Элегия эллическая. Избранные стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Элегия эллическая. Избранные стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
БОРЬБА ЗА НЕСУЩЕСТВОВАНЬЕ (1925)
ГАНСУ АНДЕРСЕНУ
ЧАРЛЬЗУ ДИКЕНСУ
ФРАНСИСУ ЖАММУ
«Уж был в тумане облик Отчий…»
Уж был в тумане облик Отчий.Предсмертная пронзила дрожь,Когда раскрыл великий зодчийСвой мудрый и простой чертеж.Он снова спас меня от смерти,Благой и благосклонный друг,И точным циркулем он чертитМой тесный бесконечный круг.И я, ликующий безмерно,Вошел и, став в своем кругу,Смотрю на этот контур древний –На плоскость, хорду и дугу.Сменяя смертное томленьеНа крепкий труд великих дней, –Не нас, не нас страшит паденьеИ грохот мировых камней.И я, начавши созиданье,Его продолжу средь высот,И тяжкое земное зданьеСвой купол к небу вознесет.О, будь не милостив, но строже,И дай свой замысел постичь –Для будущей храмины БожьейЯ – первый праведный кирпич
«Я осудил себя единогласно…»
Я осудил себя единогласно…О, с приговором моего суда,Душа моя, согласна ты, – согласна…Душа моя, ты мне прощаешь, – да…На годы осудив себя, на годы,Я думал: цепи до крови натрут…Душа моя, все ширится свобода,Все легче и все плодотворней труд.
«И капли слез мешают видеть мир…»
И капли слез мешают видеть мир,Но мир иной провидится чрез плачи –Ни я, ни ты, никто не будет сир,Увидя мир сквозь капли слез незрячих.Пусть воздух и света пеленыОт нас скрывают лица, вещи, тени –В незрячей капле запечатленыВся вещь и все лицо без средостений.Пусть видишь ты, взглянув на вещь, на ту,Объем и плоскость, и углы тупые –Ведь плачущий ты смотришь в темноту,В которую не смотрят и слепые.Пусть веки мы смежим еще не раз,Отягощенные и налитые болью –Ведь темнота целительна для глаз,Когда глаза сочатся слезной солью.Вот почему, мой друг, когда-нибудьТы улыбнешься мне непринужденно.А я скажу – поверь, и не забудь,Что всякая печаль слепорожденна.Что капли слез мешают видеть мир,Но мир иной провидится чрез плачи,И что никто, никто не будет сир,Увидя мир сквозь капли слез незрячих.
«Не пишется сегодня… и не надо…»
Не пишется сегодня… и не надо…Но я подумал, Музе вопреки:Мы для стихов, как грешники для ада, –И вот уже четыре есть строки.А пятая – всем праведникам в мире…Шестая – о, взгляните же сюда…Седьмая – мы терзаемся на лире…Вот восемь строк для страшного суда.
«Хорошо, что на свете есть мамы…»
Хорошо, что на свете есть мамы,Братья умные, нежные сестры —Даже самый дурной и упрямыйЛюбит близких любовью острой.Хорошо, что есть кроткие дети,Есть и девушки и подростки —Значит мы не напрасно на светеДоживаем до старости жесткой.Хорошо, что есть добрые жены,Есть приятели, или подруги –Каждый может, болезнью сраженный,Попросить о последней услуге.Только тем, кто страдает без друга,Очень плохо, но слову поверьте —Вам поможет простая услугаНелюбимой, но любящей смерти.
«Закройте шкаф… О, бельевой сквозняк…»
Закройте шкаф… О, бельевой сквозняк…Как крепко дует ветер полотняный…Да, человек раздевшийся — бедняк,И кровь сочится из рубашки рваной.Мне кажется, что эти рукаваПросили руку у веселых прачек,Что эта грудь, раскрытая едва,Сердечко накрахмаленное прячет.Да, человек так некрасив в бельеИ так прекрасен в платье неубогом.Лишь ангелы в пресветлом ательеСтыдливые позируют пред Богом.Но у рубашек нет своих голов,Кто их отсек, – тяжелые секиры…Разделся я, и вымыться готов,Но — Иорданом потекла квартира…О, я иду сквозь комнатный туманПри шумном плеске кранных ликованийИ ждет меня Креститель ИоаннКрестить в горячей белоснежной ванне.О, в пенной седине пречистый муж, –Я пред тобой, застенчивый и голый,И брызжет ореолом мелкий душ,И надо мной летает белый голубь…
«Стоять у изголовья всех здоровых…»
Стоять у изголовья всех здоровыхИ неголодным отдавать еду,Искать приют всем, кто имеют кровы,И незовущим отвечать – иду.Любить того, кого уже не любишь,И руки незнакомым пожимать,Не пить воды, которую пригубишь,И с взрослыми беседовать, как мать…
«Одни и те же каменного улья…»
Одни и те же каменного ульяНас давят стенки или потолки,Но мы на двух, на двух разложим стульяхМои одежды и твои чулки.И нежности у нас настолько хватит,Что, простыни прохладные постлав,Мы ляжем на несдвинутых кроватях,Друг другу сон спокойный пожелав…Почувствовавши плотские уколы,Отрадно будет зубы крепко сжать,И на матрасе тощем и бесполомПод девственною простыней лежать.И нас разделит навсегда без болтНе грозный ангел острием меча,Но деревянный неширокий столикИ белая на столике свеча….О, пусть из тела моего не вышлиВсем демоны, которых веселю –Ведь если я спрошу тебя: ты спишь ли,А ты ответишь: нет, еще не сплю.То сдержанный мой голос будет суше,Чем серый пух подушек пуховой,Чтоб услыхать и без волненья слушатьЦелующий и сонный голос твой…
«Твой воротник, как белые стихи…»
Твой воротник, как белые стихи,И смокинг твой, как чистовик рассказа.А я одет… Ах, брюки так ветхиИ мой пиджак не сделан по заказу…Я осмотрел твой шкаф и твой комод,И мы стоим перед зеркальной дверцей…Ты – милый франт, а я – почти урод.И старомоден, как цветы и сердце.
«Старик! Тебе не тяжело мешки…»
Старик! Тебе не тяжело мешкиТаскать под ослабевшими глазами,И вызывать улыбки и смешкиВнезапно заблестевшими глазами…Слеза дрожит, слеза, дрожит слеза,Поблескивая тепловатым блеском,Туманя ослабевшие глаза,Пока рука ее не сбросит резко…Старик! Зачем ты наложил в мешкиИ под глазами бережешь болезни,Излишества, наследственность, грешки, –Закон возмездья, о, закон железный.А я иду с большим мешком добра,Под тяжестью его согнулись ребра,И есть в моем большом мешке дыра,И сыпется добро, и в руки добрых…
«Съедая за день высохший сандвич…»
Съедая за день высохший сандвичИ думая о чае, как десерте,С тобой ходил я всюду, как сандвичС плакатами о нежности и смерти.Вниманье… у меня… последний час…Доступно бедным… но не распродажа…Ты в сотый раз читала, огорчась,Тогда как все не примечали даже.
«О, темные ночные разговоры…»
Борису Шлецеру
О, темные ночные разговоры,Незримые, незримые слова…Во мраке с головою головаБеседуют, как опытные воры…Ужасный час… На собственной подушкеК законной страже каждый приступил,И слышен скрип убийственнейших пил,И сыпятся секретнейшие стружки…О, как чарует песней лебединойПод наволочкой лебяжий пух,И лебедь умирающий распух,И умер по бокам и в середине…Ужасный час… Двуспальная скамьяО, для неподсудимых… Ночью суднойВсе ангелы сидят на белых суднах…Спокойной ночи вам желаю я.Сплелись мужской и женский голоса,Запутался, оправдываясь голос,И отсекает голосящий волосЕе косы о, смерть, твоя коса…
«Я полагал, что нервные припадки…»
Я полагал, что нервные припадкиДавно прошли… Всего их было семь…И я, на слезы и на нежность падкий,Почти спокоен… Сплю, пишу и ем…Но был восьмой припадок… Я сегодняТак долго бился… И мой страх воскрес…Тебя уж нет, но есть любовь Господня…Мне помогли молитвы и компресс.
«По кладбищу хожу веселый…»
По кладбищу хожу веселый,С улыбкой светлой на губах,Смотря как быстро новоселыУстроились в своих гробах.На кладбище всегда веселье –Ко всем, кто бесприютно жил,Пришел на праздник новосельяЖивущий выше старожил.
«Я не люблю оранжереи…»
Я не люблю оранжереи,Где за потеющим стекломРастенье каждое жиреяЗеленым салом затекло.И, к грядкам приникая ближе,Цветов прожорливые ртыНавозную вбирают жижуВ извилистые животы…О, если бы стеблям высокимПри свете газовом не зреть,Не пить химические сокиИ за стеклом не ожиреть.А солнечный остроконечникОчистил бы своей водойБлагоухающий кишечникЦветов пресыщенных едой…
«Чрез струны железные лиры…»
Чрез струны железные лирыЯ видел при утренних звездахКак взвеяли ангелов клирыКрылами и пением воздух,И я, прижимаясь к железнойСтруне у подножья лиры,Смотрел, преклоненный и слезный,На воздух и пенье, и клиры…
«Я на соломинку чужого глаза…»
Я на соломинку чужого глазаУказываю редко и с трудом,Зато из бревен моего я сразуПостроить мог бы превысокий дом.Он был бы выстроен в ужасном стиле,Но подивился бы бездушный мир,Узнав, что всех бездомных разместилиПо светлым комнатам моих квартир.Имелись бы в нем платье, обувь, пища,Конечно, все простое – я не Крез.Но тот, кто грязен был, тот стал бы чище,Кто духом пал, тот скоро бы воскрес.А для больных в нем были бы палаты,Поправились бы все, в конце концов.И я не брал самой низкой платыЗа право жизни от своих жильцов.Вы спрашиваете – который номер,И улицу… Зачем Вам, Вы – богач.Я не скажу. А полицейский – помер.Бедняк – тебе же я скажу – не плачь.Так я живу. О, что-то строят руки,А что – не вижу, даже и во сне.Не из-за бревен ли я близорукий.Закрыв глаза, смотрю через пенсне.
«Ребенок, ушибившись, плачет…»
Ребенок, ушибившись, плачетИ трет синеющий ушиб,Но что удар смертельный значитДля тех, кто столько раз погиб,А мать ребенка утешаетИ на руки его берет,Но что же значит боль большаяДля тех, кто столько раз умрет…
«Катушка ниток – шелковая бочка…»
Катушка ниток – шелковая бочкаНо я не пью и не умею шить.Игла, пиши пронзающую строчку:Как трудно шить, еще труднее жить.Дрожит рука твоей ручной машины,И ваши руки я поцеловал…О, море, на тебя надеть бы шины,Чтобы не громыхал за валом вал.Катушка ниток заливает платьеТончайшим белым шелковым вином, –Ты говоришь – тебе за это платят…Счастливая, ты здесь, а я в ином –Материи нематерьяльный голосО матери моей прошелестел…Она любила, верила, боролась…О, души голые одетых тел…Прислушайся… Нет, то не грохот ветра,То ветхий мир по дряхлым швам трещит.Безмерна скорбь. Я не хочу быть мэтром.И твой наперсток – мой последний щит.
«Стою в уборной… прислонясь к стене…»
Стою в уборной… прислонясь к стене…Закрыл глаза…Мне плохо…обмираю…О смерть моя… Мы здесь наедине…Но ты – чиста… Тебя не обмараю…Я на сыром полу… очнулся вдруг…А смерть… сидит… под медною цепочкой…И попирает… деревянный круг…И рвет газеты… серые листочки…
«И – поле злаков или трав…»
И – поле злаков или трав –Мое лицо – следы потрав,И гибнут колос и листы,Мое лицо – сгниешь и ты…И леса или ветхой рощиМое лицо, о, будь попроще,И ветром сломанные ветвиМое лицо таит, заметьте…И от сгнивающих растенийМое лицо покрыли тени.И, в небо простирая корни,Мое лицо, о, будь покорней…И плача и дрожа, как ива,Мое лицо, ты некрасиво.И как фальшивые цветыМое лицо не любишь ты…
«В твоих объятьях можно умереть…»
В твоих объятьях можно умеретьОт нежности, как от туберкулеза.И на лицо твое смотреть, смотреть,И улыбаться слабо и сквозь слезы…Не бойся же меня руками сжать –Просторно мне, как выпущенной птице,Душой в твоих объятьях возлежать,А телом тихо к небу возноситься…
«Вымывшись и белую рубашку…»
Вымывшись и белую рубашкуНа тело свежее надев,Я вздохну спокойно и нетяжко,Лишь едва заметно побледнев.Мокрой щеткой волосы приглажуПривычными движеньями руки,И кривыми ножницами дажеУ висков подрежу волоски.Зеркало к своим губам придвинув,Подышу на темное стекло,Думая – я через час остыну,А мое дыхание тепло.Всматриваясь в пятнышки веснушек,Я замечу желтую одну.И взгляну на брови и на уши,И на губы синие взгляну.И поставлю зеркало обратноНа пыльное помятое сукно,И сделаются сразу непонятныПотолок и стены, и окно.И прилягу на кровать усталоС тупеющею болью в голове,И, пальцами впиваясь в одеяло,Проглочу из трех крупинок две…
«Пять месяцев я прожил без пенсне…»
Пять месяцев я прожил без пенснеИ щурился, как всякий близорукий,Но то, что видел, видел не во сне,Мои стихи и радость в том поруки.Но я не все в стихах своих раскрылИ радуюсь не обо всем воочью –Не два стекла, а пару белых крылЯ пред глазами видел днем и ночью…
«Богобоязненный семит…»
Богобоязненный семит,Я целомудренней Онана,Но терпкий аромат бананаМеня волнует и томит.И не понять мою игру:Я влажные раздвинул губыИ медленно вонзаю зубы,Прокусывая кожуру.Она упруга и туга,Но смачивается слюною,И мусульманскою луноюУже не кажется дуга…Я словно прикасаюсь к кожеИ к девственному животу,И снова ощущаю ту,Что некогда томила тоже…Но не луна… О, нет, не грудьИ не живот моей Эсфири…Четыре лепестка, четыреОсталось мягких отогнуть.И мною обнаженный плодСебя бесстыдно мне покажет.И будет поцелуев слажеЕго благоуханный мед…
«Над городом несется смерч…»
Над городом несется смерч,А в глаз пылинка попадает…Я испытал и жизнь и смерть,И все-таки еще страдаю…Корабль с людьми идет ко дну,Но плавает средь бури пробка…Люблю тебя, тебя одну,И ты меня спасаешь робко…
«Как утомлённый почтальон…»
Как утомлённый почтальон,Идущий в тихом переулке,Как церемонный котильон,Звенящий в дедовской шкатулке.Как солнечный пушистый снег,Ногами загрязнённый очень,Как лошади усталый бег,Когда ей путь не укорочен.Как женщина среди детей,Не захотевшая ребёнка,Как радостнее всех вестейС любимым волосом гребёнка.Как вымазанное лицоНемолодого трубочиста,Как выкрашенное яйцоПасхальной краскою лучистой.Как холодеющий тюфякПод неокоченевшим телом,Как одинокий холостякВ публичном доме оголтелом.Как разорвавшийся носок,Заштопанный неторопливо,Как юноша, что невысок,И девушка, что некрасива.Как проволочные венкиНа торопливом катафалке,Как телефонные звонкиИ в чёрной трубке голос жалкий.Как улыбающийся врач,Болеющий неизлечимо,Как утешение – не плачь,Когда печаль необлегчима.Как ангел Александр Блок,Задумчиво смотрящий с неба,Как полумёртвый голубок,Мечтающий о крошках хлеба…
«Ночь — женщина, мужчина — день…»
Ночь — женщина, мужчина — день,Но есть часы — гермафродиты…Вот этот час: ни свет, ни тень,В нем нежность и суровость слиты…Вот этот час: двуполый он,Ни темен и ни светел воздух…Не спишь, не созерцаешь сон,Лежишь, но утомляет отдых…
«Когда солдат встречается с солдатом…»
Михаилу Эпштейну
Когда солдат встречается с солдатом,И отдает ему по-братски честь —Хотя различны их рождении даты,Но смерть для них одна и та же есть.А водолаз, спустившись с водолазомПо двум канатам на морское дно,Там трудно дышат однородным газом,Хотя у них дыханье не одно.Когда матрос встречается с матросом,Как ни была б полярна их земля,Они легко без слов и без вопросовПрочтут на шапках имя корабля.А дерзкий вор, уговорившись с воромО днях удачных и опасных краж,Сообщнику покажет только взоромНа магазин, на банк или гараж.Когда рабочий говорит с рабочим,Хотя бы и не из своей среды,Их заставляет сблизиться корочеИ общая усталость, и труды.А два о чем-то спорящих ученых,Различных догм, академий, тог,Находят в цифрах неожесточенныхСпокойный довод и сухой итог
«Любились семь часов, а спали два…»
Любились семь часов, а спали два.За час любви – сонливости минуты…И, простыней прикрытая едва,Потягиваешься во всю длину ты…Нет, я не в силах о таких ночахПисать стихи, и о таких рассветах…Ты ртом меня ах, ртом терзала, ах,Но разве рот твой утоляет это…
«Чтоб стать ребенком, встану в темный угол…»
Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,К сырой стене заплаканным лицом,И буду думать с гневом и испугом –За что наказан я, и чьим отцом…Я своего отца почти не помню,Увы, не он меня так наказал,Но сделается вдруг мой угол темныйСветлей, чем солнцем озаренный зал,И предо мной сквозь грязные обоиИ неправдоподобные цветыВдруг просияет небо голубоеИ спросит голос – сын мой, это ты…И я скажу, бросаясь на колени, –Да, это я, и я хочу, отец,В сердечных и душевных преступленьях,Во всем тебе сознаться, наконец…И я сознаюсь… словно перед смертью…О, грех один… О, как сознаться в нем…Сознаюсь… И возрадуются черти…И стыд глубоким обожжет огнем…Но строго скажет добрый голос отчий –На этот раз прощу тебе грехи,За то, что с каждым днем светлей и кротчеСвидетельствуют о тебе стихи…И будем долго говорить друг с другом,И я пойму, что я любим отцом…Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,К сырой стене заплаканным лицом.
«В четвертом этаже играют Баха…»
В четвертом этаже играют Баха,А я живу на этаже шестом…Смотрю на небо… Ни тоски, ни страха…Сейчас я в настроении святом…Мы ничего не знаем друг о друге,Но нет на свете более родных…Поют в еще невыученной фугеДва голоса, и оба — неземных…
«Я часто, написав свои…»
Я часто, написав своиСтихи от горя или скуки,Целую мысленно твоиВоображаемые руки.И вспоминаю каждый раз —О, только вспоминать осталось —Как ты моих закрытых глазЛегко и бережно касалась.И я в себя сейчас опятьВонзаю сладостные жальца.Перецеловывая пятьТвоих когда-то теплых пальцев.И суеверно дорожаСвоей мечтой, своею ложью,Я чувствую — они дрожатВсе той же девственною дрожью.Но кажутся еще бледнейИ целомудренней, и строже,И жилки синие видней,Сплетающиеся под кожей…
«Трава зеленая, как скука…»
Константину Терешковичу
Трава зеленая, как скука,Однообразная навек,Упала на землю, без стука,Подкошена, как человек…О, верьте мне или не верьте,Но я попятился, как ужас,Пред небом, что бледнее смерти,И солнцем, что садится в лужах…
«О, не смотри в оконную дыру…»
О, не смотри в оконную дыру,Не упади в провал открытой двери,И, чувствую, от страха я умру,А ты смеешься, ничему не веря…Не веришь ты, что за окном не двор,И что за дверью не перила лестниц,Но пустота, в которой до сих порМяуканье пронзительное вестницО гибели не заградивших дверь,О выпавших чрез окна без затворов,И если шаг мы сделаем теперь,То на лету мы задохнемся скоро…О, неужели ты не видишь туОгромнейшую яму за порогом —Остановись, не ввергнись в пустоту,Тебя молю и заклинаю Богом.Но ты не хочешь слушать и понять,Уже одетый, ты спешишь спуститься,А я не в силах ни тебя обнять,Ни сам с собой торжественно проститься…
«Я улицу покинул Ламартина…»
Я улицу покинул ЛамартинаИ поселился на твоей, Декарт…Там все погибло… О, какая тина…А здесь – премудрость глобусов и карт.Но скучно жить среди книгохранилищ.На глобусе гуляю и верчусь…Я ангелу скажу – одно верни лишь.Но как сказать не знаю, и учусь.
«На деревянное яйцо…»
На деревянное яйцоКустарное мы не похожи,Хотя живое взяв лицоИ разберем его и сложим.И как за скорлупой яйцаНаходят пестрые скорлупы.За умным выступом лицаЕсть выступ маленький и глупый…Второе в первом, во второмЛицо тупеющее третье,И. словно шарик за шаром,За лбом костлявый лобик встретим.Когда без горечи и страсти,Лишь вздрагивая иногда,Лицо любимое на частиМы разбираем без труда…Но пусть над глубиной яицПоследние замкнулись крышки,Таятся в глубине всех лицПреравнодушные пустышки.Во всех единые видны,И, отразившиеся в душах.Не мертвые, но холодныВсей мертвенностью равнодушья.
«Какая боль… Не воспаленье ль мозга…»
Какая боль… Не воспаленье ль мозга…Температура – тридцать девять, пять…Что это! иглы, бритвы или розга,Или венец терновый, чтоб распять…О, о, о… Иглы колют, бритвы режутИ розга резко рассекает лоб…Острее, медленнее, глубже, реже…Иметь бы морфий, сразу помогло б…
«Подобно крысам с корабля…»
Подобно крысам с корабля,Лист за листом, шурша угрюмо,Бежит из твоего, земля,Еще не тонущего трюма,И мы, рассудку вопреки,Следим за тайным бегством этим,И гибель ждем, как моряки,И мужественно гибель встретим,Хотя деревья и кустыБез парусов темно-зеленыхКак мачты сделались пустыНе от морских ветров соленых,Хотя за волнами волнаНе кораблекрушений лютыхДождями льются, льются наБорта земли и на каюты,Но только листьям, только им,Понятно, что грозит нам вскоре,И отчего мы так грустим,Плывя в сентябрьское море,И, словно крысы с корабля,Лист за листом, шурша угрюмо,Бежит из твоего, земля,Еще не тонущего трюма…
«Я мою руки… И кувшин Пилата…»
Я мою руки… И кувшин ПилатаЛьет воду в чашку с белоснежным дном…О, мучаюсь… О, ждет меня расплата…О, вся нечистота на мне одном…Я поднял руки, чтобы видно было —Опрятен и трудолюбив, и прав…Все десять пальцев… серой кровью мыла…Но мы чисты — одиннадцать Варрав…
«Ах, бабочка между домами…»
Сергею Есенину
Ах, бабочка между домамиЛетала пред моим балконом,И я — но это между нами —Приветствовал ее поклоном.Мне было так темно и душно,Что я, следя за нею взглядом,Хотел оставить равнодушноБалкон и полететь с ней рядом.Пускай нас понесет ветрило,Прохладное под облаками,И я держался за перилаСлегка дрожащими руками.А если не свершится чуда,То нижние увидят ставни,Как выбросившийся отсюдаЯ камнем упаду на камни.Но бабочка взлетела вышеНа крылышках светлозеленых,И скрылась на соседней крышей,Не видя моего поклона…
«На некрасивых девушек и женщин…»
На некрасивых девушек и женщин,Друзья, смотрите проще и нежней.Мужчины любят их слабей и меньше,Им чистый взгляд дороже и нужней…А всех одетых бедно, не по моде,И всех немного слишком старых девПускай ваш взгляд прелесными находит,Обняв, ощупав, обласкав, раздев…
«И с омерзением приемлю…»
И с омерзением приемлю,И с отвращением смотрюНа прогнивающую землюИ безобразную зарю,И небо пухнет надо мной,И падаль чувствую дыханьем,А утренний прозрачный гнойМне отравляет обонянье.И вялый трупный привкус этотНа языке моем во рту,И запах солнечного светаВновь вызывает тошноту,И воздуха густое салоВсе горячее и жирней,А ноги пачкаются каломТравы, песка или камней.Но я и шага не пройду,Как, схвачен судорогой дикой,Весь содрогаясь упаду,Захлебывающийся криком…
«В толпе я смерть толкнул неосторожно…»
В толпе я смерть толкнул неосторожноИ ей сказал: pardon, mademoiselle…Она в костюме скромном и дорожномШла предо мной, как легкая газель…И я увидел — косточки в перчаткахРоняют зонтик… Но проходят все…Нагнулся я и поднял зонтик гладкий,И смерть шепнула мне: merci, monsieur…
«Собака кошку ненавидит…»
Собака кошку ненавидитИ гонится за ней везде.А нас любви учил ОвидийИ Тютчев – роковой вражде.Животные, грызясь немудро,Дружны бывают иногда.И за любовью златокудройЕсть сребровласая вражда.Хозяйского не слыша гласа,Животные грызутся вновь.А за враждою златовласойЕсть среброкудрая любовь.Собака кошку ненавидитИ не щадит ее нигде.А нас любви учил ОвидийИ Тютчев – роковой вражде…
Пишу стихи при свете писсуара,Со смертью близкой все еще хитря,А под каштаном молодая параИдет, на звезды и луну смотря.Целуются и шепчутся… Ах, дети…А я не знаю, что совсем здоров,Куда глаза от объявлений деть иВсе думаю – как много докторов…Проходит пара медленно и робкоЧрез лунный свет и звездные лучи,А я в железной и мужской коробкеВдыхаю запах лета и мочи…Вздыхают и задумались… Ах, кротко…А я стою, невидимый для них,Над черною и мокрою решеткойВсе думая – как мало не больных…Журчит вода по желобкам наклоннымИ моет дурно пахнущий фонтан,Но безразличен городским влюбленнымИ я, и смерть, и городской каштан…
«О, русский Свифт… Я слабый Гулливер…»
О, русский Свифт… Я слабый Гулливер…Меж лилипутов – в суете и гаме –Ползет трамвай и зеленеет сквер…И я боюсь в толпу ступить ногами…Но где мой друг и где моя постель –Во мне огромны нежность и усталость…И я шагнул… чрез Сену… сквозь метель…Страна гигантов – ты Россией стала…
«Вы – Михаила Лермонтова брат…»
Александру Кусикову
Вы – Михаила Лермонтова брат.Да, Вы его наследник самый ближний.И верьте мне – я более чем радТак близко знать Вас в современной жизни.В расцвете лет убит был Михаил,И Вы – последний представитель рода.О, Байрон тоже Вашим братом был:В семье не без небесного урода.Увы! погиб и он в расцвете лет,И я боюсь за Вас, за фаталиста —Вы трубку держите, как пистолет,Как пистолет дымится трубка мглисто.И пахнет порохом табачный дым,За дымом — горы сумрачные стынут,И под рассветным облаком седымНа камне ждет, кого-то ждет Мартынов.А на стене у Вас висит ковер,Мне чуждого, Вам близкого Кавказа,И он для Вас цветист, как разговор,Но для меня он страшен, как проказа…Кавказ! Кавказ! О, снежная струна,Не тающая на российской лире,И под рукой у Вас гремит она,И грозным эхом повторится в мире.О, смутно постигает тот, кто вникВо звуки Вашей яростной музыки,Что нас ведет незримый проводникНаверх по скалам роковым и диким…Кавказ! Кавказ! О, ледяной хребетВеликих, средних, небольших поэтов,И я даю Вам клятву и обетПодняться с Вами к холоду и свету.И я, и я бессмертным льдом согрет,Его сверканьем ослеплен навеки…Но должен я закончить Ваш портрет:Пейзаж еще не видят в человеке.Лицо… О, мраморные нос и лоб,И золотые волосы и брови…Но я не знаю, что сломить могло бСталь и железо Вашего здоровья.И тело… Статен, невысок, нетолст,Но как ни берегите и ни мерьте,Ах, только фотография и холстЕго спасут от старости, от смерти.Походка… Так идет спокойный зверь,Так против волн плывет большая лодка,Так движутся часы — прохожий, сверь –Так волочится с каторжным колодка.И жесты… Этот плавен, этот груб,А этот полон грации несветской,И складка умных мужественных губВдруг содрогается в улыбке детской.Душа… О, слово дивное душа…Его произносить легко и страшно…О, тень бумаги, тень карандаша,О, белый мир бумаго-карандашный…Портрет закончен… Вы на нем живой,И Вас узнают все, кто знал когда-то…Мне радостно, но, труд закончив свой,Я ставлю не сегодняшнюю дату —О, в комнату отеля де ля Плас,Где после нас живут чужие люди,Моя душа зачем-то повлеклась…Я Вашим другом был, и есть, и буду.
«Не трогайте мои весы…»
Не трогайте мои весы –Я мужественною рукоюТрудился многие часыНад неподвижностью такою,И сам себе воздал хвалуЗа то, что тяжести единойВесов установил стрелуПред золотою серединой…Но вот, когда ни взор, ни слухНе нарушают равновесья,И поровну на дисках двухКак будто невесомый весь я,Когда их сдерживать рукаУже устала, неужелиВновь чаша плотска тяжеле,А та, небесная, легка…
«Неблагодарность — самый черный грех…»
Неблагодарность — самый черный грех.Не совершай его, и будешь светел.Никто не в праве мне сказать при всех:Ты на добро мое мне чем ответил…Никто… И, совесть, ты — почти чиста…Число друзей моих, мужчин и женщин,Живых и умерших, да, больше ста,Врагов же — пять… а, может быть, и меньше…И не должник я… Никому, ни в чем…Я все отдам за нежности крупицу…И, сам больной, был для других врачом…О, каплю жалости, чтоб мне напиться…Любовниц милых и святых подруг,Любивших, отошедших… все бывает…Пусть далеки они… Но сразу, вдруг…Ах, ничего то я не забываю…А ты… Ты ангел или человек,Меня спасавший делом и советом…Я был бы мертв… О, жизнь не для калек…Я жил и счастлив… О, не чудо ль это…Не знаю… Плачу и благодарюЗа помощь в прошлом, верность в настоящем,Ночь творчества и чистую зарюСветлеющую надо мной, не спящим…
«А, Б, В, Г, Д…»
А, Б, В, Г, Д.1, 2, 3, 4, 5…Старости школа, о, где –Время учиться опять.Е, Ж, З, И, К.6, 7, 8, 9, 0…Муза, скамью старикаНыне занять мне позволь.
«И есть борьба за несуществованье…»
И есть борьба за несуществованье,За право не существовать – борьба…О, неживое мертвое названье,О, неживая мертвая судьба.Существованье слабым не под силу,И вот – борьба, чтоб не существовать…Я побежден… Меня не подкосилоНа не похолодевшую кровать.