А я все шагал – тяжело, но упорно.
Я про голод забыл и не чувствовал жажды,
Я не думал об отдыхе или о цели.
Идти было трудно, но не было страшно.
Лишь капли воды монотонно звенели...
В душном мраке я шел, натыкаясь на стены,
Расшибаясь до боли, до крови, до хруста;
Мышцы туго рвались, и лопались вены,
И во мне умирали мысли и чувства.
Силы скоро иссякли – я спотыкался,
Опирался на скользкие, мокрые стены,
Забирался наверх и куда-то срывался,
А порой ковылял в воде по колено.
Боль проснулась во мне, я почувствовал голод,
И сводили с ума темнота и молчанье.
Никого. Я один. Только темень и холод,
Пустота и усталость слепого блужданья.
Я подумал: «Конец», – и хотел было лечь,
Только вдруг в темноте блеснул огонек –
Слабый отблеск костра или восковых свеч –
Все равно: я теперь не так одинок.
Я бежал и кричал тем, кто был у костра –
Чьи-то тени мелькали и таяли там.
Но невидимый кто-то крикнул: «Пора!
Он дорогу найти должен сам. Только сам!»
Огонек подмигнул и исчез в вышине,
Темнота ухмыльнулась и стала сгущаться,
И колючий злой ветер подобрался ко мне –
Им никто не мешал со мной забавляться.
Я не смог удержаться – соленая влага
Обожгла мне лицо и оплавила руки:
Я не в силах продвинуться и на полшага,
И зачем мне вообще эти адские муки?!
И куда мне идти? И кого мне искать?
Пусть придет кто-нибудь и возьмет мою боль!..
Только скоро я понял: бесполезно кричать –
Здесь всегда было так: только сам, сам с собой.
Навсегда. Навсегда. Во всех лицах един.
Никого. Никогда. Сам себе господин.
Сам себе царь и бог. Сам себе враг и друг.
Здесь всегда было так: нет ни встреч, ни разлук.
И открылось мне вдруг, что всему есть предел:
Одиночеству, боли, страху – всему.
Я был очень спокоен. Очень собран и смел.
Я без чувств и без мыслей шагнул – почему?
Я шагнул в этот мрак, где я чувствовал бездну,
Не зажмурившись даже, не живой, а железный...
Мир стал выпукло-резок: небо и звезды –
Крупный жемчуг в шкатулке Господа Бога,