Булат ОКУДЖАВА
У Гааза нет отказа...
...Я питаю к Федору Петровичу еще и личную благодарность за те минуты душевного умиления, которые я испытываю, описывая по мере сил и умения его чистую, как кристалл, жизнь, его возвышенную деятельность, нередко вынужденный оставлять перо под влиянием радостного волнения при мысли, что такой человек в лучшем и глубочайшем смысле слова жил и действовал среди нас. А. Ф. Кони.
На Введенском кладбище в Москве - жители соседних улиц называют его еще по-старому, немецким - есть могила: темно-серый камень с темно-серым крестом, черная ограда; чугунные стояки-колонки, темные прутья, а поверх них свисают кандалы, цепи с широкими наручниками и "накожниками". На камне выбито: 1780-1853, и несколько строк латыни - слова из евангелия.
Во все времена года на этой могиле лежат цветы, живые, матерчатые и бумажные, иногда пышные букеты, чаще скромные пучки ландышей, ромашек или просто одна гвоздика, тюльпан...
В переулке Мечникова № 5 в открытом дворе старого двухэтажного двукрылого - "скобой" - здания на темном цоколе бронзовый бюст. Лицо с крупными, но мягкими чертами: широкий лоб, широкий крутой подбородок, ласковая улыбка. Надпись: "Федор Петрович Гааз, 1780-1853". И ниже потускневшей позолотой: "Спешите делать добро".
Полтораста лет тому назад Федора Петровича Гааза знали все московские старожилы. Когда он ехал в тряской пролетке или шел по улице, высокий, чуть сутулый, большеголовый, в черном фраке с кружевным жабо - ветхим, пожелтевшим, но тщательно разглаженным, в коротких черных панталонах и таких же старомодных башмаках с большими железными пряжками, с ним приветливо здоровались на московских улицах сановные аристократы, ехавшие в каретах с гербами, и нищие на церковных папертях, генералы, офицеры, "будочники" с алебардами, извозчики, мастеровые, университетские профессора и студенты, дворовые слуги несчетных московских бар, купцы, охотнорядские приказчики и нарядные светские дамы. Несведущим объясняли:
- Это доктор Гааз, Федор Петрович... Добрейшая душа, святой жизни человек... Истинный благодетель и друг всех страждущих. Это про него говорят: "У Гааза нет отказа"...
Правда, были и такие, кто отзывался о нем насмешливо, презрительно и даже с раздражением: "Чудак, безумец, юродивый...". Но большинство москвичей всех поколений и состояний говорили о нем с любовью и уважением...
...Метельным зимним вечером он шел проведать больного. Весь день вьюжило, намело саженные сугробы, и приходилось идти пешком. Старый кучер, его единственный домочадец, сказал, что старые лошади не протащат ветхие санки сквозь такую непогодь. Кутаясь в потрепанную, но теплую волчью шубу, тяжело ступая большими сапогами, выложенными войлоком, он шел, то проваливаясь в снег, то скользя по бревенчатым или дощатым настилам. Редкие масляные фонари едва-едва желтели сквозь метель. Прохожих не было видно.
На повороте из переулка вышли трое в низко нахлобученных шапках, закутанные в отрепье. Помахивая сучковатыми дубинками, они рванулись к запыхавшемуся старику.
- А ну скидавай шубу и шапку! Да: поживее, и мошну давай... Пикнешь, придавим.
- Отдать вам шубу? Хорошо. Я вижу, вы очень плохо одеты. Денег у меня мало, отдам все. Но прошу одной милости добрые люди. Я есть доктор, лекарь. Спешно иду к больному. Очень болен хороший человек, отец большой семьи. До его дома еще полверсты. Без шубы не дойду. Идемте вместе. Вы не извольте опасаться. Тут улицы тихие, а у ворот я сниму шубу. Деньги могу сейчас отдать.
Долговязый парень зло хохотнул и взмахнул дубинкой, но другой, постарше, удержал его, подошел вплотную, всмотрелся,
- Погоди, погоди. Лекарь, говоришь? Братцы, да это же Федор Петрович! Батюшка, милостивец, да кто же тебя обидеть посмеет! Прости, Христа ради!.. Идем, батюшка, мы тебя проводим, чтоб никакой варнак не посягнул. Ничего у тебя не возьмем. Кабы у меня хоть лишний грош был, я бы тебе с душой отдал на твое доброхотство.
Фридрих Иозеф Хааз родился в 1780 году в городке Мюнстерайфеле на Рейне. Сын аптекаря и внук врача, он сперва изучал философию в Иенском университете, а потом успешно закончил медицинский факультет в Вене. Стал ассистентом профессора Шмидта, известного окулиста. Он помогал ему лечить заезжего русского вельможу, князя Репнина, который полюбил молодого лекаря и уговорил его приехать в Россию, в Москву.
В 1803 году молодой доктор Хааз стал москвичом Федором Петровичем Гаазом. Его охотно приглашали в сановные аристократические дома. Ведь его так нахваливали и князь Репнин и все княжеские родственники.
К нему приходили или звали к себе и мелкие чиновники и купцы. Образованным людям нравилось, что он не только необычайно внимательно и заботливо лечит больных, но еще и просвещает, наставляет и самих больных, и их родню, и домочадцев, подробно объясняет, отчего произошла болезнь, чем ее исцелить... Многих он привлекал как ученый собеседник, сведущий в философии, в естественных науках и в богословии. Первое время он объяснялся со своими пациентами и новыми приятелями и знакомыми главным образом по-французски, впрочем, в дворянских семьях часто знали и немецкий язык. Но вскоре Гааз стал бойко говорить к писать по-русски. Он одинаково самозабвенно заботился обо всех пациентах: о знатных барах и крепостных, о богачах и нищих. Всех поражало, что он ни с кем не чинился, не чванился ни ученостью, ни дружбой с сановниками, не напускал на себя таинственности.
В 1807 году он был назначен главным врачом военного госпиталя. В 1809-1810 годах он ездил по Северному Кавказу, открыл, исследовал и подробно описал источники целебных минеральных вод, вокруг которых впоследствии возникли известные курорты: Железноводск, Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск. Капитальная работа Ф. Гааза о свойствах этих вод стала одним из первоисточников новой отрасли научной медицины-курортологии. Император Александр I наградил его крестом Владимира и званием надворного советника.
10 августа 1821 года генерал Иван Сабанеев писал своему приятелю генералу Арсению Закревскому (будущему генерал-губернатору Москвы):
"Живущий в Москве доктор Гас (кажется, при Голицынской больнице), знает чудесные источники Кавказа и может быть весьма полезным наставником. Я был два раза на Кавказе и пользовался его наставлениями, говорю по опыту".
Профессор Александр Нелюбин (1785-1858), один из основателей русской медицинской научной школы, издал в 1825 году книгу "Полное историческое медико-топографическое, физико-химическое и врачебное описание Кавказских минеральных вод". Он писал:
"Да позволено будет с особенным уважением и признательностью упомянуть о трудах доктора Гааза... В особенности должно быть благодарным Гаазу за принятый им на себя, труд - исследовать кроме главных источников еще два серных ключа на Машуке и один на Железной горе, которые до того времени еще никем не были испытаны... Сочинения Гааза принадлежат бесспорно к первым и лучшим в своем роде".
Много лет спустя эти отзывы подтвердил профессор Рахманинов в статье, напечатанной в "Медицинском обозрении" (за июнь 1897) и ученый ботаник В. И. Липский в книге "Флора Кавказа", изданной в 1899, назвавший Гааза первооткрывателем "знаменитого источника в Ессентуках".
Советский историк М. А. Полиевктов подробно описал я чрезвычайно высоко оценил деятельность Гааза, книга которого "открывает целую серию описаний Кавказских минеральных вод" и содержит "климатологический очерк, обзор местной растительности... химический анализ источников... докладе методах курортного благоустройства, практические медицинские советы".
В 1826 году в Москве был учрежден "Особый комитет по устройству глазной больницы". Председателем этого комитета стал сам генерал-губернатор князь Д. В.Голицын, который направил Гаазу специальное письмо: "Уверенность моя в Ваших познаниях и убеждение в отличных качествах Вашего сердца, оправданных во время Вашего многолетнего пребывания в сей столице, обратились в сильнейшее для меня побуждение предложить Вам звание члена вышеупомянутого Комитета".
Гааз согласился, и в значительной мере благодаря его неутомимой деятельности больница была открыта уже через пять месяцев после создания комитета. Федор Петрович до последних дней жизни оставался членом совета этой больницы, непосредственно осматривал больных, помогал лечащим врачам практическими советами.
В 1812-1814 годах военный врач Гааз сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа. На обратном пути он заехал в Мюнстерайфель и застал отца умирающим. Похоронил его. Тогда он в последний раз видел родные места. Вернувшись в Москву, он остался там уже навсегда.
Бедняков он лечил бесплатно; однако и от богатых пациентов не было отбоя. Преуспевающий врач разбогател. В 20-е годы ему принадлежала подмосковная деревня Тишки с сотней крепостных, суконная фабрика, большой дом на Кузнецком мосту; славились его белоснежные рысаки.
В 1822-1826 гг. он занимал должность главного врача всей Москвы. Генерал-губернатор князь Голицын называл его другом своей семьи.
В 1828 году по предложению князя Федор Петрович был назначен членом "Комитета попечительства о тюрьмах", учрежденного по особому указу императора. Руководил им сам генерал-губернатор; постоянными членами состояли митрополит, гражданский губернатор, сановники, именитые купцы и др. Но с первых же дней душой и главой, движущей силой комитета стал доктор Гааз. За четверть века он пропустил только одно из 253 ежемесячных заседаний комитета, когда сам уже тяжело заболел. Он был главным врачом всех тюремных больниц и вместе с тем покровителем-попечителем всех заключенных, ссыльных и каторжан, которых через Москву гнали в Сибирь из разных концов России. Два-три раза в неделю уходили колонны по 50-100 человек. Уходили пешком на северо-восток, по Владимирке (теперь шоссе Энтузиастов). И каждую колонну провожал доктор Гааз; осматривал больных, особенно детей и женщин, приносил еду, белье и теплую одежду.
Во время эпидемий "горячки" (то есть гриппа или тифа) и холеры, лютовавших в Москве в 30-е и 40-е годы, Гааз лечил главным образом бедняков, бесприютных и обездоленных. В богатые дома его тогда приглашали редко: боялись заразы.
"Староекатерининскую больницу для чернорабочих" он превратил в образцовое лечебное учреждение и значительно расширил. Он же руководил постройкой новых тюремных больниц, а "Полицейскую больницу для бродяг и нищих" переоборудовал, расширил, преобразовал в больницу для всех неимущих, для крепостных и городской бедноты.
К 1831 году он продал свой дом и деревню. Все деньги ушли на строительство и оборудование новых лечебных заведений, на пособия больным и не только больным арестантам. С тех пор он сам жил уже только при больницах. Сперва в здании Староекатерининской - ныне больница Московского областного клинического института (Орловский переулок), а с 1844 года в "полицейской" больнице, в Малоказенном переулке. (Теперь это переулок Мечникова, и в здании бывшей больницы размещен Институт гигиены детей и подростков. Именно там установлен памятник Гаазу.)
В последние годы он жил с одним слугой, не покидавшим его до конца. Все, что оставалось от его имущества, все, что он получал от богатых пациентов и благотворителей, Гааз расходовал на расширение больниц, на лекарства, пищу, одежду и другие пособия для бедняков, арестантов, ссыльных и их семей.
Многих крепостных крестьян тогда высылали в Сибирь на разные сроки - и даже пожизненно - без суда, простым распоряжением губернских властей, по прихоти недовольного помещика. Гааз добывал деньги, чтобы выкупать их жен, либо, если те с разрешения барина сопровождали ссыльных мужей, снабжал их деньгами на пропитание, так как добровольно едущим в ссылку не полагалось казенного довольствия.
Он не упускал из виду ничего, что имело хоть какое-то значение в трудной жизни заключенных. Свою деятельность в комитете он начал с упорной борьбы против того, что ссыльных вели прикованными к длинному железному пруту группами по 10-12 человек. Переходы арестантских партий от привала к привалу бывали и по тридцать-сорок километров. Люди разного возраста, роста, состояния здоровья, иногда и мужчины и женщины, неотрывно прикованные вместе, испытывали тягостные и унизительные мучения. Гааз почти пять лет воевал против этого "прута", который отстаивали министр внутренних дел и начальство конвойных войск, как "лучшее средстве, предотвращения побегов".
Но он добился отмены; И тогда же добился замены коротких и тяжелых кандалов более легкими и длинными, не так стеснявшими движения кандальников. По его настоянию ручные и ножные кольца кандалов, которые в мороз и в жару причиняли дополнительные муки, стали обшивать кожей и сукном.
Не ожидая, пока все эти усовершенствования начнут осуществлять власти, он за свой счет заказывал целые партии облегченных и обшитых кандалов. Еще и в начале XX века такие кандалы назывались "гаазовскими".
Он не только сам работал, но привлекал к своим заботам об арестантах и неимущих больных бескорыстных помощников из людей разных сословий и поколений.
Гааз писал: "В российском народе есть перед всеми другими качествами блистательная добродетель милосердия, готовность и привычка с радостью помогать в изобилии ближнему во всем, в чем он нуждается". Ему помогали камергер Д. Львов, столбовой дворянин, гвардейский офицер, сражавшийся под Бородином и в зарубежных походах, а потом ставший в Москве попечителем архитекторов и строителей, восстанавливавших город; богатый купец-старообрядец Рахманов, а после его смерти его вдова. Гаазу удавалось расшевелить и равнодушных, добиваться пожертвований и от прижимистых. Датский коммерсант Мерилиз, владелец большого универсального магазина (ныне ЦУМ - "Мюр и Мерлиз"), дал 30 тысяч рублей для больных бедняков и арестантов.
Гааз устроил тюремные библиотеки- первые в России и неведомые в других странах - в каждую партию ссыльных снабжал книгами.
Он сочинил и издал несколько брошюр с "добрыми наставлениями и советами", которые дарил заключенным и их родственникам.
Доктор Гааз организовал две школы для детей заключенных: и для безнадзорных подростков, которых обычно полиция просто отправляла в Сибирь. Большинство арестантов были неграмотные или полуграмотные крестьяне и городские бедняки, Он не только лечил, снабжал пищей, одеждой, букварями и добрыми советами, но нередко бывал еще и ходатаем по делам бесправных. С 1829 до 1853 года он подал несколько сотен жалоб и прошении и в 142 случаях ему удалось достичь благоприятного пересмотра дел.
Гаазу приходилось нередко с величайшими усилиями и унижениями преодолевать жестокое равнодушие или прямую враждебность полиции и конвоя, косность и невежество тюремных чиновников, сословные предрассудки, недоверие завистливых коллег.
В 1822 году, когда он был назначен "штадт-физиком", то есть главным врачом города Москвы, на него писали жалобы и доносы врачи и фельдшеры, которым он досаждал "придирчивым педантизмом", требуя, чтобы в больницах ежедневно мыли полы и убирали ретирады (уборные), еженедельно сменяли постельное белье и чтобы врачи следили за приготовлением доброкачественной пищи, не допуская злоупотреблений и обкрадывания больных.
Инспектор министерства Добронравов писал губернатору: "Доктор Гааз находится не в здравом душевном состоянии, что видно из того, что он отдает свое жалованье уволенному предшественнику". Этот донос был основан на фактах. Гааз считал, что его предшественник был уволен несправедливо, по ложному доносу, и, будучи семейным человеком, отцом троих детей, нуждается в деньгах больше, чем он сам, холостяк, в то время еще сравнительно состоятельный.
Чиновники, ведавшие больницами, открыто возмущались тем, что им приходится подчиняться "какому-то сумасшедшему немцу", уверяли, что нелепый чужестранец ничего не смыслит и не может смыслить в московских делах.
Отвечая на такие обвинения и упреки, Гааз в 1826 году писал инспектору Министерства здравоохранения: "Уже 20 лет, как посвятил я все свои силы на служение страждущему человечеству в России, и если через сие не приобрел некоторым образом право на усыновление, как предполагает господин инспектор, говоря, что я иноземец, то я буду весьма несчастлив".