В сусальном золоте ладанным туманом,
И перекатйполе и новолунье,
Места незнакомые да и сама она...
И вот с востока и юга навыхрест
Облепил, обтянул ее шелковой бронзой
И она отдавалась морскому вихрю,
И пачкали платье капли солнца.
Мускулистый ветер, задыхаясь от счастья,
Вспыхнул об волосы и рассыпал в искры,
И она улыбалась, щекой к нему ластясь,
И тихий свет ее глаз был искрен.
Изо рта сделав "о", его голос ловила,
Его свежим звоном полоскала зубы...
Этот ск льзкий торс из медузы вылит
И как статуя льда - голубый...
...А по окраине тянулись возы
С мебелью красного и черного дерева
В цветных кожухах бандитских возниц,
По мокрым дорогам - в деревню, в деревню.
Казалось, город переезжал на дачу
Матрацы, самовары и (крестьянская ревность):
Сбоку неожиданно гравюра Бохкаччио,
Крайне изумленного - в деревню, в деревню
Аптечные баллоны духов и ревеню,
Какая-то вывеска с медалями в рубль
Все это Гнедко задумчиво хлюпал
В деревню, в деревню, в деревню, в деревню...
...А домой возвращалась по затянутым лужам,
Утоленная, звонкая, занюханная ветром,
И думала: "А что у нас сегодня на ужин?
Должно быть, котлеты в полтора метра",
Но что бы там ни было - вилкой отклевав,
Накапав на стул у постели свечку,
Она непременно за сегодняшний вечер
Окончит Гамсуна и примется за Льва.
Навстречу швыряя колокола штанов,
Дуя вонь из газетной цыгарки,
С золотыми якорями через ленту "Новь"
Шатался матросяга и харкал.
Его знобило, и он искал погреться.
И вдруг лафа. Какая-то бабенка.
Ишь-ты. Кусаться? Втягивать губенки?..
Это от кого же? От черного гвардейца?
Но Тата вырвалась, и он, похабно зыря,
Сдунул харк, обкуренный и горький,
И слизь, ляпнув, поползла пузырясь
Зеленым ядом по шее за норку.
И стало ясно: от жизни устала.
Ничего не нужно. Мертвая скука.