И в каждом благовесте звонком
с ней - каждый дом; и вот, Жена,
она была почти ребенком,
но так в себя погружена,
так им _Одним_ полна, что тыщам
спастись хватило бы, и свет
свидетельствовал: свет был нищим
в сем Винограднике Побед.
x x x
Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада,
колонны, руины, разрушенная аркада,
и псалом без конца и склада
гнетут, - она
в часы иные ликом своим туманным,
не разрешившись еще Вечно Желанным,
к будущим крестным ранам
обращена.
Улегся вихрь, бесшумный и кромешный
а руки пусты.
Увы ей, не родившей Свет Безгрешный.
И ангелов чужой и безутешный
сонм страшен был ей, как во тьме кусты.
x x x
Такой писали Деву... Тот, чей гений
у солнца взял влеченье, тот с тоской
глядел, как зрело в ней самозабвенней
и чище всех, хотя в Страстях смиренней,
всеобщее: и живописцем пеней
он был всю жизнь, и плач водил рукой.
Покровом был чудесным скорби алой
на горестных губах, когда почти
в улыбку обращалась боль, прости,
что ангельским Семи Свечам нимало
здесь не открылось, хоть века свети.
x x x
Но несравненной ветвью в тишине
Бог, дерево, созреет в той стране,
где весть благую - летнюю - однажды
услышат в шумных кронах, там, где каждый
так одинок, как выпало и мне.
Ведь одинокому открыт Господь,
и многим одиноким не щепоть
а пригоршни. Лишь одиночке - горе.
У каждого - свой Бог. Но станет вскоре
понятно всем (и мне - в их хоре),
что в бесконечном разговоре,
наитьях, плаче, строгом споре,
в явленном бытии-просторе
_единый_ волен Бог волной.