так жизнь моя грозит всегда упасть, и
земель, подвластных мне, сбираю части,
во тьме глубин храня их от напасти:
боль чувств, как царь, повелевает мне.
За них, разрозненных, молиться б: слезно
сверх всякой меры строить так, чтоб грозно
было б: _величие_ и _красота_,
ведь никогда в себе не поздно
исповеданья дух серьезный
воздвигнуть: купол сине-звездный
с незримым золотом креста.
Ведь эти храмы не иное,
как псалмопения канон,
звук утешения, чудное,
почти спасенное земное
пред слух царей и юных жен.
x x x
И Бог велит писать мне прямо:
"Царь должен быть гроза и зов.
Так ангел лют в глазах упрямой
возлюбленной - дугой и рамой
моста - в историю веков".
И образа писать - с любовью:
"Как ни прискорбен ход веков,
кладу на чаши сих весов я
бессонных жен у изголовья,
смерть, искупающую кровью,
и городов тщету бесовью,
и всех царей, и всех шутов".
И Бог велит мне верить, ибо:
"Я - царь времен. И я - ничей.
Свидетель твой, я нем, как рыба,
друг одиночеств и вещей.
Я - око, бровь, дуга изгиба..."
И сквозь меня глядит он, либо
из ночи в ночь - в ночи ночей.
x x x
Так, не один из богословов
во тьму имен был погружен.
Ты - пробужденье юных жен,
Ты - битва, серебро покровов,
где юношества цвет сражен.
В Твоих аркадах, галереях
певцы сходились всех, земель,
и пировали в эмпиреях
искусство, чувство, боль и хмель.
Ты - час заката, свет вечерний,
что всех поэтов примирит;
на их устах Ты - беспримерней: