Чаша переполнилась.
Я позвал слугу, велел наскоро уложить необходимые вещи в маленький чемоданчик и, взглянув в последний раз на неоконченную фигуру пророка, уехал во Францию, не зная зачем, но предчувствуя нечто роковое, бесповоротное.
Четыре дня и четыре ночи не произнес я ни одного слова в дороге; ел, пил и двигался как автомат и почти ни о чем не думал. Словно посторонняя воля управляла моими действиями, толкала меня вперед.
В шесть часов утра я приехал, остановился в «Парижской гостинице», переоделся и пошел к Константину.
При виде меня друг мой изменился в лице. Однако подошел и обнял меня.
Я вынул из кармана анонимное письмо и подал ему.
— Это правда! — произнес он, прочитав письмо.
— Ты ее… возлюбленный?
— Я был ее другом в течение одного дня… Богу известно, что мне и в голову это не могло явиться! Но ей пришло. Месть! Все равно я поступил гадко. Теперь я тебя понимаю, друг мой! Она околдовала меня! Змея… На следующий день опять являюсь: не принимают. Два, три раза — та же история. Хочешь верь, хочешь нет, но я был влюблен в нее в течение этих трех дней! Будь она моя жена и измени мне…
— Что же бы ты сделал?
— Не знаю!
— Убил бы ее?
— Может быть.
— Видишь, я сильнее тебя!
— Согласен. Ты сердишься на меня?
— Нет. Жаль только, что у тебя не хватило храбрости признаться мне во всем письменно!
— Порывался сам ехать в Рим, рассказать тебе…
— Ну?
— Ну… и остался! Ты зачем вернулся?
— Вот вопрос! Вернулся, да и все.
— Совсем?
— Совсем. До свидания.
— Куда ты?
— К твоему отцу.
— Значит, скоро увидимся.