Еще неделю назад, в самом начале весны у Зуева началось внезапное обострение застарелого туберкулеза, полученного еще в окопах Первой мировой и залеченного в Швейцарском санатории. Виктория умерла два года назад, не оставив наследников и в соответствии с брачным контрактом Зуев получил герцогский титул. Он остался один на попечении старого немца-слуги и штата приходящей прислуги. За три дня до визита Остапа в Клеедорф, старик Мартин с шофером уехали в город, за лекарством для захворавшего хозяина, да так и не вернулись. Александр Леонидович, чувствуя усиление болезни, перебрался в самую теплую комнату, прислушиваясь к каждому звуку извне. В среду, по заведенному порядку приходили горничная и истопник, но на этот раз они не явились. Зуев уже не мог подняться, временами впадая в забытье от сильного жара. Несколько раз он снимал телефонную трубку и, услышав русские голоса, догадался в чем дело. Однажды ему показалось, что за окнами кто-то ходит. Кричать он не мог и схватив с тумбочки тяжелый серебряный поднос, запустил им в стекло, стараясь привлечь внимание. Никто не пришел ему на помощь, и первое, что увидел больной, выныривая из бреда, было лицо Остапа.
- Остап, наша встреча может быть прервана каждую минуту. А мне еще предстоит сделать нечто чрезвычайно важное. Прежде всего, я хочу вместе с вами выпить этот последний в моей жизни глоток вина за наших Викторий. Царствие им Небесное, - Зуев поднял хрустальный бокал, - И второе. Я понимаю, что со мной что-то не так. Что-то перевернулось в моей душе и я чувствую, понимаю по другому, чем какую-то неделю назад. Сегодня, сейчас я уверен, что должен просить тебя об услуге… Когда закончится все это фашизм и коммунизм и какие-нибудь еще чумные “измы”, возможно, жизнь сложится так, что ты встретишься на узкой дорожке с человеком, которого должен будешь пощадить… Варя назвала его Сашенькой. Сашенька Кутузов. Друг мой, я перешел на “ты” - так требует мое сердце, а для церемоний нет времени, - Зуев судорожно глотнул воздух, - наша “партия” движется к концу, а мы так и не поняли, кто из нас победитель. Вернее, этот вопрос решаешь сейчас для себя ТЫ. Я же знаю - мы - союзники. И с этим заверением предупреждаю - я вооружен.
Зуев достал из письменного стола браунинг и положил его перед собой:
- Я не отягощу твою совесть моим пленением, когда появятся “товарищи”. Поверь, мой самостоятельный уход будет лишь формальностью финальный свисток свыше немного запаздывает. К тому же я слишком слаб и слишком много знаю…
Остап молчал, склонив голову.
- Ты верующий? - спросил Зуев неожиданно, - Ах, что я, вам же, советским людям, нельзя. А мне можно и нужно, но я - не могу. Не получается. Все никак не выясню свои отношения со Всевышним и хуже всего то, что как только я начинаю веровать, что ОН - “еси”, мне кажется, что мы - враги. Я не могу объяснить Его ВСЕСИЛИЯ и НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА. Я не могу понять, с чьего высокого дозволения и почему приняла мученический крест наша Родина. Я придумываю сотни ответов, но не могу смириться с суровостью приговора… Довольно, это ты будешь решать самостоятельно, наедине с НИМ, долго, очень долго. А сейчас - возьми. - Зуев извлек из глубины своего толстого свитера, что-то завернутое в голубой цветастый платок. - Это наша семейная икона, переходящая уже через шесть поколений. После венчания мне отдала ее мать - единственную ценность, спасенную из нашего российского дома. Это уменьшенный список со знаменитой чудотворной Владимирской иконы Божией Матери - заступницы и охранительницы Москвы. Возьми ее себе, а если на этом свете и впрямь есть Судьба, в тайный изящный замысел которой я только сейчас уверовал, передайте ее моему сыну. - Зуев на мгновение задумался, будто всматриваясь в незримую даль и продолжал: - Мои глаза ослабли, будущее тонет в тумане. Возможно фигура, маячащая там, в дали, за пределами моей жизни принадлежит другому. Возможно… Возможно моя просьба невыполнима. В этом случае, заклинаю тебя - мой случайный наследник, оставь эту реликвию в своей семье. Передай дочери или сыну. Уж он-то обязательно будет. Я в этом уверен.
Остап взял небольшой тяжелый прямоугольник и спрятал его на груди.
-Я обещаю вам, я клянусь… - тихо сказал он, ощутив внезапно покрывшейся “мурашками” кожей ответственность момента. Зуев неожиданно рассмеялся:
- Довольно клятв и театральных эффектов. В эти дни здесь с вами я чувствую себя героем греческой трагедии. Я слышу дыхание Рока, во всем вижу какую-то многозначительность, и мне хочется говорить гекзаметром. А вас учили в гимназии “мертвым языкам”?
Остап не успел возразить - в этот момент за окнами раздался шум приближающегося мотора и оба одновременно потянулись к оружию. “Ну что же, мы, кажется, все успели” - Зуев спустил предохранитель своего браунинга. Остап, скрываясь за шторой, выглянул в окно: по аллее к дому двигались три немецких мотоцикла, в колясках которых сидели бойцы с автоматами, готовые отразить нападение.
- А вот и ожидаемый вами Рок, Александр Леонидович. В форме моторизованной бригады СС. Извольте встречать, - Остап прислонился спиной к деревянной панели и слыша, как застучали внизу сапоги, поднес дуло к виску.
- Уберите, уберите сейчас же! - железным голосом произнес Зуев. Возьмите на себя труд и мужество пожить еще немного и вы сами убедитесь, что все немного серьезнее и сложнее, чем вам сейчас кажется. - Герцог взял пистолет из руки Остапа, поставил на предохранитель и опустил в карман своих брюк. Распахнутая сильным ударом ноги дверь громыхнула об стену и на пороге вырос эсэсовец с автоматом. “Руки вверх. Не двигаться!” - гаркнул он. Зуев и Остап подняли руки и тотчас в дверях появился офицер в длинном, шоколадной кожи пальто, окидывая взглядом странную пару.
- Я - герцог Батенбергский” - представился Зуев. А этот человек - мой коллега. Подробности я полномочен изложить лично группенфюреру Шелленбергу.
В мае пришла победа. Мир перестраивался, образуя “социалистический лагерь дружественных государств”. А в начале января 1947 года в доме мадам Бусоне, вдовы, проживающей на рю Летань маленького провинциального городка на юге Франции, арендовал верхний этаж немец, эммигрант-антифашист, зарегистрировавшийся в префектуре, как Остин Браун, юрист.
8
Долгожданное известие пришло уже поздно вечером, нагрянув с незащищенного тыла. В 23.20 по рации запросил посадки на острове вертолет береговой службы, привезший заказанный Брауном спортинвентарь. “Вы должны сами взглянуть и дать
распоряжения, г-н Браун, - сказал незнакомый голос, заглушаемый шумом винта… - Мы будем через 5 минут. С нами на борту г-н Малло. Включив сигнальные огни на посадочной площадке, Остап ожидал визитеров. Он не удивился, когда в свете прожектора из темного нутра грузового вертолета выпрыгнул Малло, а вслед за ним на поляне появился большой фанерный контейнер. “Распишитесь за доставку тренажеров фирмой “Доре” - протянул пилот Брауну какой-то чек. Вертолет поднялся, приминая к земле воздушной волной кусты олеандров, и Малло откинул створку ящика. Остин сразу же узнал потемневшее лицо лежащего внутри на носилках в беспамятстве человека и крепко сжал безжизненную руку: “Я здесь, Натан, все будет хорошо.”
… Это означало поражение, последствия которого трудно было предугадать. Остин уже привык к тому, что уйдя в сорок первом на войну, так и не покинул поле сражения. Менялась линия фронта и условия боя, менялись декорации, меняли маски враги, изменился и он сам. Постоянной была опасность, риск, сопутствующий преуспевающему бизнесмену Брауну, и неистребимая воля к победе, запрограммированная в его бойцовских качествах изначально.
Тогда, в сорок пятом, спасенный герцогом Баттенбергским, Остап оказался на территории Западной Германии под опекой американских спецслужб. Александру Зуеву, попавшему на больничную койку, выжить так и не удалось. Этот необычный человек, имевший дружеский доступ в высшие круги немецкого командования и посвятивший последние годы своей жизни тайной борьбе с “наци”, состоял в контакте с американской разведкой, объявившей “войну невидимок” затаившемуся фашизму.
Филу Соммерсу, начальнику спецотдела Восточной Европы была препоручена умирающим Зуевым судьба советского паренька. Полтора года провел Остап в маленьком баварском городке под Мюнхеном, в роли бывшего русского военнопленного, не имеющего возможности вернуться на родину и старательно выполняющего обязанности тренера в местном велоклубе. Все свободное время Остина было посвящено “образованию”, курируемому по особому каналу Соммерсом, и французскому языку, поскольку именно эта страна должна была стать местом его постоянного пребывания. За время своей “учебы” Остап узнал о существовании некой международной организации ИО, посвятившей свою деятельность борьбе с различными проявлениям неофашизма= коммунизма, расизма подобно язвенным очагам, поражающим все континенты планеты. В разветвленной структуре этой секретной организации, объединившей в свои ряды очень крупных государственных и политических деятелей мирового масштаба и специальные подразделения профессионалов, Остапу предстояло занять свое скромное место.
Старинный знакомый Зуева еще по петербургскому “свету”, а ныне представительное лицо германской дипломатической службы в Париже Густав Адани в сотрудничестве с Соммерсом, устроил так, что некий Остин Браун получил возможность проживания и юридическую практику в провинциальном французском городке.
А через пару лет, осенью 1948-го года, судьба двадцативосьмилетнего адвоката “законсервированного” сотрудника ИО получила фантастический оборот.
В ведомство Соммерса попал некий полковник Федорчук, пожелавший перейти на сторону противника с богатым “приданым”. В обмен на весомые “гарантии” он поведал о кладе на дне латвийского озерка, имеющего баснословную материальную ценность. Отбитые у фашистов контейнеры с уникальными музейными экспонатами, награбленными в крупнейших музеях оккупированной Европы, тайно, вне ведения командования, были припрятаны подполковником НКВД Федорчуком “на черный” день в компании капитана Стеблова, вскоре погибшего, и шофера Гульбы посланного Федорчуком на немецкую территорию с предусмотрительно продырявленным баком.
Американцы готовили операцию по изъятию контейнеров, но разговорчивый Федорчук, уже строивший планы на безбедное существование где-то во Флориде, погиб у себя на подмосковной даче в результате неисправной газовой колонки. Неожиданным сопоставлением фактов был выявлен единственный, уцелевший свидетель, проживающий во Французской республике. Таким образом Остин с документами украинского гражданина, приглашенного обществом “латвийских охотников” в Кулдигский заповедник, вернулся на родину воровскими усилиями американских спецслужб. Все прошло благополучно и энергичный “Гарний хлопчик”, охотясь в глухих латвийских лесах в сопровождении двух местных викингов, на всякий случай снабженных аквалангами и автофургоном “Латвия”, выудили из круглого памятного озерца позеленевшие, покрытые слоем ила цистерны.
Груз, какими-то тайными путями, чуть ли не под прикрытием КГБ, поступил в Америку, где и превратился в баснословный капитал, часть которого была вложена в деятельность крупного евро-американского концерна, субсидирующего деятельность ИО. А сопрезидентом концерна, владеющим основным пакетом акций, стал Остин Браун.
Так появился преуспевающий бизнесмен, имеющий квартиру в Париже, дом во Флоренции, собственный остров, успешно приумножающийся капитал, связи и знакомства в самых разных кругах. Вся эта шикарная экипировка, общественное реноме и состояние, полученные Остапом в качестве “крыши”, играли немаловажную роль в его нелегальной деятельности.
Жизнь Брауна, состоящая из бесконечных рискованных предприятий, был столь опасной и напряженной, что мысль о семье не приходила ему в голову, да и память о Виктории, запечатленная в названии красавицы-яхты, не терпела измены.
Зная правду о сталинском терроре, концлагерях и бессмысленных жертвах и воспылав поначалу надеждами на спасение Родины, Остап вскоре убедился, что его усилия и старания мощной организации наталкиваются на незримое сопротивление - нежелание знать правду самого советского народа, пребывающего в неком гипнозе. От разоблачений ХХ съезда и хрущевской оттепели повеяло переменами, но и они оказались достаточно иллюзорными.
Однажды, находясь под влиянием советского “весеннего” обновления, Остап хитрыми путями направил крупную сумму на счет заводской школы, выстроенной на месте его бывшей, разгромленной. Легализовать и обосновать этот дар через “Общество дружбы” стоило вдвое больше.
Осенью шестьдесят седьмого Браун, наконец, получил возможность посетить родной город, связав этот визит со съемкой спонсированной им документальной ленты “В рубиновых лучах тоталитаризма”.
Свидание с обновленным городом-героем Волгоградом потрясло Остапа. Широченные светлые проспекты, фонтаны и цветники открылись его взору с балкона гостиницы “Интурист”, выходящего прямо на центральную площадь. Напротив высилась колоннада драматического театра, вниз к Волге, забранной в гранитную набережную, спускалась торжественная “Аллея героев”, где у подножия высокой каменной стеллы горел “вечный огонь”.
Черный камень, словно застывшая на века звенящая нота - вопль гордости и муки - устремлялся в бледное августовское небо. Высокие алые цветы, будто выкроенные из знаменного кумача застыли в торжественном карауле. Остап неотрывно смотрел на пляшущее в центре гранитной звезды негасимое пламя, переполненный любовью, гордостью и смятением - сумбурным напором тех прекрасных, возвышенных чувств, для которых наверное, и рождается человек.
В эти огненных язычках остались его отец и брат, его школьные друзья и дворовые соседи, его спортивные соперники, толстозадый филателист “Марик-очкарик”, киношный “мазила” Толяныч - все те, кто не ведя того, стали героями. Здесь была и часть его, Остапа, души, призывая другую, живущую, к действию. Его совесть, обостренное чувство гражданского долга, заложенное с детства, требовали подвига во имя Добра и Справедливости понятий для Остапа всегда высоких незыблемых.
…А потом, обойдя сложным маневром бдительную “переводчицу”, Остап и Дани попали за пышно декорированный фасад. Город вытянулся вдоль Волги на семьдесят пять километров и две трети из них представляли собой бесконечное серое поле без садов и деревьев, без каменных стен и оград. Кладбищенское уныние курганчиков-землянок, оглаженных суховеями, тянулось к степному горизонту, рассекаемое трещинами глубоких оврагов. Люди, выныривающие откуда-то из глиняных недр, казались великанами, а школьницы - в белых праздничных фартуках, весело болтавшие у остановки районного автобуса среди этого “захоронения” живых героев Сталинграда, привели Дани в состояние шока.
Мать Остапа умерла пару лет назад, могилы ее он так и не нашел. Зато увидел каменного Кастро у памятной ему школы, получившей по гордому заявлению директора, специальный фонд из “Общества дружбы” на сооружение бюста герою кубинской революции, и с горечью отметил, что стал, таким образом, невольным анонимным инвестором острова Свободы.
Остап не стал снимать на пленку город землянок, не смог - это была его личная боль и его позор. Он отвел душу на волжских пейзажах и грандиозном мемориале Мамаева кургана. В эти минуты среди запечатленной в камне памяти о войне, о ее героях и подвиге, он был лейтенантом Гульбой, он был среди тех, кто ушел, кто спас от врагов эту землю. Охваченный небывалой жаждой деятельности, подвига, готовностью принести себя в жертву, Остап пребывал в смятении. Как помочь этим победившим героям, покорно захоронившим себя в землянках, оплачивающих своим трудом, богатством отвоеванной земли, гигантскую, смертоносную военную индустрию? Как помочь этим родным людям - этим девочкам в белых передниках, этим женщинам-стукачам, заслоняющим грудью свою беду от циничных иностранцев, этим пьяницам-работягам, заваливающимся после смены в пыльный придорожный бурьян? Как помочь этому могучему, щедрому, великодушному, слепому народу? Остап не знал. Он лишь верил, что никогда ничего не забудет, что везде и всегда останется сыном этого города, камень от развалин которого он тайно увез с собой.
9
Вернувшись в свою комфортабельную и опасную европейскую жизнь, Остап еще крепче сжал зубы и кулаки, подключившись к горячей “чехословацкой зоне”.
“…Наиболее агрессивные силы международной реакции, опираясь на военный и разведывательный аппарат НАТО, всемерно поддерживают контрреволюцию в Чехословакии, рассчитывая вырвать эту страну из социалистического содружества” - писала советская пресса, преувеличивая силы противника, но и почти не искажая сути.
ИО было известно, что в советских верхах, потерявших надежду подчинить себе вышедшие из-под контроля “антисоциалистические” силы, готовит решительный удар. Работающий в Праге в качестве корреспондента “Франс пресс” друг и многолетний соратник Остина по ИО Натан Камм, должен был обеспечить информацию о предстоящей акции СССР в среде чешской интеллигенции через “Клуб 231”, (На основании статьи 231 Конституции Чехословакии каралась антигосударственная и контрреволюционная деятельность) возглавивший оппозицию КПЧ. “Процесс реформ необратим=” успокаивали себя антикоммунисты, рассчитывая на поддержку народа и мировой общественности.
И вот Натан лежал перед Остапом, белый как полотно от потери крови, с затихающим обессиленным сердцем. Сбросив столбнячное оцепенение, Браун начал действовать быстро и собранно, мгновенно просчитав план действий.
Во-первых, Натану необходима срочная медицинская помощь, во-вторых, его появление на острове и во Франции вообще необходимо сохранить в тайне. Исходя из этих двух соображений Остап приняли решение доставить Натана в клинику находящуюся в предгорьях Альп. Этот небольшой, затерявшийся среди холмов санаторий принадлежал доктору Леже, дважды помогавшему Брауну. Занимался профессор Леже в основном, специфической, полулегальной деятельностью, связанной с ортопедией и лицевой пластикой. Клиника оказывала клиентам довольно интимную помощью - в тех случаях, касающихся в первую очередь актеров и государственных деятелей, когда усилия медиков не должны были получать широкой огласки. Но прежде всего, раненному, перевязанному вплоть до живота набухшими кровью бинтами, необходима была срочная медицинская помощь.
…”Виктория” дрейфовала неподалеку от Канн, когда послышался зуммер приемника. Вся компания, расположившаяся на палубе, потягивала “Божоле”, любуясь пляшущей на воде дорожкой от кормового прожектора и обсуждала планы на завтра.
- Кто это там вспомнил о нас? - удивился Дани, направляясь в рубку.
Вернувшись через несколько минут на палубу, он выглядел так озадаченно, что все поняли - случилось нечто непредвиденное.
- Внимание, девушки, ситуация несколько меняется. Сейчас мы высаживаем вас, крошки, в порту и уславливаемся о скорой пылкой встрече. Я же, с господином Динстлером вызван на срочный деловой консилиум.
…Уже через сорок минут Йохим, размотав бинты, обнаружил на теле мужчины две огнестрельные раны, одна из которых чуть выше левого подреберья, могла оказаться слишком серьезной. Воспользовавшись вполне профессионально составленной аптечкой Брауна, он сделала внутривенный укол адреналина, стимулирующего деятельность обессиленного потерей крови сердца, подключил кислородную подушку и сформулировал прогноз:
- Если в ближайшие пол часа пострадавший не окажется на операционном столе, последствия могут оказаться очень печальными.
Пришлось рискнуть - спешно погрузить носилки в маленький вертолет Брауна и взять курс прямо на каменистые предгорья.