Матиуш лежал на кровати и бесцельно смотрел в потолок. Сон совершенно не шёл, головная боль улеглась, но вставать теперь смысла не было. Слова Вацлава заставили его задуматься над тем, что он уже успел сделать, и ввели его в самое настоящее смятение. Он не осознавал, что воспользовался девушкой без её согласия, ведь до того при всём своём хорошем отношении считал крестьян своей полной собственностью. Девушка вряд ли заслуживала такого отношения, он и понятия не имел, что она чувствовала. Скорее всего, её научили подчиняться мужу, пану, но это было так жестоко. Он не хотел становиться для неё таким. Он хотел скорее быть для неё чем-то хорошим, хотел сделать её счастливой. В конце концов, она была этого достойна.
Кое-какие дела у него всё ещё оставались. Безусловно, не политического характера, Матиуш предпочитал туда не соваться. Надо было обсудить некоторые траты, касавшиеся поместья и крестьян, да встретиться наконец с ещё одним старым другом. Конечно, стоило заглянуть и в варшавский особняк, но Матиушу этого совершенно не хотелось — он толком не любил этот дом и боялся оставаться там один, словно ему было девять, а вовсе не двадцать шесть лет. Ему казалось, что портреты, коих было ужасно много, в полумраке комнат и коридоров движутся незаметными тенями, словно призраки. Матиуш, при всех своих учёности и атеизме, верил в то, что души умерших могут возвращаться в дом, где они раньше жили, и боялся их. Страх этот был настолько звериным и сильным, что всякий раз, приезжая в Варшаву, он оставался у Вацлава, и тот ни разу ему не отказал, прекрасно понимая причины.
Быть может, бесстрашный Вацлав и сам чего-то остерегался?
Матиуш этого не знал и друга о том никогда не спрашивал, боясь обидеть, а Вацлав ему не рассказывал ничего такого.
А вот второй его друг был и того скрытнее.
С Фабианом Концепольским они познакомились совершенно нечаянно: князь спросил у него, который час, они разговорились, одним словом, подружились. И Матиушу нужно было испросить и его совета: если Вацлав, вроде как, не любил никого и о дамах почти не говорил, то Фабиан был не прочь поделиться опытом и просто это обсудить без всяческих поучений со своей стороны.
Третья встреча его радовала более всего: один из его знакомых масонов устраивал небольшую встречу, посвящённую их общему делу, и Матиушу не терпелось побывать на неё, дабы похвастаться своими достижениями и быть достойным своего окружения. Он гордился тем, что сделал, он надеялся вскорости представить им и Анну как венец творения.
И вот только теперь его наконец сновал сон, разом спрятавший все сомнения и притушивший чувства. В конце концов, нельзя же бесконечно гадать, что принесёт завтрашний день.
***
Анна сидела на берегу реки и мечтала. Ей безумно хотелось оказаться в объятиях Матиуша. Матиуш… добрый, ласковый, понимающий. Девушка видела, с какими восхищением и нежностью он смотрел на неё утром, касаясь кончиками изящных пальцев её бледного лица, как улыбался, когда гладил её по плечу тогда, в первую ночь. Анна скучала по нему. Ей хотелось вечером незаметно прийти к нему в спальню, лечь рядом, поцеловать. Ей хотелось проснуться утром в его объятиях и никуда не идти. Ей просто хотелось быть счастливой с ним и ни с кем больше. А Матиуш мог это дать. Он ведь заботился о ней, дарил красивые вещи, ухаживал, пусть и по-своему, но ухаживал. Да, он её не любил, но ничего толком страшного в этом не было. Если всё так и будет, но без высоких чувств, то пусть. Хоть так. Хоть как-то. В душе уже давно поселились сомнения, но Анна чувствовала, что всякую девушку её положения должна постигнуть такая судьба, и если у неё хоть что-то хорошее, что она может дать, то пусть, что же ещё теперь делать?
— Анна! — служанка обернулась на крик. Перед ней стояла запыхавшаяся Зося и вся дрожала. — Анна, пани приехали, шкатулку с семейными драгоценностями потребовали, а заколки, ну что у тебя вот, нету. Она весь дом подняла бы, наверное, ну мне и пришлось сказать, что у тебя.
— Она меня видеть желает? — испуганно уточнила Анна. Старая пани была строгой и злой помещицей, которую боялись все крестьяне Вишнивецкого.
— Да, идём скорее. Уж как бы она сердита была, — Зофия явно волновалась. — Идём, ей-Богу, побьёт ведь. Пани очень строгая, не то что пан.
— Христосе… — Анна поднялась. — Матери скажу, и пойдём.
***
Пани Телимена Вишнивецкая-Руцевич была властной, уже немолодой женщиной из тех, кого называли нынче «старой шляхтой». Племянник её не понимал и понимать, в общем-то, не хотел, а потому Телимена решила, что доказывать ему что-то бесполезно. Всё-таки Матиуша она любила. В итоге пани Вишнивецкая-Руцевич передала воспитаннику огромную усадьбу под Варшавой и со спокойной душой уехала в Краков. Однако и там её настигли сомнительные слухи о любимом родственнике. Пани Телимена повздыхала, поохала, велела собрать вещи на пару недель и поехала навестить нерадивого племянника. В целом, устройство Грохова ей понравилось. Конечно, она не понимала, зачем крестьянским детям ходить в школу, но решила оставить эту деталь без внимания, в конце концов, худого в этом не было, да и слова племянника всякий раз звучали убедительно. А вот кое-что другое она пропустить не могла.
Верная Юзефа написала ей о том, что Матиуш вдруг выбрал себе в качестве развлечения одну из девушек и зачем-то учит её писать, обещает с три короба и вполне возможно, что свои обещания когда-нибудь да выполнит. Словом, всё письмо было исполнено беспокойства за нерадивого «соколика» и доверчивой «голубки». Поначалу Телимена значения этому не придала, но подумав немного, всё же решила проверить, насколько всё серьёзно, ведь она знала, что если Матиуш чем-то по-настоящему увлечётся, то не отступит. Она считала нужным уберечь его и несчастную девочку от больших ошибок, а потому начала с простого: с украшений. Матиуш, если считал, что в отношениях есть толк, раздаривал всем своим женщинам так любимые покойной Эльжбетой заколки. Телимене они никогда не нравились, она смотрела на подобное сквозь пальцы, пусть, если ему так хочется. Сейчас же ей нужно было проверить, не пропала ли ещё одна, последняя, та, что поддерживала фату сестры — её Матиуш почему-то всё время намеренно откладывал подальше, не желая никому отдавать. Женщина тут же послала за Зосей, та принесла шкатулку, в которой заколки не оказалось, и с четверть часа служанку мягко, но настойчиво допрашивали о судьбе украшения. В конце концов несчастная девушка призналась, что видела такую у судомойки Анны, которая уже не первую ночь проводит в господской спальне. Пани Вишнивецкая-Руцевич тяжело вздохнула, покачала головой и велела позвать к ней эту самую Анну, что Зося и поспешила сделать. Предупредить девочку и напомнить ей о всех грехах милого Матиуша совершенно не мешало: немало доверчивых шляхтянок постигла такая судьба, но все они потом были Телимене благодарны — она уберегла их своими речами от такого большого горя, как интерес её племянника. Служанке бы было подобное ещё тяжелее перенести, и пани считала своим долгом ей это объяснить.
Дверь покоев вдруг отворилась, и она обернулась на стук.
— Здравствуй, — сказала пани Телимена, с неким презрением, пусть и довольно сдержанным, глядя на бедное платье служанки, даже на это он поскупился, прости Господи. — Ты Анна, так?
— Да, пани, — девушка низко поклонилась. — Вы хотели меня видеть?
— Верно, — женщина сжала подлокотники кресла. — Мне донесли, что мой племянник уже немало ночей провёл с тобой. Ещё я знаю, что он задался целью сделать тебя равной себе. Это правда?
— Да, пани, — внутри Анны всё похолодело. Она прекрасно понимала, что такие разговоры ничем хорошим не кончаются.
— Добро, — пани усмехнулась. — Чем же ты его так привлекла, что он подарил тебе фамильную драгоценность, которую носила его мать во время свадебной церемонии? Ты не бойся, отвечай по чести, я совершенно не сержусь.
— Я… Я н-не знаю… — девушка судорожно вытащила из волос заколку и положила на секретер. — Вот, возьмите.
— Оставь себе, девочка, я не имею намерения препятствовать милым развлечениям Матиуша. Молодое дело, пусть гуляет, — Вишнивецкая-Руцевич снисходительно, даже тепло улыбнулась. — Но не мни себя шляхтянкой, девочка. Скорее так, не мечтай об этом, не думай, что это возможно. То, что мой племянник с тобой постель делит, ничего не значит… К сожалению. У него вас таких полная деревня и два города ясновельможных. Он на тебе никогда не женится и никогда не примет твоих детей. Добром говорю, не худом, могла бы ты ему хорошей женой быть, вот тебе крест, уж получше всяких Елен да прочих его любовниц, что уж греха таить, да только родились вы в разных по достатку домах, и он, милая моя, тебе не ровня. Не губи себя, погуляете да разойдётесь каждый по своим заботам. Мир так устроен, девочка. Сама я много кого любила, но замуж пошла, за кого надо. Слушай, пока по-хорошему говорю. Я ведь знаю его, сама его воспитала, сама же и избаловала, он тобой повеселится, а потом это пройдёт, и ты останешься одна, больно тебе будет. Не люби, девочка, любовь многим горе принесла. Во всяком случае, та любовь, что движет тобой сейчас. Был у меня добрый муж, мы друг друга уважали, он стал мне защитой и опорой, я стала ему советником в его делах и ласковой подругой. Не было у нас страсти, не было пыла, но мы чувствовали, что счастливы так. С Матиушем же такого не будет, он не тот человек, он совершенно иного, безумного строя. Нам с тобой за ним не угнаться. Знаешь, милая моя, такие не женятся…
— Д-да, пани, — Анна стояла, опустив голову, сглатывала слёзы.
— Иди, — кивнула Телимена. — И заколку свою не забудь. Да не плачь, не плачь, ты и сама всё хорошо понимаешь, девочка, — она поднялась и мягко обняла её. — Знаешь, может, и хотела бы я быть неправа в своих опасениях, да только редко такое случается. Ну всё, всё, не грусти. Всякое случается. Не хочу тебе надежды давать, но и впрямь всё может быть.
— А что плохого-то… в надежде? — непонимающе спросила девушка, всхлипнув.
— Ну как что… Надежда — это самое дорогое, что у человека есть, это то, что его на плаву держит, даже когда всё остальное уже не поможет. Когда и она разбивается, тяжко очень становится, девочка, — мягко объяснила пани Вишнивецкая.
— А можно, я всё-таки немножечко буду? — тихо и задумчиво произнесла Анна.
— Можно, наверное, — улыбнулась пани.
Девушка слабо улыбнулась в ответ.
— Спасибо вам, пани Вишнивецкая, — прошептала она.
— Да было бы за что… — тяжело вздохнула та.
***
— Ты принял приглашение? — Эржебет смотрела в неестественно прямую спину дяди и улыбалась.
— Конечно, иначе бы ты тут совсем с ума сошла от безделья. Бет, вот вроде бы ты взрослая женщина, а последний месяц не можешь занять себя ровным счётом ничем, — Влад усмехнулся, оборачиваясь к ней. — А глаза-то сразу загорелись, хвост распушила… Женщина, вам больше ста или двадцать?
— Женщине всегда столько, насколько она хочет выглядеть и мыслить. Лично мне тридцать пять, — Батори мягко обняла его за плечи.
— В таком случае, Книнскому принцу должно быть под пятьдесят, — фыркнул Дракула.
— Он не женщина, — Эржебет расхохоталась.
— Разумное замечание, — Владислав осторожно обнял племянницу в ответ. — Будешь танцевать с ним весь вечер?
— Если пригласит, — Батори прекрасно знала себе цену.
— Пригласит, куда ж он денется. Поверь мне, он бы нас не позвал в такое время, если бы не симпатия. Я думаю, ты ему тоже нравишься, Бет, — мягко пояснил Владислав. — Ты у меня умница и красавица.
— Благодарю, — та чуть склонила голову, будто бы пряча смущение. — О чём мне стоит с ним поговорить? Может, ты хочешь, чтобы я что-то узнала? Нехорошо пользоваться положением, но что делать. Я уверена, он попытается сделать то же самое.
— Да нет, не надо ничего. Поверь, одного твоего присутствия достаточно, чтобы у Книнского принца всё было на лице написано. Просто танцуйте и говорите друг о друге, с остальным я сам разберусь, — ответил Влад.
— Хорошо, — покладисто кивнула Эржебет.