Время шло так медленно. Маргарет было интересно, зачем им здесь, в «Вишневой долине», вообще нужны часы. Она взглянула на них — девять часов. Посмотрела снова — десять минут десятого. С другой стороны, дни проходили быстро. Понедельник превращался во вторник и постепенно перетекал в следующую неделю. Пришел и закончился самый долгий день года. Прошло и Четвертое июля, с пикником на открытом воздухе и песнями.
У них здесь есть календарь. Большой квадратный кусок бумаги, с датами, которые следует вычеркивать. Рядом с ним стоял кусочек картона с квадратиками манильской бумаги, которые заменялись ежедневно, чтобы помогать постояльцам следить за временем. Сегодня там было написано:
«Привет! Сегодня:
Воскресенье, 30 июля.
Погода: Солнечно (изображение улыбающегося солнца)
Температура: 85°
Ближайший праздник: День труда»
Сидя в своем кресле-каталке около комнаты медсестер, Маргарет смотрела на надпись. Она вместе с еще семью обитателями дома престарелых ожидала, когда ее отвезут обедать. Слева от нее дремал пожилой мужчина, громко храпя. По его подбородку стекала тонкая, непривлекательная струйка слюны. Он был лысым, в очках с золотой оправой, на коленях у него лежал журнал «Уолл-стрит».
С другой стороны от нее джентльмен чесал свою руку. Он чесался так сильно, что Маргарет испугалась, что он может разодрать себя до крови. Она промолчала, однако, думая о том, как часто она останавливала детей в коридорах, говоря им, чтобы они перестали расчесывать комариные укусы или ранки от ядовитого плюща. У этого мужчины были седые волосы и очки в толстой оправе, и она была уверена, что он достаточно умен для того, чтобы самостоятельно перестать расчесывать кожу.
Глаза Маргарет наполнились слезами. У нее болели ноги, а в ботинках лежали магниты. Ее сломанное бедро потихоньку заживало, она проводила так много времени на лечении, что не могла принимать участие ни в каких мероприятиях и даже не успевала ни с кем познакомиться. Запах мочи, доносящийся от кого-то из ее соседей по этажу, был глубоко обескураживающим. Вокруг ходили нянечки, улыбаясь, говоря громкими голосами: «Привет, Джек», «Привет, Сэм», «Привет, Дороти», как будто все были глухими.
Однако они не здоровались с Маргарет. По крайней мере не по имени. Она здесь уже тридцать дней. Те сиделки, что работали по будням, уже хорошо ее знали, но сегодня воскресенье, и дежурные нянечки были с ней еще не очень хорошо знакомы, к тому же в середине лета многие брали отпуска, и со сменами выходила полная путаница. Маргарет все понимала и старалась оставаться совершенно спокойной. Сиделки улыбались и кивали, но никто не сказал: «Привет, Маргарет» — громким голосом или нет.
Она всхлипнула, достала носовой платок и протерла глаза. Потом вернула на свое лицо довольное выражение. Она всегда говорила дочерям, да и всем своим студентам тоже, что «напускание» на себя жизнерадостного вида привлекает внимание и всегда будет иметь успех. Маргарет знала точно, что ей надо выглядеть жизнерадостно.
Посмотрев на улыбающееся солнце, она попыталась улыбнуться в ответ, но вместо этого покачала головой. Должно быть, она вздохнула, потому что чешущийся мужчина повернулся к ней и сказал:
— Они думают, что нам двенадцать лет.
— Простите? — переспросила Маргарет.
— Персонал. Сделав такой рисунок. О чем они думали? Что мы потеряли свои мозги при въезде?
Маргарет невольно усмехнулась:
— Я знаю, о чем вы. Я сорок пять лет преподавала в школе, и именно такие картинки можно увидеть в кабинете для первоклассников. Так что двенадцать — это даже многовато.
— Вы правы, — откликнулся мужчина. — Они думают, что нам пять. Итак. Вы школьный учитель?
— Директор, — поправила пожилая женщина.
— Приятно познакомиться, — ответил он. — Я судья. Здесь все именно так и представляются — по своим профессиям. Так, чтобы никто не подумал, что мы просто седая масса, спящая целый день. Пусть все знают, что когда-то мы были другими. Мое имя Ральф Бингэм.
— Привет, я Маргарет Портер.
— Очень приятно. Я видел, как вы проезжали мимо моей двери, но последние две недели я провалялся в постели. Проблемы с глаукомой. Так… и часто вы здесь бываете?
Она улыбнулась шутке, но в то же время ей снова захотелось плакать.
— К несчастью, да, — усмехнулась Маргарет.
— О, здесь вовсе не так плохо, — подбодрил ее мужчина. — Разве может место под названием «Вишневая долина» быть плохим?
Она постаралась улыбнуться, но случайно всхлипнула:
— Мои дочери устроили меня сюда. У меня две замечательные дочери, — похвасталась Маргарет.
— А у меня три, — сообщил Ральф, — и еще сын.
— Разве это не прекрасно? — спросила Маргарет.
— Не уверен, — пробормотал Ральф. — Сегодня воскресенье, они обещали заехать и вывезти меня на прогулку. Если они это сделают — это действительно прекрасно. Если нет — придется переписать завещание. Как насчет вас? Ваши дочери заедут сегодня?
— Сильви приедет. — Маргарет притихла. — Моя другая дочь, Джейн, вернулась в Нью-Йорк.
— Нью-Йорк? «Большое Яблоко»? — изумился Ральф.
— Да. Она пробыла здесь почти всю весну, помогая мне устроиться. Но ей надо управлять своим бизнесом… у нее прекрасная пена.
— Что?
— Прекрасная печка. — Маргарет знала, это опять случилось, она опять забывает слова… Она напряглась, стараясь сосредоточиться. — Пекарня, — наконец, вымолвила она. — У Джейн прекрасная пекарня.
— А-а, — протянул Ральф.
— Она… — Маргарет прервалась. Она видела, как Джейн плачет. В последний день, перед отъездом в Нью-Йорк, та пришла навестить Маргарет. Она поблагодарила ее за все, что дочь для нее сделала, и предложила повидаться с Хлоэ. Но Джейн сказала, что она не рассчитала время и возвращается в Нью-Йорк.
Маргарет никак не могла остановить ее.
— Нью-Йорк не так уж и далеко, — сказал Ральф, — она может вас навещать.
— Надеюсь, — грустно прошептала Маргарет, зная, что Джейн и близко не подъедет к Род-Айленду.
Ральф по-прежнему почесывал руку. Маргарет взглянула на его лицо. У него отсутствовала пара задних зубов, а на щеках красовались пятна. Ему не помешало бы помыть голову — у него явно были проблемы с перхотью, белые точки виднелись на рукавах его черной рубашки. Но она видела, что когда-то он был красивым, импозантным мужчиной. За его глаукомой она усматривала ум и сочувствие. Мужчина улыбнулся ей, как будто понимая, что она грустит из-за Джейн.
— Я хочу представить моего друга, — сказал он, наклоняясь к спящему мужчине и толкая его руку. — Билл, эй, Билл! Разбуди его, Мэгги!
Маргарет посмотрела на его руку, чувствуя странное оживление от того, что этот пожилой господин так назвал ее. Она дотронулась до плеча спящего.
— Простите, — вежливо сказала она, — Билл, не так ли? Билл, Ральф хочет вас разбудить…
— Раххннгх? — спросил Билл, просыпаясь. — Пора закрываться?
— Нет, ты не на работе, — рассмеялся Ральф. — Это «Вишневая долина», Билли. Проснись — познакомься с Мэгги!
— Маргарет, — поправила она, хотя ей и понравилось новое имя.
— Это слишком официально, — возразил Ральф.
— Ну, я довольно официальная персона, — пошутила женщина.
— Директор школы, — кивая, сказал Ральф, наклоняясь к Биллу, чтобы тот лучше слышал.
— Ась? — прокричал Билл.
— Маргарет работала директором школы! — закричал в ответ Ральф.
— Мне показалось, ты сказал, что ее зовут МЭГГИ! — Билл завопил еще громче.
— И то и другое меня устраивает. — Маргарет пыталась сохранить благородный вид, пока двое мужчин склонялись ближе друг к другу, их головы были на уровне ее груди.
— Билл работал биржевым маклером, — сообщил Ральф.
— Да, в Нью-Йорке, — гордо добавил Билл.
— Потрясающе, — согласилась Маргарет.
— У тебя есть вклады и акции? — спросил Билл громким голосом.
— Немного, — ответила Маргарет, — на зарплату учителя, знаете…
— Как насчет твоего мужа? Он вкладывает куда-нибудь деньги? — продолжал Билл, едва ли не крича.
— Почему бы тебе просто не попросить у нее банковскую книжку, а? — вмешался Ральф. — Ради бога, приятель. Не обращай на него внимание, Мэг.
— Мэг? — переспросила она.
— Или Пегги. Пегги, милое имя для девочки.
— Мое имя, — раздельно произнесла она, чувствуя себя так, будто вдруг принимает участие в дурном спектакле, — Маргарет.
— Он такая зануда, — сказал Билл, дотрагиваясь до ее руки, — он жить не может, не придумав каждому по кличке. С тех пор как я появился здесь, он зовет меня Билли, а меня никто так раньше не называл после смерти моей матери.
— А у него самого есть какое-нибудь прозвище? — спросила Маргарет.
— Нет, — ответил Ральф, — в этом-то и проблема. С именем Ральф ничего особенного не сделаешь. Я всегда хотел, чтобы меня звали Чип или Скип или Терри или вроде того, но нет. Черт, если бы у меня было имя вроде Маргарет или Билл, я был бы счастлив…
Маргарет не могла не представить, когда она посмотрела на Ральфа, его же, только в школьном возрасте. С кучей книг, невысокий, наверное, полноватый. Очки, которые подходили юристу, вряд ли подошли бы мальчишке. Она улыбнулась ему. В этот момент Билл начал путаться в словах и бубнить что-то бессмысленное, а потом заплакал. Маргарет достала платок и вытерла Биллу глаза, как она привыкла поступать с детьми.
— Вот, — сказала она.
— Пассб, — пробормотал он.
— Пожалуйста. — Маргарет его прекрасно поняла. За годы работы она помогла многим детям эмигрантов, даже разработала для них специальную программу. Когда она не понимала чьего-то языка, она просто воспринимала его сердцем. Сейчас, глядя на Билла, который не мог нормально разговаривать, она поблагодарила Бога за то, что имеет. И особенно — за дочерей.
— Ты хорошая девочка, Мэгги, — сказал Ральф.
— Спасибо, — прошептала Маргарет, думая о том, как странно меняется ее жизнь.
— Не за что, — отмахнулся Ральф. — Думаю, мы подружимся. Не так ли, Билли? С ней я думаю нам будет повеселее, да?
Билл кивнул. Потом к нему снова вернулась способность говорить, и он сказал:
— Это абсолютно точно. Она как роза в зарослях чертополоха.
А потом пришли сиделки, чтобы отвезти их всех на обед.
Отдых на природе оказался настоящим раем.
У Джона была потрясающая оранжевая палатка, сделанная из такой высококачественной материи, что не пропускала ни жару пустыни, ни холод Мэна. Пока в Род-Айленде стояла августовская жара, здесь уже было по-осеннему прохладно, и яркие солнечные дни чередовались с холодными ясными ночами.
Сильви и Джон сидели возле костра, глядя на небо. Они обнялись и завернулись в один большой спальный мешок. Влюбленные сидели тихо-тихо, прислушиваясь к ночным шорохам и глядя на падающие звезды. От огня исходил жар, и они слегка отодвинулись, чтобы было лучше видно звезды.
Им пришлось перенести поездку, чтобы устроить маму в дом престарелых. Джон отнесся к этому с пониманием, на самом деле он сам предложил изменить их планы. Узнав Сильви получше, он понял, что она никогда не будет счастлива, пока не убедится, что с ее семьей все в полном порядке. Ее мать в хороших руках. С другой стороны, Джейн…
При мысли о Джейн Сильви сгорбилась. Она бы так хотела защитить сердце Джейн, как свое собственное. Она не знала всех подробностей того, что произошло, но она поняла, что Дилан Чэдвик отвернулся от Джейн. И еще Хлоэ, девочка прислала матери сообщение, что не хочет видеть ее в своей жизни. Это было сформулировано так четко и ясно, что Джейн вернулась в Нью-Йорк. Сильви отвезла ее на станцию. Вид сестры, забирающейся в поезд, с твердо сжатыми губами и отсутствующим взглядом, разбил Сильви сердце.
— Я рад, что мы поменяли дату, — сказал Джон, прижимая рот к ее уху.
— Что? — Она все еще думала о сестре.
— Дату нашей поездки, — пояснил Джон. — Подумай только обо всех восхитительных вещах, которые мы видели на этой неделе — в июне такого могло не случиться.
Прошлой ночью они видели северное сияние. Сегодня повстречали медведицу с медвежатами. А теперь, сидя в обнимку, смотрели на звездопад.
— Спасибо, что ты так к этому относишься, — прошептала Сильви.
— Как я еще могу к этому относиться? — удивился ее любимый.
Сильви сжала его руку, обнимавшую ее талию. Она была так благодарна Джону за то, что он заботился о ее матери и что он не принимал жизненных перипетий близко к сердцу.
— Так красиво, — сказала Сильви, глядя вверх. — Я никогда не думала…
— Не думала о чем? — Джон поцеловал ее шею.
— Никогда не думала, что что-то может быть таким прекрасным. По сравнению со всеми этими книгами в библиотеке, со всем, что я читала про ночевки под открытым небом, про горные вершины… слова настолько невыразительны по сравнению с реальностью.
— Я всю жизнь хожу в походы, — признался Джон, — но все мои путешествия так невыразительны по сравнению с этим.
Сильви улыбнулась и вздрогнула, Джон почувствовал это и прижал ее ближе к себе. Как такое возможно? Сильви никогда не любила находиться вне дома, она не занималась никакими видами спорта. Все летние каникулы девушка проводила за чтением. Теперь она начала понимать, что их мать, раненная уходом отца, отгородилась от реального мира миром книг и увлекла за собой обеих дочерей. Сильви, конечно, не осуждала Маргарет за это, она была благодарна за привитую любовь к литературе и учебе. Но Джон, холодный воздух, спальный мешок, крики диких уток на озере — все это тоже достойно существования.
Только одно удерживало ее в нескольких шагах от ощущения абсолютного счастья.
Джейн.
Как могла быть счастлива Сильви, зная, что ее сестре плохо? Она посмотрела на небо. Джон обнимал ее. Первый раз в жизни Сильви влюбилась. Она всегда наряжалась в броню, не допускала этого, не позволяла себе полюбить кого-то, кто может ее бросить. Всю юность она провела, готовясь к поступлению и учебе в Браунском университете. А в этом заведении было так трудно завоевать репутацию отличной ученицы. И потом, у нее перед глазами всегда стояла трагическая история Джейн — вот что может сделать любовь.
Поэтому Сильви прятала свое сердце. Она сидела дома, работала библиотекарем, занималась матерью — а любовь проходила мимо.
Но вот появился Джон. Если бы не он, она могла бы так никогда и не узнать, на что это похоже. Она смотрела на свою сестру сверху вниз, обвиняя ее в том, что с ней случилось. Она полагала, что Джейн сама создает себе проблемы. Сильви искренне верила, что сестре следует все забыть, чтобы регулярно возвращаться домой. Потому что Сильви скучала.
— Можно я тебе кое-что скажу? — спросила она у Джона.
— Все, что угодно, — ответил он.
— Это насчет моей сестры. — Сильви потерлась о плечо мужчины. — Я была к ней несправедлива.
— В каком смысле?
— Все эти годы, пока она жила в Нью-Йорке и не приезжала домой… Я так злилась на нее. Я думала, она превратила свою жизнь в хаос. Она поддалась слабости и разрушила свою жизнь.
Джон молча слушал.
— Я чувствовала себя выше ее, — продолжала Сильви, ее горло сжималось, — так много лет.
— Но теперь — нет?
Сильви покачала головой и подавила рыдание:
— Нет.
— Что же изменилось? — спросил Джон.
— Ты, — прошептала Сильви. — До твоего появления я никогда не знала, что такое любовь. Я не знала, насколько она всемогуща.
— И я тоже. — Джон нежно сжимал ее в объятиях.
На озере снова закричали утки. Звук был таким сумасшедшим, страстным и неконтролируемым. Сильви прикрыла глаза. Этот крик напомнил ей о страданиях Джейн в те дни, когда она отдала Хлоэ. Сильви чувствовала себя такой беспомощной и несчастной, она ничего не могла сделать.
— Мне так хочется помочь ей. — Сильви не могла не думать о сестре.
— Все, что ты можешь сделать, — сказал Джон, — это быть рядом, если ты ей понадобишься.
— Почему ты знаешь все, что касается любви? — удивилась Сильви, поворачиваясь, чтобы взглянуть на него. Его большие карие глаза, высокий лоб и мягкое выражение лица успокоили ее, и она улыбнулась.
— Ну, сначала мне помогли мои родители, — признался мужчина, — а потом я встретил тебя.
— Я бы очень хотела познакомиться с твоими родителями. — Сильви знала, что они умерли пятью годами ранее, один через пять месяцев после другого.
— Они бы тебя полюбили.
— Спасибо. Моя мама тебя любит. — Сильви замялась. — А вот мой отец…
— Твой отец даже не заслуживает упоминаний, — твердо сказал Джон. — Я не понимаю, как он мог бросить вашу семью.
— Я тоже, — согласилась Сильви.
— Детям необходимо знать, что родители любят их, — Джон стал серьезным, — несмотря ни на что.
Сильви смотрела в небо, ее сердце болело. Она понимала, что он прав. Сильви и Джейн — живое доказательство того, что случается с девочками, выросшими без отцовской любви. Но она вспомнила Джейн и ее дочь. Жизнь Хлоэ проходила без Джейн. Но никто никого не любил больше, чем Джейн любила Хлоэ.
— Ты думаешь о своей сестре, — сказал Джон, он знал о ее переживаниях, Сильви рассказала ему всю историю.
Она кивнула, не способная говорить.
— Давай загадаем для нее желание… на звезде, — предложил Джон.
— На падающей звезде? — переспросила Сильви.
— Да. Следующая звезда будет для Джейн, чтобы все наладилось между ней и Хлоэ.
— Джейн и Хлоэ, — прошептала Сильви, глядя на небо.
Она ждала и ждала: прошло уже много времени. Всю ночь звезды падали непрерывно, и вдруг звездопад прекратился. Тускло сиял Млечный путь, но ни одной падающей звезды!
Сильви подумала о Джейн. О молодой женщине, ее старшей сестре. Она вспомнила ее потерянный взгляд. Вспомнила, как они подростками пытались разыскать отца. Вспомнила, как плакала и причитала Джейн, скучая по ребенку. Вспомнила она и о том, какой была Джейн этой весной — цветущей, влюбившейся в Дилана, счастливой от возможности общаться с Хлоэ.
— Джейн, Джейн, — как заклинание твердила Сильви.
В этот момент по небу пронеслась звезда. Серебряный диск, похожий на медальон Джейн, оставляющий за собой сноп искр. Сильви вырвалась из рук Джона, вскочила, чтобы успеть посмотреть. Она могла поклясться, что звезда падала прямо в озеро, рассекая ночь на две половинки.
«Разные вещи случаются, — подумала Сильви. — Иногда происходят чудеса…»
— Не сдавайся, — прошептала она, впиваясь ногтями в ладонь. Она обращалась к своей сестре, но и к себе тоже. Любовь и падающие звезды появляются из ниоткуда и изменяют мир тогда, когда ты этого не ждешь.
Звезда исчезла. На небе остался бело-голубой след, он бледнел, стал серебристым, а затем совсем темным, и через некоторое время Сильви подумала, а видела ли она его вообще. Но к ней неожиданно подошел Джон, обнял и поцеловал.
И его поцелуй сделал звезду живой.
— Видела? — воскликнул Эли Чэдвик, сидящий в трех штатах от Сильви, на заднем крыльце их дома.
— Да, — ответила Шерон, она примостилась на ступеньке рядом с мужем, — настоящая комета.
— Хлоэ! — позвал Эли. — Иди, посмотри на звездопад!
Нет ответа.
Шерон взглянула на окна спальни: свет включен, ставни распахнуты. Садовые кошки забрались по трубе и сидели на подоконнике. Одна из них мяукнула, наслаждаясь летней ночью.
— Что она там делает? — спросил Эли.
— Не знаю. — Шерон смотрела вверх.
— Она попросила у меня старые журналы, — сказал Эли. — Когда я проходил мимо ее комнаты, я заметил, она что-то вырезала.
— Наверное, делает коллаж, — предположила Шерон. — Они с Моной раньше этим увлекались. Мне казалось, что сейчас уже перестали.
В тишине она услышала щелканье ножниц, режущих бумагу.
— Она сложный ребенок, — заметил Эли. — Просилась работать у Дилана, а теперь не хочет об этом слышать. Источник пирогов иссяк, и он покупает их у кого-то еще, и ей уже неинтересно.
— Мы знаем, почему она не хочет работать в палатке. — Шерон казалась очень серьезной. — И пироги здесь абсолютно ни при чем.
— Та женщина, — пробормотал ее муж, — я бы ее арестовал, если мог.
Шерон сжала губы и покачала головой.
— Это было бы неправильным.
— Она не имела никакого права приезжать сюда, — сказал Эли. — Пыталась пробраться в жизнь Хлоэ под фальшивым предлогом. И Дилана тоже!
— Дилан может сам о себе позаботиться, — возразила Шерон. — Он был счастлив этим летом, впервые за многие годы. Впервые после смерти Изабелл.
— Не говори мне, что ты ей все простила!
Шерон ответила не сразу. Она вспоминала прошедшее лето со всеми его проблемами. Она вспомнила год, когда умерла Изабелл, когда Хлоэ перестала разговаривать. Она вспомнила, что пыталась успокоить дочь, обнимала ее и утешала, но девочка не реагировала. Только Дилан смог «достучаться» до нее, и Шерон понимала, что потери связывали их на глубоком эмоциональном уровне.
Потеря родной матери.
Удочерение — это странная, потрясающая, болезненная и радостная вещь. Хлоэ пришла в их жизнь, превратила ее в прекрасный сад. Она стала подарком небес. Они молились о детях, и им дали Хлоэ. За эти годы они познали все прелести и невзгоды родительского бремени. Когда все шло хорошо, они поздравляли себя с тем, что они хорошие родители. В сложные периоды они думали, как бы все сложилось, будь Хлоэ их родным ребенком, и сейчас Шерон стыдилась вспоминать об этом.
Они хотели превратить Хлоэ в Чэдвик, и они сделали все, что могли, но глубоко внутри нее заложен был собственный генетический код, переданный ей от настоящих родителей. И потому она была очень эмоциональна, гораздо более чувствительна, чем Шерон и Эли, и она действительно всей душой любила ту женщину, которая подарила ей жизнь.
— Я думаю, что среагировала неправильно, — сказала Шерон, глядя на окно Хлоэ.
— Что ты имеешь в виду?
— Когда Дилан рассказал мне правду о Джейн Портер… и она приехала вместе с Хлоэ…
— Как ты еще могла среагировать? — изумился Эли. — Она практически похитила нашу дочь.
— Нет, она этого не делала, — мягко сказала Шерон. Она закрыла глаза. Хотя она никогда не рожала, она знала, что значит любить ребенка каждой клеточкой своего сердца. Хлоэ была с ней все время, каждый день каждого года, а у Джейн ее не было. И хотя Шерон было больно об этом думать, но Хлоэ скучала по Джейн.
— Хватит, — попросил Эли.
— Помнишь, когда Хлоэ надела мои туфли на каблуках и фальшивое обручальное кольцо и поехала в Семейный суд?
— Не напоминай мне.
— Это было смело, — восхитилась Шерон.
— Шерон, — Эли взял ее за руку, — это было просто безумие. Она просто подросток, ищущий приключений. Посмотри, что случилось этим летом. Была ли Хлоэ счастлива при встрече со своей матерью? Нет, не была. Она расстроена. Она плакала и рыдала три дня подряд ни с кем не разговаривала. Она только сейчас начала приходить в себя. Она была в шоке, вот и все, Шерон. В шоке ото лжи.
— А что должна была предпринять Джейн? — спросила Шерон. — Ворваться к нам в дом и сообщить, кто она? Думаешь, мы бы ее приняли.
— Ей следовало оставаться в стороне, — ответил ей Эли, — вместо того, чтобы приезжать и устраивать нам проблемы. Она должна была думать о благополучии Хлоэ, а не о своем эгоистичном желании быть матерью, — да и какая из нее может получиться мать? Она отказалась от ребенка, сделав выбор шестнадцать лет назад! Она подписала бумаги!
Шерон сжала руку Эли, глядя, как краснеет его лицо. Она любила его. Он злился потому, что чувствовал себя отцом семьи. Он защищал их. Женщина подумала о том, помнит ли он, что был против удочерения. Он полагал, что раз Бог не дал им детей, наверное, так и надо…
Но ей казалось, что он забыл. Как они могли бы жить без Хлоэ? Она стала частью их существования. Их окружили кошки, мяукая на заборе, в кустах, далеко в саду. Эти кошки жили тут из-за Хлоэ. Шерон посмотрела на Эли, зная, что он не чувствует этого, считая кошек ненужными животными.
Хлоэ была с ними утром, днем и вечером. Она присутствовала в их планах и в их мечтах. Все делалось исключительно для нее. Ее родила Джейн Портер, но она стала их дочерью. За это Шерон была благодарна Джейн.
Сейчас, когда она смотрела в окно Хлоэ, она думала о том, что произошло тогда, на дороге. Шерон была очень зла — с ней такого раньше не случалось. Дилану удалось ее завести. Она никогда не забудет больные глаза шурина и его надломленный голос, когда он рассказывал ей правду о своей новой подруге.
Но теперь, оглядываясь назад, Шерон понимала, почему он так расстроился. Не потому, что эта женщина хотела встретиться с родной дочерью, и даже не потому, что она сделала это под фальшивым предлогом. А потому, что Дилан чувствовал себя преданным. После всех этих лет с Амандой, когда он пытался любить женщину, не отвечавшую ему взаимностью, а затем он потерял ее (и Изабелл) из-за своей работы, после всех этих лет Дилан влюбился по-настоящему. В Джейн.
Настоящая любовь…
Шерон размышляла о том, что это такое. Она никогда не сомневалась, что это чувство существует между ней и Эли. Он был ее другом, партнером, любовником. Ее второй половинкой.
И Шерон действительно любила Хлоэ. Биология не играла никакой роли. Она знала, что будет рядом с Хлоэ до конца своей жизни, что она бы умерла, защищая своего ребенка от любой опасности. И вот теперь, благодаря этой любви, Шерон радовалась, что лето еще не закончилось, что еще есть время.
Потому что она любила и Дилана тоже. Он был частью ее семьи, как муж и дочь. Она нужна Дилану, что бы он ни думал по этому поводу. Он снова превращался в одинокого старика. Шерон встала и отряхнула грязь со своего платья.
— Хочешь прогуляться со мной? — спросила она у Эли.
— Куда ты?
— Я хочу пройтись по саду, — ответила она.
Эли покачал головой:
— Нет, спасибо. Я все еще надеюсь, что Дилан придет в себя и продаст эту землю. Мы сидим на золотой жиле, а он заботится только о старых яблонях, которым давно пора гнить в земле. Здесь можно было бы выстроить отличные дома для молодых семей…
— Ладно, дорогой, — Шерон поцеловала его в макушку, — подожди здесь, я скоро вернусь.
— Если увидишь моего брата, попытайся вбить в него немного здравого смысла, хорошо?
— Именно это я и попытаюсь сделать, — успокоила Шерон своего мужа, — если встречу его.
Дилан сидел за кухонным столом, старая лампа над его головой отбрасывала тусклый свет. В одной руке он держал нож, в другой яблоко. Сорт «Эмпайр» — первое в этом сезоне. Он отрезал кусочек и попробовал. Потом кончиком ножа выковырял пять семечек.
Они лежали на дубовом столе. Дилан подумал о Джоне Чэпмене, который прошел через всю страну, неся яблочные семечки в своей кожаной сумке. «Джонни яблочное зерно». Он спал на деревьях вместе с опоссумами. Вместо шляпы на голове у него была кастрюля. Люди думали, что он сумасшедший, но тем не менее любили его за то, что он оставил после себя.
Дилан катал семечки по столу, не переставая размышлять. Его сад стал «гимном» их семье, его отцу. Когда они были маленькими, дети смеялись над Диланом и Эли — их фамилия «Чэдвик» очень походила на Чэпмен. «Дилан яблочное зерно», «Эли яблочное зерно»… Дилана это волновало куда меньше, чем Эли, и все эти годы в Вашингтоне или Нью-Йорке он постоянно думал о том, как бы вернуться сюда, в сад, что оставил им отец.
Сквозь голубоватый сигаретный дымок мужчина взглянул на фотографию Изабелл, стоящую на холодильнике. Дочь казалась такой возбужденной, такой живой, как будто прямо сейчас могла спрыгнуть оттуда и обнять его. Она была здесь так недолго, и все-таки Дилан чувствовал ее присутствие рядом с собой каждую секунду.
Эти яблочные зернышки заключали в себе загадку всех яблонь прошлого и будущего: твердые, черные, неподвижные. Но сегодня ночью Дилан мог пойти и посадить их, и не успеешь опомниться, как они превратятся в деревья. И на них вырастут новые яблоки.
Это так загадочно и романтично, этот круговорот жизни. Яблони, люди. Яблочные семечки превращаются в яблони. У людей рождаются дети, род продолжается. Или у них нет детей, или дети умирают, и линия рода пресекается. Да и вообще, имеет ли происхождение какое-либо значение? Сейчас Дилан не был в этом уверен.
Он услышал снаружи шаги. Не двигаясь, мужчина прислушивался к тому, как кто-то поднимается на крыльцо. Дилан сузил глаза. Кто бы это мог быть? Он же специально выключил свет над крыльцом.
— Дилан? — раздался голос из-за двери.
Шерон. Она стояла снаружи, приложив руку к глазам, чтобы лучше видеть. Дилан колебался. Он хотел сказать ей, чтобы она уходила, но не мог.
— Заходи, — предложил он.
Женщина прошла на кухню. Летний загар ей очень шел. На ней было длинное черное платье, и он вспомнил о Джейн. Джейн всегда носила черное. Дилан поднял глаза и взглянул на Шерон.
— Что тебя привело? — поинтересовался он.
— Ты, — твердо ответила Шерон.
Дилан насторожился. Его сердце сжалось, но взгляд оставался спокойным и твердым. Ему этого не надо. Чтобы она ни думала, Дилан не хотел этого слышать. Поэтому он посмотрел на свою невестку — женщину, которую обожал, — своим самым сердитым взглядом:
— Не надо.
— Не говори мне «не надо», Дилан Чэдвик, — прервала его Шерон. — Это ты нас во все это впутал. Я хочу, чтобы ты сам и выпутывался.
— Впутал куда? — раздраженно спросил он.
— Это лето. Работа Хлоэ в палатке.
— У нее по-прежнему есть работа, — грустно заметил фермер. — Уже август, она теряет интерес, это нормально, ведь она еще ребенок.
— Она ненавидит пироги, которые ты продаешь, — сказала Шерон.
Взгляд Дилана ожесточился, он смотрел на нее, как на самого известного торговца наркотиками в штате.
— Нормальные пироги.
— Они ненастоящие, — улыбнулась Шерон, — и по вкусу напоминают картон.
Дилан затянулся и угрожающе уставился на дым. Она протянула руку.
— Что? — спросил он.
— Дай мне это, — попросила она.
Дилан откинулся на спинку стула. Он вспомнил, что, когда они были моложе, до свадьбы, они с Шерон курили вместе. Эли этого не одобрял. Поэтому она выходила с Диланом после ужина, и они прятались за сараем и учились пускать колечки, пока он рассказывал ей о детстве ее будущего мужа, а потом они возвращались. Он протянул ей сигарету.
Шерон глубоко затянулась, выпустила три идеальных круглых колечка дыма и улыбнулась.
— Я все еще могу!
— Да, ты еще… — начал говорить Дилан, как вдруг она выбросила сигарету в помойку. — Эй!
— Достаточно. — Тон Шерон стал серьезным.
— Чего?
— Саморазрушения, изоляции, бедности — для начала. Какой пример ты подаешь своей племяннице, куря перед ней?
— В данный момент моей племянницы поблизости нет, — заметил Дилан.
— Ну тогда подумай об Изабелл, — сказала Шерон.
— Иди к черту, — выпалил Дилан, прежде чем смог остановиться. Грудь сжималась от гнева и боли. Но, поскольку он любил свою невестку и не хотел причинять ей боль, он дотронулся до ее руки и прошептал: — Прости.
Ее глаза не меняли своего выражения. Он ее вовсе не расстроил.
— Я переживу, — мягко сказала она.
— Я нет.
— Я знаю, Дилан.
Он не мог ответить. Куда бы он ни посмотрел, он видел дорогие, памятные вещи. Фотография Изабелл, фотография Хлоэ, миски, в которых готовила его мать, трость отца, дешевые покупные пирожные… они напоминали ему о Джейн.
— Что-то случилось этим летом, — тихо произнесла Шерон.
Дилан смотрел на стол, на яблочные семечки.
— Мне это не нравилось, — сказала она. — Иногда бывает чертовски больно. Но сейчас я рада, что все это произошло.
— Рада?
Шерон кивнула.
— О, да, — подтвердила она.
— Как ты можешь так говорить? Хлоэ расстроена. Я не видел ее такой расстроенной со смерти Изабелл.
— Все так плохо? — спросила Шерон.
Дилан покачал головой, она сводила его с ума.
— Да, я бы так сказал. А ты нет?
— Нет, — твердо сказала Шерон. — Это доказывает, что у нее чувства. Что она живая. Мы уже проходили это, помнишь Семейный суд? И как она искала свидетельство об удочерении? Мы с Эли тогда этого не одобрили — решили, что она еще маленькая.
— Очевидно, так оно и есть. Посмотри, как она перенесла это, столкнувшись с…
— Со своей матерью. Давай, Дилан. Ты можешь это сказать. В тот день на дороге ты произнес эти слова без проблем — и я люблю тебя за это. Мне нравится, что ты нас так защищаешь. Так что, милый мой…
Она остановилась, и Дилан увидел в ее глазах слезы. Теперь он сам стал преступником, удостоившимся сурового взгляда полицейского. Его невестка успокоилась: слезы высохли, глаза сужены, губы сжаты.
— Дорогой, — уверенно начала она, — нам пора поменяться местами. Теперь мой черед защищать тебя от себя самого.
Она взяла пачку сигарет и кинула их в мусор.
— Я достану их, как только ты уйдешь, — предупредил он.
— Очень умно, — кивнула женщина.
— И куплю еще.
— Поздравляю, у тебя есть бумажник. Но вопрос вот в чем, Дилан: а сердце у тебя есть?
— Шерон, хватит.
— Отвечай. Ты должен.
— Должен?
— Ты заботился о нас все эти годы. Теперь сиди и принимай, как должное, пока я делаю то же самое. У тебя есть сердце?
Дилан не ответил. Ее пульс участился. Его взгляд скользнул по картонным пирогам, и сердце заныло.
— Я отвечу за тебя, — предложила Шерон, наклоняясь вперед, — есть. Это самое большое сердце в округе. Именно поэтому твоей работой было защищать множество разных людей, которых ты даже не знал. Оно сделало тебя прекрасным мужем…
Дилан сердито помотал головой, и Шерон схватила его за руку.
— Да, Дилан. Прекрасным мужем. Только потому, что она не могла этого принять, не значит, что ты не предлагал. И ты был отличным, потрясающим, самым лучшим в мире отцом. Был, был. Даже твоя жена не могла этого отрицать — достаточно было только взглянуть на тебя и Изабелл.
— Шерон.
Она продолжала, как будто не услышав:
— Ты лучший брат в мире. Лучший — и для Эли, и для меня. Мы любим тебя за то, как ты относишься к Хлоэ. У нее не могло бы быть лучшего дяди… несмотря ни на что…
Дилан хотел сказать спасибо, но не мог произнести ни слова.
— Так что я знаю все о твоем сердце, — сказала Шерон, — тебе не надо ничего говорить. Но ты должен выслушать. Должен, Дилан. Мне надо, чтоб ты услышал… Мне надо как-то отблагодарить тебя за все, что ты подарил нам. За все годы, когда ты был отличным братом и дядей. Мне нужно сказать тебе вот что: поезжай в Нью-Йорк.
— Что?
— Нью-Йорк, Дилан.
— О чем ты?
— Ты был так счастлив некоторое время, — прошептала Шерон. Дилан закрыл глаза. Он слышал, как ночные птицы поют в ветках деревьев. Свежий ветер принес с собой сентябрьскую прохладу, и в воздухе витал аромат яблок. Где-то вдалеке раздавались звуки мотоциклов.
— Весной и ранним летом… когда она была здесь.
— Она?
— Ты знаешь, кого я имею в виду.
Конечно, Дилан знал. Он никогда не мог изображать хладнокровие рядом с Шерон, невестка видела его насквозь.
— Джейн, — прошептал Дилан.
— Я хочу, чтобы ты поехал к ней, — заявила Шерон.
— Как ты можешь так говорить? — спросил Дилан. — После тех бед, что она принесла? Она солгала нам — и мы все попались.
— Мы все лжем, Дилан, — Шерон казалась неприступной, — некоторые больше, чем другие. Я врала Эли, когда выбегала покурить вместе с тобой. Говорила, что хочу подышать свежим воздухом.
— Это совсем другое, — возразил Дилан, — и ты это прекрасно знаешь.
— Да, это так. Ложь бывает разной, и думаю, это всегда плохо. Но иногда лгут из благих побуждений. Аманда врала из-за эгоизма. Из-за того, что хотела изменять тебе за твоей спиной.
— Хватит об этом!
— Точно. — Женщина стукнула кулачком по столу. — Хватит! Аманда мертва. Ты не можешь оценивать всех по ее поступкам. Джейн другая. Она солгала ради любви.
— И это говоришь ты? — возмутился Дилан. — Она вернулась в Род-Айленд, чтобы забрать у тебя дочь, и ты ее защищаешь?
Шерон отрицательно качнула головой:
— Она не пыталась забрать Хлоэ. Она хотела узнать ее получше. Потому что она так сильно любит ее.
Когда она произнесла это, по спине у Дилана забегали мурашки.
— И я думаю, ты знаешь все это, — продолжила Шерон. — Я думаю, Джейн была как раз тем, в чем ты нуждаешься.
— Ну и что, если так? Теперь все кончено.
— Мне кажется, «кончено» — такая забавная штука, — сказала Шерон, — у нее свои собственные правила.
— Что ты имеешь в виду? Я думал, ты вообще не захочешь о ней больше ничего слышать. Мне казалось, ты больше всех должна была возненавидеть ее за то, что она сделала этим летом.
— Дилан, я больше всех ее понимаю, — призналась Шерон. — Я тоже мать.
Сердце Дилана так колотилось, что звук отдавался в ушах. Он вспомнил ту последнюю ночь, когда обнимал Джейн. Он вспомнил ее глаза, когда она увидела, что он разговаривает с Шерон на дороге. Сердце сильно болело от чувства предательства, но не потому, что она сделала это с ним, а потому, что он так поступил с ней. Шерон права — Джейн вернулась в Нью-Йорк. Дилан знал, потому что он получил от нее открытку. Просто картинка с изображением деревни Гринвич и надписью «Мне так жаль» на обороте.
Шум мотора раздался ближе. На крыльце не горел свет, и, видимо, байкеры подумали, что фермера нет дома. Внезапно он разозлился. Он подумал о том, что чужие люди шляются по его земле, и обо всем том, что он потерял. Шерон не знала, что уже слишком поздно. Некоторые раны никогда не залечиваются. Он подошел к буфету и достал свой пистолет.
— Что ты делаешь? — Шерон схватила его за руку.
— Они нарушили право владения, — холодно сказал он. Пистолет казался естественным продолжением его руки. Прогонять плохих парней намного легче, чем беседовать с Шерон о его сердце. Он был даже рад возможности прямого конфликта.
— Не делай глупостей, — предупредила Шерон.
— Хорошо. — У него появилось ощущение, что на самом деле это все уже не имеет никакого значения.
Хлоэ увлекалась составлением коллажа. Отец отдал ей кипу старых газет. Девочка взяла ножницы, линейку и клейкую ленту. Она вырезала картинки и слова, а затем скалывала их вместе в одну композицию.
Хлоэ знала, что когда ее захлестывали сильные эмоции, она не могла выразить их словами. Они просто вылетали у нее из головы, оставляя ее в полном изумлении. Девочка была абсолютно уверена, что может стать самой юной героиней, погибшей от сердечного приступа без всяких на то причин.
Окна были открыты, и она чувствовала холодный ветер, дующий с залива. Вслед за ветром в дом пробрались кошки и устроились, где захотели: разлеглись на журналах, играли с бахромой ковра, терлись о ноги Хлоэ. Обычно Хлоэ бросала все дела, вставала на колени и сама становилась кошкой. Но сейчас ей необходимо было закончить коллаж.
Зазвонил телефон. Он звонил и звонил.
— Эй! — крикнула Хлоэ родителям. — Кто-нибудь возьмет трубку?
Никто не ответил, и девочка поняла, что мама с папой еще не вернулись домой и ей придется дотянуться до телефона и сказать «алло». Конечно же, это была Мона.
— Матерь Божья, — пробормотала Хлоэ, — я вообще-то занята.
— Ну разве это не мило с твоей стороны? Зато я страшно скучаю. Рианна с отцом уехали ужинать и планировать, куда они отправятся в следующие выходные — «Черную субботу».
Хлоэ хихикнула:
— Их юбилей?
— Bien sur. В субботу намечена грандиозная вечеринка, но им еще и надо отправиться в какое-нибудь романтичное местечко — чтобы папа мог подарить ей драгоценности, которые он купил.
— Чтобы она могла надеть их на вечеринку.
— Это так отвратительно, — сказала Мона. — Так что ты там делаешь?
Хлоэ колебалась. Проблемы с речью распространялись и на Мону, девочке трудно было описать подруге, что происходит. Она не стала рассказывать ей про коллаж: ни про сам факт его существования, ни про его содержание. Она критически взглянула на свою работу — эти картинки были важны лишь для Хлоэ и, возможно, для еще одного человека.
Яблоня. Пирог. Мать, держащая на руках младенца. Реклама теста на беременность. Дельфин и акула. Слово «Каламити».
— Да так, ничего особенного, — пробормотала Хлоэ.
— Ладно-ладно. Мне все равно.
— У меня снова месячные. — Хлоэ сменила тему.
— Отлично, значит, ты уже вдвойне небеременна, — расхохоталась Мона.
— Ага. Уже второй раз с того дня.
— Хорошо знать, что с тобой все в порядке.
— Поверить не могу, что мне было так плохо, — внезапно Хлоэ насторожилась. Снаружи послышался знакомый звук. Сначала ей показалось, что это пила, но потом девочка поняла — мотоциклы.
— Может, тебе надо сообщить Джейн.
— Нет, — ответила Хлоэ.
— Это было бы вежливо.
Хлоэ снова посмотрела на свой коллаж, затерявшись в мыслях и невысказанных словах. Звук мотора приближался. Она выглянула в окно. Ее родители уже не сидели на ступеньках, наверное, они зашли в дом. Она вдруг поняла, что ей следует сделать — встретиться с Зиком.
— Слышишь? — спросила Хлоэ, поднося телефон к окну.
— Зло существует, — откликнулась Мона.
— В нашем саду.
— Позвони дяде Дилану, чтобы он выгнал их.
— Зачем посылать мужчину выполнять женскую работу? — решительно заявила Хлоэ, засовывая ножницы в карман шорт. — Это мое задание.
— Будь осторожна. — Мона казалась встревоженной.
— Буду, — пообещала Хлоэ, вешая трубку. Она подумала о своих проблемах со словами. Она перестала разговаривать после смерти Изабелл. Потом снова начала, и продолжала вплоть до этого лета. Хотя это было как-то не очень заметно, но сейчас Хлоэ вновь стала почему-то молчаливой.
Она знала, что это связано с Зиком и с Джейн. Ей было что сказать им обоим, слова просто затерялись где-то внутри. Они съедали ее заживо. Следовало выпустить их наружу.
Один способ — коллаж.
Другой — ножницы в кармане.
Хлоэ выбралась на подоконник и съехала вниз по трубе. Оставленные в комнате кошки мяукали и плакали. «Я вернусь», — подумала девочка, помахав им рукой. По небу проносились метеоры, освещая ей путь. Она перелезла через забор и побежала в сад.
Моторы ревели и выли. Хлоэ знала, где именно любит проезжать Зик. Она вспомнила его путь через холмы, вокруг сарая, к ручью. Согнувшись, чтобы не задевать ветки яблонь, Хлоэ бежала через сад.
Наконец она увидела свет. Фары напоминали горящие шары, серебряные луны. Спрятавшись в кустах, она почувствовала, как сердце сильно бьется где-то в горле. Мотоциклы подъехали ближе, она услышала, как под колесами ломаются ветки. Хлоэ вспомнила, как ждала Зика той ночью, как была очень возбуждена. Воспоминание едва не довело ее до слез, она тогда была такой невинной девочкой.
Когда мотоциклы выехали из-за холма, Хлоэ выпрыгнула на тропинку, вынимая ножницы из кармана.
— Что за черт? — воскликнул первый водитель, резко сворачивая, чтобы не задеть ее. Он съехал с дорожки на траву, еле удержав мотоцикл. Второй водитель, Зик, остановился прямо перед Хлоэ.
— Привет, — сказал Зик. Его глаза ничего не выражали, но он улыбнулся.
— Привет, — ответила она. — Я Зоэ.
— Ага. — Он засмеялся.
— Зик, приятель, — позвал второй парень, — поехали…
Но Хлоэ загораживала им дорогу, они не могли ее объехать. Она стояла спокойно, выставив вперед ножницы.
— Вы никуда не поедете.
— Мне жаль тебя расстраивать, Хлоэ, — лицо Зика осветила подленькая усмешка, — но тебе нас не остановить. Ты не можешь на самом деле остановить нас, ты понимаешь?
— Это ты так думаешь, — прошептала девочка.
Другой парень засмеялся:
— Это та самая?
— Это Хлоэ, — ответил Зик, и этого было вполне достаточно для его друга. Он подъехал поближе, смеясь.
— Она симпатичная, — заметил незнакомый мотоциклист, — я бы с ней развлекся.
Ночь казалась такой темной. Ветки закрывали свет звезд. Но Хлоэ не было страшно. Она даже не взглянула на второго, все ее внимание было сосредоточено на Зике.
— Я тебя ненавижу, — вымолвила она.
— В июне ты вела себя по-другому, — отметил парень.
— Это ты себе об этом скажи.
— Мне не надо ничего себе говорить. — Его голос звучал нетерпеливо, подросток проявлял первые признаки злости. — Я знаю, что я вижу. Ты сама ко мне пришла.
— Мне тебя даже жаль, — Хлоэ улыбнулась, — если ты этому и правда веришь.
— Я верю тому, что вижу, — огрызнулся Зик.
— Мы видели тебя в Ньюпорте, — сказала Хлоэ, вспомнив пристань, на которой он ел хот-дог. — И ты почему то сбежал.
— Кому нужно встречаться с твоими родителями? — удивился он. — Девчонки, с которыми я встречаюсь, обычно не проводят свои выходные с мамой и папой.
Хлоэ охватило странное чувство, когда она услышала, что кто-то называет Джейн ее мамой. Ведь она знала, что это действительно так. Но девочка решила не отвлекаться и смотрела на парня.
— Ты трус, — твердо произнесла она, — и я хочу, чтоб ты знал, что мне об этом известно.
— Ее тело говорит «давай» прямо сейчас, — заявил друг Зика. Хлоэ подошла к нему. Она взглянула ему в глаза. Затем подняла ножницы над головой. Она подумала о фотографиях матерей и детей, и яблок, которые вырезала из папиных журналов. Она подумала о себе и о Джейн, и о том, как тяжело приходится девочкам из-за бессердечия некоторых мальчишек. И она проколола переднее колесо мотоцикла.
— Чертова сука! — незнакомец соскочил с мотоцикла, когда из шины начал со свистом выходить воздух.
— Теперь тебе придется покупать новую покрышку, Хлоэ, — лаконично заявил Зик. Она взглянула на него и проткнула и ему шину тоже.
— Две, — сказала она. — А ты по-прежнему трус.
— Сука! — Зик взорвался. Он откинул в сторону мотоцикл и бросился на Хлоэ. У нее в руке были ножницы, но она поняла, что не сможет ими воспользоваться. Одно дело колеса, но юная любительница природы не могла причинить вред ни одному живому существу — даже Зику.
Однако Хлоэ быстро бегала и знала сад как свои пять пальцев, поэтому бросилась бежать. Она взлетела на холм, откуда приехали мотоциклы. Она продиралась через деревья, слыша, как сзади шумят разгневанные парни. Они преследовали ее, но Хлоэ бежала очень быстро.
Она заговорила. Она сказала Зику все, что хотела, и избавила сад от плохих воспоминаний. Ее коллаж — это ее поэма, ее песня, и когда она его доделает, ей останется только спеть. Храбрость и надежда подарили ей крылья. Хлоэ летела сквозь сад. Она выбежала на широкий луг, с другой стороны которого находился сарай.
Красивый старый красный сарай, с башенкой наверху. Если она туда доберется, то она спасена. На лугу негде спрятаться, но если ей удастся его перебежать, девочка спрячется в сарае. Она может запереть за собой дверь, и они никогда не попадут внутрь. Дом дяди Дилана находится за поворотом, и если она громко покричит с башенки, то он ее, конечно, услышит.
Глядя на башенку, она вспомнила, что, когда была маленькой, она думала, будто у той есть глаза. Ей казалось, что сарай — это дом, где живут ангелы, совы и духи-хранители.
Хлоэ представляла, что это дом ее матери.
От нахлынувших воспоминаний она всхлипнула. Набирая скорость, девочка побежала по высокой траве луга. Трава щекотала ей ноги, доходя почти до талии. Она бежала так быстро, как только могла, руки работали, чтобы придать ей еще больше ускорения в ее порыве. Тридцать ярдов, двадцать ярдов. Она хотела оглянуться, но не осмеливалась.
Ее поддерживала лишь вера. Хлоэ казалось, что кто-то защищает, присматривает за ней. Этим летом она узнала, что вещи не всегда такие, какими кажутся, что за очевидным иногда скрываются невообразимые тайны. Небо оживало, звезды падали, оставляя за собой огненные следы.
— Помогите! — закричала она на бегу.
Бум, бум, бум — их ноги, ее ноги.
Они догоняли ее. Она почувствовала, как кто-то схватил ее за рубашку, но девочка вырвалась и побежала еще быстрее.
— Помогите! — У нее сбивалось дыхание.
Как она доберется до сарая? Что, если двери закрыты? Сможет ли она залезть в окно? Она же залезала по трубе в свою комнату…
Это случилось быстро. Красный сарай был только тенью в лунном свете, и вдруг он оказался прямо перед ней. Она подбежала к двери, дернула старую железную ручку и застонала, понимая, что дверь заперта.
— Думала, что ты можешь убежать? — спросил Зик.
— Сука, — прошипел его друг.
Хлоэ повернулась к ним лицом, спиной к стене. Волосы Зика были длинными и грязными, как она вообще нашла что-то красивое в его жестоком лице? Его приятель усмехался — он был выбрит налысо, вокруг его шеи вилась татуировка в виде колючей проволоки. Хлоэ вздрогнула, но стояла спокойно, не позволяя себе показать им, что она боится.
— Ты не можешь… — начал Зик, подходя к ней и хватая за волосы. Хлоэ чувствовала его дыхание — от него пахло пивом. Его друг стоял рядом, тяжело дыша, — убежать. Ты никогда не могла.
В этот момент они услышали, как кто-то взводит курок: «Чик-чик».
— Ей и не надо убегать. — Дядя Дилан направил дуло пистолета на голову Зика. — Она дома.
— Черт. — Второй парень отступил назад.
— Я бы с удовольствием тебя пристрелил, — сказал ему дядя Дилан, хотя смотрел он на Зика, — так что продолжай. Ты… — он махнул пистолетом в сторону Зика, — отпусти Хлоэ.
Зик отпустил ее волосы, и Хлоэ отбежала, встав за спиной дяди.
— Ну, каково это — быть униженными? — поинтересовался дядя Дилан, не опуская пистолета. — Вам нравится?
— Нет. — Голос Зика вдруг стал очень высоким.
— Никому не нравится, — заметил бывший полицейский, словно забыв о том, что он держит в руке пистолет, каждый мускул в его теле был напряжен и готов к бою.
— Дядя Дилан, — нервно произнесла Хлоэ. Она никогда не видела у него такого взгляда.
— Можем мы уйти? — спросил приятель Зика. — Пожалуйста, отпустите нас.
Дядя Хлоэ не пошевелился и не проронил ни слова. Он так крепко сжимал пистолет, что девочка чувствовала, как ему хочется спустить курок. Это пугало, и ей было страшно не из-за пистолета или мальчиков, или чувства опасности, а из-за того, что творило разбитое сердце с человеком.
Именно оно заставило Хлоэ выйти в сад с ножницами в кармане, чтобы защитить себя. И оно привело Дилана от Изабелл к Джейн, и к этому пистолету, и страстному желанию выстрелить.
— Дядя Дил, — прошептала она.
— Достаньте свои бумажники из карманов, — велел он, — медленно.
— Вы нас застрелите? — Зик трясся от страха. На небо набежала тень облаков, за ними все еще были видны падающие звезды.
— В бумажнике есть удостоверения личности?
— Да, — промямлил Зик.
— А у тебя? — спросил дядя Дилан у другого.
— Да — мои права.
— Бросьте их на землю. Вы больше никогда не появитесь на моей земле, — холодно произнес фермер. — И вы никогда, никогда больше близко не подойдете к моей племяннице.
— Она сказала мне, что ее дядя — полицейский, — прошептал Зик. — Тогда… мне надо было бы обязательно послушать. Простите!
— Он нас застрелит, — завыл его друг.
— Пожалуйста, дядя Дилан, — попросила Хлоэ, потому что она тоже так подумала. — Изабелл, Изабелл…
Его взгляд дрогнул, всего на секунду.
— Извинитесь перед Хлоэ, — сказал он.
— Извини, — хором заорали парни.
— А теперь бегите! — И Дилан выстрелил в воздух.
Подростки побежали по полю в два раза быстрее, чем бежали до этого. Хлоэ смотрела, как они исчезают и как ее дядя подбирает их бумажники. Она хотела ему улыбнуться, но его лицо как будто сломалось. Он не улыбался, не хмурился.
— Это мне пригодится, — сказал он. — Этим двоим придется нелегко. Я позвоню в полицию, как только мы доберемся до дома. Ты в порядке?
Хлоэ попыталась кивнуть:
— А ты?
Он тоже попытался кивнуть.
Хлоэ обняла его:
— Спасибо!
Дядя не ответил, но и не отпустил племянницу.
— Они хотели причинить тебе боль, Хлоэ. Ты знаешь, что бы я сделал, если б им это удалось? Я не могу потерять и тебя тоже…
— Я знаю, — сказала девочка, ей было больно.
— Не знаю, о чем ты думала, бегая по саду так поздно ночью…
— Я защищалась, — сообщила она, — я заботилась о том, что для меня важно.
— Это не всегда работает, — жестоко заметил дядя Дилан. — Я заботился об Аманде и Изабелл, о том, что для меня важно — и посмотри, что из этого получилось.
— Ты был с ними, — прошептала Хлоэ. — Ты пытался. Ты держал Изабелл за руку, когда она умирала. Представь только, каково бы ей было, если бы тебя там не было… ты был с ней, дядя Дилан.
— Но что из этого хорошего получилось? — За его сердитым взглядом и напряженными чертами лица девочка увидела слезы. — Если плохие вещи все равно произошли?
Хлоэ закрыла глаза. Она представила себе лицо Джейн. Ее темные волосы и голубые глаза, ее потрясающую улыбку. Она представила, как Джейн появилась в их жизни с пирогами, то, как она держала за руку дядю Дилана, ее дядю с разбитым сердцем, и как заставляла его снова улыбаться, то, как она покупала тест на беременность для Хлоэ и сидела рядом так тихо, ожидая результатов, не вынося никакого суждения…
И при этом всю предыдущую жизнь Джейн была так далеко от Хлоэ. Она любила ее, любила так сильно, что дала ей имя, что приехала в сад этим летом, но заставила себя держаться на расстоянии от Хлоэ в промежутке между этими событиями. Но даже, когда она была далеко, она всегда носила фотографию дочери в медальоне, не снимая его ни днем ни ночью.
Джейн всегда была рядом с Хлоэ, всегда. Родители и дядя Дилан любили девочку, они окружили ее такой любовью, что доставалась не каждому ребенку. Но Джейн тоже любила ее…
— Есть кое-что, чего я пока еще не понимаю, — начала Хлоэ, — но это связано с пребыванием рядом.
— Рядом?
— Да, как у тебя и Изабелл.
Дядя Дилан внимательно слушал.
— Ты был с ней — в начале ее жизни и в конце. Ты и сейчас с ней, верно?
— Думаю, она со мной… да.
— Я тоже так думаю, — сказала Хлоэ. — Люди стараются сделать все, что в их силах.
— Но иногда этого недостаточно.
— Видишь ли, — попыталась объяснить Хлоэ. Слова все еще отказывались ей повиноваться, — я думаю, что это не так. Мне кажется, этого достаточно… Взгляни на Джейн.
— Ну ладно, хватит, — оборвал ее излияния дядя, проверяя пистолет и направляясь в сторону дома. — Достаточно. Пойдем, я провожу тебя домой.
— Я хочу ее увидеть, — сказала Хлоэ, упираясь ногами в землю. Она подумала о своем коллаже. Она надеялась, ее мать и отец не обидятся на нее из-за этого, почему-то ей казалось, что мама не должна расстроиться.
И вдруг ей в голову пришла идея, что Шерон считает, что она должна позвонить Джейн. Однажды утром Хлоэ спустилась к завтраку и увидела на столе газету — «Нью-Йорк Таймс», — мама подписывалась на нее ради рубрик, посвященных кулинарии и саду. Газета была открыта на маленькой заметке под названием «Каламити-Джейн возвращается в город».
Там была фотография Джейн в белом поварском колпаке, перед ее пекарней. Хлоэ внимательно смотрела на нее. Джейн не улыбалась. Она старалась, но улыбка получилась ненастоящей. В статье говорилось о том, что она печет множество яблочных пирожных. Мама Хлоэ оставила газету на столе, не сказав ни слова.
— Ты ее не увидишь, — сказал ее дядя.
— А я говорю, что увижу.
— Это плохая идея, Хлоэ.
— Она не твоя мать.
— Это я знаю. Но не она тебя вырастила — мой брат и Шерон сделали это. Они любят тебя.
Хлоэ не то засмеялась, не то всхлипнула. Как ее дядя может быть таким глупым? Она посмотрела по сторонам. Луг казался живым, со всеми сверчками, лисицами и высокой травой. С дальнего края на них смотрели олени. Совы охотились на мышей. Повсюду стояли яблони, увешанные спелыми плодами. На востоке взошла луна, освещая весь сад. Танцевали кошки.
— Что смешного? — удивился дядя Дилан.
— Просто проверяю. — Хлоэ вытянула руку, словно пыталась собрать все, что вокруг нее.
— Хлоэ, о чем ты говоришь?
— Помнишь, мы устроили танцы в сарае? На юбилей маминой и папиной свадьбы?
— Да, помню. И что с того?
— Нам нужно устроить еще, дядя Дилан. И поскорее. Прежде чем ты совсем исчезнешь.
— Я никуда не исчезаю. Я забираю тебя домой, а потом звоню в полицию, чтобы тех двоих…
— Ты сказал, что мама с папой любят меня. — Хлоэ взяла дядю за руку.
— Да.
— Я знаю это, — прошептала девочка. — Они подарили мне столько любви, что у меня еще много осталось…
— Хлоэ!
— Для тебя, для Изабелл, для Моны, для кошек… для моей родной матери.
Он не ответил. Дилан стоял спокойно, держа пистолет, как будто каменное изваяние в свете восходящей луны.
— Джейн, — вымолвил он через некоторое время.
— Признайся, дядя Дилан, ты же тоже ее любишь.
Он снова оцепенел. Луна поднялась выше, глаза мужчины светились в ее лучах. Хлоэ видела, что он думает о Джейн.
— Я скучаю по ее пирогам, — наконец вымолвил он.
— То, что мы сейчас продаем, — настоящий мусор, — засмеялась Хлоэ.
— Знаю.
— Она печет в Нью-Йорке, — сказала Хлоэ. — Я видела статью в газете, мама оставила, чтобы я прочла ее. Я найду ее. Я поеду в Нью-Йорк, и я найду Джейн.
Дядя Дилан смотрел на Хлоэ, пытаясь выглядеть суровым. Он хмурил брови и поднимал подбородок. Но сжатые губы прятали зарождающуюся улыбку.
— Я не могу тебе этого позволить, — заметил он.
— Ты не можешь меня остановить.
— Тогда мне придется тебя отвезти. Я не отпущу тебя одну. Если только твои родители на это согласятся.
— Они согласятся.
Он засмеялся и покачал головой.
— Зная вас, мисс Чэдвик, я в этом не сомневаюсь.
— Мы привезем пирожных. — Хлоэ держала дядю за руку, пока они шли по саду по направлению к ее дому. — И мы привезем Джейн приглашение.
— Куда? — поинтересовался он.
— На танцы. Не волнуйся, мы с Моной все организуем.
— Этого я и боюсь. — Мужчина вновь улыбнулся. Хлоэ посмотрела на луну. Яркий серебряный диск, края которого немного расплывались. Она потянулась, словно могла взять луну в руку. В этот момент она верила, что может. Она уберет ее в карман и подарит Джейн, как серебряное яблоко.
— Я надеюсь, нам удастся организовать танцы в амбаре, — сказала она, глядя на волшебное небо. — Все, что нам нужно, это серебряная луна.
Ее дядя рассмеялся. Он ничего не говорил, он только смеялся. А когда они наконец добрались до дома, ее родители уже стояли на дороге в ожидании полиции. Они услышали выстрел и вызвали ее. При виде Хлоэ ее мама вскрикнула. Она раскинула руки в стороны, и Хлоэ влетела в ее объятия.
Ей заказали роскошный свадебный торт, но, перемешивая тесто, Джейн заметила, что она еле сдерживает себя. Она мешала и отмеряла, отмеряла и мешала. Она убедилась, что добавила все необходимые ингредиенты в правильных пропорциях. Торт должен получиться вкусным и красивым, независимо от ее внутреннего состояния.
Но, держа в одной руке большую миску, а в другой деревянную ложку, она думала о том, как все изменилось. В эти дня она чувствовала себя какой-то плоской, как будто одномерной. Раньше, когда она пекла свадебный торт или торт на день рождения, на вечеринку, или на День благодарения, — она всегда проникалась духом праздника, начинала выдумывать новые рецепты, добавлять новые ингредиенты.
Она призывала всю свою любовь, часто думая о Хлоэ, о том, где она сейчас и что делает, и словно добавляла ее в торт. Таких инструкций не найдешь ни в одной книге по кулинарии, но Джейн считала это своим секретным оружием. Именно это делало ее торты столь популярными. Как было написано в «Нью-Йорк Таймс»: «Торты от Каламити-Джейн испечены на профессиональном уровне, в них — сердце вашей матери».
Теперь все изменилось. Ни одного секретного ингредиента за неделю. Она надеялась, что ее клиенты не заметят подмены, но при этом женщина начала побаиваться кухни — по нескольку раз перепроверяла, все ли она положила в тесто, постоянно сверялась с записанными рецептами.
В других областях ее жизни тоже все шло не слишком гладко. Она все делала не вовремя, или слишком мало, или слишком много.
Она уже поставила пирог в духовку и собиралась сделать перерыв. На ней была бейсбольная кепка, чтобы волосы не падали на глаза, но их все равно приходилось периодически смахивать рукой со лба. Она налила себе стакан сока и присела за стол. В кухне жарко, и Джейн была этому только рада. Потому что она замерзла.
Ее помощница развозила заказы по городу. Она была новенькой, Джейн наняла ее после возвращения. Пока они неплохо сработались. Предыдущая, конечно, ушла — ведь Джейн отсутствовала целую вечность, но такова была цена, ей пришлось заплатить за поездку в Род-Айленд.
Весна и часть лета…
Она взглянула на календарь на стене — напоминание о доме с фотографиями Ньюпорта и Провиденса, затем сняла его, положила на стол и сделала нечто сумасшедшее — стала считать дни.
Шестнадцать дней в марте, тридцать в апреле, тридцать один в мае, четырнадцать в июне. И того, всего девяносто один день.
Девяносто один день с Хлоэ…
Джейн положила руку на календарь, словно пыталась впитать эти дни в кровь и плоть, удержать их там навсегда. Но со временем подобные шутки не проходят. Время — оно всегда в настоящем. Где ты сейчас и что делаешь в данный момент — вот что имеет значение. Уже август, и с того времени в саду прошли недели…
Джейн заставила себя дышать. Каждый вдох отдавался болью, потому что он уносил ее все дальше от Хлоэ. Поначалу ей было так же тяжело, как и после рождения дочери. Все, что Джейн видела — это боль и шок в глазах девочки, смешанные со страхом перед возможной беременностью, и смущением от того, что кто-то, кого она считала другом, оказался ее матерью.
Джейн, конечно, все сделала неправильно. Можно было найти тысячи способов, как себя повести. Возможно, ей не стоило лгать с самого начала? Приехать к Хлоэ и сказать: «Привет. Я знаю, это звучит странно, но я твоя мама». Или, пожимая Дилану руку на ужине для учителей, заявить: «Ты меня не знаешь, но я мать твоей племянницы, и мне нужна помощь…»
Ох, Дилан…
Она даже не могла думать о нем. Зеленые обвиняющие глаза: он смотрел на нее, как на преступницу, и разбивал ей сердце. Она видела его во сне — каждую ночь с тех самых пор, как они занимались любовью. Она не могла прогнать из своих мыслей одно слово: «целостность». Потому что с Диланом она чувствовала себя цельной, а не половинкой, как обычно.
Любовь дарит человеку внутреннюю целостность. Теперь Джейн это знала. Любовь не связана с чувством собственности, когда ты пытаешься завоевать, привязать к себе кого-либо. Как в итоге получилось с ее отцом и с отцом Хлоэ.
Джеффри Хэйден.
Вернувшись в Нью-Йорк, перепоручив больную мать заботам Сильви и Джона, Джейн решила найти в Интернете сайт Браунского университета. Она поискала имя Джеффри — женщина не делала этого уже несколько лет.
Она знала, что ее бывший возлюбленный начал карьеру в качестве ассистента на кафедре в Брауне. Затем он сам стал полноправным преподавателем английского. Все эти сведения Джейн почерпнула из журнала, посвященного университету, еще до того, как у нее появился Интернет.
Потом она следила за ним с помощью Сети. Джеффри переехал в Гарвард. Стал профессором. Он периодически публиковал свои статьи в научных изданиях. Он написал серию книг, включая ту, что продавалась во всех книжных магазинах и стала бестселлером, — «Литература сердца». Судя по краткому содержанию, написанное в духе романтического постмодернизма произведение стало неким анализом того, как литература помогает писателю понять свое сердце при изучении собственных потерь.
Джейн не стала читать эту книгу. И она давно перестала искать имя Джеффри Хэйден в Интернете.
Но в июле, когда стояла такая жара, что Джейн приходилось прикладывать к лицу кубики льда, она внезапно решила зайти в Интернет и посмотреть информацию о том, что делает Джеффри сейчас.
Судя по всему, он жил в Белмонте, а его офис находился в Гарварде. Джейн позвонила Джеффри в офис, хотя был уже вечер. Она слушала его голос, записанный на автоответчике — те же интонации, тот же юмор. Ладно, она готова.
И Джейн набрала домашний номер Джеффри Хэйдена.
Трубку взял ребенок.
— Твой папочка дома? — спросила Джейн.
— Папочка! — закричал мальчик.
Подошел Джеффри:
— Алло?
Джейн закусила губу, лед выскользнул из ее пальцев.
— Привет, Джеффри. Это Джейн. — Она не назвала фамилию.
Не важно. Он и так знает.
— Джейн, — повторил он. Он вздохнул? Последовала тишина. Затем: — Как ты?
— Я видела ее, — сказала Джейн. — Я встретилась с ней прошлой весной.
Тишина. Долгая тишина.
— Где? — поинтересовался он наконец.
— В Род-Айленде, она там сейчас живет. В Крофтоне, на краю яблоневого сада. Она красивая, Джеффри. Умная и забавная… такая необычная, эксцентричная… увлекающаяся….
— Джейн, — прервал ее мужчина.
— Я… — начала Джейн. Зачем она звонила? Ее сердце раскололось, как скорлупа ореха, по щекам потекли слезы. Она сумасшедшая, она всегда это знала. Молодая женщина вытерла слезы с губ. Отец Хлоэ оставался на другом конце провода.
— Я женат, — предупредил он, — у меня трое детей.
— Знаю, — ответила Джейн, — я читала в журнале.
— Некоторым вещам следует оставаться в прошлом, — заметил Джеффри Хэйден.
Ей казалось, что она в могиле — с очень высокими стенами. Туда можно попасть, но нельзя выбраться. Джейн дрожала, держа в руках трубку. Так жарко, она вся вспотела, и на ней не было ничего, кроме нижнего белья. Как будто она могла говорить с ним только без одежды. Обнаженной и сумасшедшей от любви — не к нему, но к их дочери.
— Ты о ней не думаешь? — прошептала Джейн.
— Стараюсь не думать.
— А она тебе снится?
После долгой паузы он ответил:
— Да. — И прошептал: — И ты тоже. Вот почему я написал книгу.
Джеффри остановился, она услышала детский голос, что-то спрашивающий у него. Джейн ждала, что он скажет ей еще что-нибудь, но он этого не сделал. Он просто повесил трубку.
В ту же ночь Джейн пошла и купила его книгу. Она попыталась прочесть ее, ища какие-то знаки того, что Хлоэ стала причиной написания столь большой и тяжелой книги. Она посмотрела на фотографию Джеффри на задней стороне обложки. Хотя на самом деле Джейн смотрела не на него, она искала в нем черты Хлоэ — форма бровей, уголки губ приподняты с левой стороны, когда он улыбается…
И она видела Хлоэ.
Она всегда была его дочерью, частью его. С той минуты, когда Джейн поняла, что беременна, она думала о них как о семье. Они крепко связаны, как они могут теперь расстаться?
Она вспомнила тот день, когда рассказала ему о беременности. Она поехала в Нью-Йорк на поезде и встретилась с ним на станции. Он ждал ее под табло с расписанием. Увидев любимого, она побежала к нему, уронила сумку и обняла его, он чувствовал, что она дрожала.
— Ты приехала, это так здорово, — улыбнулся Джеффри. — Нам надо спуститься вниз, до нашего поезда еще сорок минут, мои родители так рады, что ты приезжаешь, они хотят, чтобы мы поужинали с ними, а завтра будет концерт в «Джонс-Бич» и…
— О, Джеффри…
Она спрятала лицо у него на груди, пытаясь сформулировать фразу, прежде чем произнести ее вслух. Это так странно звучало: «Я беременна».
Приличные ученицы университета не должны произносить подобных слов. Девушки из католических семей такого не говорят. Девушки, приехавшие в Нью-Йорк из Род-Айленда, чтобы встретиться со своим парнем, сначала…
Она покраснела. Ее сердце билось все быстрее и быстрее, колени слабели. Она думала о том, что, конечно, Джеффри будет в шоке, но его любовь и доброта помогут ему, что бы ни случилось.
— Что-то не так? — спросил он… а она не могла вымолвить ни слова. Они оба изучали английский, любили язык и литературу, они любили разговаривать, спорить, обсуждать, и они не виделись три недели. Но сейчас она превратилась в застенчивую девочку, прячущую лицо и не способную говорить.
— Я… — начала она, но потом передумала и продолжила: — Мы…
— Мы?
— У нас будет ребенок.
Она ожидала многого. Шока, молчания, но только не того, что последовало. Он засмеялся:
— Удачная шутка, Джейн.
— Правда. — Джейн отодвинулась, чтобы он мог видеть, как она серьезна.
Джеффри посмотрел в глаза возлюбленной, удивленно улыбаясь, потому что они редко шутили друг с другом. Но потом, глядя на ее напряженное лицо, понял, что она не шутит.
— Джейн, — сказал он, как будто ее имя в чем-то его убеждало, — ты уверена?
— Да. Я ходила в больницу…
Он обнимал ее, покачивая. Его губы коснулись ее губ. Облегчение от того, что она все ему рассказала, казалось просто огромным, она внезапно почувствовала, что все будет хорошо. Она справится с этим, они справятся. Они все…
— Мне кажется, что это… она… девочка, — робко прошептала Джейн. — Знаю, это безумие, я не могу знать, но я чувствую…
— Не делай этого, — произнес Джеффри, все еще обнимая ее.
— Чего?
— Мальчик, девочка… Не думай об этом, Джейн. Не привыкай.
Джейн засмеялась, глядя ему в глаза:
— Как я могу? Я — ее дом! Она или он — прямо в моем теле!
— Стоп, — сказал он. Его глаза были жестче его голоса.
— Стоп…
— Нам надо решить, что мы будем делать.
— Делать?
— Джейн! Ты знаешь, о чем я. Так. Я позвоню родителям, скажу, что мы задерживаемся. Скажу… не знаю, скажу, что твой поезд опоздал и мы не встретились. Я не хочу сидеть за столом и болтать, пока мы с тобой…
Она старалась дышать: «Пока мы с тобой планируем наше будущее. Пока мы обнимаемся. Пока…»
— Пока мы с тобой пытаемся решить, какого черта нам теперь делать. На моем этаже в общежитии живет парень, его девушка забеременела…
Джейн широко открыла глаза.
— Надо вспомнить, куда они ходили. Точнее она. Он с ней пошел. Я, конечно, не пущу тебя одну.
— Куда не пустишь одну?
— Делать аборт.
Джейн удивленно моргнула. Она верила, что у каждой женщины есть такое право. Но она дотронулась до своего живота. Она сказала: «Привет». Ребенок ей ответил, прямо сейчас, на станции. Она покачала головой.
— Никакого аборта, — возразила девушка.
— Джейн…
— Джеффри.
— Нам еще два года учиться в университете. Нам надо закончить Браун, написать диссертации…
— Знаю.
— Скажи мне, что ты не собираешься оставлять ребенка!
— Я именно это и собираюсь сделать.
— Я люблю тебя, Джейн. Я знаю, что когда-нибудь мы поженимся. Но мы не можем этого сделать.
— Мы не можем? Или ты?
— Шшшш. Джейн.
— Я не буду делать аборт. Я думаю, я хочу, хочу оставить ребенка. Или я отдам ее, или его, на усыновление. Если мы найдем подходящую семью. Я реалист! Я знаю, что мы молоды. Я понимаю, Джеффри. — Ее голос становился громче, на них начали оглядываться. — Я понимаю! Я эмоциональна! Мы любим друг друга, она наша…
— Тихо, Джейн…
— Знаю, извини. Я пропущу следующий семестр, поживу дома. Я буду учиться дома! Мы можем купить квартиру, рядом с университетским городком.
Он покачал головой и сжал губы, и Джейн поняла — все кончено. Джеффри Хэйден не собирается это обсуждать. Он будет слушать и говорить, но не хочет того же, что и она. Джейн знала, и какая-то часть ее сердца умерла в этот момент.
— Я не могу отвлекаться, — сказал он. — Мы не сможем учиться, если у нас будет ребенок…
— Я смогу! — воскликнула Джейн.
— Нет, — возразил он, — не думаю. Если ты оставишь ребенка, можешь попрощаться с Брауном. Тебе придется пропускать минимум год.
— Ну и что?
— Это наше образование.
— Но это наша жизнь.
Эти слова «наша жизнь» звенели в воздухе между ними. Все пассажиры и путешественники, встречающие, работники станции, продавцы билетов, дети, родители, подростки… все они жили своей личной жизнью. Разной, особенной — только их.
Джеффри хмурился и казался сердитым. В его глазах стояли злые слезы, и Джейн видела его, молодого парня, чем-то сильно расстроенного.
Джейн поняла в этот самый момент, что слова «наша жизнь» означают для Джеффри совсем не то же самое, что для нее.
— Ох. — Все, что она могла сказать.
— Ты для этого слишком умна. — Джеффри пытался найти аргументы.
— Видимо, нет. — Она попробовала улыбнуться. — Это же случилось.
— Нет. Я не об этом. Я о том, что будет дальше. Что ты решишь.
«Ты», — услышала она. Не «мы»…
— Что ты имеешь в виду?
— Ты же не…
Джейн закрыла глаза. Она знала, что он из хорошей семьи. Они жили в пригороде. Его отец был радиологом. Мать работала волонтером в госпитале. Джейн хотела их увидеть, но немного побаивалась. Ее семья происходила из других социальных кругов.
— Это не кино, — сообщил Джеффри.
— Я не шучу.
— Ты делаешь вид, что это очень романтично, — сказал он, — но подумай здраво, Джейн.
Джейн вскрикнула. Ее голова кружилась. Это их история — не фильм, не Теккерей или Филдинг, не другой писатель. Она вдруг вспомнила уроки литературы, она подумала о начале-середине-конце и поняла, что для Джеффри это конец.
— Этого не может с нами произойти, это сломает наши жизни, — просто заметил он.
— Ты не тот человек, — медленно сказала она, — кем я тебя считала.
— Джейн… — Он сделал шаг к ней, но не дотронулся.
Ее глаза наполнились слезами.
— Мне жаль тебя, Джеффри. Я бы хотела, чтобы ты мог почувствовать то же, что и я — ее или его — внутри меня. Зная, что она — плод любви… Ты бы никогда так не сказал.
— Я не могу хотеть нормального будущего? — возмутился ее друг. — Не только для себя, Джейн, для тебя тоже!
— Наше будущее — это навсегда, — сказала она со слезами. — И в нем есть ребенок. Живет она с нами или нет, она будет здесь. Мы ее сделали.
— Я в этом не участвую. — Он поднял руки вверх. — Поверить не могу, что ты это говоришь. Я тебе повторяю, Джейн: я не участвую. Я не хочу этого.
— Тогда я не хочу тебя, — ответила девушка.
Их глаза встретились. Ее тело было переполнено эмоциями, любовью. Но внезапно все замерзло, как река зимой, как вершины северных гор. Она сама была как лед, и она ненавидела Джеффри за то, что он бросает ребенка, созданного их любовью.
Джейн сделала шаг назад и посмотрела на него. Его глаза были сухими и ясными. Она отступила еще. И еще. Он уменьшался. Она не стала целовать его и не попрощалась.
Он сделал свой выбор, она сделала свой. Джейн вернулась в Род-Айленд той же ночью. Всю дорогу в поезде она спала. В ее положении девушка быстро уставала.
Ей хотелось плакать. Джеффри был таким же, как ее отец. Она любила его, а он бросил ее. Она знала, что он может изменить свое мнение, но это маловероятно. В той поездке на поезде это перестало иметь для нее значение. У нее есть ребенок. С самого начала она думала, что это девочка.
Той ночью она убедилась в этом. Поезд мягко покачивал ее. Во сне Хлоэ говорила с ней о таких вещах, которые могут понять только мать и дочь… Джейн ехала всю дорогу вместе со своим ребенком.
Она подумала о том, как Джеффри произносил слово «образование». Ей стало жаль его, но она старалась ненавидеть. Она думала и о своей матери тоже. О женщине, которая ставила образование превыше всего. Ведь оно дает знания.
О мире, о самом человеке. О любви.
Джеффри надо еще многое узнать о любви, и никакой университет в мире, даже Браун, не сможет ему этого дать.
Джейн убрала книгу на полку и оставила ее там.
Дни в августе становились то жарче, то холоднее. Джейн искала разные имена в Интернете, например, отца. Томас Дж. Портер.
Она провела целую ночь, заходя на разные сайты. Последний раз он был замечен в Коннектикуте, но это было давно. Сейчас он мог быть где угодно.
Готовя свадебный пирог, Джейн думала о том, что самым печальным итогом этого лета стало то, что, возможно, Хлоэ думает о ней так же, как она о своем отце — как о человеке, бросившем семью. Когда Джейн увидела шок и ужас в глазах девочки, она снова получила сообщение: «Вот какая ты, вот, что она о тебе думает».
Это было слишком тяжело переносить. Поэтому Джейн пекла свадебные торты для других людей. Она несла праздник в другие семьи. Пару раз она сама отвозила заказы вместо своей помощницы и могла видеть приготовление к вечеринкам.
Она всегда плакала на свадьбах. На днях рождениях, впрочем, тоже. На любых праздниках. Они всегда были наполнены надеждой и добрыми пожеланиями, на них люди собирались все вместе. Иногда родственники приезжали из Азии, Европы, из других штатов, лишь бы присутствовать на торжестве. Дяди и тети, мужья и жены, бабушки и дедушки, племянницы, племянники, братья, сестры, кузены и кузины, матери — все вместе позировали для фотографий, рассказывали разные истории, создавали новые воспоминания, ели торты, испеченные Джейн…
Они смеялись, когда Джейн плакала, но по-доброму.
— О господи! Вы нас даже не знаете, но вместе с нами плачете на вечеринке в честь получения моей дочерью диплома!
— Я желаю ей самого лучшего, — отвечала Джейн с мокрыми глазами. — Вам так повезло, что вы все вместе.
— О да, мы знаем. Спасибо.
К счастью, скоро наступит осень. Джейн знала, что время лечит. Не совсем, конечно, но понемногу. Идет время, и жизнь может продолжаться.
Джейн знала, что ей придется лечить себя самой. Например, избегать яблок. Она перестанет ходить в магазин, где продаются фрукты. Корица также должна быть исключена из списка продуктов. И желательно, чтобы ей не встречалось ничего в форме яблок, фруктовых деревьев. Конечно, не испечь ни одного яблочного пирога в сентябре — это сложно, но у нее получится.
И ей надо перестать заходить в Интернет. Ей не надо набирать имена в поисковых системах. Например, Хлоэ. Или Дилан. Как она сделала прошлой ночью.
Дилан Чэдвик — «девять тысяч хитов».
Большинство были связаны с композитором Руфу Чэдвиком или Диланом Томасом. Но было немного и про ее Дилана. Она все еще думала о нем, в моменты слабости — то есть постоянно.
Она изучила все статьи о его службе, он казался таким смелым, почти героем. Он разыскивал наркоторговцев. Он защищал свидетелей. Он преследовал похитителя детей по всей стране, арестовав его в Вайоминге. Из-за того, что большая часть его работы была секретной, про нее не писали в Интернете.
Но история об Аманде и Изабелл там присутствовала.
Заголовок гласил: «Мать и дочь убиты в перестрелке». Сцена трагедии описывалась подробно. Дилан Чэдвик провожал дочь и жену на станцию, когда началась перестрелка. Аманда Чэдвик, 33, и Изабелл Чэдвик, 11, погибли по прибытии в больницу, Дилан Чэдвик находится в критическом состоянии.
Дальше там рассказывалось, что Чэдвик работал над делом о наркотиках: героин, убийства. Он как раз намеревался отправить семью подальше из города.
Прочитав статью, Джейн словно снова оказалась на кухне у Дилана. Она видела фотографию Изабелл, слышала шум яблонь за окном. Две кузины, рядом, улыбаются в камеру. Края фотографии свернулись от влажности. Она думала о том, как это ужасно, что фотография Изабелл существует дольше, чем сама девочка. Она знала, что и Дилан думает так же.
При мысли о Дилане женщина закрыла глаза.
Погрузившись в свои мысли, она едва не прослушала, как звякнул дверной колокольчик.
«Уходите», — попросила Джейн.
Она не хотела ничего печь. Не только сегодня — никогда. Она не была уверена, что сможет пережить еще один праздник. Может, если она будет спокойно сидеть и не издаст ни звука, они просто уйдут, кто бы это ни был. Она поняла, что ее выдает запах пекущегося теста. Они наверняка догадаются, что торт не может готовиться самостоятельно.
Но она хотела еще немного подумать о Дилане. О Дилане и его кухне, о его бороде и рабочей одежде, тяжелых сапогах, о его грубых руках, зеленых глазах. Она могла бы смотреть в его глаза вечно.
Колокольчик звякнул снова.
«Хорошо, — подумала она. — Они ушли».
Но вдруг какой-то инстинкт заставил ее подняться с места. Она вскочила, ударившись ногой о стул, но не обратила никакого внимания на боль. Она вылетела из кухни к входной двери.
Там никого не было. Она выглянула в окно и посмотрела на улицу. На свою спокойную улицу Челси, с персиковыми деревьями и августовской пылью. С обеих сторон улицы были припаркованы машины. Среди них красный грузовичок.
Красный грузовичок.
Ее сердце екнуло. Четыре колеса, красный кузов, открытый прицеп, внутри что-то зеленое. Совсем как у Дилана. Она наклонилась ближе, касаясь лбом стекла, чтобы увидеть номер.
Род-Айленд. Белый с голубыми цифрами, со словами «океанский штат». Она так сосредоточилась на номере, что не заметила людей.
Сначала она увидела их ноги: белые кроссовки, грязные сапоги.
Потом выше — джинсы. Оба носили джинсы.
И их лица: неулыбающиеся, но и неунывающие. Они смотрели взволнованно, с надеждой, как два человека, проехавших два штата, чтобы навестить старого друга, и они не уверены в том, какой прием им окажут. Они смотрели на Джейн через окно, а она смотрела на них.
Затем женщина открыла дверь. Ее встретила сильная жара. Она едва не упала от наплыва жара и призраков, любви и страха. В горле у нее стоял комок, она не могла говорить.
Хлоэ взяла это на себя. Она сделала шаг вперед.
— Я соскучилась, — сказала она.
Джейн смотрела в ее глаза, не в силах пошевелиться. За плечом девочки стоял Дилан, он кивнул, словно давал Джейн разрешение сделать то, что она хотела — нет, что она должна была сделать. Поэтому, все еще не в силах вымолвить ни слова, — да словами ничего и не выразишь, — она наклонилась, раскрыв объятья, и прижала свою дочь к сердцу.