Уилл проснулся оттого, что кто-то тыкал его в бок. Полусонный, едва приоткрыв глаза, он посмотрел сквозь растопыренные пальцы – разбудивший его человек бездумно загораживал собой солнце.
– О, вы живы, – выпалил незнакомец. – А я уж решил, покойничка нашел!
Голос принадлежал одному из жителей Корвунта. Тот был одет в жилет из овечьей шерсти, а на его голове красовалась шляпа с пером ворона. По висящему за его спиной коробу, а также по удочке на плече стало ясно – это, судя по всему, местный рыбак.
– С вами все хорошо? – спросил встревоженно незнакомец, придерживая шляпу, которая норовила улететь.
– Да, спасибо. – Уилл удивился: – Погодите. Как, уже рассвело?!
– Ага, позднее утро. Эка вас развезло… Перепили, что ль? Поднимайтесь, а то земля холодная. Заболеете еще!
Уильям тут же вскочил.
– Молодость, эх-эх… – поглядел на него с завистью пожилой рыбак. – Я б уже помер, если б ночь провел на сырой земле. А вам что сыра земля, что перина…
Уилл улыбнулся, сцепив губы, чтобы привычно не выдать оскал. Все тяготы прошлой ночи остались для него позади, и он чувствовал себя отдохнувшим, глядящим лишь вперед.
– Что ловите? – поинтересовался он.
– Форелька, белогуша, бурбулька!
– И как клев?
– Плоховастенько… Рыба у нас хитрая, быстрая, ловить тяжело… от одной тени шарахается под камни, – посетовал старик.
– У нас в Офурте она тоже такая, не волнуйтесь.
– О, так вы из Офурта? Слыхал я об этих землях!
– И что же слышали? – участливо спросил Уильям, неожиданно для себя увлекшись беседой.
– Вурдалачий край или край тысяч рек. А рыба… Что за рыба-то там у вас водится?
– Форелька, гольричка, ленки, краснушка, костяная рыбка, ну и гарпуша… Да много всякой на самом деле. – А затем добавил: – И вот форелька, между прочим, самая вредная. Тяжело поймать, приходится прятаться за камнями, не показываться и обильно сыпать прикормку в тихом течении.
– Ох, да вы тоже рыбак! – воскликнул счастливо старик, снова поправив чудную шляпу с пером. – Приятно встретить человека, который знаком с рыбой не только по котелку. Меня зовут Орлтон. Орлтон из Корвунта!
– Уильям, из Малых Вардцев.
– Рад познакомиться с вами.
– Взаимно! Прощайте, Орлтон. Мне пора в город, к своим товарищам. А вам хорошего улова!
Его встретил у таверны сэр Рэй, облаченный в красный подлатник. От него разило перегаром.
– Где вы пропадали, демоны вас побери?! Вас ищут повсюду! Весь город стоит на ушах! – забурчал рыцарь. – Нам пора отъезжать, граф закончил все свои дела.
– Уснул на берегу, – признался Уильям.
– Так пойдемте, скажем графу, что вы нашлись, и будем уже собираться! – поторопил взмахами рук сэр Рэй. – Хотя мы уже все готовы, я даже приказал оседлать вашу лошадь и упаковал седельные сумки.
– Спасибо вам.
– Нет, это вам спасибо! Никто, кроме матушки, еще не снимал с меня пьяного сапоги и не укрывал одеялом. – И капитан довольно оскалился. А затем, вспомнив кое-что, он вдруг сделался мрачным и спросил куда тише: – А госпожа, она-то меня, надеюсь, не видела в таком состоянии? А то ни черта не помню.
– Боюсь, что видела…
На лицо капитана легла печаль, и он тяжко вздохнул в свою рыжую бороду. Видно, он проклинал вчерашнюю попойку и, быть может, вообще зарекся пить, хотя зарекаться всегда проще, чем выполнять.
Уилл пошел к графу сообщить о своем появлении.
– Да уж… нехорошо, – горестно протянул сэр Рэй самому себе. – Так обделаться перед прекрасной госпожой… Болван ты, Рэй. Правильно батенька говорил, что у тебя в башке конский навоз колыхается. Так обделаться…
Стоило Уильяму зайти на постоялый двор, в его полутьму, как он тут же утратил приобретенное благодаря сну и демонице чувство легкости. Тягостные думы вновь надавили на плечи, спину. Он постучал в дверь графа и, виновато объяснившись, спустился. Ему вслед сочувственно глядел Горрон де Донталь, который прекрасно понимал причины столь резкого отчуждения как графа, так и его дочери.
Чуть позже, растянувшись вереницей, они покинули Корвунт.
Бросая последние взгляды на город, Уильям размышлял о том, насколько сильно может поменяться отношение к месту из-за событий, которые там произошли. Вот, казалось бы, Корвунт… Разве не затронул он струны души, напомнив своим речным шумом родные Вардцы, а голубым высоким небом и раскинувшимися равнинами – Брасо-Дэнто? Но ссора с Йевой и внезапная перемена в графе все это перечеркнули, оставили только разочарование. Уилл покидал этот злосчастный город в надежде на то, что все плохое останется в его стенах.
Сэр Рэй тоже находился не в лучшем расположении духа. Не зря поговаривали, что представители рыжеволосого горного народа, они же филонеллонцы, при всей внешней угрюмости на деле оказываются людьми сердечными. И сейчас капитан гвардии пытался вспомнить, что же такого сотворил в присутствии графской дочери и что ляпнул. Пусть Уильям уверял его, что ничего страшного не произошло, но все равно ему казалось: отныне его комплименты, которые грели сердце как ему, так и графской дочери, стали неуместными.
Йева всю дорогу напряженно молчала. Держась ближе к брату, она была в своих, полных мрака, мыслях и пренебрегала взглядами отца и рыбака.
Филипп тоже казался ко всему холодным, сидя в седле, будто слившись с ним. Только его старые глаза хмуро зыркали из-под бровей. Стуча копытами по сухой каменистой тропе, его вороной конь пускал из носа струи воздуха. Вокруг отряда, будто сдавливая, стояли каменные глыбы и сосны вместе с куцыми елями. Чем выше все поднимались, тем унылее становился пейзаж. И Горрон, продвигаясь позади своего родственника, находил в природе схожесть с тем, что творилось в их душах.
Узкая тропа постоянно петляла между скал, и люди не имели возможности ни пообщаться, ни полюбоваться расстелившейся у их ног равниной. Все двигались молча. Сказывалось тягостное настроение. Даже гвардейцы, прекрасно отдохнувшие в таверне, прониклись мрачным безмолвием и стали такими же, как их господин.
Все желали поскорее миновать реку Мертвая Рулкия, а затем выбраться в степь, чтобы перестать видеть эти обступившие войском скалы. Вдобавок ко всему по свинцовому небу гулко прокатился раскат грома, заморосил мелкий, но тоскливый дождь. Все вокруг сделалось серым, обезличенным…
И только один Леонард был в отличном настроении. Близилась его мечта, пока сокрытая за скалами, но готовая вот-вот сбыться! Обрадованный, он даже скинул с себя капюшон, подставил свои рыжие вихры мороси, как бы показывая – непогода над ним не властна. Он принялся настреливать рябчиков, которые из-за заброшенности тропы стали выходить на нее, к сети ручьев, показываясь на краю ельника. Заслышав коней, птицы вспархивали на нижние ветви елей, жались к стволам в попытке слиться с ними. Однако остроглазый Леонард легко различал их – и пускал свою смертоносную стрелу. Собрав несколько тушек и подвесив их на пояс, он загорелся азартом и направил своего Луниаласа в сторону.
Наконец тропа стала заканчиваться.
Вампиры, все как один, прислушались. Где-то вдалеке, за десятками поворотов, прорубленных в скалах, шумела река. Да что там шумела! Ревела дико, страшно, будто затаившийся среди гор демонический зверь! Это реку звали Мертвой Рулкией, и столь грозное имя она получила за вспученные, оскаленные белизной воды, которые подпитывались весенним таянием снегов, а также осенними проливнями. Преодолеть ее можно было лишь в нескольких местах, поэтому она служила естественной границей между Большим Глеофом и графством Солраг, и даже больше – непреодолимой преградой, способной остановить огромное войско.
Вскоре отряд выбрался к мосту. Рев превратился в оглушающий, но размеренный грохот. Мертвая Рулкия предстала во всей красе: пенилась, кипела на дне сдавленного ущелья. Через его узкое горлышко был перекинут подвесной мост. Широкий, из толстых бревен, перевязанных друг с другом, он легко выдерживал груженную товарами повозку вместе с лошадьми.
Пока все поражались Мертвой Рулкии, сравнивая ее со своей рекой Брасо, Уильям развернул кобылу. Пользуясь случаем, он подъехал к капитану и попытался перекричать гул:
– Это и есть граница графства?
– Да! – громко ответил капитан. – Пересечем реку, спустимся – и до Йефасы останется всего ничего!
– Спасибо!
– Кстати, как вам Мертвая Рулкия? Пугает? Побольше нашей будет, да?!
На это Уильям лишь пожал плечами. Ему, выросшему в горном крае, подобный вид был привычен. Он хоть и признавал величие Мертвой Рулкии, но она нисколько не переполняла его благоговейным страхом. В отличие от всех прочих, он вполне бесстрашно глянул вниз, где шипела вода.
Когда почти все стянулись на площадку перед мостом, Филипп спешился. Он взял своего вороного под уздцы и повел по мосту, надежная конструкция даже не колыхнулась. Конь прижимал уши, нервно махал хвостом, но его уже остановили на другой стороне – в Глеофе.
Прочие всадники по одному двинулись следом, успокаивая лошадей. Река действительно пугала: глубокая, шумная. Перейдя ее, Уильям ласково поцеловал свою Серебрушку в красивую морду за то, что она совершенно не боялась. Ему и правда досталась самая невозмутимая из всех лошадей. А затем он принялся следить за сэром Рэем. Как же поведет себя Тарантон? Вопреки всему, рыжий мерин проделал путь по бревнам чинно, как подобает, и ступил на землю Глеофа. Правда, капитан единожды поскользнулся на мхе, облюбовавшем сырую древесину, но успел ухватиться за крепкие веревки, служащие перилами.
– Чертов мох! – рассмеялся чересчур браво рыцарь.
Наконец, когда отряд полностью проехал над рекой, выдохнувшие воины стали отшучиваться. Они поняли, что мост выдержит все. На то он и был рассчитан. Все-таки этой дорогой следуют торговые караваны во время сезона Аарда. Однако у страха глаза велики… Мелкий дождь продолжал неприятно моросить, и все, промокшие и уставшие, хотели отдохнуть. Под тяжелым небом было непонятно, наступили сумерки или еще день?
Где-то вдалеке закричала птица.
– Где Леонард? – спросил граф, вглядываясь.
Из-за скалы показался его сын, высоко вздымая руку, сжимающую за лапки с десяток рябчиков. На его плече гордо восседал Таки-Таки и что-то каркал на своем вороньем. Довольно взглянув на ожидающий его отряд, Лео заторопил коня по тропе и направил к мосту.
– Быстрее, – скомандовал он остановившемуся у края Луниаласу. Конь встревоженно фыркнул, выдохнул и перешел на мелкую рысь по воле хозяина.
Все гвардейцы уже сидели верхом. Вдруг где-то за серединой моста, попав на бревно, обросшее мхом, копыто спешащего Луниаласа скользнуло в сторону. В глазах графского сына мелькнул страх. Он ничего не успел сделать, когда конь уже всхрапнул и завалился на бок. Его огромное тело прорвало правые боковые веревки – и полетело вниз, увлекая за собой всадника. В этом недолгом полете Леонард успел достать ноги из стремени – это и спасло его от участи быть раздавленным собственным мерином. Мерину повезло куда меньше. Он ударился спиной об острый выступ, торчащий посреди бурлящей реки, и, взвизгнув от боли, исчез в воде.
Леонард тоже был подхвачен потоком и забарахтался. Но всего лишь на миг… Точно живая, Мертвая Рулкия тотчас яростно закрутила его и обрушила свои белоснежные воды, отчего он ушел в них с головой, а затем поволокла его дальше.
Все произошло чересчур быстро…
Река уже уносила своих жертв, а люди с той стороны моста только повернули головы. И закричали. Филипп побледнел. Отдав приказ всем оставаться на своих местах, он впился пятками в бока коня и послал его вниз по тропе – к узкому берегу. Вороной Найхлист всхрипел и, едва не спотыкаясь, стал быстро спускаться, приседая. Все остальные бросились к краю моста, пытаясь найти Леонарда в воде. Его не было, будто река уже истерла его в порошок. Даже огромное тело мерина время от времени пропадало под вспененными белыми водами.
– Вон он! – закричала не своим голосом Йева, заметив зеленый кафтан, и показала пальцем.
Наконец все увидели Леонарда. Мертвая Рулкия уносила его, била о камни с такой силой, что Йева от ужаса схватилась за сердце. Филипп же пока находился слишком далеко – его конь только-только спустился на крутой берег и пустился вдогонку.
Уильям в волнении наблюдал за этими тщетными попытками обогнать реку. «Он не успеет. Никак не успеет…» – подумал он, и в его голову пришла рискованная идея. Понимая, что только в его силах помочь, он быстро скинул с себя дорожный плащ и побежал к середине моста. Его пальцы вцепились в боковые веревки с такой силой, что побелели костяшки. Он помедлил лишь миг, решаясь, – не дольше. Горрон повернул голову в сторону Уильяма, заметил, как тот снимает сапоги, и кинулся к нему с криком:
– Стой! Рулкия и тебя перемелет, дурак!
Однако герцог опоздал. Его пальцы ухватили лишь воздух. Уильям уже перемахнул через веревки и полетел вниз, в объятия Мертвой Рулкии. Будучи ребенком, он прыгал в воду и с куда большей высоты, поэтому не испугался, а сжался и приготовился к удару. Он не успел позвать Вериатель, но всеми силами стал взывать к ней мысленно. Это был риск, да… Если она не откликнется, вероятнее всего, он погибнет.
Мертвая Рулкия оказалась очень глубока, глубже, чем он думал. Даже в прыжке он не смог коснуться ногами ее дна. Его тут же увлек ледяной поток, оглушил, завертел. Уилл схватил ртом воздух, попытался справиться с рекой, но она швырнула его на валун – и у него потемнело в глазах от боли. Чувствуя, как горит затылок, он боролся, но его закрутило под воду. Река продолжала кромсать его, оббивая сопротивляющееся тело о препятствия.
Уильям снова постарался вдохнуть, но ледяные тиски сдавили грудь, и он начал захлебываться. С трудом выплыв на поверхность, он увидел, что его вот-вот кинет на острые скалы. А поток был так стремителен, что это грозило только смертью! Уильям попытался избежать их – и его потащило еще сильнее. Вдруг что-то изменилось… Словно он обхватил нечто ногами против своей воли. Темно-мышастая кобылица появилась прямо под ним. Он только и успел, что судорожно схватиться за ее гриву, как она выпрыгнула из страшной реки в грациозном прыжке, и мгновение спустя ее копыта коснулись камней.
Едва не рухнув обратно в воду, Уильям вцепился в лошадиную шею и откашлялся. Его вторая рука безжизненно повисла. Стоящая посреди реки кельпи повернула к нему мокрую морду и поглядела на своего рыбака ласково, но с осуждением.
– Вериатель… надо догнать… Леонард…
Кельпи все поняла. Она резко замерла. Из ее глотки вырвался столь истошный, громкий визг, что у видевших все это людей кровь застыла в жилах. И кельпи помчалась по пенящейся Мертвой Рулкии, как по земле. Она отталкивалась от камней, прыгала на другие… Уильяму только и оставалось, что испуганно прижаться, обхватить ее шею, чтобы не свалиться.
Неожиданно из воды, справа, выскочила еще одна кобыла – вороная. Обдав Уильяма брызгами, она счастливо заржала и побежала рядом. И если Вериатель бежала напряженно, в желании помочь, то вороная, казалось, просто забавлялась. Ей было весело отпрыгивать от скал, нависающих сверху и по бокам, нырять в реку и появляться в другом месте. Уильям и две кобылы скрылись за скалами. Они пропали из виду тех, кто стоял на мосту и наблюдал за происходящим.
За поворотом река была еще порожистее. Уильяма постоянно подкидывало, и, чтобы не свалиться, он хватался то за шею, то за черную гриву. Наконец в этом страшном водовороте его зоркие глаза разглядели в воде мелькнувший зеленый кафтан.
– Вот он! Там, справа!
Тогда кельпи побежала, вытянувшись стрелой. Ветер, ледяные брызги и грива хлестали наездника по лицу, а тот выглядывал сбоку и старался не потерять кафтан из виду. Однако река била владельца кафтана о камни – и, похоже, спасать было уже некого…
Две кобылы промчались мимо графа. Увидев их, он только подстегнул своего коня. Но его исходящий пеной Найхлист споткнулся о корягу, выброшенную на берег, и, пролетев с десяток васо, упал. А тело Леонарда продолжало стремительно уносить. Где-то впереди река с грохотом обрушивалась вниз, в еще более тесное ущелье. В нем искать утопленника будет бесполезно.
– Там обрыв! Обрыв! – закричал Уильям.
Чтобы догнать Лео, кельпи, взвыв, с силой оттолкнулась копытами от высокого выступа. Пролетев по длинной дуге, она замерла почти на кромке обрыва посреди бурлящего потока, не поддаваясь ему. Уильям сунул руку в воду. За миг до того, как тело должно было проплыть мимо, он поймал его за шиворот. Кафтан треснул по швам, отчего пришлось перехватить Леонарда под мышки. Вторая рука Уилла отчего-то стала тяжела, неподъемна, и, пересиливая себя, он с трудом закинул графского сына на лошадиную спину.
– Вериателюшка… – простонал он не своим голосом, – Вериателюшка, отвези нас отсюда, пожалуйста…
Когда кельпи развернулась и поскакала рысью к берегу, скрытому за скалами, Уильяму застлала глаза кровь. Он отер ее плечом, чувствуя, как болит все тело. Будто его долго били… Но ведь так и было?
Пока они добирались до берега, вторая кобыла, вороная, все не унималась: то игриво ржала, то перепрыгивала свою мать, то обдавала всех ледяной водой. Поведением она напоминала скорее шкодливого ребенка. Ну а Уильяму с каждой минутой становилось все хуже и хуже. Боль нарастала ежеминутно, и, когда кельпи вышла на берег, рыбак насилу сполз с нее. Он снял с лошадиной спины Леонарда, опустил его на холодные камни лицом вниз, чтобы дать воде вытечь. Однако мертвец так и оставался мертвецом… Их усилия оказались напрасны…
Тут же из-за поворота показался бегущий Филипп. Он упал на колени рядом с сыном, на котором не осталось ни одного живого места. Здоровую часть лица, которую не успели обезобразить фанатики, теперь продавило камнями. Глаз каким-то чудом уцелел, а вот ухо просто стерлось и осталось в реке. Челюсть и нос были свернуты набок. Даже отец не признал в этом изуродованном теле того, кто некогда приходился ему сыном, пусть и приемным.
Леонард лежал, безжизненно вперившись в небо одним глазом и пустой глазницей, с которой река сорвала повязку. Его потемневшие от воды рыжие кудри быстро напитывались кровью.
Глядя на мертвеца, граф взял его руку в свою, чувствуя, как холодна она после ледяной реки. Он понимал, что сделать уже ничего нельзя… С такими травмами не живут… Неподалеку от него стоял Уильям. Ему ясно виделись эти страдания, поэтому он скорбно молчал и старался не обращать внимания на собственные увечья. Обратившись в человека, Вериатель неподвижно замерла подле него. Она тоже наблюдала за происходящим, хотя делала это с обычной кривоватой улыбкой: горе графа ее совершенно не трогало.
– Вериатель, – Уильям тихо обратился к ней. – Ты можешь помочь ему?
На это она вытянула губы трубочкой, как бы раздумывая. Пока демоница продолжала тянуть их, Филипп резко обернулся к ней, и в его старых синих глазах появилась мольба. Заметив это, Вериатель неожиданно зло расхохоталась, напомнив о недавней ночи, и скакнула к погибшему. Она склонилась, отчего ее мокрые волосы упали ему на лицо, но сама продолжала глядеть на графа. Тот сидел на коленях, по другую сторону от сына, и внезапное горе так состарило его, что залегло глубокими морщинами вокруг глаз.
Граф попросил севшим голосом:
– Помоги ему, пожалуйста, если можешь…
Вериатель, продолжая хранить на губах злую улыбку, коснулась лица Леонарда. На миг между ней и ним вспыхнула ярко-голубая искра. Вериатель жестом будто что-то поманила из бездыханного тела вампира – и вот изо рта и носа стала толчками выливаться вода, которая извивалась в воздухе, переплеталась, пока не оплела змеей руку демоницы, устремляясь все выше. Тогда демоница резко взмахнула – и вода тотчас, потеряв всякую силу, пролилась наземь.
Раны на обезображенном лице погибшего стали затягиваться: одни просто исчезли, а другие стали не так отвратительны. Леонард открыл глаза и зашелся в приступе сильного кашля. Его взгляд был мутным, он не понимал, где находится и что произошло. Граф поглядел на вернувшегося сына, не веря, что подобное возможно, бережно коснулся его лица, провел по почти затянувшимся ранам, чувствуя под пальцами свежие рубцы.
И стоило ему убедиться, что его не пытаются обмануть иллюзией, он тут же упал перед демоницей на колени.
– Спасибо тебе, хозяйка воды! – поблагодарил ее граф.
В ответ Вериатель только высокомерно поглядела на него, как на пустое место, и принялась вытирать свои белые ручки о платьишко, будто желала стереть с них несуществующую грязь. Когда она отошла к Уиллу, тому отчего-то показалось, что на ожившего Леонарда его подруга глядит как на какую-то мелкую мерзость, которой ей пришлось коснуться поневоле.
Вериатель взяла своего рыбачка под локоть и повела обратно к мосту. Уильям хромал и шатался. Ему казалось, что мир вокруг него то скачет, то плывет, насмехаясь. За тот короткий промежуток времени, что Уилл боролся с рекой, она успела изрядно его покалечить. Сильным ударом о камень ему разворотило бедро до кости, а также изувечило правую ногу выше колена. Коснувшись головы, он нащупал сзади большую вмятину, откуда ручьями лилась кровь. Лицо его не пострадало, а вот вывернутая рука горела огнем.
Несмотря на это, в его душе поднялось ощущение радости оттого, что ему удалось спасти графского сына. Когда они немного отошли, Уильям через силу обернулся и встретился взглядом с Филиппом, который сидел на камнях около Лео. Едва граф подорвался, чтобы подойти, Леонард окончательно пришел в себя.
– Отец… что… где это мы? – пробормотал сын, оглядываясь. Он тут же задрожал от холода.
Филипп принялся снимать с Леонарда промокший изодранный кафтан, чтобы укрыть его своим теплым плащом.
Тогда Уильям, чтобы не мешать, отвернулся и медленно побрел прочь, сильно хромая. Ему приходилось опираться на поданную ему демоницей руку.
– Спасибо тебе, душа моя, – шепнул он. – Было безумием прыгать туда…
Вериатель насмешливо фыркнула, согласившись. Затем она дотронулась до стекающей по лицу рыбака крови. Высунув язычок, она облизнула ее со своих пальчиков и звонко причмокнула, демонстрируя хорошее настроение.
– Я невкусный, кельпичка. Одна кожа да кости… – Уильям с трудом улыбнулся, когда ему вспомнились события пятнадцатилетней давности.
Из реки к ним неожиданно выпрыгнула та самая вороная кобыла. Она поглядела на пару, фыркнула и пошла рядом, стуча копытами по камням. Порой она пыталась заигрывать с Уильямом: то толкала его мордой, то бегала вокруг него по кругу, – но после строгого взгляда матери ненадолго одумывалась.
Стоило им завернуть за скалу, как они почти нос к носу столкнулись с Горроном. Он вел за собой под узду лошадь, а в другой руке у него багровел кровью меч. Увидев его, вороная кобыла вмиг растеряла всю шаловливую детскую прыть, завизжала, завопила, закричала на сто голосов и, дикая, скакнула в воду, где и исчезла. Вскинув брови, герцог Донталь перевел взор сначала на девушку в сером платье, а затем на Уильяма и сказал:
– Признаться, вы напугали своим поступком даже меня. Демоны вас побери, это было восхитительно и безумно!
Вериатель тут же неестественно расхохоталась. Она отпустила локоть своего рыбачка и, продолжая хохотать, обратилась в страшную черную демоницу, потом прыгнула к герцогу – и клацнула рядом с его лицом зубами. С воплями от удачной шутки она тоже пропала в белой пене.
Те силы, что оставались у Уильяма, стремительно таяли, и он, пошатываясь, присел на ближайшую крупную корягу. Не будь ему так плохо, он бы сильно удивился тому, что герцог даже бровью не повел от выходок кельпи. Возможно, он бы даже задался вопросом, какое загадочное прошлое может быть у такой недюжинной отваги?.. Но сейчас ему было не до того, и он изо всех сил старался позорно не упасть в обморок.
– Сын Филиппа жив?
– Да, – коротко ответил Уильям.
– Хорошо. В общем-то, ваша кобылица вряд ли понеслась бы спасать мертвеца, если бы не могла вернуть его к жизни. Но они ничего не делают даром. И чудится мне, что Леонарду не понравится, когда ему придется за это заплатить… – улыбнулся уголками губ герцог и подошел ближе. – Вам нужно вправить руку. Готовы?
– Давайте, – прошептал Уильям. Он прикрыл глаза.
Резкая боль пронзила его, прокатилась по всему телу, и он сцепил челюсти, чтобы не вскрикнуть. Ему не хотелось показывать свою слабость. Еле-еле он смог открыть слипающиеся от крови глаза и пошевелил рукой, сжал и разжал пальцы, проверяя.
– Здорово же вас приложило о тот камень, – заметил Горрон, ощупывая пробитую голову. – Ну ничего, не переживайте. Скоро все заживет, и об этом даже не вспомните. Хотя рану все-таки следует обработать, чтобы срослось как должно.
– А что за кровь на вашем мече?
– Пришлось прервать страдания бедняги Найхлиста, – вздохнул Горрон. – Славный был конь…
Уильям тяжело поднялся с коряги.
– Господин.
– Да?
– Ваша лошадь понадобится Леонарду. Вряд ли он сможет дойти сам.
– Да-да, затем я ее и веду. А вы сами-то дойдете?
– Дойду, – слабо отозвался Уильям. Он попытался улыбнуться, чтобы показать, будто все хорошо. – Вы же сами сказали, что на мне теперь все заживает как на собаке…
– С каким же уважением вы описываете такой великий дар, юноша! – рассмеялся Горрон, развеселившись от такого незамысловатого сравнения. – Держите, промокните хотя бы голову, а у моста вас уже подлатают.
И он передал белоснежный платок, – увы, уже не накрахмаленный. Уильям благодарно кивнул, протер сначала от крови глаза, затем приложил платок к кровоточащей ране на затылке.
Горрон скрылся за поворотом вместе со своей лошадью, а рыбак продолжил хромать к мосту. Его начал до костей пробирать озноб. В лицо ему сыпалась морось вперемешку со снегом, налипшая мокрая одежда стала слишком тяжела. Спустя некоторое время ему на пути попался убитый графский конь Найхлист, лежавший в какой-то неестественной позе, говорящей о том, что он при приземлении переломал себе кости. С сожалением Уилл посмотрел на это некогда восхищавшее его животное и медленно побрел дальше.
– Стой! – раздалось сзади.
Пошатывающийся Уилл сразу же остановился, выпрямил ноющую спину и обернулся. К нему энергичным шагом приближался граф Тастемара. Он был один. Оглядев раненого рыбака, Филипп ничего не сказал, только подошел и порывисто приобнял его.
– Спасибо тебе, – сказал он негромко.
– Я не мог поступить иначе, – смущенно ответил Уилл.
– Нет, мог.
Филипп увидел, что подопечного качает, будто дерево в бурю, и придержал его. Поначалу рыбак отнекивался, силился идти сам, но в конце концов смирился с помощью.
– Не понимаю, – говорил он, промокнув платком кровь с глаз. – В тот раз… в лесу Офурта… голова так не кружилась, когда меня сначала собаками затравили, потом истыкали копьями. А сейчас все из стороны в сторону ходуном…
– Потому что ты пробил себе голову, – объяснил спокойно граф. – Тебя тоже нужно переодеть и дать отдых. Пойдем.
Они медленно пошли по берегу к мосту. Справа от них была река, порой обдающая их ледяным дождем из брызг. Ее белоснежные воды шипели, рычали, и Уильям боязливо передернул плечами, вспомнив свой прыжок. Хватило бы у него духа повторить? Вскоре его мысли обрели некоторую расплывчатость, и он понял, что больше не идет сам, а скорее его тащат.
Чуть позже их настиг Горрон, ведущий за собой лошадь, на которой, обняв ее, лежал Леонард. И графский сын, и рыбак сейчас были в полуобморочном состоянии, когда мир вокруг сужается до точки. Именно поэтому они не заметили ни многозначительных взглядов, которые герцог кидал на своего родственника, ни того, как от этих взглядов отворачивался погруженный в думы Филипп. Леонард всю дорогу упрямо молчал. Заметив своего спасителя, он не произнес ни слова благодарности, хотя герцог будто нарочно принялся рассказывать о том, как опасны были скачки по вспененной горной реке.
– Уильям, – прозвучал неожиданно громко голос герцога, – мой платок вам, кажется, уже не нужен?
Бормоча какие-то нелепые благодарности, Уильям отнял платок от своей головы и протянул герцогу.
Пока все возвращались к мосту, никто не заметил, как Горрон заслонился от всех своей кобылой и быстрым движением выжал кровь себе в рот. Глаза у него сделались черными-пречерными. В конце концов он небрежно выбросил тряпицу в пенящуюся реку. Теперь он устремлял задумчивые взгляды то на графа, то на Леонарда, то на Уильяма… Погода стояла бурная, ненастная. Дождь вперемешку со снегом усилился, и ветер страшно свистел в ущелье, переплетаясь с рычанием реки.
– Вон они! – воскликнул сэр Рэй.
– Идут! – подхватил один из гвардейцев.
Бедная Йева металась под дождем, не находя себе места. Ее трясущиеся ручки постоянно касались то лица, то медных волос, а нижняя губа была искусана клыками до крови. И вот, когда прозвучали заветные слова, она, как и все прочие, кинулась к краю и всмотрелась вдаль. За ее спиной стояла служанка Эметта, непрестанно шепчущая самой себе:
– Он умер. Он ведь умер… Он не мог выжить… Его так страшно било. Значит, он умер, да?
– Будем надеяться, что жив, – отвечала Йева.
– Нет, он умер… – разрыдалась снова Эметта. – И что мне теперь делать?
Первым все разглядел капитан. Рыжие волосы облепили его лицо, он раздраженно смахнул их и постарался перекричать шум реки:
– Жив, жив! Вон, верхом едет! Жив ваш брат!
Йева, счастливая, расплакалась от облегчения. Впрочем, дождь тут же смыл слезы, поэтому никто ничего не заметил. Все глядели только на тоненькую полоску берега, которую омывала своими водами Мертвая Рулкия – грозная река, из смертельных объятий которой только что спаслись две жертвы.
Граф, герцог, ведущий кобылу с Леонардом, и Уильям стали карабкаться по извилистой тропинке. Им помогали гвардейцы, выстроившиеся цепочкой и подающие руки. Леонарда осторожно достали из седла. Когда его подняли на площадку за мостом, Йева тут же кинулась к брату и обняла его, а тот в ответ ласково погладил по спине единственную, кого, пожалуй, действительно любил. Служанка с ужасом рассмотрела его обезображенное лицо. После недолгой заминки она, конечно, тоже обняла его, но по ее лицу было видно, что делает она это скорее в силу обстоятельств.
Пока все были заняты графским сыном, Йева подбежала к шатающемуся Уильяму. Она дала волю своим чувствам, обвила его шею тоненькими ручками, поцеловала в щеку, не обращая внимания на стоявшего рядом отца. От этого Уилл смутился и, не желая вызвать недовольства, отстранил девушку от себя. Филипп странно взглянул на дочь, но смолчал.
Привал решили устроить под огромной нависающей скалой. Под ней было весьма сухо и просторно, чтобы укрыться от дождя. Тем более все устали, да и следовало заняться ранеными. Гвардейцы развели костер, расседлали лошадей и стали ждать, пока Чукк и Грон приготовят что-нибудь поесть. У многих разыгрался нешуточный аппетит, который бывает особенно сильным после трагедии, когда она счастливо разрешается.
Чуть поодаль от костра лежал на постеленных друг на друга льняниках Уилл. Сверху на него накинули еще несколько одеял, чтобы скрыть наготу и согреть. А один из слуг Горрона, прослывший прекрасным лекарем, сидел перед ним на коленях и молча, не говоря ни слова, обрабатывал мазью поврежденное бедро. Несмотря на протесты раненого, утверждавшего, будто он может передвигаться верхом, граф принял решение переждать ночь именно здесь, хотя до ближайшего поселения была всего пара часов езды.
– Вы безумец, – тихо заметил сэр Рэй.
Он стоял слева от своего друга, скрестив руки на груди. Уильяма знобило от лихорадки, и он ничего не ответил, только то ли улыбнулся, то ли болезненно оскалился, ненароком продемонстрировав ряд острых задних зубов…
– Да, он безумец, – ответил за него граф, сидевший рядом. Затем задумчиво добавил: – Я и не подозревал, что водные демоны способны исцелять… Но сейчас Леонард чувствует себя намного лучше, чем ты.
– Я тоже не знал, – едва слышно выдавил Уилл. – Может… может, это потому, что вы говорили… тогда… Что на нас не действует магия?
– Вероятнее всего, – выдохнул граф.
Наконец слуга, имя которого никто так и не узнал, закончил возиться с Уильямом. Удовлетворенно поглядев на плоды своих трудов: повязку на голове, обработанное мазью и перевязанное бедро, а также залеченные мелкие ссадины, – он удалился к костру, где сидел его хозяин и слушал рассказы конников. Все как один оживленно обсуждали двух кельпи. Они в подробностях вспоминали скачки по белой пенящейся реке. Однако к самому Уильяму многие подходить боялись. Мало того что он был близок к графу, а теперь, как выяснилось, еще и водил дружбу с водными демонами.
– Кстати, Уильям, – вскинул рыжие брови капитан, – а откуда вторая демоница-то взялась, а? Ну та, прекрасная вороная кобыла. Помнится, вы говорили лишь об одной.
Йева вскинула голову и внимательно посмотрела на Уильяма. Ее тоже волновал этот вопрос.
– Сэр Рэй, идите-ка прочь! – как отрезал граф. – Прекращайте выведывать то, что вас не касается!
На это капитан лишь кивнул. Понимая, что, пока граф рядом, посплетничать не выйдет, он отправился к костру и принялся плотно набивать брюхо горячей едой.
В тепле и тьме, едва разгоняемой огнем от костра, Уилл пытался противиться наваливающейся на него сонливости. Он устало разглядывал то сидящего рядом графа, который думал о чем-то своем, то его дочь. Правда, та вскоре поднялась и ушла к брату, так и не дождавшись вразумительного ответа насчет второй кобылицы. Ну а Уильям продолжал устало смотреть ввысь, и вскоре глаза его медленно закрылись, он провалился в исцеляющий сон.
Пока граф глядел на мирно спящего рыбака, на самого графа тоже глядели. Проницательный Горрон подмечал каждый порыв чувства на лице своего родственника, каждый его вздох, а потом и вовсе поднялся от костра и медленно приблизился к нему. Там присел на корточки. Он встретился с Филиппом взглядом, вскинул брови и заговорщически улыбнулся. Всем своим видом он напоминал о беседе в сосновом лесу. На это граф только нахмурился и мотнул головой.
– А ведь он сделал то, что не смог ты четыреста лет назад, да, друг мой? – вкрадчиво шепнул ему на ухо герцог.
Филипп вновь мотнул головой, уронил ее и уперся взглядом в землю, требуя этим жестом закончить беседу. Взгляд его был решительным, но Горрона не провести. Горрон прекрасно понимал: его родственника сейчас гложут сомнения. Но разве не нравилось ему подбрасывать дрова в этот костер?
Между тем Йева подошла к брату. Леонард еще не спал и, несмотря на спасение, пребывал в дурном расположении духа. Его покой сторожила Эметта. Как бы успокаивая, служанка то и дело поглаживала его по плечам, спине и коленям.
– Как ты себя чувствуешь? – Йева подобрала подол платья и примостилась рядышком.
При ней Лео отвлекся от созерцания того, как снаружи идет дождь вперемешку со снегом. Его лицо озарила теплая улыбка. Он протянул к сестре руку. А когда та подала в ответ свою изящную кисть, ласково погладил ее.
– Знаешь, сестра, – шепнул он. – Я… в тот момент, когда летел с моста вниз головой, почему-то подумал о тебе. И ни о ком больше. Только о тебе… Испугался, как же ты без меня. А сейчас вот сижу, и из головы не выходят воспоминания нашего детства. Ты помнишь то ромашковое поле за домом родителей, Йева?
– Нет, не помню, – призналась она.
– Как? – Его обезображенное рубцами лицо вытянулось. – И не помнишь, как ты морщила носик, когда я тебе приносил букет из ромашек? Как нам было хорошо и спокойно в отчем доме? Как отец говорил, что ты похожа на нашу мать?
Графская дочь нахмурилась. Она опустила свои изумрудные глаза, вытащила руку из ладони Лео, и между братом и сестрой воцарилось непонимающее молчание, за которым со стороны наблюдала Эметта. Наконец Йева почти неслышно произнесла:
– Я очень рада, что ты жив… Но я бы хотела поговорить с тобой не о нашем детстве, которое отчего-то не помню, а совершенно об ином. Я не слышала, чтобы ты сказал хоть слово благодарности тому, кто спас тебя…
От этого ее брат сделался бледным, затем к его лицу прилила кровь. С трудом он сдержал яростный порыв, выдохнул, а потом понизил голос до угрожающего шепота:
– Тебе кто дороже? Я или этот рыбак?!
– Ты мой брат, – шепнула Йева. – И конечно, ты мне дорог… но…
– Но мне кажется, ты пришла не поинтересоваться о моем здравии, а потребовать благодарности.
– Нет!..
– Да! Ты забыла, кто твоя семья? Само собой, я благодарен ему за спасение, но разговаривать с этим простолюдином ниже моего достоинства. И посмотри на меня! Я теперь по воле этого случая урод!
– Тише, не кричи.
– Все равно всем плевать! Я едва не погиб, а отец возится с бессмертным! На кой черт с ним возиться, он же бессмертен! Какой в этом смысл?
– Пожалуйста, успокойся.
Йева положила свои руки на колени брата.
Леонард замер, сжал челюсть и прикрыл глаз. Так они и просидели вдвоем с пару минут, пока он не выдохнул и не посмотрел на Йеву с примесью печали.
– Наверное, ты думаешь, что я неблагодарный к проявлениям помощи, да? – И его голос задрожал от страсти, вложенной в слова: – Но, сестра моя, для меня важна лишь ты. На всех остальных мне плевать, пусть хоть сгинут прямо здесь! Ты забываешься, Йева, живешь чужой жизнью, не своей. Мы – из Филонеллона, сестра, и рождены от одних отца и матери. Только мы родные друг другу, и нам должно держаться вместе! Даже отец наш, Филипп, не совсем родной нам, понимаешь? А кто все эти остальные вокруг? Никто, Йева, они для нас просто никто…
Глаза Эметты, сидевшей поблизости, распахнулись от изумления, и она посмотрела на своего любовника тем взглядом, который распознает лишь другая женщина. То была глубоко затаенная обида. Впрочем, Леонард был безразличен к присутствию служанки, он глядел только на сестру.
– Послушай меня, – продолжил он более сдержанно, – мы всегда были близки с тобой, как продолжение друг друга, но после того как в замке появился этот простолюдин, этот… ладно, не суть… Ты забыла, что в этой жизни важнее всего.
– Нет, Лео, ты не прав, – смутилась Йева, пытаясь вырвать свои руки из еще слабых пальцев брата.
– Прав! Я никогда не забывал о тебе, а вот ты, похоже, потерялась в своих чувствах. – И пылко добавил: – Я люблю тебя, пойми же! И хочу, чтобы у нас с тобой, сестра, было все хорошо! Почему меня должно заботить то, что произойдет с остальными?!
Эметта огляделась своими мышиными глазками и заметила, что на них пристально смотрит через костер старый граф. Ей пришлось коснуться плеча Леонарда, чтобы поумерить его пыл, но тот лишь отмахнулся, как от назойливой мухи. А стоило ей, перепуганной, потрясти его за локоть, как на нее при всех сорвались громкой площадной бранью. Разрыдавшись, униженная и оскорбленная Эметта убежала в ночь под дождь. Ну а Йева вырвала руку и покинула Леонарда.
Вскоре лагерь наполнился тишиной.
Изредка под скалу залетал ветер, принося с собой отдаленный рев обиженной реки. Где-то над скалой, прячась за еловой веткой, пропел рябчик. Ослабшее пламя костра порой потрескивало догорающим деревом, рассыпаясь искрами во все стороны. Время текло… Ветер разогнал тучи, и над Мертвой Рулкией ненадолго поднялась бледная луна, осветила бурные воды и скалу, что дала приют отряду. Не спали только дозорные, Филипп и Горрон. Сидя около костра и подперев подбородок сцепленными в замок пальцами, Филипп бросал тягостные взгляды то на рыбака, то на своего сына, то на Йеву, будто решал, чью жизнь положить под жернова времени, чтобы истереть до костяной муки, а чью – спасти.
Вид резко постаревшего графа доставлял Горрону невероятное удовольствие. Тот лежал под одеялом, почесывал гладковыбритый подбородок и хитро улыбался сам себе, как бы предвкушая интересный исход суда. В конце концов он тоже провалился в дремоту, бесстыдно бросив своего друга на растерзание сомнениям, ибо любил сомнения.
С рассветом поднялся ледяной ветер. Зима с Севера догоняла отряд. Йева выскользнула из-под одеяла и сразу же зябко закуталась в отороченный мехом плащ. Пока все собирались, желая побыстрее покинуть холодные предгорья, Уильям очнулся от глубокого сна и первым делом полез руками под повязку на бедре. Он надеялся увидеть почти залеченную рану, но Рулкия слишком сильно его покалечила. Осторожно ощупав пробитую голову, он принялся одеваться, благо кто-то положил рядом с ним вещи.
– Проснулись, – подошел довольный сэр Рэй, протягивая волосатую руку.
Он помог раненому подняться. Когда Уильям посмотрел на свою лошадь и увидел, что она уже готова к путешествию, вычищена, накормлена и оседлана, то удивленно спросил:
– Это вы, что ли, сделали?
– А кто же? Думаете, кто-то, кроме меня, догадается до этого? – сверкнул белоснежными зубами капитан. – Кстати, граф очень просил освободить вас от вашего обещания, и я не смог ему отказать.
– А кто будет заботиться о Тарантоне?
– Придется мне – не впервой, – быстро ответил капитан, расхаживая туда-сюда. – Итак, как вы себя чувствуете после вчерашнего?
– Сносно… – Уилл замялся. – Послушайте, может, я тогда верну вам кошель?
– Даже не пытайтесь! Улетит в реку!
– А как Леонард себя чувствует, не спрашивали?
– Получше вас! Ваша подруга… – Сэр Рэй замялся, почесав под подшлемником. – Я так понимаю, это она излечила его?
– Правильно понимаете.
– Понятно. – Сэр Рэй поднял густые рыжие брови. – Но почему о вас не позаботилась, а?
– Она спасла обоих. Разве ж это не забота?
– Ах, да, да… Это было что-то невероятное! Хотя, кхм, вы вчера так и не ответили… – И он подошел вплотную, тихо спросив: – Откуда появилась вторая кобылица, а? Каким это образом у вас вышло провернуть это с вашей подругой? Ну вы поняли, о чем я…
Тут капитан заметил направленный на него с другого края лагеря и обещающий проблемы взгляд графа. Он тут же сменил тему:
– Ладно, чего языками молоть, пошел я… А то без меня опять все сделают неправильно… через одно, кхм, лошадиное место, откуда появляются жеребята!
Наконец все уселись верхом и двинулись в путь.
Уильям с трудом вскарабкался на Серебрушку, погладил ее и последовал за остальными. Он искал глазами Йеву. Когда она встретилась с ним взглядом, то поначалу ласково улыбнулась, а потом на ее лицо неожиданно легла тень и она отвернулась. В непонимании, что происходит, рыбак хотел было нагнать графскую дочь и через боль заторопил кобылу, однако его намерения предвидели. Йева поравнялась с отцом.
Уильяму пришлось отступить.
Потом он заметил Леонарда, его будто изрытое красными рубцами лицо, кривой нос, а также отвисшую челюсть и некоторое время разглядывал его с сочувствием. От этой довольно изящной, редкой для филонеллонцев красоты не осталось и следа – река стерла все. Впрочем, скоро Лео проехал мимо Уильяма, поглядел свысока, без толики благодарности, и тоже потянулся вслед за графом. На его плече сидел Таки-Таки, который успел вовремя покинуть хозяина перед падением в реку. Периодически ворон глухо каркал, однако за это только получал по клюву от раздраженного хозяина.
Ближе к вечеру Уильям слегка подстегнул свою серую кобылу, чтобы догнать герцога, который тоже ехал позади. Герцог замедлил коня. Понимая, что его хотят о чем-то расспросить, он поглядел со своей привычно-обаятельной улыбкой, делавшей его лицо довольно приятным.
– Господин Донталь, – тихонько обратился к нему рыбак, верхняя часть головы которого была замотана повязкой с мазью. – А можно спросить вас о суде?
– Вам до сих пор не рассказали?
– Только в общем, но хотелось бы узнать подробнее. – Уильям с любопытством взглянул на герцога. – Граф, как мне показалось, не любит общаться на эту тему, и я побаиваюсь беспокоить его.
– М-м-м… Вы думаете, здесь, в самом хвосте, граф вас не услышит?
Герцог задорно улыбнулся, почесал подбородок и выглянул вперед. В это время Филипп развернул своего коня, который достался ему от оруженосца, поравнялся с беседующими и печально заметил:
– Увы, я слышу все, порой сам того не желая. Что конкретно ты хотел узнать?
Уилл смутился.
– Как все будет проходить, господин? Осталось всего лишь четыре дня до суда… А я до сих пор ничего не знаю…
– Три дня, – подправил деловито Горрон. – Филипп, друг мой, твой подопечный желает все знать.
– И имеет право, – выдохнул тот. – Уильям, суд начнется, когда хозяин Молчаливого замка, Летэ фон де Форанцисс, решит, что собрались все те, кто должен был явиться.
– А как он это узнает? – удивился рыбак.
– У него есть возможность звучать в наших головах, так что про суд уже узнали все. Сир’ес Летэ всегда в курсе, где находится каждый из нас, потому что мы повязаны одной клятвой. Если он почувствует, что кто-то в пути, то мы будем ждать.
– А что потом?
– Суд начнется с обряда памяти. Тебе дадут выпить Гейонеша – это напиток из редких трав, смешанный с кровью тех, кто будет на суде, а также заговоренный демонической речью. После него твое тело ослабнет, но все, кто выпьют твою кровь, увидят воспоминания. Процедура крайне неприятная, скажу сразу.
– Значит, я увижу воспоминания старейшин, чью кровь добавят в напиток? – с изумлением спросил Уилл, представив, как смешаются чужие воспоминания.
– Нет, не увидишь. А потом, скорее всего, потеряешь сознание, потому что эта процедура крайне неприятна, как я и говорил. А я выступлю… выступлю с просьбой узаконить тебя. После голосования будет вынесен вердикт, – подытожил граф.
– То есть все решится без меня? – встревожился Уилл.
– Все правильно, – подтвердил Горрон, потом добавил с легкой иронией: – Но не переживайте, о вас же позаботится не кто иной, как сам граф Тастемара. Правда же?
– Правда, – ледяным голосом отозвался Филипп, который выдержал преданный взгляд своего подопечного. Однако потом он все-таки отвел глаза: – Поэтому, Уилл, тебе нужно будет осушить человека за пару дней до суда или даже ранее, чтобы тебя не стошнило после Гейонеша. По словам прочих, он весьма гадок, напоминает кровь разлагающегося мертвеца…
– Спасибо вам, господин! – сказал Уильям, а чуть погодя с опаской шепнул: – Но почему вы так спокойно говорите об… убийствах, если рядом люди?
Герцог и граф переглянулись. Лицо первого расползлось в хитрой улыбке, отчего он стал напоминать матерого лиса.
– А вы не замечаете, как на нас странно смотрят все вокруг? – вкрадчиво поинтересовался он.
Уильям повертел головой; и действительно, впереди едущие гвардейцы оглядывались и заинтересованно прислушивались к их разговору, будто не понимая, что происходит. Ни у кого на лице не было ни капли ужаса после фраз об иссушении людей.
– Что… но почему? – искренне удивился Уилл.
– Мы говорим на другом языке, – впервые за весь день Филипп улыбнулся.
Уильям замолк, задумался и пробормотал последние слова. Его лицо вытянулось, побелело, а он снова повторил эту фразу. На его пораженную физиономию весело поглядывали двое старейшин.
– Видите ли, юноша. – Горрон решил все объяснить. – Ваше мнение о даре, который вы вчера охарактеризовали «заживает как на собаке», – это всего лишь следствие вашего незнания! Вы, как я понял, полагаете, будто мы от обычных вампиров отличаемся лишь невозможностью умереть. Правильно?
– Ну да… И невозможностью зачать дитя.
– Вовсе нет! Дар – это нечто вполне себе осязаемое и, возможно, способное мыслить, ибо ему подвластно противиться переходу из одного сосуда в другой. Наш дар – это наследие древних эпох! Дар – это реликт, старший демон, как его называют южные маготворцы. Да, Филипп? Я же не ошибся?
– Да, – усмехнулся граф, – по крайней мере, так утверждал тот демонолог, который около ста лет назад явился ко мне, думая, что я помогу ему добраться до Дальнего Севера. Говорил о каких-то величайших озерах магии, сокрытых в темных пещерах. И имя у него было такое чудное, истинно южное… Бабабоке, что ли. Увлеченным он был человеком, страстным, хотя и слишком самоуверенным…
– И что вы с ним сделали? – спросил Уилл.
– Убил, конечно! И вышвырнул с балкона в Брасо.
– А кто еще причисляется к реликтам? – вновь осторожно поинтересовался Уильям.
– Не знаю, – граф быстро качнул плечами.
– Мы, старейшины, не рады магам с Юга, поэтому долгой беседой их обычно не удостаиваем. Именно поэтому не подкованы в вопросах классификации, – добавил к сказанному Горрон. – Предполагаю, к нам, реликтам, относят еще старших оборотней, обитающих в горном Филонеллоне, фениксов и вроде бы то морское чудовище, что живет в Ноэле. Так с ходу и не вспомнить… Да и одним велисиалам известно, кого они там насоздавали! Но суть в том, что мы носим в себе дар, помнящий времена Слияния и самих велисиалов, поэтому мы знаем демонический язык – Хор’Аф.
– То есть когда я стал старейшиной, то узнал Хор’Аф?
– Да. Он в вас, в вашей крови! И на обряде мы уже со знанием языка посмотрим, каким было завещание Гиффарда. Вы ведь не поняли тогда сказанных им слов, потому что были еще человеком. Правильно? А он произнес, как водится, завещание именно на Хор’Афе.
– Теперь я начинаю понимать, – кивнул Уильям. – Но кто такие велисиалы, о которых вы говорите?
– О-о-о! – весело нахмурил брови герцог Донталь. – Это те, кто явился в наш мир из своего мира Хорр. О них говорится в легендах шиверу, белоголового народа, который встретил их на пороге этого мира. Позже эти легенды просочились в другие народы, где велисиалов прозвали уже иначе: скитальцы, джинны, первые демоны, хозяева конструктов…
– Погодите! Конструкты?! Кажется, про них говорил тот южный маг Зостра.
– Да-да, некоторые маги верят в сказки, будто если обнаружат конструкты этих велисиалов, то те станут им служить. Порой эти конструкты еще лампами зовут… Но глупости это все! Вот вы бы стали служить какому-нибудь олуху, обладая почти безграничной силой? – И Горрон весело рассмеялся.
– Конечно же, нет! – так же весело улыбнулся Уильям.
– А вот человечки любят посочинять различные сказки, в которых укрощают могущественных демонов, свергают их, заковывают цепями, заставляют служить во имя корысти победителей! Мне кажется, таким образом они пытаются успокоить себя, что на нас есть управа. Это помогает им жить свою серую скудную жизнь и находить утешение в трактирных россказнях о какой-нибудь найденной лампе джинна или пойманной в уздечку кельпи.
Едущий рядом Филипп вдруг кое-что вспомнил.
– Друг мой, а помните, как из города Селеона вышел один из старших жрецов Единого, который поклялся изгнать вас молитвами? – сказал он.
– Да, было дело… Очень забавный жрец оказался: красноречивый, глаза что костер! Пустился в путь с полусотней приверженцев, но когда добрался до меня, то их было уже под тысячу.
– И что случилось? – полюбопытствовал Уильям.
– Он поднял против меня всех вокруг, называя демоном, которого его послало изгнать из земель божество. Тогда этого проходимца несли ко мне едва ли не на руках! Ну а я вышел к людям в окружении стражи. Дальше этот пылкий жрец при всех зачитал молитвы во имя Единого, но я, увы, не сгинул… Он окрестил меня знаком бога, но и тогда я не помер, вот беда-то! Решив помочь ему, я тогда сам великодушно предложил выяснить, кто же из нас истинно верующий.
– И жрец что, согласился? – Уилл чуял подвох.
– Конечно! Он же не мог прилюдно отказаться от своих же убеждений! И мы, собственно, решили провести очищение огнем, на который помолятся последователи Единого. Угадайте, кто оказался истинно верующим, пройдя сквозь костер невредимым? – подытожил лукаво герцог, и его лицо расплылось в острозубой демонической улыбке.
– Любите вы поглумиться над сирыми и убогими, мой друг, – со вздохом покачал головой Филипп, сдерживая улыбку.
Герцог в ответ потер ладони и громко, от души расхохотался. У него было столь живое лицо, не в пример старому графу, у которого оно оживало, пожалуй, только в порывах редких чувств. А вот герцог дышал жизнью, лукавством, авантюризмом! Поневоле Уильям проникся к нему симпатией, желая разузнать об этом невероятно древнем вампире как можно больше.
Отряд тоже с интересом наблюдал за беседующими на неизвестном языке господами. И каждый отдал бы что угодно (правда, не свое), чтобы разузнать, о чем же идет речь. Уж настолько радостным выглядел Горрон де Донталь.
– Я просто очень люблю жизнь, во всех ее проявлениях. И вам советую! А с таким серьезным подходом долго не протянуть, – наконец отшутился герцог, вдоволь насмеявшись.
– Что ни мнемоники, то сплошь остряки либо безумцы. А чаще и то и другое, – проворчал Филипп.
– Что есть, то есть! – согласился Донталь, распаленно сверкая синими глазами.
– Мнемоники? Вы что, тоже можете видеть воспоминания, как и я? – удивился Уильям.
– Да. Мы с вами прокляты одним умением. Ну, по крайней мере, некоторые вампиры называют это не иначе как проклятием, – усмехнулся герцог.
– Но почему?
– Не каждый волк захочет видеть и чувствовать то, чем жила и дышала каждая съеденная им овца. – Герцог приложил руку к бровям и вгляделся вдаль. – К слову об овцах… А вот и Старый Бреабат! Как говорил Филипп, в городе нам нужно будет подготовить вас к предстоящему обряду памяти.
Старый Бреабат находился уже в королевстве Глеоф.
Внушительный постоялый двор с тридцатью комнатами, огромная таверна и примерно с сотню жилых домов – этот город, как и Корвунт, расцвел благодаря расположению на торговом пути. Довольно скоро все гвардейцы отправились сытно поужинать. К тому же повод для бурного празднества вполне себе имелся… В таверне пропал и переодевшийся сэр Рэй, который хоть и мог спать в чистом поле, подложив под голову одно седло, но все-таки больше тяготел к вкусной еде, крепкой выпивке и нормальной кровати.
Уильям кое-как ковылял за управляющим постоялым двором. Когда его запустили в комнату, вместо вещей капитана, пропитанных потом и железом, он обнаружил герцога Донталя, а также его помощников.
– Господин Донталь? – удивился он. – Почему меня разместили не с сэром Рэем, как обычно?
– Видите ли, – услужливо ответил ему Горрон, – я собираюсь плотно поужинать вместе со своими слугами. Поговорив с Филиппом, мы приняли решение пригласить вас на эту восхитительную трапезу.
После этих слов двое слуг поднялись безо всякого приказа. Один из них, дряхлый, согбенный старик, который обрабатывал Уильяму раны, согнулся в почтительном поклоне.
– Хозяин, люди ушли в таверну, – произнес он.
– Тогда иди, Йохве. Но учти нашего гостя при подсчете блюд. – Герцог разлегся на кровати, не снимая сапог, и сделал приглашающий жест. – Уильям, располагайтесь пока на свободной! Отдыхайте!
Получив одобрение, слуги бесшумно спустились по лестнице, покинули постоялый двор и растворились в ночи. Третий же остался в комнате, продолжая приводить в порядок и без того идеальный костюм герцога. Разглядывая его, Уильям гадал, почему эти слуги так не любят разговаривать. Из-за преданности? Или…
А потом его вновь охватило беспокойство. Суд становился все ближе, а семья Тастемара – все отстраненнее, поэтому у Уилла внутри крепло предчувствие беды. Ему приходилось бороться с этим предчувствием, пока оно не захватило его целиком. Герцог наблюдал за ним со своей кровати, пока не спросил:
– Все думаете о суде?
– Да, – признался Уилл.
– У вас остались какие-то вопросы? Так давайте отвечу на них, пока есть такая возможность. Не бойтесь, граф ненадолго покинул постоялый двор, чтобы разузнать о новостях с тракта, а потом проведать коней.
– У меня совершенно не осталось вопросов… – Рыбак не сдержал волнения и признался: – Хотя они, конечно, есть, и их много, но они несущественные! Знаете, господин Донталь, – он помялся, – дело скорее в том, что я не знаю, как объяснить происходящее…
– Давайте я объясню за вас, – печально улыбнулся герцог. – Предположу, что поначалу суд казался вам весьма простым делом. Нужно всего лишь отправиться в какую-то Йефасу, выступить перед каким-то советом, сказать какие-то слова, потом за вас выступил бы граф, также произнеся речь. И все для вас закончится, правильно?
Уильяму оставалось только кивнуть.
– Но вот пугающая Йефаса становится все ближе, – продолжил герцог. – А вы чувствуете, что не знаете, кто будут решать вашу судьбу. Вы пытаетесь понять, вникнуть, но чем больше задаете вопросов, тем больше их появляется. Кажется, что к вам начинают относиться весьма сдержанно, если даже не холодно. Вас беспокоят и отдаление от вас графа, и странное поведение Йевы, которой вы, вероятно, небезразличны. Правильно?
– Да, вы сказали все очень точно… – смутился рыбак. Ему хотелось довериться герцогу. – Я пытался говорить с Йевой, но она молчит и плачет. Я, конечно, понимаю, что она женщина…
– Потому что она переживает за вашу судьбу! Переживает за вас и Филипп, – вздохнул герцог, лежа в сапогах на кровати. – Они находятся в том же положении, что и вы: им обоим тоже все поначалу казалось весьма простым делом, сродни хлопнуть рукой об руку. Но, приближаясь к Йефасе, они начали понимать, что там решится ваша судьба, поэтому пребывают примерно в том же настроении, что и вы. Вы всего лишь видите на их лицах отражение собственных переживаний!
Услышав это, Уильям выдохнул с облегчением. Действительно, разве семейство Тастемара не может волноваться за его жизнь? У него ненадолго отлегло от сердца, и он принялся рассматривать герцога, видя в нем уже доброго друга, потому как тот умел располагать к себе и взглядом, и речами, и поступками.
– Спасибо за то, что успокоили, – сказал он.
– На самом деле вам стоит задать себе один вопрос.
– Какой же?
Герцог повернул к нему голову.
– Верите ли вы в графа Тастемара?
– Верю ли я ему?.. – не понял рыбак.
– Нет, не ему, а в него! – уточнил Горрон. – Верите ли, что у него хватит сил и духа выступить перед судом в вашу защиту?
– Конечно же, верю, как не верить, – улыбнулся Уилл.
– Тогда отриньте от себя все переживания, потому что ваша судьба будет зависеть от действий нашего славного, но упрямого Филиппа! – улыбнулся Горрон в ответ.
В это время слуга закончил заниматься костюмом герцога и без слов поднялся к седельной сумке рыбака, достал оттуда грязные вещи и принялся за них.
– Эм… Не стоит этого делать! – обратился к нему Уильям. – Я как раз собирался заняться вещами сегодня ночью!
– Он все равно почистит. Это его обязанность – служить, так что лучше не мешайте, – остановил его герцог.
– Тогда спасибо, – кивнул Уилл. – Уж не он ли поутру подготовил мне чистую одежду?
Слуга ответил встречным взглядом и кивнул, но так ничего и не произнес. Он заштопывал дыры на черном подлатнике. Нить ловко виляла, иголка ныряла в ткань, а когда слуга закончил, то вернул подлатник обратно в сумку.
– Простите, господин, за вопрос. Но почему ваши слуги так безмолвны? Сколько мы в пути, от них я почти ничего не услышал, – поинтересовался Уильям, которого это стало порядком беспокоить.
– Все просто. Они немые, – ответил Горрон. – Были гонения на вампиров в одном городе, и им вырезали языки, а также спилили клыки. Клыки выросли заново, а вот с языком так не получилось. Ну а мой старый Йохве сам по себе очень молчалив, хотя и бесконечно предан.
Уильяму стало любопытно. Видя, что герцог – большой любитель поговорить, он поинтересовался:
– А что за история? – И тут же одернул себя: – Или не стоит ворошить прошлое?
– Почему же, – улыбнулся герцог. – Прошлое всегда нужно помнить, мой юный друг. Если хотите, то расскажу. – И после жадного кивка начал рассказ: – Тогда, восемьдесят два года назад, я еще жил во дворце Габброса. И так случилось, что ночью какой-то неосторожный дурак кинулся на девицу прямо на пути проходящего караула. Его, конечно, закололи копьями. Ну а в городе поднялась паника… Обнаружив у мертвеца полный набор острых зубов, все принялись заглядывать в рот друг к другу.
Меня тогда не было в городе: я отбыл на суд одного из старейшин. Однако мои верные слуги, Йохве с сыновьями Гиффом и Ролланом, остались во дворце. Я приказал им приглядывать за Артроном, наследником короля, а также его новорожденным сыном, рождение которого, к слову, прошло под присмотром моего слуги. И тогда после осмотра на мою прислугу обрушился весь гнев… Йохве чудом укрылся в подвале у одного приятеля, а вот своих детей, еще мальчишек, он увести не успел – их швырнули в темницу.
Горрон ненадолго умолк, а затем продолжил:
– Старший королевский сын, Артрон, был умным и проницательным мужчиной. Из него вышел бы великий правитель – один из лучших, которого я когда-либо знал. Он давно уже понимал, кто я и кто мои слуги, но не гнушался нашей природы. Артрон любил меня больше, чем родного отца-короля, поэтому попытался вызволить моих слуг из тюрьмы.
Но знаете, Уильям… Порой лучше оставаться безучастным к чужой боли, иначе можно стать ее частью. Артрон совершил большую ошибку… Он проигнорировал подстерегающие его опасности, слишком многие узнали о попытке спасти приговоренных к смерти вампиров. В ту же ночь убили его отца, короля. Задушили в собственной постели, но выставили это так, будто его загрыз вампир. И это сработало! Средний брат, Отис Второй, обвинил старшего в сговоре с демонами, а перепуганный народ вместе с некоторыми ушлыми придворными поддержали его.
Совсем юных Гиффа и Роллана пытали, заставляя признать, что наследник короля продал душу демонам, но они молчали. Им вырвали языки, спилили клыки, чтобы не могли кусаться. Их оставили умирать от холода и голода. Артрона попытались убить вслед за отцом, но он успел вовремя сбежать с семьей в свои владения на востоке. Почувствовав власть, его брат попытался закрепиться – и начались гонения на верных старому королю Оренолду и его старшему сыну людей. Придворных замещали. И буквально за пару месяцев, пока я отсутствовал, их всех либо перевешали за пособничество демонам, либо они убежали вслед за Артроном. Когда же я вернулся в Габброс, то пожар уже стих и Отис сидел на троне, а проклявший его Артрон признал свое Стоохсское герцогство отдельным королевством.
– И что вы сделали, чтобы все исправить? – прошептал Уильям, поглядывая на замершего слугу, который слушал рассказ с печалью в глазах.
– Много чего, но даже мы не способны поворачивать историю вспять, если она несется вперед, как закованный в железо конь. Меня не посмели тронуть, потому что побаивались. Я вытащил из тюрьмы почти умерших от истощения мальчиков, Гиффа и Роллана. Тогда же приложил все усилия и связи, чтобы восстановить то, что было порушено за сезон, – но бесполезно… Артрон хоть и проклял брата навеки, но ввязываться в братоубийственную войну не собирался. Однако его потомки сделают это за него.
– Это ужасно! – поразился Уилл. – Получается, весь ваш труд был уничтожен просто чередой событий?
– Вся наша жизнь – череда событий, предсказуемых и непредсказуемых, поэтому не стоит удивляться. Рано или поздно, но любая империя рушится, это лишь вопрос времени.
– Что же вы сейчас будете делать?
– Я… – И Горрон де Донталь замер, прислушиваясь. Затем довольно потер ладони и облизнулся. – Ах, у нас прекрасные гостьи, Уильям!
В дверь тихонько постучали.
Из коридора послышались смеющиеся женские голоса, и слуги ввели пять шлюх. Не обращая внимания на то, как за ними заперли на щеколду дверь, девицы весело сбросили свои плащи, не предполагающие долгого нахождения на улице, и огляделись. Все они были одеты в платья одинакового кроя на легко распутывающихся красных завязочках.
– Какие вы высокие… Неужто с далекого Севера? – одна из девиц, с двумя тоненькими рыжими косичками, тут же принялась кокетничать. В ее волосах багровела роза из ткани.
– А ты догадливая, – наигранно произнес Горрон и протянул к ней руку. – Иди-ка ко мне, красавица, а то я уже горю от нетерпения попробовать тебя!
Хихикающая девица покрутила в пальчиках свои косички и прыгнула к герцогу на колени. Весьма ловким движением, будто делал это множество раз, Горрон приспустил платье с ее плеч. Истосковавшийся по женским округлостям, он принялся выцеловывать шлюху в районе шейки, порой спускаясь губами к оголенной груди, пока рука его вовсю хозяйничала под платьем.
Другие девушки распределились между слугами.
Тем временем оставшаяся, чересчур худенькая, но живая девушка с темной копной волос стрельнула глазками в Уильяма. Тот будто прирос к своей кровати и, будто набрав в рот воды, взирал на все происходящее с ужасом. Теперь он догадался, на какую трапезу его пригласили!.. Его смятение развеселило девицу. В силу юности она была внешне еще хорошенькой, миленькой, но уже совершенно бесстыжей, поэтому сама подпорхнула к Уиллу, поглядев на повязку на его голове. Она обвила шею рыбака руками и тоненько хихикнула:
– Ой, а у вас здесь кого-то ранили в бою?
– Не переживай, красавица, – ответил за рыбака Горрон, поглаживая свою рыжеволосую. – Это не помешает моему подопечному насладиться твоими прелестями.
– Но он, кажется, скромняга!
– Просто побаивается того, что способен сотворить с тобой, – с насмешкой ответил Донталь.
– Хи-хи, а мне кажется, он хочет дать от меня деру!
– Кто знает… Может, это ты скоро захочешь убежать от него? – И герцог, распаленно задирая платье у рыжеволосой, обратился к замершему Уиллу: – Мертвецы в могилах и то поживее вас будут! Придите уже в себя, мой пугливый друг. Прелестница требует внимания, так одарите ее им сполна!
С других кроватей уже доносились стоны.
В отличие от хозяина, его слуги не собирались долго возиться с ухаживаниями, поэтому грубо, по-простому вдавили женские тела в кровать. Их наигранно приободряли стонами. Порой слуги на миг замирали и напряженно вслушивались в коридор – как бы кто не прошел мимо, – а потом продолжали свое дело.
Между тем, пока все наслаждались этой дешевой заменой любви, темноволосая шлюха только перебралась на колени Уильяма и потерлась об него, как уличная кошка. Она продолжала заигрывать. Уильям же вдохнул ее запах. От нее пахло цветущей, опрятной, еще лишенной болезней молодостью – и это разгорячило его. Не в силах противиться, Уильям порывисто поцеловал девицу в губы, принялся помогать с красными завязочками. А потом его нос уловил будоражащий запах крови, который резко разлился по комнате.
Все как один вампиры хищно повернули головы.
Старый Йохве лежал на отдаленной кровати, приобнимая шлюху своими сухими, как палка, руками. Со стороны казалось, что они вдвоем еще не закончили… Однако и тишина, и дурманящий запах крови говорили о другом: девицу задушили и уже начали пить. А потом до слуха Уильяма донесся едва слышимый хруст шеи с другой кровати, где также не смогли сдержаться… В нем поднялась волна жара и желания, отчего клыки тут же нестерпимо заломило. Слыша, как затихают вокруг стоны, он торопливо навалился на свою девицу, полез руками под ее платье и вдавил в кровать, чтобы все успеть.
Когда в комнате стало тихо, даже слишком тихо, он еще некоторое время разглядывал лежащую под ним постанывающую девицу… Веселая и озорная, она глядела в ответ с опытной улыбкой, пока в ее взгляде вдруг что-то не поменялось. Заметив, как глаза мужчины почернели, она испуганно дернулась, и ее ротик уже открылся для визгливого крика. Но ей быстро прикрыли его ладонью… Нелепо взмахивая ручками, девица пыталась отбиться, изворачивалась, впивалась обламывающимися ногтями зеленого цвета, но все тщетно. Руки у Уильяма дрожали, но он не отпускал – боялся крика… А потом в комнате все окончательно замолкло. Глаза у девицы сделались пустыми, остекленевшими, и Уильям еще некоторое время смотрел в них, пока не поддался зову жажды и не припал к тонкой шейке.
Больше в комнате никто не хохотал. Постоялый двор окутала мертвая тишина.
Наконец Горрон первым поднялся от девицы с рыжими косичками, достал платок и изящно промокнул рот. Затем принялся неторопливо одеваться. Уильям тоже уже одевался. Он всеми силами старался не смотреть на мертвое тело, вдавленное в кровать. Склонив голову, он глядел только под свои ноги, бледный, перепуганный. Но стоило поднять ее, как везде его взгляд натыкался на явления смерти. Пахло кровью, женщинами и потом. И все же, не выдержав, он снова взглянул на перекошенное женское личико, лежавшее у него на кровати, и к его горлу подкатила тошнота.
– Спокойно! – предупредил его Горрон. – Не надо тошнить на пол. Право же, пора вам привыкнуть к своей сущности и не гнушаться ее!
Уильям вернулся к кровати и присел, не оборачиваясь. Однако он почувствовал, что сел на руку, и излишне бережно убрал ее.
– Убивать приговоренных к смерти и тех, кто смерти не ждал, – это совсем разное… – прошептал он.
– Совершенно одно и то же, мой юный друг, потому что и приговоренный к смерти, и тот, кто смерти не ждал, одинаково теряют и настоящее, и будущее. И да… Ваша проблема в том, что вы были рождены человеком.
– Какая же в этом проблема? – удивился Уильям.
– Вы считаете, что совершили злодеяние, убив эту шлюху в порыве страсти и голода. Правильно?
– Ну да… – печально отозвался Уильям.
Горрон приводил себя в порядок. Где-то в углу дряхлый Йохве до сих пор с трудом вытягивал кровь из своей жертвы – он был почти беззубым.
– А мы, рожденные вампирами, злодеянием это не считаем, – сказал Донталь. – Вместе с молоком матери мы впитываем, что все наше бытие зиждется на прерывании человеческих жизней во имя собственной. Мы, если изволите, хищники… Будете ли вы считать злодеянием то, что волк перегрызает глотку овце, дабы прокормить себя? Это естественный ход вещей. Постарайтесь уже мыслить иначе и забыть о своей человеческой сущности! – Он развел руками. – Иначе ваша жизнь обещает быть тоскливой и…
В дверь раздался стук.
Горрон, который, как стало ясно, любил поучить всех жизни, прервал свои сентенции и вслушался.
– Это к вам, – коротко произнес он.
Уильям, удивленный, кому он мог понадобиться почти в полночь, торопливо накинул на кровать одеяло и подошел к двери. Он едва приоткрыл ее и выглянул в узкую щель. За порогом стоял сэр Рэй с покрасневшей от выпивки физиономией. Похоже, вечер у него выдался славным, и сейчас он вернулся весьма довольным.
– А, вот вы где! – громогласно произнес рыцарь. – А я-то искал вас повсюду, когда обнаружил пустую комнату. Разве вас не должны были подселить ко мне, как при…
Тут он прервался на полуслове, потому как заметил беленькие пальчики, выглядывающие из-под одеяла на кровати за спиной друга. Весь его боевой запал тут же пропал, и он застыл за порогом, побледнев.
– Меня определили сюда, – ответил Уильям и добавил: – Для дегустации местных блюд… Если вы понимаете, о чем я…
– Да-да, – ответил капитан, продолжая пялиться ему за спину. – Я все понял и… пожалуй, пойду вон. Доброй ночи!
Закрыв за собой дверь, Уильям повернулся – и его взору вновь предстала картина с убитыми иссушенными шлюхами. Со вздохом он вновь прикрыл глаза, присел на кровать и свесил голову, обхватив ее руками.
– И все-таки человеческого в вас остается все меньше, – заметил с улыбкой Горрон де Донталь.
– Почему это? – голос Уилла был приглушенным.
– Вы страдаете скорее не оттого, что убили шлюху, а оттого, что голос совести в вашей голове звучит все тише.
– Может быть, вы и правы… Я, к сожалению, начинаю понимать, что ценность простой человеческой жизни в этом мире ничтожна… – покорно согласился Уильям. Что-то в нем заставило вновь посмотреть на девушку, и он еще некоторое время разглядывал ее.
В середине ночи, проветрив комнату, двое молчаливых слуг обмотали девиц льняниками, водрузили их себе на плечи и вышли из комнаты. Ловко используя глубокую ночь, что была для них любимой матерью, любовницей и защитницей, они миновали проходящих мимо стражей. Трупы были скинуты в реку за Старым Бреабатом, там, где стена прерывалась садами. Потом дети Йохве вернулись на постоялый двор и улеглись спать.
Наутро, позавтракав в добротной таверне, отдохнувшие от тягот путешествия люди готовились к отбытию. Уильяму показалось, что хоть он и хромает, но сил у него заметно прибавилось, – раны стали затягиваться.
– Доброе утро, сэр Рэй! – Уилл бодро поприветствовал капитана, седлающего своего Тарантона.
В последнее время Тарантон вел себя столь смиренно, что вызывал у остальных гвардейцев только зависть. «Ах, мне бы такого коня, с мощью жеребца, но нравом кобылы!» – судачили они.
Капитан пристально поглядел на друга, и его губы растянулись в вынужденной улыбке.
– И вам доброе, – сказал он, а затем настороженно добавил: – Вы сегодня выглядите чертовски здорово… Не так отвратительно, как вчера.
Уильям одобрительно кивнул и коснулся головы, с которой поутру снял повязку старик Йохве. Еще чуть погодя он уже в составе отряда двигался верхом к раскрывающимся воротам.
Однако неожиданно путь им заслонила дородная женщина, у которой было очень неприятное, обрюзгшее лицо, каким оно бывает у тех, кто не чурается скандалов и живет ими. В общем-то, именно с целью поскандалить она и перешла дорогу отряду и уперла руки в бока.
– Эй, уважаемые судари! – заявила женщина. – Вы вчера взяли пять моих лучших девочек. Они так и не вернулись!
Улыбаясь, Горрон спрыгнул с лошади и подошел к грозной управительнице борделя – своднице, как их называли в народе. Продолжая обаятельно улыбаться, он сказал бархатным голосом:
– Ваши девочки действительно пришлись нам по вкусу, но, куда они пропали, я не знаю. Могу только предположить…
– Ну-ка? Скажи мне!
Сводницу манеры гостя не обманули. Ей доводилось видеть клиентов-извращенцев и куда смиреннее обликом. Именно поэтому она только страшно зыркнула на гостя, дабы тот объяснился.
– Что ж, хм, дайте припомнить детали. – Горрон будто призадумался. – Помнится, когда ваши девочки одевались, то рыженькая… Исбель, кажется, да?.. Она переговаривалась с подругами насчет того, что ее недавно одарил серебряными даренами некий богатый купец из Глеофии.
– Да, был один такой, – сводница нахмурила брови. – Но о даренах я не знала.
– И девушки переговаривались, – продолжил Горрон, – насчет того, чтобы с этими даренами отправиться в город Гроаг, где у Исбель, кажется, был друг. Предположу, что они воплотили задуманное, потому к вам и не вернулись…
– Ах, змеюки! – Толстая сводница всплеснула руками. – Да, у меня раньше работал Дрон из Гроага, которого я вонючими тряпками погнала прочь за то, что девок моих использовал! Вот они что удумали – к любовничку метнуться! Думают, в Гроаге им платить будут больше… Через сады, значит, сбежали! И после всего, что я для них, лентяек, сделала? Шлюхи – они во всем шлюхи! Человеческого от них ждать не стоит!
– Вам еще что-то нужно от нас? – поднял брови Донталь.
– Нет, уважаемые господа! Простите меня и хорошей вам дороги! – рявкнула сводница и с перекошенным лицом развернулась и удалилась в бордель, подсчитывая убытки. Возможно, она даже подумывала о вынашивании плана мести.
Наблюдая за происходящим, Уильям испытал целую бурю из чувств по отношению к находчивому герцогу – от восхищения до отвращения. Да, так ловко выпутаться при всех, не потеряв лица! Так умело использовать чужую память! А ведь он узнал из крови той темноволосой девицы примерно то же самое, но у него и мысли не возникло о такой возможности.
Отряд покинул Старый Бреабат. Широкий тракт вел всех дальше. Глеоф был равнинным королевством, поэтому гости из Солрагского графства видели лишь сухую траву да поросль мелких кустарников. Впрочем, ближе к вечеру стали попадаться отдельно стоящие деревья, затем околки, и уже к ночи они пересекли небольшую опушку березового светлого леса и подошли к небольшому городку Гроагу (тому самому, о котором упоминал герцог в разговоре со сводницей).
Уильям спустился с кобылы, заковылял в сторону постоялого двора, таща на себе седельные сумы. Ему вслед глядели граф и герцог, и стоило их подопечному пропасть в проеме двухэтажного здания, как первый вполголоса заметил:
– Та двусмысленная беседа прошлой ночью была лишней.
– Ты и из конюшен все услышал, да? Как же тебе живется, друг мой, с таким острым слухом? – улыбнулся лукаво герцог. – Ты знаешь, чего я добиваюсь.
– Знаю. Однако я уже принял решение. – Граф холодно взглянул на родственника, но тот лишь пожал плечами.
– Ты каждый раз это говоришь, а потом отворачиваешься, чтобы скрыть сомнения. Меня хотя бы обмануть не пытайся – все-таки я по этому свету хожу дольше тебя! Больше нет времени на сомнения, Белый Ворон, прими то, что происходит, как данность, признайся во всем Уильяму и возьми его в семью. Он за это заплатил жизнью твоего приемного сына, между прочим. – И Горрон строго взглянул на графа. – Твоя судьба мне небезразлична, Филипп! И хотя я проголосую так, как ты потребуешь, я хочу, чтобы выбор шел от сердца, а не от чертовых обещаний и гордыни, которая сгубила не одного.
– Сначала я посмотрю его воспоминания, чтобы узнать завещание Гиффарда, – упрямо ответил граф. – А уже после приму окончательное решение, о чем буду просить совет.
– Твое дело. Ты играешь с огнем, Филипп. Доиграешься… – поморщился герцог и, натянув привычную улыбку, направился в здание постоялого двора.
Темнело. Комната постоялого двора, в которую поселили Уильяма, оказалась крохотной, но при этом чистой и опрятной. Стены украшали красные полотнища с вышитым стоящим золотым мечом, который венчала такая же золотая корона, – гербами Глеофа. В дверь без стука вошел сэр Рэй и, сухо кивнув, рухнул на соседнюю кровать. Сняв сапоги, он небрежно отбросил их в угол, потом стащил с себя теплый красный подлатник, рубаху и остался в одних лишь шоссах и брэ, закинув ногу на ногу. Время от времени он бросал на Уильяма тяжелый взгляд, но, готовый уже что-то спросить, продолжал хмуриться дальше.
– Сэр Рэй, чего вы так глядите на меня? Что вас гнетет? Уж не увиденное ли ночью? – выдохнул Уилл, наблюдая отвратительное настроение своего товарища.
Капитан гвардии пожевал нижнюю губу и кивнул.
– Это меня не касается! – грубо отрезал он. – Но врать не буду: одно дело – браво рассуждать с вами о ваших потребностях, а другое – видеть собственными глазами убитую девку. Ее рука… Не могу забыть.
– Мне тоже было не по себе, чего уж там… – шепотом произнес Уильям, не зная, как далеко от него поселили графа. – В замке Брасо-Дэнто я убивал лишь приговоренных к смерти: насильников, убийц и бунтарей. А здесь все начинает заходить слишком далеко…
Капитан, услышав это чистосердечное признание, приподнялся на подушке и мрачно спросил:
– И часто вам нужно убивать?
– Раз в месяц, – тихо ответил Уильям.
– Всего-навсего? – поднял рыжие брови рыцарь.
– Да.
– Хм. Негусто. – Он помолчал немного, затем добавил уже куда более сокрушенным и уставшим тоном: – Уильям, я порой веду себя как кусок лошадиного дерьма. Извините меня! Не мое это дело, кто вы. Я просто исполняю приказы! Но в прошлую ночь, честно, я не смог сомкнуть глаз. Когда посреди ночи мимо моей двери прошли слуги герцога, неся на себе что-то, что зацепилось о стену… я вообще до утра просидел. Отойду от всего, как отосплюсь!
– Все нормально, сэр Рэй. – Уильям улегся на кровать и уставился в потолок. – Если бы я мог жить как человек, я бы жил… Но за меня решили иначе, и я не знаю, к чему в конце концов приду.
– Буду честен, даже с клычищами вы неплохой товарищ, – признался сэр Рэй. – Главное, на меня не заглядывайтесь!
– Не буду, – улыбнулся Уилл. – Кстати, как Тарантон поживает? Я уже по нему соскучился.
– А-а-а, коняга ласков, как баба, которой что-то нужно! – Рыцарь не мог не улыбнуться. Но затем лицо его сделалось очень серьезным. – Слушайте, завтра мы прибудем в Йефасу на ваш суд или куда вам там надо. Думаю, ближе к ночи. Из меня плохой верующий, не помню, когда я в последний раз молился Ямесу… Зато исправно служу демонам… В общем, я буду молиться всем подряд, лишь бы с судом у вас все закончилось хорошо!
Вскоре капитан уже храпел, как медведь в берлоге.
За окном лил дождь. Значит, уже завтра, подумалось Уильяму. Завтра все и решится… Как ни пытался он не бояться суда, однако не выходило: не отпускало смутное предчувствие, что суд может стать разделительной чертой между прошлым и будущим. А что, если граф Тастемара не справится? Что, если все эти старейшины, эти старые всезнающие демоны не примут его в свои ряды?
Будущее так пугало, что ему захотелось ненадолго окунуться в прошлое. Ведь что может быть спокойнее прошлого, которое не исправить, так как выбор уже сделан? Пусть даже и выбирали за тебя… Его руки сами потянулись к своей суме. Оттуда Уильям достал браслетик, подарок Лины. Он еще некоторое время с тоской рассматривал его, и прошлое захватило, закрутило, как Мертвая Рулкия.
Он вспоминал далекое детство, встречу с Вериатель и день на берегу Сонного озера, куда она отнесла его между высоких сосен. Потом ему не был нужен никто, кроме нее и только нее. А Лина, его милая Лина с глазами, в уголках которых плясали озорные чертята. Он так редко вспоминал о ней в последнее время! Значит ли это, что он не любил ее? Затем были Хемарт со своей отравой, коннетабль с повязками на лице, насмехающийся над ним у столба. Уиллу вспомнилось, как по ошибке он приложил пожилого графа стулом, считая, что тот собирается отнять у него жизнь, – и даже от этого тепло улыбнулся. А тот день, когда Йева явилась к нему с кувшином в руках и глядела влюбленно… Однако в последнее время она отстранилась. Ему казалось, что дело не только в том, что она тревожится из-за суда, как утверждал герцог. Может, графская дочь просто-напросто разлюбила его и боится признаться? Или их отношения невозможны? Конечно же, они невозможны, потому что она дочь графа, а он рыбак. Хотя рыбак ли он теперь, если даже не может есть рыбу?
Пролежав так почти всю ночь, а может и часть утра, поскольку небо заволокло тучами, Уильям вернул серебряный браслетик обратно в сумку и поднялся с кровати. Он не мог найти покоя в этих стенах. Ему хотелось пройтись и побыть в одиночестве, в полном, – он поступал так в Малых Вардцах, прячась от всего мира среди изумрудных сосен и елей.
Он взял плащ, вышел в коридор и покинул постоялый двор, а там и небольшой городок, у которого не было даже стен – королевство Глеоф привыкло не защищаться, а нападать.
Как только на Уилла перестали со всех сторон напирать дома, он облегченно выдохнул. И пусть погода стояла ненастная, ему враз полегчало. Так он и бродил туда-сюда, размышлял, но скоро ноги сами повели его к ближайшей реке. На берегу стояла какая-то фигура; она едва покачивалась, то ли от косого ливня, то ли от чего другого, но вот она повернулась. Уильям увидел Йеву и направился к ней.
– Что ты тут делаешь? – одновременно спросили они друг друга, а потом так же одновременно замолчали.
– Я просто… не спалось… – первой ответила девушка, отвернувшись. Она посмотрела на реку, гладь которой разбивал сильный дождь.
– Мне тоже не спалось, – признался Уильям. – Йева, я не знаю, отчего ты не хочешь больше меня видеть… Но…
– Хочу…
– Но что же тогда случилось? О чем я не знаю? В начале осени ты была совсем другой… А сейчас? Молчаливая, скрытная, не желаешь ничего говорить! Неужели я стал тебе противен?
– Нет, конечно же, не стал. – Она покачала головой и вновь отвернулась.
Как бы ей хотелось рассказать ему, что ее гложет на самом деле. Но она не могла. И дело было даже не в преданности графу, а в том, что Уильяма все равно найдут, поймают и приведут на суд. Йеве оставалось лишь надеяться, что все решится в его пользу, – правда, что-то подсказывало, что надежда эта пуста, тщетна.
Он потянулся к ней, готовый, что она уйдет, но Йева только нырнула к нему под распахнутый теплый плащ, прижалась, обвила ручками. Она ничего не говорила… Из нее продолжали рваться слова правды, но она глотала их вместе со слезами. Ей казалось, что если он настоит, то она обязательно во всем признается. Однако признаваться обманщикам всегда непросто, потому что они в чем-то куда большие жертвы обмана, нежели сама жертва. Да и Уильям отчего-то тоже молчал.
Девушка прижалась к возлюбленному – прощалась. Внезапно с небес в тополь неподалеку от них соскочила молния. Вспыхнул яркий столб света, затрещало. Уилл и Йева вздрогнули от неожиданности, посмотрели на горящее дерево, которое расщепило надвое.
– Неудачное время мы выбрали… – заметил Уильям.
Вырвавшись из его объятий, Йева в одиночестве заторопилась к городу. Единожды она повернула голову влево, где продолжало гореть дерево, раскроенное пополам, – в этом явлении она увидела символ грядущего. Уильям только покачал головой, не понимая, что происходит в душе графской дочери. Меж тем на постоялом дворе царило оживление – люди просыпались, уныло поглядывая на непогоду, и собирались в путь. Уже позавтракавшие гвардейцы, укутавшись в накидки, готовили лошадей, навешивали седельные сумки, подтягивали подпруги. Наконец все взобрались верхом и, кутаясь в плащи от ливня, тронулись по главному тракту – в Йефасу.