я служка Твой, монах упрямый
до истечения времен.
Я голос в келье (был бы резче
не заглушаемый стеной),
а Ты на все земные вещи
находишь медленной волной.
И нет иного. Из песка
со дна морей возникнут страны,
молчанье выйдет из тумана
молчанье ангельского стана,
молчанье каждого смычка,
но льнут все вещи непрестанно
к Тому, о Ком молчим пока.
О Господи, реши задачу:
Ты все объял, я весь продрог,
но может быть совсем иначе?
Я - целый свет, когда я плачу,
а Ты, внимая, одинок?
Есть у меня на свете друг?
Быть может, он твердит иное?
На свете буря? - Надо мною!
Мои леса шумят вокруг!
Быть может, песня есть другая
и только ей Ты внемлешь днесь,
мой голос робкий забывая?
О Господи, я весь, я здесь!
Я вопрошаю виновато
о том, _что_ значит мой удел.
Я после каждого заката
изранен и осиротел.
Я ночью гол и пуст, как паперть;
до самой утренней зари
я изгнан всеми, в вещи заперт,
как в страшные монастыри.
Тогда я страстно призываю
Тебя, сосед любой беды,
Тебя, тоска моя без края,
о Господи, возьми бразды!
О Господи, Ты шлешь во гневе
ночами к нам не сон, а стон
дитяти, старцу, бледной деве
и каждый как приговорен:
раздастся гулкий бой часов,
со всех сторон обступят вещи,
пространство, сузясь, стиснет клещи,
и жизнь, как руки, затрепещет
и в лес помчит, как свора псов.
Минувшее уйдет вперед,
а в будущее лягут трупы;