У нас всех есть один якорь,
с которого, если сам не захочешь,
никогда не сорвешься:
чувство долга.
Лунная радуга (также известная как ночная радуга) - радуга, порождаемая Луной. Радуга ночью — настоящее чудо, увидеть которое удается далеко не каждому.
СЕЙЧАС
— Сюда нельзя, прошу прощения, — строго говорит мне высокий охранник — человек в черном. Всё черное: и костюм, и рубашка, и даже галстук. Единственное светлое пятно — незапоминающееся лицо с крупным квадратным подбородком. Черт! Опять новенький!
То ли три бокала шампанского придают мне храбрости и наглости, то ли внезапно появившийся азарт подначивает, но я делаю то, чего делать не привыкла. Я решаю пройти через эту чертову дверь во что бы то ни стало, использовав, если понадобится, и это…
Делаю шаг к охраннику, томно разглядываю бейдж на лацкане его пиджака, на который кладу руку в длинной голубой перчатке.
— Игнат, прошу вас, помогите мне.
Игнат недовольно хмурится, опустив взгляд на мою руку, но не смеет ни убрать ее, ни сделать шаг назад или в сторону.
— Нельзя, — мягче говорит он. — Сюда никому нельзя. Личное распоряжение господина Вяземского.
— Мне нужно, — убеждаю я Игната, вцепившись в лацкан пиджака. — Я оставила там важную для себя вещь. Мне без нее никак… Ну, пожалуйста, что вам стоит?
Он растерянно смотрит на меня и на свой пиджак:
— Это может стоить мне места работы и отсутствия рекомендаций, — четко, по-военному докладывает Игнат. — Поэтому, пожалуйста, уходите.
Вздыхаю и медленно снимаю большие черно-фиолетовые очки, скрывающие почти половину моего лица. Игнат шумно вдыхает и забывает выдохнуть. Тороплюсь не потерять преимущества произведенного эффекта:
— Игнат. Я дочь господина Вяземского. Валерия. Вы просто еще не познакомились со мной. Вы же новенький?
Игнат, безотрывно глядящий на меня, молча кивает.
— Я быстренько. Забегу в кабинет, заберу свой клатч — и сразу обратно! — клятвенно обещаю я, молитвенно сложив руки.
Да откуда взялся этот Игнат?! У меня было полное взаимопонимание и с Петром, и с Павлом.
Игнат съедает меня голодным, самым мужским взглядом, но не двигается с места.
— Так как? Игнат! — настойчиво зову я выпавшего из реальности мужчину, стоящего у меня на пути.
— Не выходит? — знакомый насмешливый голос раздается сзади. — Помочь?
Проклятье! Вездесущий Виктор Сергеевич, от внимания которого я так мастерски избавилась полчаса назад, меня опять нашел.
— А вы поможете? — раздраженно спрашиваю я, разочаровавшись в себе и своих возможностях.
— А когда я вам отказывал, Валерия Ильинична? — усмехается Виктор Сергеевич. Он кивает головой Игнату, и тот делает шаг в сторону, не отрывая от меня жадного взгляда.
Мы проходим в полутемный кабинет отца. На столе переговоров, выделяясь белым пятном на коричневом фоне, лежит мой клатч.
— Надо же! Действительно, забыли? — недоверчиво удивляется Виктор Сергеевич и интересуется. — Ради чего?
— Ради чего что? — спокойно спрашиваю я, прикидывая, как мне поступить дальше.
Вот на тумбе чугунная сова. Поднять бы, не то что опустить на голову Виктора Сергеевича… Или настольная лампа "в стиле Ильича"? Вряд ли она настолько тяжелая…
— Почему мне всегда кажется, что вы хотите чем-то тяжелым ударить меня по голове? — вежливо интересуется Виктор Сергеевич, подавая мне забытый клатч.
Он еще и ясновидящий? Как же я от него устала!
— Спасибо! — холодно благодарю я мужчину, приставленного ко мне месяц назад в качестве личного охранника, и с ощущением неудачи двигаюсь к выходу.
— Валерия Ильинична! — мягко окликает меня Виктор Сергеевич. — Что на самом деле вы хотели посмотреть? Ради чего забывали клатч?
Я молчу, осторожно выбирая ответ.
— Это? — спрашивает Виктор Сергеевич, показывая мне на стопку папок на столе отца.
Что я теряю? В принципе, ничего.
— Да. Это! — честно отвечаю я мужчине, быстро посмотрев на камеру в углу.
— Не волнуйтесь. Она пока отключена. Что-то там с проводами…
Виктор Сергеевич отодвигает отцовский стул и молча предлагает мне сесть. Второго приглашения не жду и почти бегом иду к столу.
Содержимое первой же папки приводит меня в состояние шока. Да. Мне тогда не показалось. Это точно Варька.
Вообще первая папка посвящена Варваре Дымовой и Максиму Быстрову. Вернее мужу и жене Быстровым. Фотографии. Документы. Какие-то сканкопии.
Осторожно открываю вторую — Сашка и ее сын Ванька. Третья — Вовка Зорин. Четвертая — Игорь Жданов. Мои лучшие и единственные друзья.
Еще четыре папки. А это чьи?
Так. Смешно и жутко одновременно. Кирилл Ермак. Сергей Перевалов (И Сергей-Филипп здесь!). В предпоследней папке "солянка сборная": Мышильда, Михаил Аронович и Георгий Михайлович, он же Георгоша, уже умершая Елизавета Васильевна Дымова, бабушка моей подруги Варьки, даже бабушкина подруга Алевтина Даниловна. О! Антон Горский — ведущий актер нашего драмтеатра.
Виктор Сергеевич с каменным лицом стоит возле меня и смотрит в стену, закрыв спиной объектив камеры.
Гадаю, что может быть в последней папке. Вернее, кто? Открываю. Незнакомый мне мужчина. Только фотографии. Много. Ни одного документа. Ни одного слова. Ни одного имени.
— Виктор Сергеевич! — окликаю я своего личного охранника. — Раз уж вы мне помогаете, ответите на пару вопросов?
— Нет. Не отвечу, — спокойно и равнодушно говорит мужчина. — Я ничего не знаю и не хочу знать. Вы хотели посмотреть, что в папках, — вы посмотрели.
— Но вы могли мне не разрешить, — напоминаю я, разозлившись.
— Смысл? — пожимает плечами Виктор Сергеевич. — Приди я минут на пятнадцать-двадцать позже, Игнат бы вам уже всё открыл и всё разрешил. Не покажу сейчас — будете искать возможность посмотреть потом. А это небезопасно.
— Насколько? — быстро спрашиваю я. — Вы думаете, что мой отец может сделать мне что-то плохое?
— Вам? — четко и медленно переспрашивает Виктор Сергеевич, пристально глядя мне в глаза, а потом кивая в сторону папок. — Вам — нет.
Меня до одури пугает этот кивок. Мои друзья? Те, кто составляют смысл моей жизни?
— Кто это? — спрашиваю я, подтолкнув к краю стола последнюю папку. — Я не знаю этого человека.
Виктор Сергеевич молча пожимает могучими плечами, ничего не отвечая. То, что раньше казалось мне простой уступкой отцу со стороны своенравной дочери, превращается в нечто трудно понимаемое.
МЕСЯЦ НАЗАД
— Ты же понимаешь, что мы не будем ходить в парк есть мороженое или посещать цирк по воскресеньям? — спрашиваю я отца, сидящего напротив в кресле и потягивающего виски из квадратного стакана со льдом.
— Более чем, — усмехается он, сделав знак, и ему приносят еще один стакан. — Я на это и не рассчитывал. Я прошу только того, о чем мы с тобой договорились неделю назад.
— Зачем тебе это? Мне скоро тридцать. Смешно думать, что мы сможем сблизиться как отец и дочь, — устало возражаю я, мечтая принять душ и лечь спать. — Я не отказываюсь от своего обещания. Но мне просто интересно, в чем твоя выгода.
— Выгода? — красивое лицо отца становится более живым, чем пару минут назад. — Думаешь, что все дело в выгоде? По-другому никак?
— Ты не стал бы так погружаться в чужие проблемы, мне кажется, — пожимаю я плечами, чувствуя, как болят шея и затылок.
— А ты много знаешь обо мне? — ласково спрашивает отец, с тревогой глядя в мои измученные глаза.
— Немного. Как и ты обо мне, — усталость почти раздавила меня.
— Ошибаешься. Я знаю о тебе почти всё, — последние слова, которые я слышу перед первым в жизни обмороком.
Я спала почти сутки. Об этом рассказала мне приятная женщина лет сорока по имени Екатерина, которая приставлена ухаживать за мной. Так объявил отец, пришедший меня попроведовать.
— Ты меня очень напугала, Лера, — говорит он, целуя мою руку. — Разрешишь провести полное медицинское обследование?
— Зачем? — невольно смеюсь я. — Я просто устала. Это первый в моей жизни обморок.
— Я знаю, — отвечает отец и неожиданно гладит меня по голове. — Боже! Лера! Какая ты красивая, девочка моя…
Я выросла без него. Он ушел от мамы двадцать два года назад, а я осталась с ней, хотя, я помню, как в детстве обожала его. Он казался мне лучшим в мире мужчиной, а он предал маму. Сейчас, с высоты почти тридцатилетнего возраста, я понимаю, что отношения мужчины и женщины — особое пространство. И со стороны судить кого-либо не стоит.
Но забыть свою детскую обиду не могу. Я даже заставляла маму сменить мою фамилию Вяземская на ее — Князева. Но мама сказала, что папа категорически против. Тогда я дождалась своего дня рождения и сама позвонила отцу, с которым не разговаривала почти год. Я попросила у него подарок.
— Всё, что в моих силах, и даже больше, — ответил обрадованный отец.
И я попросила мамину фамилию. Отец долго молчал. Мне уже показалось, что он положил трубку, как вдруг я услышала:
— Хорошо. Если ты хочешь — ты будешь Князевой.
Я не стала объяснять, что хочу быть не Князевой. Просто я не хочу быть Вяземской.
— Так что от меня требуется? — спрашиваю я отца, присевшего на мою кровать.
— Ничего особенного, — смеется он. — Просто мы живем с тобой как родные отец и дочь. Занимайся чем хочешь. Ничем не хочешь — не занимайся. Решай сама.
— Я врач, — упрямо говорю я в растерянности, не услышав никаких условий, ограничивающих мою свободу.
— Ради бога! — разводит руками отец. — Хочешь свой частный кабинет? Легко. Не хочешь — могу пристроить в любую поликлинику и больницу.
— Врачом? — недоверчиво спрашиваю я.
— Хоть санитаркой, — смеется он. — Хочешь с перспективой карьерного роста? Без проблем.
— Я подумаю, — говорю я, не понимая, что на самом деле происходит. — Неужели никаких ограничений, запретов и обязательств?
— Никаких, — отец встает и напрявляется к двери. — Иногда я просил бы тебя сопровождать меня в поездках и на мероприятиях. Не на всех. На некоторых. Сама понимаешь — такой дочерью хочется хвастаться.
— А мои друзья? — подозрительно спрашиваю я.
— А что с ними не так? — иронизирует отец.
— Я хочу общаться с ними без ограничений, — угрюмо сообщаю я.
— Лерочка! Ты американских триллеров насмотрелась? Или Евгения подсадила тебя на свои любимые сериалы? — откровенно насмехается надо мной отец. — Общайся, ради бога!
— В любое время и в любом месте? — не верю я отцу.
— Конечно, — вздыхает он, наморщив свой красивый лоб. — А вот мое единственное условие.
И когда я успеваю придумать с десяток дурацких условий от требования ублажать его деловых партнеров до представления готового кандидата в мои мужья, в мою комнату заходит тот самый мужчина, который приезжал за мной.
— Вот. Виктор Сергеевич. Твоя личная охрана. Мое условие — он всегда с тобой, возле тебя, около тебя.
— Зачем? — недоумеваю я. — Мне что-то угрожает?
— Нет. Ничего, — улыбается отец, и я невольно любуюсь этой улыбкой. Да. Я похожа на своего отца. — Статус, моя дорогая. Да и опасности появиться могут теперь запросто, когда все узнают, что ты — моя дочь.
СЕЙЧАС
Выхожу из кабинета отца и в сопровождении Виктора Сергеевича иду к машине. Игнат с несчастным выражением лица провожает нас грустным взглядом. Надеваю длинные голубые перчатки, тщательно подобранные к синему короткому пальто, и прохожу мимо Игната с обиженным выражением лица. Пусть помучается…
Мучительно гоняю мысли туда-сюда. Зачем отцу информация о моих друзьях? Чтобы обеспечить мою безопасность? Допустим. Кроме того, он помогал Максиму Быстрову в сложном деле. Здесь без информации никак. Но такое количество людей! Не только ближний круг, но и дальний… Пока непонятно.
Да! И кто тот мужчина, чьи фото в последней папке? Ни одного документа. Ни имени, ни фамилии.
Екатерина на ночь расчесывает мои волосы и восхищенно повторяет:
— Никак не могу привыкнуть к этой красоте! А вес-то какой!
Я усмехаюсь и вспоминаю, как подруга Сашка, расчесывая мои волосы, называла меня Рапунцель. Как вместе с Варькой они не разрешали мне подстригаться. Звоню Сашке, она тут же берет трубку и вопит:
— Лерка! Гадина! Посмотри, сколько у тебя пропущенных!
— И я тебя люблю! — смеясь, отвечаю я, чувствуя, как соскучилась. — Прости, была в недоступном месте. Подробности при встрече. Завтра приеду к тебе. Как дела у Варьки с Максом?
— Ура! — кричит Сашка. И я слышу еще одно "ура" в трубке — это радуется моему приезду Ванька, Сашкин сын, которому скоро пять лет. — У Быстровых все в порядке. Зорин пропадает на работе. Я его за месяц пару раз видела. Сама понимаешь: погрузился, так сказать, чтобы не видеть, не знать, не помнить… Игореха укатил в Швейцарию. Всё по-старому, подруга, только тебя нет. И я страшно, невыносимо скучаю.
— Я тоже скучаю, — говорю я и прощаюсь с подругой.
Спускаюсь на кухню, чтобы выпить на ночь теплого молока с корицей. Екатерина за месяц меня приучила. Из зимнего сада слышен негромкий голос разговаривающего по телефону Виктора Сергеевича, который никогда не уезжает домой.
— Да. Папки посмотрела. Да. На последнюю внимание обратила. Да. Спрашивала. Нет. Не ответил. Хорошо. До связи.