Бог разговаривает с нами с помощью событий, великих и малых, и искусство жизни состоит в том, чтобы уметь понимать то, что Он говорит нам.
— Гвен! — крикнул я в дверь. — Ты перенесла встречу с Альфредом Диазом? — Я подождал ответа несколько секунд, не дождался, нетерпеливо поднялся из-за стола и вышел из кабинета, чтобы узнать, почему не отвечает Гвен. Только увидев пустой стул, я вспомнил, что сам отпустил ее домой еще три часа назад. Сегодня был канун Рождества, и ей надо было ехать в аэропорт встречать родственников. Я вздохнул, поглядев на часы.
— Семь часов, — объявил я пустому кабинету. Гора бумаг, выросшая за день на моем столе, приводила меня в отчаяние. Поразмыслив, я сунул в портфель пару самых неотложных документов. Я собирался закончить сегодня пораньше, часов в пять, потому что еще не успел купить рождественские подарки. Во время работы я иногда так погружался в дела, что совершенно терял ощущение времени.
Я выключил в офисе свет, закрыл дверь на ключ и торопливо зашагал по коридору к лифту. Раздраженный задержкой, я тыкал пальцем в кнопку вызова лифта и одновременно сражался с пуговицами пальто. На первый этаж я прибыл крайне недовольный собой и окружающим миром. «Прекрасно, — мрачно думал я, — и где я найду открытый магазин в такое время?»
Два дня назад я после работы ездил к матери. С тех пор как Кейт попросила меня оставить ее, моя жизнь как будто вырвалась из-под контроля. А мама всегда была хорошим советчиком. Я затормозил возле ее дома, но свет не горел ни в одном из окон. Ну, разумеется, без пятнадцати одиннадцать иначе и быть не могло. О каком контроле над жизнью я могу мечтать, если не в состоянии даже соблюдать нормальный рабочий график? Я сидел в машине и любовался маминым домом: подмигивающими огоньками, ярко освещенным вертепом, цветными гирляндами. Мама с папой превратили наш дом в такое место, где жизнь казалась волшебной. Дни рождения были волшебными праздниками. День благодарения, Пасха и Рождество были волшебными праздниками. Как-то я сказал Кейт со смехом, что верил в Санта-Клауса до двадцати одного года, потому что мне ни разу не удалось застать родителей за тем, как они кладут перед нашими с братом кроватями подарки. И мама, и папа хотели, чтобы родной дом стал для нас с братом самым замечательным местом на земле. Чтобы наши воспоминания о детстве не были воспоминаниями о ссорах, перепалках и обидах. Они хотели создать из нашего детства сказку, и им это удалось. Я облокотился на руль и вновь обвел взглядом дом. Что будут вспоминать о детстве мои дочки? Скажут ли они мне спасибо за свои детские годы? Я покачал головой и поехал домой, размышляя над тем, как вернуть в свою жизнь былое очарование.
…В этот час в здании оставалась только охрана. Я забрал с опустевшей парковки «мерседес» и помчался по празднично освещенному городу в сторону центра. Витрины блестели огнями, но магазины уже не работали. Снова пошел снег — в воздухе танцевали крупные пушистые снежинки. На улицах почти никого не было, и я чувствовал себя единственным человеком в мире, кто не сидел сейчас дома, в окружении семьи.
Моей последней надеждой был крупный универмаг в центре города. Подъехав к нему, я с облегчением убедился, что магазин еще не открыт. В обед я пробовал составить список того, что нужно будет купить, но не смог: я не знал, что хотели бы получить в подарок мои близкие.
Почти бегом, расталкивая немногочисленных покупателей, я направился в отдел игрушек, где, по моим предположениям, можно было найти большую коллекцию кукол Барби. Не слишком ли мала Лили для Барби? Не потеряла ли к ним интерес Ханна? Какие Барби считаются хорошими, а какие — не очень? Я бросил в тележку одну куклу, рассчитывая, что Кейт подскажет мне, кому из девочек она подойдет. В отделе электроники мой взгляд упал на плеер, и я решил, что Ханна уже достигла того возраста, когда дети начинают интересоваться музыкой. Но какая музыка ей понравится? Среди женской одежды меня привлек красный свитер из кашемира, я уже схватил его, обрадовавшись, что нашел неплохой подарок для мамы, но вспомнил, что у нее уже есть нечто подобное. Я со стоном швырнул свитер на полку, но затем снова взял его в руки, прикидывая, не подойдет ли он Кейт. В прошлом году я подарил ей бриллиантовое колье стоимостью почти пять тысяч долларов, потому что она как-то пожаловалась, что я не обращаю на нее внимания. Тем подарком я хотел доказать, как она важна для меня, но колье ничего не изменило в наших отношениях. Я не собирался повторять одну и ту же ошибку дважды. Свитер полетел из тележки обратно на полку.
В моей голове гудел многоголосый хор. Один гневался: «Как она могла?», другой недоумевал: «Почему она давно этого не сделала?», третий уговаривал: «Если все кончено, то постарайся забыть об этом как можно скорее и двигайся дальше — нечего предаваться унынию», а четвертый голос призывал к примирению: «Но ты же любишь ее, и она тебя любит. Разве этого недостаточно?» Может быть, расставание пойдет нам на пользу, даст возможность посмотреть на все со стороны? Может быть, думал я, Кейт соскучится по мне и образумится наконец?
Блуждая по магазину, я заметил, что из отдела в отдел бегает мальчик, снимает с полок товары, вертит их в руках и кладет обратно, к явному неудовольствию продавцов. При этом парнишка не глядел по сторонам и один раз, когда я перебирал вязаные шарфы, подыскивая подходящую расцветку для мамы, даже врезался в меня. «Простите, сэр», — пробормотал он, глядя куда-то в сторону. Я нахмурился. Меня возмущали родители, позволяющие своим детям бегать по магазинам без присмотра. Мальчик продолжал перебирать вешалки с одеждой, вытаскивая на свет то блузку, то юбку, то жакет. Я наблюдал за ним. Несколько вешалок упало на пол, но он не увидел этого. Я снова огляделся по сторонам в поисках родителей несносного мальчишки.
— Мальчик, пожалуйста, будь аккуратней, — раздраженно отчитал я подростка, не найдя рядом никого, кто бы походил на его отца или мать.
Раздосадованный и усталый, я почти не глядя бросал в тележку то, что попадалось под руку. Уже двигаясь к кассе, в отделе женской обуви я снова увидел того мальчика. Он озабоченно перебирал все подряд сапоги, туфли и босоножки, выставленные в торговом зале. Вдруг при виде полки с уцененной обувью его глаза загорелись, и он осторожно взял в руки пару туфель. Застыв как зачарованный, он разглядывал серебристые лодочки, вышитые красными, синими, зелеными блестками и стразами. Потом он сунул туфли под мышку и заторопился к кассе — и успел прошмыгнуть прямо передо мной. «Везет, как всегда», — злобно думал я, глядя, как переминается с ноги на ногу беспокойный ребенок. Покупатель, стоящий перед ним, похоже, скупил половину магазина: кассир занимался им целую вечность.
И снова я обвел магазин взглядом, пытаясь определить, где же родители ребенка. Должен признать, что тщательность, с которой мальчуган выбирал туфли (очевидно, подарок для матери), не оставила меня равнодушным. А беспокойство мальчика я объяснил его нежеланием, чтобы мать увидела подарок раньше времени.
Я взглянул в свою тележку. Меня вдруг поразила одна мысль: я уже и не помнил, когда в последний раз волновался, выбирая подарок.
Когда мы с братом были мальчишками, мы до боли в руках вытряхивали из копилки все накопленное за год, до последнего цента. Набив монетками карманы, мы вприпрыжку бежали в местный магазин дешевых мелочей и надолго прилипали к подносам с заколками (для нашей мамы мы искали самую яркую, самую крупную заколку), затем ныряли в отдел подарков для мужчин и выбирали самый праздничный галстук, чтобы вручить папе. Однажды мы решили подарить ему не галстук, а длинный рожок для обуви, чтобы ему не приходилось нагибаться, надевая ботинки. Я вспомнил, сколько восторгов вызывали у нас эти походы за подарками. Мы бегали по магазину, суетились, криками подзывали друг друга и чуть не лопались от гордости при мысли о том, как родители удивятся и обрадуются, получив на Рождество наши подарки.
Наконец подошла очередь мальчика. Он положил перед кассиром туфли, и тот назвал цену: четырнадцать долларов двадцать пять центов. Мальчуган выковырял из карманов поношенных джинсов несколько мятых банкнот и горстку мелочи. Кассир пересчитал деньги.
— Здесь только четыре доллара шестьдесят центов, сынок, — сказал он.
— А сколько стоят туфли? — встревожился мальчик.
— Они стоят четырнадцать двадцать пять, — повторил кассир. — Сбегай попроси у мамы или папы еще немного денег.
Явно расстроенный мальчик спросил:
— А можно, я принесу остальные деньги завтра?
Кассир улыбнулся и покачал головой, пересыпав деньги мальчика тому в ладонь.
Глаза мальчишки налились слезами.
Он обернулся ко мне и произнес:
— Сэр, мне очень нужно купить эти туфли. Они для моей мамы. — Его голос дрожал. Я с ужасом осознал, что ребенок обращается не к кому-нибудь, а именно ко мне. — Она очень больна, а за ужином папа сказал, что сегодня вечером она уйдет от нас к Иисусу.
Я стоял неподвижно как столб.
Я не знал, что сказать.
— Я хочу, чтобы она была красивой, когда увидит Иисуса, — говорил мальчик, с мольбой всматриваясь мне в глаза.
Почему он просил об этом меня? Я что, похож на легкую добычу — на богатея, которому некуда девать деньги? Меня тут же охватил гнев. Я заподозрил, что столкнулся с новым видом жульничества: родители подсылают своих детей выпрашивать деньги перед Рождеством, играя на лучших человеческих чувствах. Хотя нет, одумался я: ведь мальчик пообещал кассиру, что принесет недостающие деньги завтра.
Я понятия не имел, как себя вести и что говорить. Внезапно со всей ясностью я осознал, что парнишка не притворялся. Я взглянул в его глаза, и что-то случилось в этот миг. Пара туфель для встречи с Иисусом. Ребенок прощался с матерью.
Не думая и не говоря ни слова, я вытащил бумажник и протянул кассиру пятидесятидолларовую банкноту, чтобы заплатить за туфли.
Мальчик привстал на цыпочки и наблюдал за тем, как происходит оплата его покупки. Затем он схватил пакет с туфлями и побежал было к выходу, но остановился и обернулся ко мне.
— Спасибо, — сказал он.
После чего исчез в темноте улиц. Я стоял и смотрел ему вслед.
— Вы готовы, сэр? — обратился ко мне кассир. Я не слышал его слов. — Сэр? — повторил он. — Вы готовы оплачивать?
Я пришел в себя и посмотрел на то, что лежало у меня в тележке.
— Нет, — ответил я. — Извините, мне надо начать все сначала.
Я оставил полную тележку у кассы и медленно вышел из универмага. В пелене снегопада я пересек город и остановился возле дома. В спальне Кейт на втором этаже горел свет.
По дороге я пытался придумать, что и как сказать, но не смог. Одно мне было ясно: я должен поехать домой. Мне необходимо вернуть в нашу жизнь волшебную сказку. Я вдруг понял, что от этого зависит все мое дальнейшее существование. Кейт права: не она и девочки оставляют меня, я сам оставил их. Когда это случилось? Как я мог такое сделать? Дом. Это слово внезапно наполнилось новым смыслом. То, что когда-то являлось синонимом пустоты, стало означать радость, прибежище от печали и горя. Наконец-то я возвращался домой.
Не в силах справиться с собой, я с порога закричал на весь дом:
— Кейт! Кейт!
Она сбежала вниз по лестнице и зашикала на меня, боясь, что я разбужу дочерей. Не говоря ни слова, я провел Кейт в кабинет, усадил на диван и опустился перед ней на колени.
— Что с тобой? — спросила она.
— Послушай, — медленно заговорил я. — Я ничего не купил тебе и девочкам на Рождество.
— Я и не ожидала от тебя подарков, — резко ответила она и скинула со своих плеч мои ладони. — Но уж родным дочерям можно было бы подарить хоть что-нибудь. — Она попыталась встать с дивана, но я не дал ей подняться, мягко, но решительно схватив ее за руки.
— Что ты делаешь, Роберт? — воскликнула она, вспыхнув румянцем.
— Кейт, умоляю тебя. Я не знаю, что сказать, но мне очень нужно, чтобы ты выслушала меня.
Она вырвалась из моих рук и сердито уставилась на меня:
— Слушаю.
Собравшись с мыслями, я приступил к объяснению.
— Я ничего не купил, потому что не знал, что вам подарить. — Кейт вздернула подбородок и чуть пожала плечами, но все же слушала меня, а именно этого я и добивался. — Я не знал, что вам купить, потому что я не знаю вас, — продолжил я. — Я позволил вам ускользнуть из моей жизни, позволил вам стать чужими для меня людьми.
Кейт сидела неподвижно, мои слова явно не тронули ее.
— Ну и что? — спросила она озадаченно.
Я поднялся и сел напротив Кейт на низкий кофейный столик.
— Кейт, — попробовал я донести до нее свои чувства. — Я поехал в магазин. Поехал, чтобы купить тебе, и детям, и маме подарки. Я уже даже встал в кассу, когда до меня дошло… — И все равно я не знал, как выразить словами то, что случилось со мной. Кейт подняла брови, ожидая продолжения. — Вы для меня — самое главное в жизни, — сказал я, тщательно подбирая слова. — Но я обращался с тобой и с девочками так, как будто вы ничего для меня не значите.
Она неловко заерзала, не совсем понимая, как реагировать на услышанное.
— Я понял, что лучшим подарком для вас был бы я сам. Я должен подарить тебе уважение и любовь, которых ты заслуживаешь, я должен подарить девочкам свое время, свое внимание, должен сводить их в зоопарк и на карусели и не знаю даже куда еще, — сказал я и обхватил голову руками. — Я должен подарить им папу. У них есть человек, который обеспечивает им кров и еду, — продолжил я. — У них есть человек, которого они должны называть отцом, но на самом деле у них нет отца. Я хочу быть с ними, но не просто находиться в одной комнате — я хочу делить с ними все их радости и горести. Я хочу быть рядом, когда им нужна моя помощь. Я хочу, чтобы ты и я были рядом с ними, — закончил я, глядя в глаза Кейт. В них я искал хотя бы малейший намек на понимание и сочувствие. Но Кейт скептически смотрела на меня, что и понятно: нас разделяли долгие годы обид и раздражения.
— Кейт, — горячо заговорил я, но остановился, потом начал снова: — Не знаю, что ты чувствуешь… — Я облокотился о колени и сплел пальцы рук. — Не знаю, может, ты готова к тому, чтобы мы расстались, но… но я… я, кажется, не готов.
— Почему ты так внезапно переменил свое мнение? — спросила Кейт голосом, полным недоверия.
— Не знаю, Кейт, — ответил я, мотая головой. — Просто приближается Рождество. — Она непонимающе подняла брови. — Приближается Рождество, Кейт, и я понял, что в подарок хотел бы получить только одно: свою семью.
Кейт покачала головой и отвернулась. Я нежно обнял ее за плечи и повернул к себе. На меня глядели горящие, желающие верить глаза.
— Мне ничего не нужно, Кейт, — сказал я, крепче сжимая ее плечи. — Ничего. Ни работа, ни машины, ни дом. Единственное, что мне нужно, — это ты, Ханна и Лили, потому что… — Я замолчал, испугавшись, что она не поверит моим словам, но мне все равно нужно было сказать это ей: — Потому что я люблю вас.
После этих слов мы оба замолчали. Я напряженно следил за выражением ее лица: Кейт смотрела на меня с изумлением. И вдруг я вспомнил: так же смотрела она на меня в первые месяцы нашего знакомства, когда я говорил что-нибудь, на ее взгляд, сумасшедшее. Я почувствовал себя увереннее оттого, что узнал этот взгляд.
— Люблю, Кейт, — прошептал я. — Я люблю тебя и не хочу тебя терять.
Она вглядывалась в мои глаза. Что она хотела в них найти? Надежду? Прощение? Покой? Я отпустил ее плечи, и она откинулась на спинку дивана, не сводя с меня ищущего взгляда. А я не испытывал потребности зарыться в неразобранную почту, не стремился спрятаться в офисе, наоборот: меня до краев переполняла радость. Радость. Не беспокойство, не тревога, не раздражение. Я был безмятежен и умиротворен — как никогда в жизни.
Кейт села поудобнее и задумчиво спросила:
— Сегодня вечером с тобой что-то случилось?
— Это долгая история, — ответил я с улыбкой.
Мы проговорили полночи.
Мэгги дышала с трудом, но оставалась в сознании. Сильвия приготовилась поменять лекарство в капельнице: поставленная утром порция обезболивающего уже подходила к концу, и надо было ставить новую, чтобы хватило на весь вечер. Но Мэгги приподняла руку, желая остановить медсестру.
— Мэгги, — прошептала Сильвия, — лекарство поможет справиться с болью.
— Нет, — неслышно шевельнула губами Мэгги.
— Спасибо, Сильвия, не надо, — вмешался Джек. — Она хочет посмотреть, как дети будут разворачивать подарки. А после приема лекарства она уснет.
— Хорошо, деточка, — Сильвия погладила руку Мэгги и поправила шарф у нее на голове. — На всякий случай я все подготовила, — добавила медсестра, подвешивая упаковку с раствором на штатив капельницы. — Если что, попроси кого-нибудь открыть зажим, договорились? — Мэгги еле заметно кивнула, и Сильвия улыбнулась. — Если понадоблюсь, крикните, — сказала она Джеку и скрылась в комнате Рэйчел, где за вышиванием или чтением обычно коротала время, когда хотела дать Джеку и Мэгги возможность побыть наедине. Последние две недели она проводила у них в доме по десять-двенадцать часов в день, уходя домой лишь поздно вечером. Через тридцать минут ее дежурство на сегодня закончится, и она оставит Эндрюсов праздновать Рождество в семейном кругу.
Обычно в рождественский вечер Джек и Мэгги доставали с чердака припрятанные там до поры до времени подарки уже после того, как Натан засыпал, но в этом году Джек предложил, чтобы церемония вручения подарков состоялась в канун Рождества, а не на следующее утро. Он с помощью Эвелин уже завернул те немногочисленные подарки, которые они смогли купить детям, и положил их под елку три дня назад.
Эвелин сходила в ванную и принесла к кровати дочери румяна, тени для век, пудру и помаду: с тех пор как Мэгги совсем ослабла и уже не могла краситься сама, ей стала помогать мать. Вот и сейчас Эвелин решила немного освежить макияж, наложенный ею утром: добавила темно-серого на веки, прикоснулась к впалым щекам широкой кисточкой с румянами, провела по губам коричневато-розовой помадой. Закончив, она припудрила лицо Мэгги и поднесла зеркальце, чтобы дочь смогла посмотреться.
— Спасибо, мама, — слабым голосом поблагодарила ее Мэгги.
Никем не замеченный, Натан на цыпочках вошел в дом через заднюю дверь и проскользнул в свою комнату. После обеда он сказал папе, что ему надо сходить к соседскому мальчику. Джек решил, что Натан с другом собирались делать подарки на Рождество, и больше ни о чем не расспрашивал сына. Спустя несколько минут Натан выглянул из комнаты в коридор, убедился, что его никто не видит, и бегом понесся к елке, чтобы положить под нее еще одну коробку с подарком.
Джек Эндрюс готовился к этому вечеру, отчаянно надеясь, что он никогда не наступит. Как бы усердно Джек ни молился, он никак не мог примириться с тем, что это будет его последнее Рождество с Мэгги. После обеда он сидел у кровати жены и наблюдал за тем, как она спит. Как она, тяжело больная, могла быть такой красавицей? Как он будет просыпаться в этом доме и каждый раз заново осознавать, что ее здесь нет? Он прислушивался к ее редким, неглубоким вдохам. Глаза Сильвии говорили ему, что осталось недолго, что Мэгги уже уходит от них. Двумя днями раньше медсестра усадила Джека в сторонке и поговорила с ним о том, что надо помочь Мэгги уйти — надо дать ей знать, что все будет в порядке, что ей больше не нужно цепляться за жизнь.
Мэгги проснулась и увидела те же глаза, в которые влюбилась двенадцать лет назад.
— Я люблю тебя, — шепнула она.
Мэгги и Джеку не хватало времени в сутках, чтобы повторять друг другу эти слова, но так часто, как могли, они говорили их.
— Я люблю тебя, Мэгги, — нежно ответил Джек. — Всегда любил и всегда буду любить.
Она улыбнулась одними глазами и шевельнула пальцем.
Джек встал, взял в руку ее хрупкие пальцы и прикоснулся к ним губами.
— Тот сломанный «форд-эскорт» стал самым главным событием в моей жизни, — медленно сказал он.
В глазах Мэгги блеснул огонек. Как же ей повезло, что ее так долго и так сильно любили.
Они поговорили (вернее, говорил Джек, а Мэгги только смотрела на него и кивала) об Эвелин, о детях, о том, что надо будет сделать весной на цветочных клумбах. Джек говорил обо всем, что приходило ему в голову, бессвязно, запинаясь, а Мэгги смотрела на него и улыбалась. Он гладил ее лицо, целовал ей руки, повторял, что любит, — до тех пор пока Мэгги не заснула под звук его любящего голоса.
На ужин Эвелин разогрела индейку, которую принес кто-то из прихожан местной церкви — вместе с гарниром и соусом. После еды Джек достал из-под елки коробки и пакеты и стал раздавать подарки. Первым повезло Натану, и пока он снимал оберточную бумагу, Рэйчел, сидящая на коленях у бабушки, подпрыгивала и хлопала в ладоши.
— Джек, скорее же дай и Рэйчел подарок, а то она сейчас лопнет! — засмеялась Эвелин.
Мэгги улыбнулась при виде того, как Рэйчел прижала к себе плюшевого Винни-Пуха с мягким круглым животом. Глаза Натана озарились счастьем, когда из бумаги и картона на свет явился автомобильный конструктор, о котором он давно мечтал.
Джек подмигнул Мэгги; держась за руки, они наблюдали за тем, как Рэйчел срывала бумагу с коробки с куклой. Увидев, что глаза у куклы открываются и закрываются, девочка заверещала от восторга. А Натан сиял: ему достался еще и набор из десяти фломастеров.
Эвелин развернула пакет с ярким шарфом в сиреневую и черную полоску: его выбирали для нее Натан и Рэйчел.
— Какой он мягкий и теплый! — восклицала бабушка, целуя довольных внуков.
Потом Эвелин вытащила из горки оставшихся подарков плоский пакет и вручила его Джеку.
— Мы же обычно не обмениваемся подарками, — забормотал Джек, смущенный тем, что для Эвелин он ничего не купил.
— Знаю, — ответила Эвелин и обернулась к дочери. — Я просто случайно нашла это и подумала, что Джеку понравится.
Джек вытащил из бумаги вставленный в рамку детский рисунок. На нем цветными карандашами была изображена девочка с красными щеками и кудрявыми волосами, в синем платье в желтый цветочек. В руках она держала красный воздушный шарик. У нее были длинные руки-палочки, а обе ноги повернуты в одну сторону, при этом одна заметно короче другой. Рядом с девочкой стояла собака с улыбкой на морде, ее четыре тонкие длинные лапы — как у паука — торчали в разные стороны. Под жизнерадостной собакой крупные красные буквы сообщали имя автора рисунка: МЭГГИ. Джек широко улыбнулся и поблагодарил Эвелин, затем протянул рисунок Мэгги, чтобы она тоже посмотрела.
— Ей тогда было лет шесть, — пояснила Джеку Эвелин. — Я нашла этот рисунок уже довольно давно и решила вставить его в рамку и подарить тебе.
Джек держал рисунок в руках, и перед его мысленным взором возникла маленькая Мэгги, сосредоточенно перебирающая разбросанные по столу карандаши, выбирая тот, который лучше всего подойдет для цветов на платье или для шарика. Он нагнулся к жене и поцеловал ее.
— Я бы повесил это рядом с картиной да Винчи, — провозгласил он.
Натан с тревогой ожидал момента, когда мама откроет его подарок. От предвкушения он чуть не дрожал. Оставалось всего три неоткрытых подарка, он пересчитывал. Джек взял самый маленький из них и стал разворачивать так, чтобы Мэгги было хорошо видно. Из бумаги показалась маленькая шкатулка. Джек поднял крышку. В центре, на синем бархате лежал изящный золотой медальон, украшенный узором из роз. Внутри медальона находилось две фотографии: на одной — смеющаяся Рэйчел в нарядном красном платье, на другой — Натан, сидящий на крыльце в окружении цветущих клумб.
— О, — только и смогла сказать Мэгги.
— Я знаю, что эти две фотографии тебе всегда нравились больше других, — промолвил Джек, надевая медальон на шею жены.
— А это, — объявила Эвелин, взяв в руку предпоследний сверток, — то, что тебе больше всего хотелось.
Мэгги вопросительно взглянула на мать. Та принялась неторопливо снимать обертку и наконец развернула перед восхищенными взглядами детей и внуков атласную шаль ярко-малинового цвета. Эвелин получила ее в подарок от своей матери и надевала, когда выходила замуж. Свадебная фотография так и запечатлела молодую Эвелин: в юбке с корсажем, широкой блузке, шляпке и шали. Мэгги с детства обожала эту шаль, и сейчас ее глаза радостно засияли.
— Да, она всегда питала к ней слабость, — поддразнила Эвелин дочь, накидывая на нее подарок.
— Спасибо, — одними губами произнесла Мэгги.
Эвелин поцеловала ее в лоб и расправляла, завязывала и перевязывала шаль до тех пор, пока она не легла идеальными складками на плечах и груди дочери.
Натан замер: настало время вручать его подарок. Он взял в руки неумело завернутый пакет и положил его на колени матери. Эвелин и Джек переглянулись, не зная, чего ожидать. Мальчик тем временем помог Мэгги развернуть простую упаковочную бумагу, а потом снял с обувной коробки крышку и вынул оттуда пару блестящих туфель. Мэгги рассматривала их, восхищенно улыбаясь. Натан перебежал к изножью кровати, откинул одеяло и с торжествующим видом обул маму в новые туфельки.
— Это самые красивые туфли, которые были в магазине, — сообщил он ей.
— Это лучшие туфли на свете, — прошептала Мэгги гордому сыну.
Отмечать Рождество мы приехали к маме. Только мы подрулили к крыльцу, как дверь распахнулась, и мама выбежала нам навстречу.
— Счастливого Рождества! — крикнула она.
Из дома на улицу вырывались ароматы жареной индейки, горячего сидра, пирога с орехами, хвои и дубовых поленьев, полыхающих в камине. Ханна и Лили с радостными воплями бросились в объятия бабушки. Им не терпелось начать разворачивать подарки, которые, как девочки знали, ждали их под елкой.
— Счастливого Рождества, мама! — со смехом крикнула Кейт, еле поспевая за Ханной, тащившей ее за руку в дом, к елке.
— С Рождеством тебя, мама, — сказал я, нагибаясь, чтобы поцеловать ее. Я, как и дети, тоже горел нетерпением, но по другому поводу: я хотел рассказать маме о том, что случилось прошлой ночью.
— Пойдем скорее! — крикнула Лили, обхватив меня за колени.
— Хорошо, хорошо, — сдался я. — Давайте займемся главным делом.
Лили захлопала в ладоши, когда я вручил ей коробку выше ее роста. Ханна ахнула при виде золотого пакета, перевязанного золотой ленточкой. Я раздавал подарки, пока наконец перед каждым не образовалась целая горка: свитера, сережки, посуда и книги для Кейт; куклы, книжки-раскраски, одежда и еще куклы для Лили; настоящие, как у взрослых, бусы, настольные игры, набор бумажных кукол и наимоднейшие аксессуары к Барби — для Ханны. Любимой свекрови Кейт приготовила подарок уже давно, и сейчас мама развернула великолепную золотую брошь с драгоценными камнями, соответствующими месяцам рождения Лили и Ханны.
— Я всегда мечтала иметь ваши камушки! — воскликнула мама. — Теперь буду носить эту брошку не снимая!
Она тут же приколола брошь к свитеру и добавила, что украшение отлично подойдет и к новому небесно-голубому блейзеру, и к новой же блузке из красного шелка.
— О, какое все красивое! — не уставала восторгаться мама. — Буду самой модной бабушкой на свете!
Я раскладывал перед собой лосьон после бритья, книги, носки и… трусы. И почему мама, несмотря на мой возраст, упорно дарит мне нижнее белье?
— Мне показалось, что новые трусы тебе не помешают, — заявила мама в ответ на мое удивление, чем вызвала у наших девчонок неудержимый смех.
— Ну конечно не помешают. Спасибо, — ухмыльнулся я и взял в руки свой последний подарок. Маленькая коробочка, смутно знакомая, была заклеена полоской скотча. Я надрезал полоску ногтем, поднял крышку, отогнул оберточную бумагу и взглянул на маму с недоумением. Внутри оказалась та самая трубка «Данхилл Биллиард». Рядом лежала карточка с лаконичным пожеланием: «Ни о чем не сожалеть».
— Что это? — спросила Кейт.
— Это, — произнес я, с важным видом беря в рот трубку, — напоминание.
Мама как раз собиралась приоткрыть дверцу духовки, когда я вошел в кухню и окликнул ее:
— Мам!
Она вздрогнула от неожиданности и уронила на пол прихватки.
— Ты напугал меня, Роберт, — упрекнула она меня.
— Я не хотел, — извинился я и потянул ее к кухонному столу.
— Мне надо посмотреть, как там индейка, — отмахнулась от меня мама.
— Потом, — настаивал я. — Сядь. — Она села. — Мама, вчера мы с Кейт проговорили до половины пятого утра.
— О чем? — ахнула мама. — Ох, да вы же оба, наверное, без сил.
— Ага, — подтвердил я, растирая виски. — Я устал как собака. У меня голова кружится от недосыпа.
— Ну так сядь же, не стой! — забеспокоилась мама.
Я сел, поглядывая на нее сияющими глазами.
— Мам, вчера случилось невероятное. — Она придвинулась поближе ко мне, не желая пропустить ни слова. — Это было как прозрение, как будто в меня ударила молния или что-то еще. Я пошел в магазин за подарками для всех, а потом решил, что никому ничего покупать не буду. Да, кстати, это Кейт заказала тебе брошь, и все остальное купила тоже она, — вспомнил я. — Лично я тут совсем ни при чем.
— Ну спасибо, — рассмеялась мама.
— Ну, если в двух словах, то мы с Кейт решили попробовать начать сначала.
Мама стукнула кулаком по столу:
— Я знала, что она еще любит тебя.
— Кажется, да, — смущенно проговорил я. — А я люблю ее.
— Отлично! А теперь иди, — скомандовала мама, выпроваживая меня из кухни. — Иди, иди! Поиграй с девочками, сегодня же праздник. Я тут все закончу и тоже сейчас приду. — Она шутливо подтолкнула меня к двери, а сама вернулась к плите.
— Спасибо тебе, Господи! — уже сидя в гостиной, услышал я ее возглас. Потом заскрипела дверца духовки, гулко стукнулся о стол противень. — Спасибо тебе, Господи, — доносилось из кухни вместе со звоном тарелок. — Спасибо! Спасибо! Спасибо!