани Вишнивецкая, но она сейчас лежала в соседних комнатах, едва живая, бледная, словно сошла со старых картин. Теперь Станислава могло спасти только чудо. Да, он был им врагом, но он не заслужил смерть. В конце концов, он отвоевал своё право кровью, а решение Сейма не могло называться приговором ни при каких обстоятельствах. Все понимали, что Вацлав хочет устранить мешающегося соперника, но, если обратиться к законам чести, казнить его король не мог. И даже Влад не мог предугадать, к чему склонится Левандовский.
— Простите, я разбирался с войском, опоздал, я… — вдруг дверь отворилась, и в проёме возник взъерошенный Велислав. — Что случилось? — он нахмурился. — Вы сказали, что Матиуш и прочие уже вернулись, и что… — осёкся, оперся на стену. — Нет… — тяжело задышал. — Нет, я же просил Тебя, я же просил… — чуть было не осел на пол, но Анджей схватил его за плечи, помог удержаться. — Рихарду не говорите, — прошептал, стараясь взять себя в руки. В конце концов, Велислав многое пережил, и чувств в его душе с годами становилось всё меньше и меньше. Он понимал, что сейчас не время плакать, не время поддаваться горю, он понимал, что прежде надо выяснить, что к чему, и лишь потом принимать решения.
— Что с Анной? — твёрдо спросил гетман Потоцкий.
— Она была убита стригоем, однако наш юный гений утверждает, что она вполне может выжить, — отозвался Раду и пустился в объяснения того, как это может произойти. Велислав слушал, и постепенно его сердце билось всё спокойнее: он слишком хорошо знал, что смерть — это далеко не приговор, если есть те, кто заинтересован в человеке.
***
Эржебет обернулась на шаги, протянула руку для поцелуя, и Дарко прижал её запястье к губам, улыбнулся. Он хорошо видел в темноте, а потому царивший в комнате полумрак не помешал разглядеть прекрасное лицо и его выражение — несколько мечтательное, чуточку счастливое, но всё ещё хитрое.
— Стригои готовятся уходить, — тихо сказал Дарко. — Ваш дядя обещал мне мирный договор и невмешательство вампиров наши дела.
— Его слово стоит дорого и значит достаточно, — отвечала ему Батори степенно, но с некоторой недосказанностью, словно за её словами скрывалось что-то ещё.
— Полагаю, вам об этом известно не понаслышке, — Вереш внимательно посмотрел на неё в ожидании следующей фразы — он догадывался, к чему Эржебет ведёт, но хотел убедиться в этом.
— Конечно, — кивнула та, пряча взгляд, чтобы подольше потомить его. — В конце концов, я его племянница и должна подчиняться его воле. В конце концов, я лишь женщина в мире мужчин.
— Мужчин, которые готовы этот мир положить к вашим ногам, — Дарко усмехнулся — ему всегда нравились её милые уловки. — Если вы позволите, — он опустился на одно колено перед креслом Батори, снова поцеловал руку.
— Всем? Боюсь, они передерутся, ведь такова их природа, — Эржебет прикрыла глаза. — Мне стоит выбрать кого-то одного и скоротать с ним вечность, — она улыбнулась чарующе, но вместе с тем тепло.
— И кто же вам пришёлся по душе? — Вереш напрягся, вдруг испугавшись, что ему откажут.
— А разве вы не знаете? — Батори внимательно посмотрела на него, и Дарко всё понял. Он сжал её руку, коротко коснулся губами тонких пальцев.
— Через год я вновь жду вас у себя на балу, — быстро произнёс, удивляясь собственной дерзости: вот так, при личной встрече, без приглашений и писем.
— Там я дам вам окончательный ответ, — Эржебет заметила у него на шее цепочку с собственным кольцом, отданным ещё несколько лет назад. — И уверяю, он вас не разочарует.
— Я готов ожидать столько, сколько потребуется, — серьёзно ответил Дарко, улыбнулся. — Потому что я знаю, что вы мне скажете.
— Я приеду, как только все мои дела будут улажены, — Батори всё ещё не отнимала руки.
Это значило «да».
***
Мнишек очнулся в кромешной темноте. Вокруг не было видно ничего, даже пол и стены ощущались с трудом — Станиславу казалось, что он попал куда-то в иной мир, где пространство и время ни над чем не властны, если вообще существуют. Это пугало, ведь Мнишек не понимал ни то, который нынче час, ни то, который нынче год. Он, правда, надеялся, что всё ещё находится в Польше, во дворце короля — от отчаяния. Ведь в противном случае он оказывался почти что нигде, что ужасало больше любого из кругов Ада.
Мнишек попытался сесть, что получилось легко, спина прислонилась к холодному камню. Это немного отрезвило его, и Станислав с облегчением вздохнул. Да, надежды оправдались, да и времени, должно быть, прошло немного — вампиры, тем более морои, не могли надолго лишиться чувств.
Чувства.
Станислав закатил глаза. За последний год он не раз проклял это слово, проклял то немногое, что оставалось в нём от человека. Чувства, а именно гордыня, когда-то вовлекли его во все эти политические игры и не отпускали по сей день. Станислав, возомнив себя достойным трона, возомнив себя достаточно разумным и сильным для правления, явился в чужую страну из дикого края стригоев, рассорился со всеми, с кем только мог, и… И он ещё чего-то хотел…
Вообще-то Мнишек никогда себя толком не жаловал. Прочие были довольны собой, любили похвастаться на званом вечере теми или иными успехами, а Станислав привычно прятался по углам и в тенях, коротал часы в одиночестве или с наставником, потому что знал: он не достоин и десятой части того, что с ним происходит.
Это началось со страшной ночи, когда он стал жертвой жестокого насилия. Будучи ребёнком, Мнишек верил в сказки матери о том, что рождён принцем, мечтал, что отец вернётся за ними, а после уже не смог — ненависть и осознание собственной испорченности, изломанности не позволили. Станислав перестал верить людям, перестал их понимать, к себе относился с пренебрежением. Слова Кшиштофа его добили — с тех пор он стремился всем доказать, что хоть чего-то да достоин, что хоть что-то может. Наверное, так он заполнял ту пустоту, что осталась после смерти матери, отца, Марины. Наверное, думал, что если чего-то добьётся, то сможет вновь себя полюбить, почувствовать, что может жить так, как живёт, что вообще может жить.
И королевство ему нужно было для этого, и война, но и то, и другое оказалось бессмысленно. Первого Мнишеку не дали, победа во втором ничего не принесла — и зачем тогда? Станислав вдруг задумался о том, что бы стал делать, надев корону. Он не умел править: его приёмный отец оказался никудышным магнатом и воеводой, вечно влезал в долги, а мать не знала ничего. При дворе Кшиштофа научиться чему-либо представлялось практически невозможным — манера правления у Водлевского была слишком своеобразная. А с Левандовским Станислав поругался, не успев толком подружиться. Смог бы он разбираться со всем один? Долго бы продержался на престоле? Год, а там Сейм бы выбрал кого-то нового, более способного и мудрого.
Эта догадка подкосила Мнишека. Теперь всё то, что он делал, казалось пустым, неправильным, глупым, казалось поступком заигравшегося мальчишки. Впрочем, в кругу Левандовского его, верно, так и называли. И были правы — ведь так и есть. Стоило ли начинать войну, убивать, проливать столько крови ради того, чтобы теперь оказаться в темнице? Оказаться, вероятно, без суда приговорённым к казни. Разве он не понимал, что всё так и кончится, что теперь ни одна победа не докажет, что он достойный кандидат? Восемнадцатый век был веком хитросплетений, разговоров и ядовитых улыбок, а вовсе не ратной славы. Так разве мог Сейм проголосовать иначе? Теперь-то Станислав понимал, что нет. Он даже удивился: откуда могла появится такая надежда? Гордыня, пусть и напускная, настолько застилала глаза, что он ничего не заметил? Левандовский сумел переиграть его? Мнишек решил не искать ответ — толку от него не было.
Проснулась злость. Станислав вспомнил о своём союзнике, Вереше, вспомнил короткое «Простите». Как будто оно чем-то могло помочь! Конечно, Мнишек понимал, что он для Дарко никто, особенно после того, как отверг его советы и попытки заботиться, понимал, что ничего, кроме мести, Верешу не требовалось, но всё же. Договор в который раз оказался сильнее чего-то человеческого, и Станислав почему-то почувствовал себя преданным, хотя в мире политики это понятие вряд ли существовало в том виде, в котором он его знал.
Он поднялся, прошёлся по камере. Постепенно боль сменилась отчуждением, как и всегда, и теперь Мнишек зачем-то гадал, сколько он уже здесь находится. Станислав ходил так с четверть часа или около того — во всяком случае, ему так казалось, а потом вдруг рядом завозились.
— Вот же они тебя запрятали, еле нашёл, — из темноты вдруг возникла свеча, немного разогнавшая ночь вокруг, мелькнуло бледное лицо Рихарда. — Даже лучинки не дали, — он сел на пол, и Станислав опустился следом, непонимающе глядя на него. — Стась, это же я, это Рихард.
— Я узнал, — Мнишек рассматривал его, словно видел впервые. Не сказать, чтобы заключение, тем более только начавшееся, на него давило, но тяжёлые мысли сводили с ума любого. Станислав же едва не сломался, и это его пугало.
— Я просил их не поступать так с тобой. Всё же было честно… Но политики, проклятые политики и их порядки… — расстроенно зашептал Милинский. — Стась, как ты здесь? — он вздохнул. — Помню, когда меня, ещё совсем ребёнка, тётки выгнали из дома, я чуть с ума не сошёл от страха в первый же вечер — темно, холодно, одиноко.
— Морои, как и вампиры, мало что чувствуют, — попытался успокоить его Мнишек, но вышло не слишком-то хорошо.
— С тобой что-то не так, — возразил Рихард. — Я чувствую это… — он замер, словно бы прислушивался. — Стась, что произошло? До чего ты дошёл, пока был здесь один?
— Тебе случалось понимать, что всё — пустота? Что всё, что ты делал — лишь глупость, детский каприз? Что-то самое всё, которое ты имел, оказывалось ничем? — тихо отозвался тот, едва решившись сказать об этом вслух, по сути, признаться даже больше самому себе, чем Рихарду.
— Нет, — со странной горечью ответил тот. — Нет… — придвинулся ближе. — Стась, не говори так. Быть таким ужасно страшно!
— Увы, таким, как ты выразился, я сделал себя сам, — покачал головой Мнишек. — Я успел подумать, Рихи, и, к сожалению, выводы вышли не самые приятные. Впрочем, ожидаемые, я ведь всегда знал, кто я, — он отвернулся.
— Ты мой друг, — Милинский поднял на него испуганные глаза.
Станислав лишь вымученно улыбнулся. Он не хотел своими страданиями ранить только оправившегося Рихарда, он надеялся его от всего уберечь.
— Я не просто так пришёл, — вдруг произнёс тот, словно решаясь на что-то. — Я пришёл тебя вывести, Стась, — перед Мнишеком на пол упал серебряный замок. — Это тебя не пускало, а теперь… Ты свободен.
— Ты с ума сошёл, — выдохнул тот. — Рихард, нет! Они тебя убьют, если узнают! Никто не должен больше умирать из-за меня, слышишь?
— Я ведь знаю, что Анна погибла, я это чувствую, — глухо ответил Милинский. — Я не спас её ещё тогда, так давай спасу хоть кого-то. Тебя, — он опустил голову. — Он любит меня во всём обвинять, это слышно, хотя он никогда не говорит об этом вслух. Все они.
— Ты последний, кто за это ответственен, — возразил Станислав. — Я многое понял благодаря тебе, ты не раз облегчал мои страдания, я не могу так, Рихард. Я не хочу, чтобы ты вновь мучился из-за меня.
— Они ведь убьют тебя, — неожиданно всхлипнул тот. — У короля Левандовского нет сердца.
— Зато оно есть у меня, — дверь с лязгом отворилась, и в камере возник Матиуш Вишнивецкий, держа в руках канделябр. Он просто уселся рядом с Рихардом и Станиславом, тяжело вздохнул. Было видно, что его глаза покраснели от слёз, а лицо осунулось — смерть жены его сломила, но в тёмных зрачках плескалась самая настоящая решимость.
— Как она? — тут же спросил Милинский. Мнишек же молчал, пытаясь понять, что происходит и не очередная ли это политическая игра.
— Она справится, — дрожащим голосом ответил Матиуш, но взял себя в руки. — Я, пан Мнишек, королю друг и обладаю некоторым влиянием на его решения, — он криво улыбнулся, хотя уголки губ дрожали. — Вацлав спросил моего совета, как бы смешно это ни звучало.
— Я его казню. И Микулэ тоже, — Вацлав посмотрел на лежащую под одеялом Анну. Она казалась совсем фарфоровой, только тронь — и рассыпется в прах.
— За что? Они оба воевали, чтобы прийти сюда, — осадил его Вишнивецкий. Он держал в ладонях ледяную руку жены, то и дело целуя, вглядывался в умиротворённое лицо, застывшую улыбку — слова о том, она была с ним счастлива, мучили, напоминая, как он с ней поступал.
— Она погибла из-за них, — жёстко ответил Левандовский.
— Она погибла из-за нашего промедления, — возразил Матиуш. — Очень удобно винить в чём-то страшном другого — совесть не так сильно грызёт.
— Прекрати, мне и так известно, что я не должен был её отпускать одну, — Вацлав тяжело вздохнул. — Матиуш, я не собираюсь проявлять милосердие. Не теперь.
— А когда ты его проявлял? — Вишнивецкий издевательски посмотрел на него. — Вы считаете меня глупцом, сердобольным просвещенцем и мелким князьком, но ведь в том, как я живу, есть нечто верное.
— Например, жалость к убийцам любимой супруги? — глухо уточнил Вацлав.
— Понимание того, что она на это скажет, когда очнётся, — веско ответил Матиуш, поборов всхлип.
— Если очнётся, — голос Левандовского задрожал.
— Мы не можем хоронить её раньше времени! — прошипел Вишнивецкий. — Не смей.
— Если Анна выживет, делай, что хочешь, — пробормотал Вацлав, затем молча отвернулся.
— Через три дня станет ясно, умрёте вы или нет, — тихо произнёс Матиуш. — Это всё, что я могу для вас сделать.
— А зачем вам вообще что-то для меня делать? — удивился Мнишек. — Кажется, мы с вами больше враги, нежели друзья.
— Мне кажется, хватит уже жертв, — только и ответил Вишнивецкий, отвернулся.
— Спасибо, — произнёс Станислав. Он не думал, что сможет искренне сказать это своему врагу, тем более, сопернику в битве, однако тот удивил его.
— Не уверен, что за такое благодарят, — Матиуш поднялся. — Я оставлю канделябр, — он коротко кивнул, обратился к Рихарду: — Ты можешь прийти к Анне, если хочешь. Ты знаешь, мы тебе всегда были рады, — исчез.
— Не думал, что он на это способен, — тихо пробормотал Мнишек. — Я видел его в бою несколько раз… Жалкое зрелище. Да и в войске о Вишнивецком не слишком хорошо отзывались.
— Матиуш неплохой. Он дурно поступал с Анной поначалу, и это его единственное прегрешение, на мой взгляд, — отвечал Милинский. — Думаю, оно уже искуплено.
— То, что сказали… Это правда? — глаза Станислава вдруг лихорадочно загорелись, это смотрелось страшно, словно он обезумел.
— Я очень надеюсь, — Рихард с сожалением посмотрел на всё ещё валяющийся на полу замок. Он готов был поклясться — Матиуш всё видел, но ничего не сказал. Матиуш хорошо знал, что такое милосердие.
— Я хочу жить. Я… Я ненавижу себя, я знаю, что я недостоин и жизни тоже, но я хочу жить, понимаешь? — Мнишек вздрогнул. — Я хочу вернуться в Сербию, остаться там и… И жить. Я пробыл в неизвестности совсем немного, но это слишком страшно, — он немного помолчал. — Вспомнил, как прыгнул с обрыва и не разбился. Приятное чувство превосходства не то что над людьми, над богом… — прикрыл глаза. — Я хочу жить, — зачем-то повторил. — Рихард, я ведь не заслужил смерти.
— Её не заслуживает никто, даже Запольский, — заметил Милинский.
— Он был чудовищем, — нахмурился Станислав.
— В котором всё ещё оставалось хоть что-то от человека, — Рихард печально улыбнулся. — Стась, я прошу тебя, беги.
— Я хочу, чтобы жил и ты тоже, — только и ответил ему Станислав.
До утра они сидели в молчании.
***
Вацлав давно не принимал в тронном зале иностранных гостей. Конечно, Вереша уже сложно было называть гостем, но церемония обязывала.
Тот явился в сопровождении Каслава, своего верного помощника, и ещё двух-трёх близких военачальников. С Новаком Левандовский почти не пересекался, но слышал, что тот во многом не уступает тому, кому служит, и это значило, что и с ним следует осторожничать. Нередко именно такие люди управляли теми, кому им следовало подчиняться, и тот же Якуб порой был тому хорошим примером.
— Я приветствую короля, — Дарко на мгновение склонил голову в знак уважения. — И я пришёл сюда не ради войны, а за миром.
— И я приветствую принца Книнского, — степенно произнёс Вацлав. — И так же поддерживаю его намерение.
Стоявший позади трона Штраус переглянулся с Потоцким, а затем подал Левандовскому свиток. Тот быстро просмотрел его, вежливо улыбнулся Верешу.
— Этот договор будет залогом дружбы между нашими державами, — сказал Вацлав. — И…
— Меня не слишком интересуют титулы и красивые слова. Если там сказано, что более вы не вторгнетесь в наши владения и не станете впутывать нас в свои игры, то я подпишу этот мир, — осторожно перебил его Дарко. — Простите, что нарушаю ваши порядки, но стригои не привыкли к подобному и не поймут, зачем такие сложности, — он мотнул головой в сторону свиты.
— В таком случае, я предлагаю скрепить договор подписями. Это должно сделать в присутствии уважаемых собратьев, — Левандовский поднялся. — Граф Максимилиан Отто Фридрих фон дер Штраус-Гессен, коронный гетман Велислав Потоцкий и бан Славонии, Каслав Новак засвидетельствуют происходящее.
Стригои зашептались между собой — вампир назвал их собратьями. Это дорогого стоило.
— Да будет так, — согласился Вереш. — Подайте перо.
— Теперь стригои уйдут с ваших земель, — сказал он после. — Прощайте, король Левандовский. Надеюсь, что в следующий раз мы свидимся уже по иному, доброму, поводу.
— Надежда взаимна. Прощайте, — они кивнули друг другу, и Дарко, а за ним и прочие, вышли. Напоследок Вереш обернулся, поймал взгляд Эржебет, коротко улыбнулся.
Влад и Раду, стоявшие поодаль и не принимавшие в происходящем никакого участия — это было не их дело, усмехнулись.
— Кажется, через год мы с тобой, братец, погуляем на свадьбе, — заметил Ливиану весело и с задором. — Не разучился ещё веселиться?
— Мы ещё посмотрим, кто лучше развлечётся, — в тон ему ответил Дракула. — Готовь подарки, наша племянница выходит замуж.
— О чём это они? — шёпотом спросил Потоцкий у Штрауса.
— Понятия не имею, — покачал головой Максимилиан. — Но прикупить что-то эдакое стоит, а то мало ли…
***
Дни проходили в мучительном ожидании. Вампиры пришли в беспокойство уже на исходе первого, на второй всё чаще собирались в смежных со спальней Анны комнатах, а на третий Вацлав не представлял, как вообще сможет что-то сделать — грозившее горе отбирало силы.
Он давно мечтал разделаться с Мнишеком. Тот достаточно раздражал его, мешался, докучал, чтобы быть убитым, но Левандовский поклялся себе держаться — он же дал слово Матиушу. Анне. Но желание мести жгло его изнутри. Анджей говорил, что это неправильно, что это не поможет, что так нельзя, но оно не подействовало. Вероятно, Вацлав слишком ненавидел, чтобы вспоминать о прощении.
Дело шло к вечеру, с Анной остались Лович и Андраш — первый не мог отойти от Вишнивецкой, второй твёрдо знал, что делать, и ни на минуту не поддался страху и прочим чувствам.
Вацлав же с прочими спустились в темницы. Матиуш умолял его повременить и не делать глупостей, не совершать страшной ошибки, но Левандовский был непреклонен. Желание раз и навсегда разделаться с врагом, вернуть всю причинённую им боль сполна перевешивало.
Станислав сидел в углу, у него на плече дремал Рихард. На полу валялся всё тот же серебряный замок. Вацлав, увидев это, дёрнулся к Милинскому, но Влад и Раду удержали его, а Матиуш с Велиславом же подошли ближе.
— Рихи, пойдём отсюда. Есть кое-что, — мягко сказал Потоцкий, коснувшись плеча Милинского. Мнишек, поняв, что происходит, будто немного вжался в стену, и в его глазах промелькнул самый настоящий страх.
— Что такое? Что-то с Анной? — Рихард проснулся, доверчиво посмотрел на приёмного отца, поднялся. — Всё хорошо?
— Да, конечно, — Велислав не умел врать, и это не укрылось от Станислава. Он затравленно огляделся, а когда дверь с той стороны закрылась, и вовсе испугался.
— Она умерла? — отрывисто спросил Мнишек.
— Нет, — ответил Матиуш быстрее, чем Вацлав успел что-либо предпринять. — Нет, к счастью, нет. Но срок на исходе.
— И вы решили ждать его исхода здесь, чтобы в любой момент убить меня, не так ли? — Станислав криво улыбнулся. — Вы представляете, Левандовский, как это гадко выглядит? Вы готовы похоронить бедную женщину заранее, лишь бы пойти на поводу у своих желаний.
— Если бы я этого хотел, ты бы уже давно был мёртв, — выплюнул Вацлав. — Матиуш, сколько ещё?
— Полчаса, — горько ответил тот. — Она должна справиться, она же сильная…
— Конечно, — поддержал его Велислав. — Конечно.
Тем временем Андраш несколькими этажами выше скучающе перевернул страницу книги, бросил взгляд на Анну.
— Начинается. Перерождение, — бросил он Анджею. Тот отвлёкся от молитвы, поднялся с колен, подошёл к постели.
— Она уже выживет? — тихо спросил, словно боясь разбудить Вишнивецкую.
— Борьба за это только начинается, — отозвался Батори. — Дай ассонём княгине ещё крови, это поможет.
Он приподнял Анне голову, и Анджей поднёс к её губам кубок, осторожно влил в рот, надавил, заставляя проглотить, сел рядом, взял Вишнивецкую за руку.
— Возвращайся к нам, хорошо? — попросил он ласково, с тоской. — Мы скучаем.
— Она не слышит, — безразлично напомнил Андраш. — Отпустите, — быстро велел. — Иначе ей будет больнее.
Анну тут же затрясло, тело словно молнией пронзило, и оно забилось, как пойманная птица, побледнело ещё больше, а затем его стало метать туда-сюда по кровати. Анджей почему-то всё боялся, что она закричит, заплачет, хотя это стало бы знаком того, что княгиня Вишнивецкая жива. Тем временем Анна замерла, упала на простыни, и её лицо немного порозовело, кожа кое-где разгладилась, волосы сделались ещё пышнее, а фигура — тоньше. Вишнивецкая совсем чуточку помолодела: ей и так было едва за двадцать. Наконец она медленно открыла глаза, села, неуверенно озираясь вокруг.
— Я умерла? — тихо спросила Анна.
— И воскресла вновь. Поздравляю, — серьёзно ответил Андраш.
Лович, забыв обо всём, просто обнял её. Он так боялся, так переживал и теперь был невозможно рад, что всё разрешилось благополучно.
— Бог мой, мне снились страшные сны, — тем временем продолжала Вишнивецкая. — Что вы плачете, что вокруг траур, что кого-то хотят убить, чтобы отомстить за меня… И вообще, где Тадю?
— Ты говорил, что она не слышит, — Лович беспомощно посмотрел на Андраша.
— Это было неожиданно, — виновато отозвался тот. — Ассонём Вишнивецкая, ваш сын с Зофией, своей нянькой. Он о вас не раз спрашивал, — ответить даме, тем более взволнованной матери, было важнее, чем оправдываться.
— Маленький мой… — Анна вздрогнула. — Зовите служанок, пусть подадут платье, мне надо к сыну! — она скрестила руки на груди. — Так что вы там говорили про то, что я не слышу?
***
— Никого, — Вацлав взволнованно посмотрел на стрелку часов. — Господи, нет… — он отвернулся, низко опустил голову. — Нет, только не она…
— Может, ещё просто не успели сообщить… — Матиуш вздрогнул, глядя затравленно, испуганно. — Ануся не могла бросить меня… Нас! — он обернулся к Владу, с отчаянием посмотрел на него. — Вы что-нибудь знаете? Что с моей Анной? Она?..
— Матиуш, выйди сюда, у меня платье не пролезает, — вдруг отчётливо раздалось откуда-то из-за двери. — Да что ж ты будешь делать…
— Анна! — мгновение, и Вишнивецкий прижал жену к себе, не веря своему счастью. — Анна, Господи, Анна… — он судорожно обнял её, уткнулся носом в плечо, словно боялся, что она исчезнет. — Анна, родная моя, любимая… Я так переживал, так боялся, так!.. Не оставляй меня больше, слышишь? — замолчал, тяжело дыша.
— Всё, всё, я рядом, — та ласково гладила его по голове, смущённо и немного виновато улыбаясь. — Мне тоже было плохо без тебя, страшно… Я представить не могла, как тебя оставлю. Как оставлю Тадю, — она всхлипнула. — Я люблю тебя.
— Не отпущу ни на шаг, — Матиуш слабо улыбнулся.
— Папа! — к ним со всех ног бежал Тадеуш, за которым едва поспевал Лович. — Мама хорошо спала? — он забрался Анне на руки, деловито обхватил ручками за шею, надул щёчки, о чём-то думая.
— Не то слово, — та содрогнулась. — Мама теперь с тобой, — поцеловала сына в лоб и, не отпуская его, кинулась к вышедшему навстречу Вацлаву. — Прости меня, мы ведь тогда поссорились, — тоже обняла. — Вацлав, я была такая глупая…
— Ты меня прости, — Левандовскому с трудом верилось в происходящее, но его душу впервые за долгое время наполняла живая радость. — Анна… — он на мгновение обернулся к камере. — Мнишек, ты свободен. Отправляйся, куда хочешь, но чтобы здесь ты больше не появлялся, во всяком случае, пока я или кто-то из близких мне того не позволит, — снова обратился к Анне, счастливо разглядывая её.
Станислав неуверенно поднялся, вышел, опираясь на стены, вжав голову в плечи. Никто не пытался его остановить, никто не пытался его убить — они лишь молча расступались, пропуская.
— Правда? — уточнил он, хмурясь: ещё был жив страх, что и это обман.
— Правда, — кивнул Матиуш. — Польский король не нарушает своего слова, — серьёзно ответил он за Вацлава. Станислав благодарно посмотрел на него, склонил голову, а затем, сопровождаемый Потоцким, исчез в темноте коридоров.
В ту же ночь Мнишек покинул Польшу и отправился в Сербию, чтобы остаться там навсегда. Он не алкал больше ни короны, ни власти, ничего, он желал лишь оказаться подальше от политики, людей, вампиров, стригоев, всех. Он желал остаться затворником и провести вечность в покое — он слишком многое пересмотрел и теперь не представлял, как ему быть дальше, и его это сломило. Изредка его навещал Рихард, и то был единственный, кого в старом доме где-то в горах привечали как гостя.
Драгош Микулэ, узнав о том, что Анна выжила, сдался Владу и Раду, ведь они издавна правили Балканами. Драгош теперь мечтал о смерти, слишком подавленный, измученный, и просил о ней Дракулу, просил о ней Ливиану, но никто не смог убить его — им не позволяли ни честь, ни совесть. Однако домнуле Василе понял его печаль и исполнил последнюю просьбу: выколол второй глаз и велел оставить не пожелавшего более жить Микулэ где-то в горах. С тех пор никто его больше не видел, и не было ничего о нём слышно. Говорили, что он заплутал и сорвался со скалы, говорили, что он обрёл новую жизнь в какой-то затерянной в горах деревушке, говорили, что просто канул в небытие, но так или иначе имя Драгоша Микулэ потерялось в веках и, верно, уже более не произносилось никем на земле.
Речь Посполитая же процветала, и король Левандовский, любимый своими подданными, правил ей не хуже своих великих и мудрых предшественников. В Европе воцарился покой.
***
Матиуш вывел Анну на балкон, привычно набросил на её плечи тонкую шаль, получил на это короткий смешок.
— Я бессмертная и не боюсь холода, — мягко улыбнулась Вишнивецкая. — А ты к этому не привык, верно?
— Милая, я как вспомню, как мы к этому пришли, так спать не могу потом спокойно, — виновато отозвался Матиуш. — Я чуть не поседел, ей-богу.
— Вампиры не седеют, — со знанием дела заметила Анна, а затем обняла мужа. — Ну ладно, прости, — поцеловала в щёку. — Я же теперь рядом, — оглянулась на дверь, за которой возился с лошадкой Тадю. — И всегда буду, — сказала это с особенным достоинством и тихим счастьем, какие есть только у счастливых жён.
Внизу несла свои воды Висла, задувал ветер и гнал тяжёлые тучи куда-то на запад, открывая звёзды и тоненький золотой месяц. Варшава спала, укутанная речным туманом, где-то лаяли собаки, горели редкие огни, шелестели листья деревьев. Анна и Матиуш смотрели на город и улыбались. Теперь они были уверены: сколько бы тёмной не была ночь, после неё всегда настанет новый день. И никак иначе.
Больше книг на сайте - Knigoed.net