- Вы что, решили мне подыграть? Хотите перехватить инициативу? Не выйдет. Я вас огорчу - вы вполне симпатичный, обаятельный мужчина.
Они направились по тропинке вдоль пруда.
- Мы так давно и близко с вами знакомы, мадмуазель Грави, а в сущности, совсем не знаем друг друга. Я все время изучал ваши фотографии и насочинял бог весть сколько сказок про чудесную девочку Алису. Наверное, мне и не надо знать большего…
- Тем более, что чудесной девочки уже нет. Она превратилась в чудище. Тоже как в сказке.
- А прекрасный принц ее расколдовал… - в тон Алисе добавил Йохим. - Когда-то для меня это было очень серьезно, то есть, что я - отнюдь не прекрасный принц. Я хорошо понимаю, что в интересе мужчины к своей внешности есть нечто патологическое. Такая паталогия у меня была с детства. Нет-нет, не то, что вы думаете! - испуганно замахал руками Йохим. - Я был очень неприятным ребенком, неуклюжим подростком и остро переживал свою внешнюю непривлекательность. Это стало навязчивым комплексом. Но только потом я понял, что относился к своему лицу, телу, к этому, как утверждают индусы - плотскому скафандру, заключающему нашу бессмертную душу, как относится придирчивый критик-эксперт к плохо сделанной вещи - к халтуре, к низкопробному ремеслу… Вам трудно меня понять. Полноценность личности накрепко связана с физической полноценностью. Вам, от природы одаренной совершенством, трудно понять ощущение недоделанности, второсортности, которое сопутствует некрасивости. Так в обществе респектабельных людей, обладатель рваной обуви, воровато подсовывает ноги под стул, а человек, обделенный приличной внешностью, редко обладает настолько сильными личностными качествами, чтобы пренебречь этим и не чувствовать себя обиженным. Кроме того, очень часто именно внешние качества, и чаще всего у женщин, предопределяют жизненный успех.
- Да, чувствуется, что вы ведете “обстрел” этой темы из-за противоположного окопа. Потому что какие-то жестокие люди вбили вам в детстве мысль о неких физических недостатках, а у вас не нашлось сил противостоять внушению - вы вошли в роль, свыклись с ней и теперь рассматриваете все вокруг с позиций “лишенца”, переоценивая чужие привилегии, - Алиса чувствовала, что “заводится”. Ее жизненный опыт свидетельствовал совсем о другом.
- Да, я была милашкой, куколкой и, наверное, очень счастливым ребенком… Я не знаю, какую роль в моей женской судьбе играла моя внешность - но, поверьте доктор, никакой жар-птицы я не ухватила. Напротив - все время будто расплачивалась за что-то… - Алиса поравила свою повязку и они некоторое время молча шли рядом.
- Речь не обо мне. Разговор-то у нас теоретический. Если бы вы были повнимательнее, доктор Динстлер, то заметили бы, что часто принимаете за красоту фикцию, видите то, что вам показывают. Особенно умеют пустить пыль в глаза женщины. Самоуверенность, жизнерадостность, ощущение своей привлекательности - и все. Все вокруг уже восторженно ахают - “хороша”! Вот, например, наша Жанна. Как вы ее находите, чисто теоретически, конечно?
- Жанна очень милая. Это тот тип женщины, которую всегда кто-то добивается. Наверное, уже в школе у нее было полно ухажеров.
- Но при этом она коротышка, толстоногая и нос у нее - просто пуговка! Ага, “квалифицированный эксперт” - вас провели. И правильно, я думаю и ее сынишка и замечательный муж, да и мы все вокруг, с удовольствием, да именно с удовольствием смотрим на нее. Она радует… Не то что ваша, временами очень кисла, физиономия…
- Я доволен, мадмуазель Грави, что сегодня работаю ковриком у ваших ног - вам даже нравится по нему топтаться. Да, и возможно - это моя истинная профессия, - обрадовался Йохим разговорчивости своей замкнутой пациентки.
- Кстати, а где сейчас муж Жанны? Он, кажется, шофер на дальних рейсах?” - вдруг поинтересовалась Алиса.
- Не знаю толком. В сущности я нелюдим и малообщителен. Верно от того, что дурные люди внушили мне с детства, что у меня отвислый нос, Йохим шутливо вздернул подбородок, изображая самодовольство.
12
И вот наступил день, когда лицо мадмуазель Грави должно было освободиться от повязок, от уродства, от тяжких напоминаний пережитого. Было условлено, что вначале пациентку осмотрят профессор и ведущий врач, после чего она будет представлена на обозрение медперсоналу клиники.
Алиса сидела под яркими лучами ламп в центре хирургической, сдерживая руки, тянущиеся к непривычно обнаженному, открытому лицу. После шести месяцев повязок и масок, она чувствовала себя голой. Оба мужчины разглядывали ее лицо, щупали, надавливали, растягивали кожу, обмениваясь загадочными терминами. Так, наверное, ведут себя ихтиологи, вытащившие из глубин редкий экземпляр морской фауны. Трудно было понять по их реакции, что же все-таки происходит - радуются ли они добыче или собираются выкинуть эту редкость подальше в воду.
Мнения разошлись. Леже, скинув гору с плеча, считал, что его клиника с помощью Динстлера одержала большую победу. Йохим же был разбит и удручен. Конечно, он знал, что чудо полного возрождения красоты невозможно, что серьезные повреждения поддаются в лучшем случае удачной корректировке, то есть ликвидации очевидной аномалии. Но если бы это было другое лицо! На этом же, единственном, обожествляемом, каждое нарушение гармонии вопило о его, доктора Динстлера, несостоятельности. Некоторая асимметрия черт была явно заметна, хотя и не бросалась в глаза, рубцы еще розовели, навязывая свою неуместную геометрию, а нос - нос, конечно, был далеко не тот. Не плохой, но не тот! Йохим готов был орать от отчаяния. Алиса заметила это и быстро пробежала руками по лицу:
- Что, что вы там увидели, доктор, что случилось?
- Ничего особенного, мадмуазель Грави! Все прекрасно. Доктор Динстлер просто чрезвычайно переутомлен, - елейным голосом успокоил пациентку Леже и жестом выпроводил Динстлера из кабинета.
…Утром, в день выписки больной, Йохим караулил в саду, надеясь перехватить Алису до прибытия визитеров - родных и, конечно же, жениха. Он прождал более часа в беседке и уже собирался уходить, когда увидел размашисто шагающую по тропинке фигуру. Алиса, вопреки своему здешнему обыкновению одеваться в траур, была в чем-то светлом, оказавшимся льняным костюмом типа “сафари” и в бежевой косынке, повязанной до бровей концами назад. Не глядя друг другу они сели на скамейку.
- Куда вы запропастились, доктор? Я ищу вас по всей клинике. Я знаю, что уже полгода вы живете с постоянной мыслью о моих проблемах и сделали больше, чем удалось бы кому-либо другому. Я нахожу себя вполне сносной и очень благодарна вам… Но… вы дурной человек, Динстлер, вы боитесь смотреть на меня и я, как вы тогда в детстве, чувствую себя обделенной и несчастной…
- Алиса, простите, мадмуазель Грави, я должен, обязательно должен объясниться с вами, прежде чем мы расстанемся. Возможно, вы сочтете меня сумасшедшим ну, во всяком случае - со странностями. Я и сам не знаю, как к этому относится, просто наваждение какое-то…
Стараясь быть точным и меньше поддаваться эмоциям, Йохим рассказал про девочку-соседку, про свой хирургический крест, несомый тяжко и безрадостно, про встречу с фотографией Алисы и свое возвышенное, самозабвенное врачебное миссионерство. Он упорно рассматривал носок своего ботинка, ковыряющего песок под лавкой и боялся поднять глаза на Алису. В поле его зрения белела ее рука, обнаженная до локтя, по кторой ползла красная в черную крапинку “божья коровка”. Алиса слегка взмахивала рукой, заставляя букашку взлететь, но та лишь на мгновение поднимала твердые полукружья, показывая оранжевые прозрачные подкрылки, и снова опускала их, продолжая озабоченно семенить к алисиному запястью. Рука послушно повернуась, испуганный жучок по дорожке голубой пульсирующей жилки выбежал в открытый амфитеатр ладони, и уже оттуда, из самого центра - стартовал, превратясь в жужжащий летательный аппарат.
- Это она от моей песенки. Знаете детскую “Божья коровка улети на небо…
- Алиса, да вы меня совсем не слушаете. Я вовсе не хотел смутить вас своими признаниями. И не хотел быть надоедливым. Простите. - Йохим попытался встать, но был остановлен алисиной рукой.
-Сидите и не церемоньтесь. Я сразу заметила, что вы раздваиваетесь… Ну так бывает, когда телевизор плохо настроен. Моя голова теперь несколько не в порядке, но еще до того,
как это поняла не только я сама, но и доктор Бланк, что-то изменилось для меня в этом мире, стало не так… Не знаю, должна ли я вам рассказывать то, что не касается вашей специальности, то есть из области психопатологии… Но…, может быть, вы, именно вы, что-то поймете, раз уж и вас тоже донимают какие-то… странные мысли… Йохим, вы, наверное, заметили, что в вашем присутствии я вела себя не совсем обычно…
- Старались не смотреть на меня?
- Именно. После вашего первого визита, тогда на рассвете… Я, видимо, дремала и видела какую-то женщину, кормящую чаек с борта белого катерка. Солнце, барашки на синей воде, панамы… Но мне почему-то было не по себе. Я пыталась освободиться, но видение не исчезало. А потом появились вы, одновременно - у моей постели и там - на борту катерка… Ах, боюсь, это невозможно объяснить. Ну, ваш силуэт стал как-будто двоиться, я понимала, что уже не сплю и вы говорите со мной. Но “настроить телевизор” мне никак не удавалось. Я еще была очень слаба и плохо отличала явь от сна, тем более, эти обезболивающие таблетки, ну, вы знаете. Однако и потом, уже без сомнения, наяву, вы появлялись не один, а с каким-то “призвуком”, “отражением”.
- Значит, вы заметили, что я все время таскал на себе груз невероятной мучительной ответственности. Я верил, что должен и смогу вернуть миру чудо вашей прелести. Поймите же, что для меня речь шла не о спасении внешности красивой женщины. Я возомнил себя Рембрандтом, Веласкесом, а может - Богом… Но я не смог, я всего лишь человек, обычный человек. Простите мое бессилие и - прощайте!
Они поднялись и впервые обменялись долгим пристальным взглядом.
- Как же вы все-таки прекрасны! - с болью выдохнул Йохим.
…Забирать Алису приехали мать и Лукка. Они сговорились и чтобы не ставить Алису перед мучительным выбором, подкатилил к санаторию вместе - в огромном черном таксомоторе. В этом совместном визите было что-то семейное, как и в согласованности общих планов: вначале Алису доставят в Париж, откуда через неделю Лукка увезет ее в путешествие, возможно на Гавайи. Месяц вдвоем под солнцем и пальмами, короткая зима, а весной, в сезон фиалок - свадьба в Парме - среди уветов и дряхлой чинности старинного замка. “Сколько бы девушек, не раздумывая расстались со свими хорошенькими носиками ради такой перспективы”, - думала Алиса, припудривая еще отекшую скулу, перетянутую атласной ленточкой шрама.
Провожать мадмуазель Грави к машине вышел чуть ли не весь медперсонал санатория. Все желали ей счастья, а Жанна принесла букет чайных роз из собственного сада. Не было Динстлера. Из окна второго этажа, он наблюдал оживленную сцену прощания с ощущением, что не раз видел все это в каких-то фильмах: лаково-рояльная крыша автомобиля, шляпка с вуалеткой на Елизавете Григорьевне, песочный костюм Алисы, черная вьющаяся макушка элегантного итальянца, цветы, носовые платки, белые халаты и где-то в самой гуще розоватая лысина “крошки Леже”. Вот захлопнулась передняя дверца за Елизаветой Григорьевной и Лукка уже распахнул заднюю, Алиса нагнулась, собираясь нырнуть в темное нутро, но распрямилась, закинув голову: ее взгляд, быстро пробежав по фасаду санатория, отыскал за двойной стеклянной рамой Йохима. Он отпрянул вглубь комнаты, как от электрического разряда. Секунда - и машина скрылась в зеленом тоннеле кленовой аллеи.
Алиса покидала санаторий со странным чувством: ей хотелось бежать поскорее от этого места, где оказалась не по доброй воле и не в радости, где прошло столько мучительных, гнетущих дней, но что-то держало ее, не давая насладиться свободой. Когда автомобиль выехал за ворота парка и Лукка заглянул Алисе в лицо, ожидая увидеть радость избавления, грустная сосредоточенность удивила его. Уже на спуске к морю, Алиса вдруг ожила, встрепенулась, всплеснув руками:
- Вспомнила! Наконец-то вспомнила!
- Ты что-то забыла, милая? - обернулась к дочери Елизавета Григорьевна.
- Успокойся, мама: это не важно… Посмотрите-ка лучше, какое огромное, синее, какое высокое - ну немного выше горизонта - море! Ах, как же я по тебе, ласковое ты мое, соскучилась!.
7. ЙОХИМ ГОТТЛИБ
1
Еще в июле, накануне последней, завершающей операции, в санатории объявилась Нелли. Она приехала к Йохиму на каникулы - с чемоданами и крошечной болонкой, которую только что по пути купила на воскресном рынке.
- Это совершенно стерильная собачка - смотри, вся белая и чистая просто клубок ваты! - протянула Нелли Йохиму повизгивающего щенка. Он недоуменно рассматривал свою гостью, свалившуюся откуда-то из другой жизни. Собственно, сосредоточенный на предстоящей операции, Йохим даже толком не огорчился помехе - его чувства и мысли, не касающиеся ринопластики, целиком атрофировались. Нелли быстро сообразила, что до восьмого августа Доктора лучше не трогать и в компании местного клуба любителей истории, совершала регулярные экскурсии по близлежащим окрестностям.
Когда автомобиль, увозивший пациентку Йохима скрылся из вида, Нелли предъявила ультиматум:
- Ну все, дорогой мой спящий красавец, начинаем реанимацию. Вечером ресторан “Альпийская избушка”, а с завтрашнего утра - недельный отпуск, который тебе обещал Леже. Мы теперь с тобой можем позволить пожить на Ривьере, в пятизвездочном отеле, а не в каком-нибудь затрапезном придорожном шалаше. И, кстати, как там твой Остин? Он ведь нас, помнится, приглашал?
Йохим встряхнулся, как пес после купанья, отгоняя дурман: “Все. Надо расслабиться. Точка: сюжет исчерпан. А вывод: ты, Ехи, не Бог - и не притязай! Ты ослаб - значит кушай побольше витаминов! Ты свихнулся - значит держись за нормального, то есть - за Нелли.”
И он старался. Старался стать сильным и веселым. Он купил автомобиль - подержанный “ситроен” и Нелли ловко рулила по горным дорогам. Милые семейные пансионаты на побережье, дорогие отели с ночными дансингами, ночевки под звездным небом в автомобиле и на прохладных пляжах, музеи, концерты и дешевые пивные с пьяными песнями под аккордеон - они перепробовали все. Лишь к Остину не попали - он был в недосягаемой “командировке”. К концу второй недели “диагноз” вырисовался Йохиму с безнадежной ясностью: он не может больше выносить этот отдых, слышать светски гнусавящий прононс Нелли, не может есть, пить, спать. Он вообще больше ничего не может.
Он сидел у ночного моря на теплой от дневного солнца гальке, считая звезды и чувствовал, что не в силах усмирить закипающую злость: “самое лучшее сейчас, было бы утопиться, но не выйдет: вместо благородного ухода будет сопливая истерика”. У машины краснел уголек неллиной сигареты и что-то позвякивало. Потом появилась она сама, неся стаканы и бутылку гавайского рома.
- Крепковато, но это единственное, что я нашла под сидением.
Йохим взял стакан, наполнил его до верху и выпил одним духом, наслаждаясь недоумением Нелли. А потом, уже проваливаясь в сон, он радовался победе: “Истерика не состоялась, мы придушили ее вместе с этим убойным гавайцем”. - “Что ты там бормочешь, боцман? Я всегда думала, что махнуть так без закуски целый стакан рома может только бывалый моряк”, нехотя шутила, предчувствуя неладное Нелли.