- Ну, совсем как ты, Готл, - всегда лезет в самое пекло!…
… Они вернулись домой с новыми силами, нехотя приступая к делам, которых было невпроворот. Уже три года на территории клиники возвышался новый корпус - специальная лечебница для людей, страдающих врожденными уродствами, а в отдалении, за небольшим оврагом, в зарослях орешника скрывался виварий, где томились несколько особей человекообразных обезьян и пару десятков собак.
Жизнь клиники, возглавляемой Динстлером, определилась. Не так, как виделось ему в самом начале, но и не слишком плохо, как обещали последующие события. Выбранный компромисс все же оставлял ему некую свободу для фантазий и экспериментов, предохранял от нежелательных последствий.
Покидая клинику Вальтер Штеллерман убедил-таки Динстлера не предпринимать отчаянных шагов.
- Понимаю, что “санитары цивилизации” предопределили мне участь узкого сектантства: моя судьба подобна судьбе средневекового ученого, живущего между своей тайной лабораторией и дыбой. Я должен прятаться и постоянно балансировать на краю, - уныло пророчествовал Готтлиб.
- Да, Йохим, пока это неизбежно. Хотя, не хочу вас обманывать, “пока” может оказаться длиннее наших жизней, - не стал разубеждать Натан. - Если бы ты знал, сколько лучших умов человечества существует сегодня в подобном статусе! Могу заверить: всему истинном ценному, создаваемому наукой, уготован удел секретности. Тебе повезло - пока ты будешь с нами, могу гарантировать одно - чистую совесть.
- Ну, не такую уж чистую, - криво усмехнулся Динстлер.
- Думаю, относительность этого понятия беспокоит даже обитателей монастыря. А ты все же - Пигмалион. Почти что Бог. Или атана. А лучше сказать - и то и другое. Речь идет о пропорциях. Наша задача - свести долю “сатанизма” к минимуму, выруливая к “разумному, доброму, вечному”… Попутного ветра, приятель!
Вальтер уехал, увозя Антонию и только через несколько месяцев, когда детскую занял новорожденный Кристиан, Динстлеры получили письмо от Франсуаз: она сообщала, что “племянница” вновь обрела родителей и чувствует себя прекрасно. И больше об этом не говорили, ожидая известий.
Экспериментальные поиски Динстлера разделились на два направления. Одно из них - явное, следовавшее по заранее обреченному пути, не могло похвастаться результатами, чему постоянной свидетельницей была Жанна. Другое - тайное, при участии двух коллег из “Медсервиса” двигалось медленно и верно. Динстлер работал над выявлением отдаленных результатов своей методики, экспериментируя с обезьянами и собаками. Его очень насторожили пришедшие друг за другом сообщения. Африканский вождь, выведший свою страну из варварской дикости, скончался в расцвете лет от какой-то неизвестной формы рака. “Мадам”, успевшая осуществить большую часть своей исторической авантюры, скончалась от инсульта, но вскрытие показало, что она была обречена - тяжелая опухоль, развивавшаяся исподволь, уже добивала ее организм.
Что это? Игра случая или знак, настораживающий и пугающий исследователя? Динстлер затребовал подробные данные о состоянии здоровья и причинах смерти своих бывших пациентов, сверяя и сопоставляя факты. Но ничего обнаружить не удалось, к тому же остальные, прошедшие через руки Пигмалиона, чувствовали себя нормально. Это касалось и некого Северена Кларка, работающего в университете одного из американских штатов. Динстлер получил письмо неизвестного адресата и никак не мог понять в чем дело: несколько фраз, написанные его почерком с припиской - “привет от Ивана” и фото: схватка под баскетбольным кольцом, в которой сам Готтлиб в майке вермонтского университета, вырывает мячь из рук здоровенного негра.
Кредиты, взятые у Леже и Брауна, удалось вернуть в срок, и Динстлер с помощью компаньона Штеллермана и Медсервиса мог теперь позволить себе некую благотворительность. В филиал его клиники, построенный специально для людей с врожденными аномалиями, мог попасть каждый. В тех случаях, особенно у детей, когда кредитоспособность пациента оставляла желать лучшего, врачи работали бесплатно.
Больше всего увлекало Динстлера то, что даже в самых безнадежных случаях, сочетая приемы лицевой хирургии с элементами своего метода, осуществляемые крайне осторожно и негласно, ему удавалось вернуть изуродованным людям человеческий облик, а иногда и вовсе - дать вместо ужасающей маски вполне приличную внешность. Рекламы он избегал, да и контингент больных, попадающих сюда, явно не претендовал попасть на страницы газет. Легкая шумиха научного толка устраивалась лишь тогда, когда больной был преображен традиционным методом - а здесь, как утверждали коллеги, у Динстлера не было равных. Его имя получило широкую известность в научных кругах, благодаря описанию некоторых новых подходов в использовании натуральных и искусственных материалов для лицевой пластики. В “Пигмалион” приезжали на стажировку специалисты со всего мира, очереди к Динстлеру ждали весьма влиятельные пациенты.
В общем-то, Готтлиб Динстлер был вполне благополучен и достаточно утомлен, чтобы предаваться сомнениям, изводить себя мечтами или воспоминаниями.
15
В мае, вскоре после того, как семейство вернулось домой из гавайского рая, позвонил Остин. Последние годы они с Динстлером виделись редко, встречаясь на каких-то деловых посиделках. Браун сообщил, что недавно вернулся на остров из дальнего путешествия, в котором пробыл около года и настоятельно просит чету Динстлеров вместе с сыном навестить его 16 июня в связи с неким юбилеем. Как не напрягался Готтлиб, высчитывая дату рождения Брауна - ничего не получалось - “юбилей” не подо что не подстраивалсял. И только, перебравшись с причала на борт поджидавшей их яхты и оглядевшись вокруг, он ударил себя по лбу:
- Ну, конечно же! Ванда, сегодня ровно десять лет с тех пор, как я познакомился с Брауном!
Яхта “Victoria”, правда, как-то увеличилась в размерах и вроде помолодела, но в остальном все было точно так же: море, чайки и островок, плывущий навстречу подобно торту, разукрашенному взбитыми сливками цветущих деревьев, и даже мулат, встречающий на причале гостей.
Малло вовсе не изменился, даже наметанный глаз Динстлера не мог отыскать следов времени на его смуглом, словно высеченном из камня лице. “Или это вовсе не Малло?” - засомневался Готтлиб, уже слегка “сдвдинутый” на подменах.
- Остин прибудет через час - у него, как всегда, каждая минута расписана. А пока располагайтесь, здесь все уже приготовлено для вас, мулат радушно распахнул двери.
Ванда была в восторге от их комнат, выходящих на южную сторону. Как ни преображала она свой дом в горах, привкус клиники, медицинского учреждения присутствовал во всем: в специфическом запахе, не перебиваемом никакими ароматизаторами, в белых халатах, всегда попадающихся на глаза, в тщательно охраняемой тишине и неукоснительности строгого режима. А здесь? Что же мерещилось здесь, за комфортабельным великолепием этих комнат, убранных свежими цветами и вазами с аппетитными, будто муляжными фруктами, в буйном цветении клумб и лужаек, тюльпановых полей и зарослях роз, спускающихся к синей воде?
“А этот Остин, не такой уж аскет, каким хочет казаться. Или здесь, в своем замке этот загадочно-непроницаемый, холодный деляга-рационалист изображает из себя сказочного принца?” - размышляла Ванда, распаковывая чемоданы. Готтлиб и Крис спустились осматривать дом и, видимо, были сейчас в холле, потому что именно оттуда раздались громкие голоса и детский визг. Спустившись вниз, Ванда застала умилительную сцену прибытия семейства Дювалей, попавших прямо в объятия Динстлера.
Сильвия превратилась в утонченную молодую даму, предпочитающую спортивно-деловой стиль и простую прическу. Блестящие каштановые пряди свободно падали на плечи, а брючный костюм цвета вылинявшего хаки, был куплен, несомненно, в дорогом магазине. Но откуда эта барственная вальяжность, этот небрежный шарм в чуть поплотневшем Дани?! Аккуратная стрижка и неброский шик дорожной экипировки хозяина процветающей фирмы “Дюваль и К”, не могли обмануть друга: Дани смеялся и в его мальчишеском заразительном смехе звенела неподдельная радость молодости, легкокрылое удивление гимназиста только-только ступившего в жизнь.
На плече Дюваля сидел Крис, примеряя подаренную ему ковбойскую шляпу. К широкому поясу малыша был прилажен массивный игрушечный пистолет. А чуть поодаль, наблюдая за боевым знакомством мужчин, стоял Готтлиб и высокий мальчик в круглых очках и с сачком у плеча. Тонкое лицо с крошечными черными родинками на белой, прозрачной коже выглядело умилительно сосредоточенным, огромные темные глаза в опушении длинных ресниц, смотрели сквозь стекла снисходительно-внимательно.
- На кого же он все-таки похож? - кинулась Ванда к Жан-Пьеру, и присев на корточки, развернула стушевавшегося паренька к себе лицом.
- Здесь и папа и мама. - Готтлиб смутился не меньше, потому что увидел в лице Жан-Пьера, в его ладной, вытянувшейся фигурке своего друга, не только своего друга, того самого гимназиста Дани, но и самого себя, каким он мечтал быть в те далекие годы.
- Жан-Пьер у нас уже опытный натуралист - переловил всех бабочек на Ривьере. У него большая коллекция с полным описанием видов. В гимназии он возглавляет кружок старшеклассников, хотя сам еще только перешел во второй класс, - представил сына Дани.
- И к тому же - пишет стихи, - заговорщически добавила Сильвия.
- А нашего Криса знакомить не надо, через пять минут вы это поймете сами. Да где же он? - хватилась Ванда, поймав сына уже на балконе при попытке перебраться через витой чугунный парапет.
- Вижу, мои гости в сборе! - раздался голос незаметно появившегося Брауна. - Если бы вы знали, как замечательно выглядите со стороны! Не хватает только звукового оформления. Ну, хотя бы этого… - Остин нажал кнопку магнитофона. - Специально подготовил к нашей встрече. Помните?
В полумраке просторного холла закружил, словно ища выход, старый венский вальс. Волна упруго-танцующих звуков, прокатив среди колонн, выплеснулась в распахнутые двери балкона, заливая вечерний сад. И вслед за ней к простору и синеве вышли люди.
От дома к затихшему внизу морю уступами спускался сказочный мир. Его щедрое цветение, не знающее ни бурь, ни серости дождевых облаков, благоухало, жужжало пчелиное суетой и нежилось под лазурными, без единого облачка, небосклоном. Воздух был плотным от ароматов, вселяющих уверенность в бескрылый полет. Казалось, стоит только распластаться на упругой воздушной струе - и плавно заскользишь, касаясь животом тюльпанного ковра, прямо в прохладную прозрачную воду…
А на дороже, среди олеандровых кустов у зеркальной глади причудливо изогнутого бассейна виднелись две фигуры - женщины и девочки, направлявшихся к дому. Женщина подняла голову, помахав издали рукой. Браун ей ответил и, повернувшсь к гостям сказал:
- Моя жена и дочь.
- Вот это да, Остин! И все втихаря! - возмутился Дани. - Мы считаем тебя угрюмым бобылем, сторонящемся женщин, а здесь - сразу целое семейство!
- У меня вообще, как вы уже заметили, есть слабость окружать себя тайной. Мне не следовало афишировать свое семейное положение - уж так сложились дела… К тому же, мы лишь недавно вернулись сюда и отнюдь не собирались прятаться, - объяснился Браун, тщетно пытаясь скрыть радость, звучавшую в голосе. - Надеюсь, вам понравятся мои девочки.
- Издали они кажутся очаровательными, а дочка, кажется, похожа на тебя, - вглядывался, прищуриваясь Дани. - Хотя я и не мастер оценивать женщин на таком расстоянии.
Все с любопытством разглядывали приближающихся, отметив, что светлую голову женщины и темную девочки венчают большие растрепанные венки.
“Господи! Она выбрала именно эти цветы! Высмотрела невзрачный тысячелистник во всем изобилии садовых цветов!” - уди
вился Остин, с гордостью глядя на появившуюся в дверях жену.
Гости затихли, уступив сцену взметнувшемуся в финальном крещендо вальсу и прибывшим хозяйкам.
Музыка затихла, а Готтлиб все улыбался, широко распахнув глаза: он досматривал сон, который, наконец-то, пришел к нему, даруя блаженство.
В сквозящем закатном золотом квадрате открытых настежь дверей, в потоках солнечного света, бьющего из-за спины, стояли Алиса и Тони, взавшись за руки, с букетами белых цветов, принесших аромат меда и полыни. Они смеялись чему-то и были невероятно похожи, как могут быть схожи только мать и дочь.
Девочка запнулась на пороге, окидывая взглядом
присутствующих. Ее лицо, раскрасневшееся от бега с сюрпризным сиянием в глубине прозрачно-родниковых глаз, было озарено тем особым светом резвящейся, распахнутой в предвкушении счастья души, который бывает только у детей за секунду до чуда. Нижняя губа, припухшая и влажная, прикушена двумя крупными зубами, смоляные упругие завитки падают на худенькие плечи из-под лохматого, съехавшего набок венка.
- Папа, мы поймали огромного жука! Такой красивый, блестящий!” радостно сообщила она, ринувшись через зал. - Это тебе, па! - Тони протянула жужжащую коробочку уже распахнувшему руки для объятий Остину.
16
…Поздно ночью, отыграв положенный ритуал праздничного общения с разговорами ни о чем и безобидными шутками, с осторожным кружением вокруг главного, старательно обходящим коварные бездны загадок, участники представления собрались на террасе.
Дети, обшарив весь остров, неоднократно перессорившись и помирившись, крепко спали, почесывая свежие царапины. В кустах заливались цикады, то настороженно затихая, то пускаясь во всю мощь. Над притихшими людьми, над затаившейся гладью моря и мерцающими горизонтом берега распахнулся звездно-бархатный купол.