Не имеет никакого значения — насколько быстро,
сильно и умело ты можешь ударить,
если ты не знаешь:
кого и куда надо бить и за что…
Я всегда был силён…
никто не мог выстоять передо мной.
Никто.
Но как бороться с тем, кого нельзя ударить?
Загородный особняк Верещагина встречает нас улыбкой огромных окон, смягчающей строгие мужские линии архитектурного стиля с элементами хай-тек.
— Я привезу ваши вещи через два часа, — говорит мне Виктор Сергеевич, провожая в гостиную.
— Лера! — почти бросается мне навстречу Рита, которая сидит около Таисии Петровны, что-то раскладывающей на черном стеклянном журнальном столике.
Впервые задумываюсь над тем, что дом Верещагина полон женщин, а построен для мужчин, судя по выбору стиля самого дома и его интерьера. Мне хочется спросить, почему библиотекарь не в библиотеке, но я, разумеется, не спрашиваю.
— Вы завтракали полдня! — обвиняюще обиженно ворчит подруга моего «мужа».
— Мы еще гуляли и общались с друзьями Никиты, — беспечно отвечаю я, продвигаясь к лестнице, чтобы подняться и скрыться в своей комнате.
— С друзьями? — растерянно переспрашивает Рита, задерживая меня репликой.
— С дядей Федором, Женькой, Евгением, — вежливо перечисляю я, вдруг понимая, что эти имена ничего не говорят лучшей подруге Верещагина. — И Тимошей.
На лице Риты теперь не просто растерянность, а потрясенное удивление. Она открывает рот, чтобы спросить, кто все эти люди, но вовремя одумывается и не спрашивает, неловкой улыбкой показывая якобы понимание. Интересный факт, надо обдумать.
— А мы тут карты Таро раскладываем, — бесхитростно сообщает Рита.
— Хорошо, — говорю я, не зная, что на это сказать.
Я никогда не раскладывала карты Таро. Мама несколько раз вместе со мной гадала на картах, но это была обычная колода. Еще в Рождество мы с девчонками гадали на чертика, на свечах, на колечках. Больше для развлечения, чем для получения информации от Вселенной. По-моему, только доверчивая Варька Дымова доверяла гаданиям. Впрочем, что бы ей ни выпадало, она однозначно трактовала это как любовь и счастье с Максом Быстровым. Как показало время, она не ошиблась, а Вселенная не обманула.
— Складывали Пирамиду Влюбленных, — продолжает говорить Рита, смущенно потупившись, потом вдруг хватает меня за руку и тащит к столику. — Таисия Петровна, расскажите еще раз для Леры, что мне выпало, а потом разложим на нее.
— Я не люблю карты, — терпеливо объясняю я возбужденной Рите. — Да и не верю.
— Пожалуйста-пожалуйста! — Рита молитвенно складывает ладошки и тянет их ко мне. — Я очень-очень верю!
Сдаюсь и сажусь на кресло возле столика. Таисия Петровна смотрит на меня настороженно и грустно:
— У Риты интересный расклад, — тихо сообщает она. — Сама Рита — карта Суд. Эта карта говорит о том, что Рита достигла важной стадии в своем духовном развитии. Это лечение старых ран и пробуждение к новой жизни. Карта предупреждает о том, что надо принять решение, требующее объединения интеллекта и интуиции.
Рита благоговейно вздыхает, радостно глядя на меня и мою «свекровь». Во взгляде если только интуиция, никак не интеллект.
— Ее партнер — карта Маг, — продолжает Таисия Петровна, с некоторым раздражением посмотрев на глупо восторженную Риту. — Не дилетант в любви. Человек состоятельный и состоявшийся. Богат, умен, красив, стоит выше многих. Даже романтичен: вы можете разговаривать до рассвета и чувствовать, что вам хочется сказать гораздо больше, чем уже было сказано.
— Разговоры до рассвета! — Рита закатывает глаза. — Когда-то мы с Никитоном…
Она резко замолкает и испуганно смотрит на нас.
— Нет! Лера! Ты не подумай, ради бога, что я претендую!
— Я и не думаю, — успокаиваю я «новую подругу».
Хочется сказать, что с удовольствием отдам «мужа» в хорошие руки, но для счастливой новобрачной эти слова будут больше, чем черный юмор, поэтому снова молчу, чтобы не шокировать женщин.
— Теперь карта Отношение, — строго смотрит на Риту Таисия Петровна. — Карта перевернута.
Рита охает и хватается за сердце.
— Перевернутые карты Таро соответствуют ретроградным планетам, — нехотя поясняет мать Верещагина Ритину неадекватную реакцию и добавляет успокаивающе. — Они не всегда обозначают что-то плохое, но, несомненно, предупреждают того, на кого гадают.
Рита в нетерпении ерзает на кресле, как малышка, ждущая обещанного сладкого. И меня снова неприятно царапает этот контраст возраста и поведения.
— У тебя Луна Перевернутая, — как-то по-старушечьи вздыхает Таисия Петровна. И это тоже весьма странно: «свекровь» настолько хорошо выглядит, что слово «старуха» подойдет ей лет этак через тридцать, ближе к девяностолетию. — Это значит, что союз бесперспективен и даже опасен для вашего здоровья и жизни. Кроме того, есть скрытые враги, которым ваши отношения ненавистны.
— Ох! — печально вздыхает Рита и торопит Таисию Петровну. — А что последняя карта? Она тоже перевернута?
— Да, — Таисия Петровна красивым розовым ногтем с нарисованной на нем нежной, хрупкой веточкой сакуры легонько стучит по карте, на которой изображена седая женщина с косой в длинном сером плаще с капюшоном. — Перевернутая Смерть. Не надо ее бояться. Попытка форсировать перемены не приведет к желаемому результату и не принесет искомого счастья, а лишь исчерпает силы. Расставание с прошлым неизбежно, но это медленный процесс.
— Ну и ладно! — обижается на карты Рита. — Я и не верю вовсе! Правильно Лера сказала — не надо верить!
— Нельзя ругать карты! — Таисия Петровна опять недовольна поведением Риты и ее словами. — Сама уговорила меня гадать, теперь капризничаешь!
— Простите, не буду! — умоляет Рита и уговаривает хозяйку. — Теперь на Леру!
Поразмыслив пару секунд, согласно киваю Таисии Петровне. Она насмешливо смотрит на меня, собирает карты в колоду и перетасовывает, потом подавая мне.
— Перетасуйте сами и выберите четыре карты. Первая — это вы. Вторая — ваш избранник. Третья — ваши отношения сейчас. Четвертая — будущее ваших отношений, — быстро объясняет женщина.
Кладу на столик четыре карты рубашкой вверх. Таисия Петровна аккуратно, по одной, переворачивает их картинкой к нам.
Рита от любопытства вытягивает шею, стараясь рассмотреть рисунок первой.
— Ну что ж… — Таисия Петровна довольна моим раскладом, как будто и не сомневалась, что мои карты лягут именно так, а не иначе. — Ваша карта называется Дьявол. Вы испытываете желание подчинить всё своей воле и установить над всем контроль, что проявляется в безудержном накопительстве или в форме ничем не сдерживаемых сексуальных желаний. Дьявол — дух анархии и экстаза, раскрывающий животную сущность человека. Дьявол хранит несметные сокровища, прежде чем отдать их, он требует низменных и нецивилизованных проявлений.
— Сразу Дьявол? — вежливо уточняю я. — Без вариантов?
— Вы сами тасовали и вытаскивали, — пожимает плечами Таисия Петровна, почти не пряча усмешку.
— А дальше? — с некоторой опаской глядя на меня, спрашивает Рита.
— Партнер Риты — карта Шут, — яркой картинкой на столе моя вторая карта. — Этот партнер может на многое открыть глаза, но у него всегда каверза за пазухой. Для него любовь — забава. Он любит играть, развлекаться, смешить. Но это будет смех сквозь слезы.
— Никитон — Шут? — не может поверить Рита. — Глупости! Я его знаю всю жизнь. Он очень ответственный человек.
— Почему сразу Никита? — кисло морщится Таисия Петровна, будто Рита сказала несусветную глупость. — Мы гадаем на Леру, ее партнера и ее отношения.
— То есть как? — не понимает и настаивает на ответе Рита. — Разве муж не партнер жены?
— Мы говорим о чувствах, а не о браке, — в глазах Таисии Петровны неожиданно появляются лукавые искорки. — Любовь часто связывает не с супругом, а с тем, кого любят.
— Знаете по себе? — аккуратно и осознанно хамлю я. — Жизненный опыт подсказывает?
Таисия Петровна каменеет, побледнев. Рита же краснеет. «Свекровь» резко встает с кресла:
— Мой сын слишком многое себе позволяет, если рассказывает вам эту чудовищную ложь. И вы не в праве…
— Конечно, не в праве, простите, — почему-то не испытывая угрызений совести, отвечаю я, тоже вставая. — Мне нужно отдохнуть, прошу меня извинить.
— Подождите! — вскакивает с места и Рита. — Еще две карты! Нельзя так оставлять гадание.
— Разгадывайте сами! — Таисия Петровна протягивает Рите книгу и выходит из гостиной.
— Садись, Лера! — Рита с нетерпением тянет меня за руку вниз, вынуждая снова сесть. — Смотри! Вот третья карта — ваши отношения. Это карта Император Перевернутая. Сейчас посмотрим в книжке.
Рита открывает толстый фолиант и выразительно читает, словно отвечает урок в школе и очень хочет получить пятерку:
— Один из вас или же вы оба используете друг друга для повышения престижа из корыстных или эгоистических побуждений. Вам не хватает эмоциональной окраски для укрепления союза. Карта обозначает неуравновешенность в отношениях. Например, авторитетный или влиятельный мужчина желает установить любовную связь с молодой и красивой женщиной с целью выглядеть значительнее на публике. Или женщина не чувствует себя комфортно без красивого эскорта и человека, используемого ею для физического удовлетворения. Карта может означать и различные противостояния между партнерами. Вы можете оба бороться за верховенство, отстаивая свою точку зрения, понимая лишь себя и не прислушиваясь к мнению другого. Вам кажется, что правы всегда вы. В этом случае только радикальная перемена отношений может поправить положение.
Рита внимательно вглядывается в выражение моего лица. Мне нечего ей ответить, а с лица эмоции она не считает — не тот уровень отношений со мной. Всё чушь с первой карты. Приехали! Парочка — гусь да гагарочка! Дьявол с Шутом…
— Подожди! — как клещ, впивается в мою руку тонкими пальчиками Рита. — Еще будущее, Лера!
— Может, не надо? — с усталой надеждой спрашиваю я ее, мечтая закончить это цирковое представление. Говорят, раньше гадалки прибивались к цирковым труппам.
— Одна карта, пожалуйста! — Рита переворачивает последнюю карту. — О! Верховная Жрица! Но она перевернутая… Сейчас посмотрим…
Рита снова листает книгу, к выразительности чтения добавляется предсказательно-зловещая интонация:
— В вашей ситуации неблагоразумно продолжать попытки реализовать задуманные планы, потому что вам не удастся преодолеть возникшие трудности. Если вы не отступитесь от задуманного, у вас появятся враги или же всплывут на поверхность секретные сведения о вас, которые не позволят осуществить эти начинания. Тогда вы ясно поймете, с кем или с чем имеете дело. Надо набраться терпения и действовать осторожно.
— Спасибо, Рита, но мне очень хочется отдохнуть, может, даже поспать, — твердо прерываю я ее и всё-таки направляюсь в свою комнату.
— Не проспи выход в театр! — кричит мне вдогонку Рита.
— Какой театр? — торможу у первой ступеньки, ей, наконец, впервые удается меня удивить, и я этого не скрываю.
— Сегодня мы идем на концерт! — радостно отвечает мне Рита, получая удовлетворение от моей растерянности и неинформированности. — Никитон сказал, что я тоже приглашена. Просил передать тебе, сказал, что не может до тебя дозвониться.
— Когда сказал? — задумываюсь я.
— Звонил. За полчаса до твоего возвращения, — рассказывает Рита и тут же расстраивается. — Ты против, чтобы я пошла с вами? Вам хочется проводить время только вдвоем?
Мне хочется ответить, что я против того, чтобы идти самой. Но вслух посоветовать им пойти без меня не решаюсь. Не хочу, чтобы эта девочка-женщина вмешивалась еще и в мои отношения с «мужем».
— Что ты! Какое уединение в театре? — дарю Рите улыбку. — Буду рада!
Через пару часов, благодаря Виктору Сергеевичу, в моем шкафу в доме Верещагина одежды больше, чем в Нарнии. Так мои лучшие подруги, Сашка и Варька, называют мой платяной шкаф дома у мамы. За три недели, что я живу у отца, он уже завалил меня подарками, да и сама я первые недели посвятила новому гардеробу.
Какой концерт? Зачем? Понятно одно: Верещагин закрепляет в сознании окружающих образ нашей счастливой супружеской пары — раз. Демонстрирует мне, что управляет событиями моей жизни, — два.
— Ухаживает за животными? — пораженно спрашивает Сашка, которой я звоню после контрастного душа. — Неожиданно! Охотник ему подходил больше, чем волонтер.
— Не сам ухаживает. Я поняла, что он финансово поддерживает приюты, — объясняю я. — Хотя лично знает и волонтеров, и ветеринара. Общается с ними, даже дружит.
— Почти святой! — недовольно фыркает Сашка. — А тебя использовать пытается! Не забывай об этом!
— Отец обнадежил меня, что справится с ситуацией, — спокойно рассказываю я. — Да и как использовать? Не понятно. Так ничего, кроме совместного проживания, и не потребовал.
— В постель тащит? — предсказуемо сердится Сашка.
— Да не тащит, вроде… — честно отвечаю я. — Так… Пара неуместных шуток.
— Что планируешь? — волнуется Сашка. — А вернуться домой, к маме, к нам?
— Отец просит не делать этого. Да и технически проблематично. Меня охраняют, — объясняю я подруге.
— Жесть! — стонет Сашка. — Триллер какой-то! Всё у вас, небожителей, не по-человечески!
— Каких небожителей? — расслабившись, смеюсь я. Сашка, как всегда, подняла мне настроение.
— Обыкновенных. Богатых и влиятельных, — отвечает Сашка. — Охрана, тайны семейные, деньги большие, люди странные.
— Это не моя тайна. Не моя война. Не мой мир. Я не хочу и не буду в нем жить, — твердо говорю я.
— Не сомневаюсь, подруга! — клянется мне Сашка. — Что бы ты ни сделала, можешь на меня и всех нас рассчитывать!
— Я знаю, — еще тверже говорю я. — Я знаю, что у меня есть вы. Поэтому я сильнее.
— Слушай, Лерка, лиши его сна и отдыха! — категорично требует от меня всегда предпочитающая активную позицию Сашка. — Запутай его, разрушь планы — пусть так запутается, что перепутает день и ночь, черное и белое, пол и потолок! Только так можно заставить его отступить от придуманного и выношенного плана мести тебе и твоему отцу.
Второй звонок Варьке и разговор с ней становятся для меня полной неожиданностью. Выслушав последние новости, Варька вдруг поддерживает Сашкину стратегию:
— Леруся! Сашка права. Он тебя, как овечку на заклание, использует. Покажи ему, какая ты на самом деле. Он уже влюблен, но сопротивляется этому. Чем сильнее будет чувство, тем грубее и жестче он станет. Но это только сначала. Потом его накроет по-настоящему — и он не сможет нанести тебе вред. Может, это и есть выход, если по-другому с такими людьми не справиться?
— Это манипулирование людьми, — напоминаю я Варе. — Помнится, Максим у тебя за это чуть не получил десять лет лагерей без права переписки. И это при том, что он адвокат и мастер манипулирования, я бы сказала — гений.
— Я была неправа, — просто и искренне отвечает мне Варька. — Наша жизнь во многом всё-таки игра. Какая хочешь: и шахматы, и покер, и театр. И игроки мы разные. Кто-то гроссмейстер, кто-то новичок, кому-то просто везет. У тебя сильный противник — играй на своей территории и по своим правилам.
— Узнаю стиль Михаила Ароновича, — ласково смеюсь я. — Это у тебя от него. Поговорила с тобой — и сразу легче.
— С кем поведешься, так тебе и надо! — веселится Варька, прощаясь и чмокая трубку.
Что ж, господин Верещагин! Решили использовать меня в качестве жены? Тогда я использую вас в качестве мужа.
Выбираю черное вечернее платье чуть ниже колена. Оно прямое. Очень широкие рукава с разрезом по всей длине заканчиваются узкими манжетами, расшитыми стразами. Черные вечерние туфли-лодочки с ремешком на серебряной шпильке дополняют придуманный образ. На v-образном вырезе платья гармонично смотрится оригинальное авторское колье из белого золота «Бригантина», которое подарил мне отец на тридцатилетие.
— Девятьсот шесть ограненных бриллиантов, — сказал он тогда. — Я очень хочу, чтобы у твоей красоты была настоящая огранка.
— Мне всегда казалось, что огранка из порядочности и доброты тоже подойдет, — сыронизировала тогда моя мама, заставив отца поморщиться.
Осталось придумать прическу. Поскольку от услуг мастера я отказалась, хотя Виктор Сергеевич настойчиво предлагал, почти час трачу на свои волосы, делая греческий узел. Еще полчаса уходит на макияж. Крашусь и с щемящей теплотой вспоминаю, как мы делали это втроем, с Варькой и Сашкой, когда собирались на выход. Это всегда был настоящий ритуал: выбирали косметику, советовались, даже спорили. Я редко останавливала свой выбор на вечернем макияже, а подруги иногда настаивали.
— Блин! Лерка! — смеялась тогда Сашка. — Дай хоть посмотреть, как всех переклинит! Это ж как в театр или в кино сходить!
— Правда, Леруся! — подключалась и Варька. — Это просто завораживающее зрелище. Хотя… мужчин, конечно, жалко…
Маргарита Ковалевская и Никита Верещагин ждут меня внизу. На Рите красивое темно-зеленое платье и сливочно-кремовые туфли на высоком каблуке, делающем ее солиднее. Волосы собраны в простой пучок на затылке. Счастливая и очень милая.
Верещагин в серых брюках, черном пиджаке и белой рубашке. Мрачный и очень красивый.
Увидев меня, Рита некрасиво открывает рот, а Никита замирает и смотрит не отрываясь. Взгляд из пораженного увиденным постепенно превращается в разозленно страстный.
— Я готова, — сообщаю я очевидное, впервые в жизни глупо наслаждаясь тем, какое произвела впечатление своим внешним видом, и позволяя Виктору Сергеевичу одеть на меня белое легкое пальто-халат с поясом.
— Ты принцесса! — провозглашает Рита, которой короткий черный плащ помогает надеть Верещагин.
— Она просто фея, — неожиданно хриплым голосом говорит Никита. — Просто замужняя фея.
Недавние воспоминания заставляют меня искренне улыбнуться и Рите, и Никите.
— Спасибо! — откликаюсь я на комплименты и сама беру под руку Верещагина.
Он удивленно на меня смотрит, но ничего не говорит.
— Какой концерт? — оживленно спрашиваю я «мужа», который сидит на переднем сиденье возле незнакомого мне водителя.
Верещагин оборачивается, странно глядя, но отвечает на мой вопрос не он, а Рита:
— Современная классика. Шедевры Поля Мориа и Джеймса Ласта. Здорово, правда?
— Здорово! — соглашаюсь я, аккуратно разглаживая подол платья на коленях.
Поднимаю глаза и натыкаюсь на глубокий взгляд, в котором и страсть, и досада, и раздражение. Весь путь до Концертного зала в салоне автомобиля ощущается напряжение, которое время от времени мы с Ритой разбавляем ничего не значащими репликами:
— Какое потрясающее колье! Это подарок Никитона? — с неприкрытым любопытством и завистью Рита.
— Это подарок отца, — с вежливым вниманием я.
— А вы останетесь жить с Таисией Петровной или уедете в свою квартиру? — заранее огорчаясь, Рита.
— Мы еще не обсуждали, — заранее соглашаясь с решением «мужа», я.
— А свадебный прием всё-таки будет? — настойчиво намекает Рита.
— Мы как раз выбираем место, — вдохновенно вру я.
В тот момент, когда Верещагин помогает мне выйти из машины, подол платья предательски задирается, и взору постороннего для меня человека открывается кружевной край ажурного черного чулка.
— Простите, — виновато бормочу я.
Сашка мною бы гордилась: так незаметно, но мастерски придержать подол локтем можно только после долгих тренировок, а у меня получилось с первого раза.
Верещагин хмурится, заметно сглатывая и слегка дергаясь. А что вы хотели, дорогой муж? Женские ноги, они такие… Длинные, стройные, знойные… Кстати, почему «знойные»? Как ноги могут быть знойными? Надо будет спросить у Варьки. Такими глупостями занимаю свою голову, пока мы идем от парковки в фойе Концертного зала.
— Лера! — неожиданный окрик заставляет меня оглянуться. Вместе со мной останавливаются Никита и Рита.
К нам подходят… Надо вспомнить их фамилию… Да. Виноградовы. Друг моего отца и отца Никиты, Николай Игоревич Виноградов. Его дочь Ада и сын Андрей. Окликает меня именно он, Андрей.
— Лерочка! Никита! Маргарита! — бодро перечисляет наши имена Николай Игоревич, приблизившись. — Надо же, где мы с вами встретились!
— Лера! — с каким-то придыханием повторяет мое имя Андрей. — Я так рад!
— Моя. Жена. Тоже. Очень. Рада. Встрече, — чеканит Верещагин, такой своей реакцией заставляя меня довольно улыбнуться Виноградовым.
Андрей сникает, но быстро берет себя в руки:
— Твоя жена, Никита, прекрасна! Ты уверен, что заслужил такую?
— Я ее не заслужил, — тут же отвечает на выпад Верещагин. — Я ее встретил и покорил.
— Лучше не скажешь! — хвалю я «мужа» и, потянувшись к его щеке, оставляю на ней легкий поцелуй.
Верещагин снова вздрагивает, словно его прошил слабый удар тока. Рита и Ада скептически разглядывают друг друга. И это выглядит очень странно: этакий поединок сорокалетней и двадцатилетней. Рита вполне могла бы быть матерью девушки.
— Опоздаем! — цедит Ада, и все, дежурно улыбнувшись друг другу, заходят в здание.
Концерт был прекрасен, Верещагин был ужасен. Места у Виноградовых оказались на ряд впереди и на пару кресел левее. В течение всего первого отделения Андрей не отрывал от меня восторженно влюбленного взгляда, я видела это краем глаза, поскольку твердо решила не поощрять его. Эту восторженность своим грозным ответным взглядом пытался погасить мой «муж», но у него ничего не получалось. Андрей вредничал, я веселилась, Никита заводился, музыка Поля Мориа слегка смягчала, я бы сказала, скрашивала ситуацию.
— Ты его поощряешь! — сердито шепчет мне Верещагин.
— Чем же? — мягко спрашиваю я, положив свою руку на его. — По-моему, это вы глаз друг от друга не отрываете. Не опасаешься пикантных сплетен?
— Нахал малолетний! — шепотом рычит он.
— Неправда. Очень симпатичный малыш! — ласково спорю я.
— Малыш? Звучит слишком сексуально, — нападает на меня «муж». — Что вообще происходит, Лера?
— А что-то происходит? — придуриваюсь я.
Недовольные взгляды окружающих заставляют нас замолчать. Разговор продолжается в антракте, когда мы останавливаемся возле огромного зеркала.
— Ты задумала обольстить меня? — обвиняет Верещагин. — Ты думаешь, что я настолько самец, что паду ниц перед красивой женщиной?
— Самцы не падают ниц, — поправлю я его, ловя на себе, на нас обоих множество любопытных взглядов.
Наше отражение в театральном зеркале во всю стену завораживает и меня. Высокий дергано хмурый мужчина и высокая спокойно улыбчивая женщина.
— Ты права, — мужчина в отражении неожиданно публично прижимает женщину к себе и говорит на ухо жестко и грубо даже для него. — Самцы просто берут самок, когда и где захотят.
Вспоминаю один из вечеров дома у Варьки и долгие беседы с ее любимым соседом, врачом-психиатром Михаилом Ароновичем, из-за мощного влияния его личности я когда-то и решила стать врачом, и отвечаю пространно, вежливо и непонятно для Верещагина:
— Самец может быть альфа, бета, гамма, омега или сигма. Тебе надо сначала определиться, чтобы выбрать свою самку. Но это точно буду не я. При любом раскладе.
— А какой тебе нужен самец? — жарко выдыхает Верещагин, заметными усилиями удерживаясь от того, чтобы не утащить меня за высокую мраморную колону, подальше от зеркала и от посторонних взглядов, чтобы прибить, наверное.
— Не такой, как ты, — теперь выдыхаю я, опалив своим дыханием его губы, которые так близко.
— Я взял для тебя холодное шампанское! — возле нас появляется без разрешения перешедший со мной на «ты» Андрей Виноградов, который протягивает мне бокал.
Верещагин от такой наглости даже теряется на несколько секунд, которых хватает, чтобы я взяла прохладный бокал, поблагодарила и даже отхлебнула.
— Taittinger? — узнаю я любимое шампанское Игоря Жданова, которым он изредка угощает нас, своих друзей.
— Да! — радуется Андрей, глядя на меня глазами преданной собаки, надеющейся на похвалу хозяйки. — Официальный поставщик шампанского для ФИФА.
— Спасибо! — еще раз благодарю я назойливого поклонника.
— Значит, это вы секретная жена Никиты? — кто б сомневался, возле нас и хорошенькая Ада Виноградова.
— Секретная? — любопытствую я, внутренне поражаясь, какой точный эпитет выбрала Ада, но вслух говорю. — И от кого же это секрет? Я знала точно.
— Для нас. Для всех, — Ада пожимает узенькими плечиками. — Ни приема, ни свадьбы, ни хроники.
— А где Рита? — игнорируя слова Ады, спрашиваю я Никиту.
Пока Верещагин, давящий на меня и Андрея, стоящего рядом, грозным взглядом обманутого мужа, растерянно оглядывается с выражением типа «А кто такая Рита?», Ада снова обращается именно ко мне:
— Вы подружились с этой малахольной?
— Прекрати, ведешь себя… — краснеет и морщится от неловкости Андрей. — Простите…
Ада фыркает, но не извиняется. Верещагин в недоумении смотрит по сторонам. Рита появляется под руку с Николаем Игоревичем.
— Потеряли меня, наверное? — смущенно спрашивает она, неловко улыбаясь. — Мы болтали.
— Маргарита — единственный знакомый мне библиотекарь, — смеется Николай Игоревич. — Обсуждали новинки иностранной литературы.
— Я последний раз в библиотеке был в студенческие времена, — поддерживает тему разговора Андрей.
— Смотря что читать, — серьезно отвечает ему Рита, на короткое мгновение превратившись в нудную библиотекаршу. — Если беллетристику, то да, можно обойтись и без библиотеки. А если серьезные работы, существующие в одном экземпляре…
— Моя подруга любит читать только бумажные книги, — вспоминаю я о любимой Варьке. — Очень любит шуршание страниц и запах типографской краски. Если в день не прочла страниц триста — день прожит зря.
— В этом есть своя прелесть, — соглашается Андрей, не отводя от меня взгляда, показывая, кто здесь настоящая «прелесть».
Я чувствую внутреннее раздражение происходящим, которое переполняет Верещагина. А кто говорил, что будет легко? Причем, это только начало.
Перед тем как войти в зрительный зал, Верещагин отправляет меня вперед и придерживает за локоть Андрея Виноградова. Никита произносит какую-то короткую фразу — Андрей заметно бледнеет, глаза его вспыхивают угрожающе, но он не спорит и ничего не отвечает. В течение второго отделения концерта Андрей больше не поворачивает ко мне голову, а Верещагин сидит спокойный и довольный собой, как авторитетный кот в подвале, полном запуганных его присутствием мышей. Рита, сидящая по правую руку от Никиты, время от времени бросает на меня, не на него преданно восхищенный взгляд.
Выйдя из Концертного зала на парковку, мы видим всё семейство Виноградовых, которое ожидает нас возле Верещагинского черного Audi.
— Друзья! — пафосно произносит Николай Игоревич. — Такой прекрасный вечер и такая неожиданная встреча! Давайте продолжим ее в более тесной обстановке! Приглашаю всех на ужин к нам. Можно в ресторан на ваш выбор.
— Спасибо! — Рита почти подпрыгивает от восторга. — Было бы здорово!
Глаза Андрея, украдкой смотрящего на меня, светятся затаенным удовольствием. Ада смотрит на отца с нескрываемой досадой и разочарованием. Рита умоляюще глядит на Верещагина.
— Спасибо, но мы с Лерой приглашены на день рождения. И уже опаздываем из-за концерта, — сухо отвечает Никита, обнимая меня за талию. — Но ты, Рита, вполне можешь принять приглашение господина Виноградова.
— Никита, — морщится Николай Игоревич. — Ты, как всегда, можешь называть меня дядя Коля.
— Дядей Колей вы были много лет назад, — без улыбки отвечает Никита и, помедлив пару секунд, добавляет. — Дядя Коля и дядя Илья умерли в тот же день, что и мой отец.
Наступает неловкое молчание, тяжелое, давящее. Молчание как наказание. Значит, Верещагин считает виноватым и этого друга своего отца. Может, его недовольство поведением Андрея вовсе не ревность взрослого мужчины по отношению к фиктивной жене, а часть его собственных сложных отношений с этим миром, предавшим его отца.
Попрощавшись со всеми небрежными кивком, Верещагин буквально запихивает меня в автомобиль на заднее сиденье. Кивок — и водитель с охранником выходят. Мы уезжаем вдвоем.
— Не спросишь, у кого день рождения? — в зеркале заднего вида насмешливые глаза довольного своей выходкой мужчины-мальчишки.
— Увижу, — отвечаю я и спрашиваю. — А это удобно, если с тобой буду я?
— Боюсь, если я буду без тебя, именинник удивится, — загадочно смеется Никита, у которого заметно улучшилось настроение. — Не спросишь, куда едем?
— Если хочешь, спрошу, — миролюбиво соглашаюсь я, хотя спрашивать и не собиралась. Зачем? Что от этого изменится? Маршрут? — Никита, скажи, а куда мы едем?
— Именинник выбрал Темпл-Бар на Бауманской, — услужливо говорит Верещагин.
— У нас есть подарок? — интересуюсь я, почувствовав, что Никите хочется общаться.
— Есть, не волнуйся, — улыбка в зеркале.
В уютном зале на кремовых диванчиках с большими пестрыми подушками вокруг темно-коричневого длинного стола сидит веселая разношерстная компания во главе с дядей Федором. Людей много, человек пятнадцать.
— Друзья! — Федор, обнимавший до этого платиновую блондинку в розовом мини, вскакивает в радостном порыве. — Они пришли! А вы не верили! Мой добрый гений Верещагин и его красавица-жена Лера.
— Верещагин, Верещагин! — щебечут молоденькие девушки, хихикая и толкая друг друга локтями. — Сам Верещагин!
— Дожили! — обнимая Никиту, иронизирует Федор. — Сам Верещагин! Какой почет имениннику!
— Не завидуй! — усмехается Верещагин. — Я брутальнее тебя и харизматичнее. У девочек просто хорошее зрение.
— А я храбрее! — хохочет блондин Федор, которому очень идут черная футболка и черные джинсы. — Ты боишься змей!
— Опасаюсь, — поправляет друга Никита.
— Вид у вас какой-то… светский, — внимательно рассматривает нас Федор. — Откуда такой бомонд к скромному ветеринару?
— С концерта, — объясняю я, улыбаясь и протягивая руку имениннику. — С днем рождения!
— Ее можно целовать? — с надеждой спрашивает Федор Верещагина.
— Конечно… нет, — с ленивой усмешкой отвечает Никита.
— Так и знал! — сетует Федор, пожимая мою руку. — Можно хотя бы на «ты»?
— Конечно… да! — смеюсь я.
С противоположного конца стола со счастливыми улыбками нам машут Женька и Евгений. Федор усаживает нас рядом с собой, требуя от Верещагина тост.
— За благородного и сильного человека! — поднимает рюмку коньяка Никита. — Мой… наш подарок подгонят, куда скажешь.
Верещагин достает телефон и показывает Федору фотографию. Сказать, что Федор поражен — ничего не сказать. Он распахивает глаза и странно стонет:
— Не может быть! Это он? На ходу?
— Может. Он. На ходу, — улыбается Никита, подмигивая и показывая фотографию мне. — «ИЖ-49». Раритетный мотоцикл. Федору достался от прадеда.
— Никита его восстановил! Представляешь, Лера?! — перевозбудившийся Федор залпом выпивает огромную кружку пенного пива. — Мне все мастера отказали! Я счастлив! Спасибо, друг!
В течение двух часов я сижу рядом с Верещагиным с бокалом прохладного белого вина в руках и наблюдаю за происходящим. Девчонки, окружающие Федора, строят глазки Никите, виновато мне улыбаясь. Гости произносят тосты, рассказывают байки из жизни ветеринара дяди Федора.
Верещагин прижимается бедром к моему бедру и, как я ни пытаюсь отодвинуться, становится только хуже. Горячее мужское бедро опаляет меня жаром, словно мы сидим в сауне, а не в баре. Мне кажется, что чулок на правой ноге сейчас просто расплавится, и я получу ожог. Никита смотрит на мою ногу, но, кажется, что видит он ту самую резинку от чулка, которую я опрометчиво показала ему, выходя из машины.
Верещагина раздирают противоречивые чувства и эмоции: это понятно и по тому, как он каменеет каждый раз, когда контакт бедер усиливается, и по тому, как время от времени смотрит на меня, жарко, тяжело, пугающе. Карие глаза то вспыхивают, то мутнеют, подергиваясь легкой дымкой плохо контролируемой страсти. Похоже, скоро меня ждут серьезные проблемы. Не тот это мужчина, которого можно разжечь, растравить, а потом просто отставить остывать в стороночке, как свежеиспеченного Колобка на подоконнике.
Поэтому, когда Женька встает из-за стола, чтобы выйти в туалет, то я, пользуясь ранее состоявшимся знакомством, быстро встаю тоже и иду с ней.
— Привет! — обращается к моему отражению рыжеволосая приятельница, прихорашиваясь у туалетного зеркала. — Выглядишь… офигенно! Тебя никогда не пытались украсть? Можно ведь на «ты»?
— Нет! — смеясь, вру я, вспомнив происшествие в театре с Сергеем-Филиппом. — Никто и никогда. И да. Можно.
— Странно! — хихикает Женька и убежденно добавляет. — Тогда должны пытаться отравить! Вон, Федины подружки талантливее Тимофея кривляются, чтобы Никите Алексеевичу понравиться. А теперь такое препятствие в виде тебя!
— Я оставила без присмотра бокал с недопитым вином! — охаю я. — Что теперь будет?
— Его отравят! — констатирует Женька. — Я бы обязательно отравила!
— Жестоко! — картинно сокрушаюсь. — За что?
— За красоту, — пожимает плечами Женька, вытирая руки. — Потому что нельзя быть на свете красивой такой… Ты ж в курсе?
— В принципе, да… — теперь плечами пожимаю я.
— Это хорошо, что ты замужем, — Женька аккуратно расчесывает свои кудри. — Чтобы не было соблазна у других. Никита Алексеевич тебя защитит.
— На меня никто и не нападает, — отвечаю я, проверяя, в порядке ли моя прическа.
— Потому и не нападают! — убежденно говорит Женька. — Мне из Евгения своего еще растить и растить мужчину. А этот — лучшее, что может быть! Вырос уже до встречи с тобой. Тактичный, добрый, умный, сильный…
— Верещагин? — на всякий случай уточняю я, услышав чьи угодно качества, но только не его.
— Разве ты не в такого влюбилась? — Женька тщательно подкрашивает губы.
— Ты права, — быстро соглашаюсь я, чтобы не развивать эту тему. — Именно в такого.
Верещагин ждет меня на выходе, Женька, по-глупому хихикнув, убегает в зал.
— Ребята перебираются в ночной клуб. Поедем? — заглядывая мне в глаза, спрашивает Верещагин.
— Мне бы не хотелось, — отвечаю я честно. — Я люблю ходить в такие места только с близкими друзьями, а не в большой чужой компании.
— Кто может быть ближе мужа? — Никита мягко притягивает меня к себе, прижав мой живот к своему бедру.
— Настоящий муж, — настойчиво отодвигаю его я.
— Я готов стать настоящим, — он снова берет меня за талию.
— Когда закончится эта комедия, я сама выберу себе мужа, — убираю его руки со своей талии.
— Когда же трагедия успела превратиться в комедию? — недовольством Верещагина можно намазывать бутерброды, как сливочным маслом. Он кладет правую руку на мою шею сзади. — Чем смерть моего отца тебе так смешна?
— Ты прекрасно понимаешь, что именно я имею в виду, — отвечаю я, не сумев освободиться от захвата и нападая словами. — Смешна не смерть, конечно, а твои попытки отомстить по-шекспировски. Стоило ждать десять лет? Почему не сразу? По горячим следам?
Верещагин внимательно смотрит на меня, будто раздумывает, достойна ли я честного ответа, потом всё-таки говорит:
— Тогда, десять лет назад, я знал немного, зато во многом ошибался. Этих лет хватило, чтобы получить информацию и принять решение.
— За всех? — презрительно уточняю я.
— Конечно! — не менее презрительно отвечает он. — Если учитывать желания всех, то придется отказаться от собственного плана. А это не входит в мой план.
— Когда же я узнаю суть своей роли? — решаюсь спросить я, разозленная его тавтологией. — Ты хочешь пустить моего отца по миру, а меня опозорить публично?
— Очень неумный план, — зло усмехается Верещагин. — Твой позор — теперь и мой позор. Муж и жена — одна сатана. Я не собираюсь разорять твоего отца. Он всё отдаст сам. Всё сам. Как он любит…
— Мы можем поговорить в другом месте? — оглядываясь на дверь туалета, спрашиваю я.
— Естественно, — Никита отпускает мою шею и берет за руку. — У нас дома. В нашей новой квартире.
Мы прощаемся с Федором и его гостями и идем в машину.
— И где мы живем? — спрашиваю я, демонстрируя «мужу» заинтересованность.
— На пересечении Нового Арбата и Никитского бульвара. Театральный дом на Поварской, — насмешливо отвечает Верещагин. — Устраивает?
— Менее километра от Кремля? — не удивляюсь, констатирую. — Зачем такая роскошь?
— У моей жены должно быть всё самое лучшее, — просто отвечает Никита.
— У настоящей — да, несомненно, — искренне соглашаюсь я. — Так и будет, не сомневаюсь. А для этого спектакля это просто декорации. Не слишком ли дорогие?
— Отчасти, — кивает мне Верещагин. — Тебе понравится. Пентхаус на втором этаже с камином.
— Хоть с бассейном, — устало выдыхаю я. — Ты плохой режиссер, если думаешь, что я буду там жить.
— Я не думаю — я уверен, — желчно отвечает Никита. — У тебя нет выбора.
— Выбор есть всегда, — возражаю я. — Пока человек жив, выбор есть всегда.
— Вот именно… — глаза Верещагина прожигают меня насквозь. — Пока жив…
Квартира на втором этаже огромная, но… неожиданно уютная. Четыре основных цвета: мягкий светло-серый, кремовый, терракотовый и спокойно-оранжевый своим теплом создают ощущение комфорта. Действительно, камин. Настоящий камин в центре Москвы.
— Очень красиво! — вырывается у меня. — Со вкусом. Сам выбирал?
— Не совсем… — уклончиво отвечает Верещагин. — Проходи. Здесь всё твое.
— Спасибо, не нуждаюсь, — как можно тверже отвечаю я. — И прекрати, пожалуйста, эти намеки. Мы не семья и не влюбленные. Жить вместе мы не будем.
— Почему? — как так быстро Никита сократил между нами расстояние, я не понимаю. Только что я стояла возле камина, а он на пороге большой гостиной — и вот он держит меня в крепких и сильных объятиях. — Тебе не приходило в голову, что это может быть просто судьба?
— Судьба — это то, что делается с нами против нашей воли, но меняется под влиянием наших усилий, — говорю я, чувствуя жар его рук и прилагая эти самые усилия, чтобы освободиться.
— Бороться с судьбой трудно, но возможно, — соглашается он шепотом, не сдавая позиции и не отпуская меня.
— Вот я и борюсь, — мой ответный шепот в его левое ухо показывает, как трудно ему держать и себя, и меня в руках.
Звонок телефона заставляет вздрогнуть уже обоих. Верещагин потрясенно смотрит на домашний аппарат — узкую трубку стального цвета, висящую на стене. Голос в трубке удивляет Никиту не меньше, чем сам факт звонка.
— Я бы сказал доброй ночи, а не добрый вечер! — говорит кому-то Верещагин, мгновенно ощетинившись и помрачнев. — Разговор не может подождать до утра, Илья Романович? Не подскажете, как узнали мой номер телефона? Я сам его не знаю.
— Папа? — спрашиваю я, решительно забирая трубку из рук Никиты. — Ты в Москве?
— Да, — голос отца глух и раздражен. — С тобой всё в порядке? Верещагин тебя не трогал?
— Папа! Это, в конце концов, просто смешно! — громко, отчетливо говорю я, глядя в глаза Верещагину. — Поздно блюсти мою честь. Мне тридцать, и я, как оказалось, замужем. Но это вовсе не означает, что моего молодого мужа ждет постель. Вернее, я в постели.
— Прекрасно! — жестко и как-то издевательски иронично отвечает мой отец. — Передай ему, что я все вижу и слышу. Я был в Киеве и отыграл два его хода. Пусть утрется!
— Передай это сам. Даже запоминать не буду, — устало отвечаю я, нисколько не удивившись отцовской лексике. Отыграл… Это еще и игра…
Верещагин слушает моего отца, напрягшись и окаменев. Я реально вижу, как его глаза, всего пару минут назад наполненные страстью, теперь выплескивают наружу ненависть и презрение. И эти эмоции вполне эквивалентны предыдущим по глубине и силе. Страсть Верещагина не я. Его страсть — игра с моим отцом. Игра на выбывание.
— Я прекрасно осознаю, что делаю, Илья Романович, — огрызается Верещагин.
Я не понимаю вопросов отца, но слышу ответы «мужа». Полноценная картинка не складывается. Только разрозненные лоскутки, ничего не объясняющие, а только запутывающие. Под такие ответы подойдут сотни вопросов.
— Нет. Не боюсь.
— Да. Не отпущу.
— Нет. Не сказал. Предоставляю это вам. Как говорится, только после вас.
— Нет. Я никуда не тороплюсь. Десять лет ждал — подожду еще немного.
— Да. Сделаю и это.
— Глупо упрекать в подонстве подонка, дорогой мой тесть. Или вы ждете, что я буду называть вас папой?
— Странно, но он бросил трубку, — эти слова Никита говорит уже мне. — Только разговорились, нашли общий язык…
Раздается звонок уже на мой телефон. Виктор Сергеевич.
— Валерия Ильинична! Я на улице в машине. Если что…
— Если что?! — эмоционально спрашиваю я, натыкаясь на насмешливо злой взгляд Верещагина. — Ваш работодатель настаивает на том, чтобы мы ночевали здесь.
Брови Верещагина взлетают в крайнем удивлении, когда он понимает, с кем я разговариваю.
— Вы — мой объект, — спокойно и твердо отвечает на мой выпад Виктор Сергеевич. — Я за вас отвечаю не только перед работодателем, но и перед собой. Поэтому… Одно ваше слово — и я открою любые двери, чтобы быть рядом.
Некстати я представила себе, как охваченный страстью, похотью, желанием Верещагин тащит меня в постель. Я зову на помощь своего охранника. И он, как только что сказал мне, находится рядом, пока… Пока мой «муж» принуждает меня выполнить мой супружеский долг, Виктор Сергеевич успокаивает меня словами «Не волнуйтесь, Валерия Ильинична! Если что, я рядом!» За этой визуализацией приходит глупый смех, вообще-то мне не свойственный.
— Не думала, что скажу это, — начинаю я, перестав смеяться под его удивленным взглядом, — но мне хотелось бы вернуться в дом твоей матери. Там все мои вещи и …
И люди. Там еще люди, хочется сказать мне, но Верещагин не дает мне договорить, решительным шагом направившись вглубь квартиры и поманив меня за собой.
В большой просторной спальне, оформленной в фисташково-серой гамме и подходящей и мужчине, и женщине, Никита распахивает двери огромного шкафа: в нем оказывается вся моя одежда.
— Это твоя спальня, дорогая, — жесткий смешок довольного мужчины. — Если устала — ложись. Если хочешь поболтать — возвращайся в гостиную. Если есть более интересные предложения — готов выслушать.
— А ты? — останавливаю я Верещагина вопросом уже на пороге спальни. — У тебя есть своя спальня?
— Боишься, что приду в твою? — нарочито ласково спрашивает он.
— Учитываю, — мягко отвечаю я.
— Пригласишь — не откажусь, — обнимает меня нежной интонацией его голос.
— Вряд ли, — быстро, но уже твердо говорю я.
— Тогда не волнуйся, — продолжая обволакивать меня нежностью, почти негой, отвечает он. — У нас с тобой отдельные спальни. Пока.
Теперь надо понять, что «пока»? Он попрощался или намекнул, что спальни пока отдельные, до поры до времени?
— Спокойной ночи, — облегченно желаю я его спине.
— Завидую тем, у кого ночь спокойная, — снова обернувшись на пороге, ухмыляется Верещагин. — Я третий год сплю плохо.
Когда за мужчиной тихо закрывается дверь моей спальни, я догадываюсь, что он имел в виду. Плохо он спит с тех пор, когда познакомился со мной. Вернее, когда узнал о моем существовании и стал наблюдать. Что ж… Моей вины в этом нет абсолютно.
Всё делаю размеренно и сосредоточенно: принимаю душ, чищу зубы, выбираю одежду, в которой буду спать. Через пару часов бессонницы в плотном теплом домашнем костюме с сотней мелких, но крепких пуговиц сдаюсь и выхожу в поисках кухни, чтобы выпить воды.
В квартире темно, красивая подсветка по периметру потолка и в коридоре, и в гостиной позволяет не натыкаться на предметы. Кухня оказывается рядом с гостиной. В большом холодильнике нахожу маленькую бутылочку минеральной воды с лимоном и в компании с ней возвращаюсь в гостиную, чтобы посмотреть в окна, выходящие во внутренний двор, ухоженный и тоже подсвеченный.
— Не спится или решилась поболтать? — Верещагинская насмешка в темноте квартиры звучит неожиданно, но не пугающе. — А может быть, соскучилась в своей огромной постели одна-одинешенька?
Верещагин полулежит на диване. Он без пиджака, галстука, в расстегнутой до самого ремня рубашке. На столике стакан со льдом и каким-то алкогольным напитком. То ли виски, то ли джин.
— Не такая уж она и огромная, — возражаю я из духа противоречия. — У меня дома в два раза больше.
— Знаю, — меняя положения и садясь, отвечает Никита. — Видел.
— Ты видел мою кровать? — холодею я от ужаса. — Когда?
— На фотографиях. Виктор Сергеевич делал фото твоей квартиры. Всех ее комнат, — наслаждаясь моим ужасом, говорит мужчина, совершенно не стесняясь своего внешнего вида и позволяя мне видеть свою голую грудь и живот. — Хочешь выпить?
— Я не люблю алкоголь, — автоматически отвечаю я дежурной фразой, которую использую много лет в диалогах с мужчинами.
— Какой кошмар! — издевается надо мной Верещагин. — И как же ты спасаешься от мерзостей и трудностей этого мира? Пожалуйста, скажи, что сексом!
— Общением, дружбой, работой, — эти слова, самые честные в мире, я произношу с полной уверенностью в том, что говорю. — Любовью.
Никита резко встает и подходит ко мне.
— Чем сильнее любовь, чем крепче дружба, тем глубже и страшнее предательство, — напоминает мне на глазах раздражающийся мужчина.
— Естественно, — спокойно не спорю я. — Враг не может предать. Предать может только друг или любимый человек. В этом и есть смысл дружбы и любви.
— В чем в этом? — я чувствую запах виски, когда он наклоняется ко мне близко-близко. — В предательстве?
— В доверии, — отвечаю я, не отодвигаясь. — Без него нет ни дружбы, ни любви.
— Доверять кому-то очень глупо, фатально глупо, — выплевывает из себя фразу Верещагин.
— Не доверять другу — нелепица. Значит, он не друг. Не доверять любимому — катастрофа. Значит, он не твоя судьба, — уверенно говорю я мрачному и недовольному моими словами мужчине, который сейчас нависает надо мной с выражением лица, больше подходящим прокурору, зачитавшему приговор серийному убийце. Он и удовлетворен своим приговором, и очень раздосадован тем, что закон не позволяет просто вздернуть преступника. Без суда и следствия.
— Так мы болтаем? — вдруг расслабившись, спрашивает он, возвращаясь на диван и рукой демонстрируя жест гостеприимства: мол, садись, не стесняйся.
— О чем? — удивляюсь я приглашению. — У нас на всё диаметрально противоположные взгляды. О любви и дружбе уже не поговорим.
— Мы можем поговорить о предательстве, — подбрасывает тему Никита, наливая себе еще виски в бокал со льдом.
— У меня нет опыта, — говорю я, садясь на противоположном конце длинного дивана. — Мои друзья меня не предавали. Длительных отношений с мужчинами у меня никогда не было, и они меня тоже не предавали.
— А отец? — впившись в меня болезненно острым взглядом, пытает Верещагин. — Его уход из семьи разве не предательство?
Размышляю, прежде чем ответить.
— Моя мама сказала мне, что папа уходил тогда не к женщине. Просто он уходил от нее. По ее же просьбе, — зачем-то честно отвечаю я на неудобный вопрос «мужа». — У меня нет оснований ей не доверять.
— Что за семейка у тебя блаженная! — почти с отвращением говорит Верещагин. — Брошенная женщина с ребенком не винит мужа в уходе из семьи. Дочь, выросшая с матерью-одиночкой, общается с отцом, не воспитывавшим ее. Не просто общается, а даже отказывается его проучить за подлость и предательство.
— У меня непростые отношения с отцом, — я снова предельно честна. — Я долгое время, действительно, была обижена на него за то, что он оставил маму. Но потом, в том числе и благодаря маме, эта обида прошла. Да. У нас с ним нет близких отношений, но у нас есть порядочные отношения.
— Порядочные? — Верещагин откидывается на диване, обманчиво демонстрируя расслабленность и равнодушие. — Порядочный человек порядочен во всем. Нельзя быть таковым в семье, но не быть таковым за ее пределами.
— Поскольку тебе это качество не свойственно, не вижу смысла обсуждать его отсутствие у моего отца, — дерзко говорю я.
— Тебе не удастся меня оскорбить, — спокойно отвечает на мою дерзость Никита, отхлебывая виски. — Ты права. У меня нет этого качества. Хорошо, что ты это понимаешь. Не будет сюрприза, когда…
Он замолкает и не отрываясь смотрит в мои глаза, потом, сглотнув, говорит:
— Я раньше никогда не понимал этого слащавого сравнения глаз с омутами. Теперь понимаю… В детстве в одном из таких чуть не утонул. Отец спас.
— Тебе не обязательно говорить мне комплименты, — чувствую, что улыбка моя получилась кривой и неискренней. — Я в курсе, что у меня большие и красивые серые глаза. Это видно и тебе, я понимаю. Этого вполне достаточно.
— Устала от комплиментов? — злится Верещагин. От его расслабленности не осталось и следа. — Знаешь, что красива, и пользуешься этим?
— Как именно? — уточняю я вежливо, собираясь встать и уйти. — Вынудила тебя жениться на мне?
Какое-то из только что сказанных мною слов или моя интонация приводят к тому, что Верещагин оказывается сидящим рядом и опять хватает меня.
— Я знаю, по какой причине нас разведут, — морщусь я от боли. — Бытовая драка и мои синяки.
Никита тут же отпускает меня и неожиданным, трогательно незнакомым мне жестом ерошит свои волосы.
— Прости, — бормочет он. — Я до тебя никогда не хватал женщин. Даже позыва не было.
— Они хватали тебя? — весело уточняю я, так мне нравится его растерянность. — Тогда ты не альфа-самец. Он всё и всех хватает сам и первым.
— А! — фыркает Верещагин. — Твоя дурацкая иерархия самцов!
— Не моя. Не дурацкая. Но иерархия, — смеюсь я. — Психологи делят вас на группы по буквам греческого алфавита.
— Можно узнать критерии деления? — по-доброму мне улыбаясь и гипнотизируя мои губы, спрашивает Никита. — Очень уж хочется узнать, кто я. А то вдруг я делаю что-то не так, как положено представителю моей группы. Это ж какой позор! Надо же соответствовать!
— Критерии просты, — мне вдруг становится легко и еще веселее. — Степень доминирования в обществе, уважение среди мужчин, успех в работе, популярность у женщин.
— Да? — разочарованно спрашивает Верещагин. — То есть не все завязано на сексе?
— По Фрейду всё, — отвечаю я и поздно понимаю, что сказала провокационную вещь.
— Всё? — мужчина отставляет стакан и подается ко мне всем телом.
— Я имею в виду, что Фрейд считал развитие личности именно психосексуальным, — объясняю я, напрягшись и отодвигаясь. — Мне кажется, твоя личность уже достигла пределов своего совершенства. Я не знаю, кто ты из самцов. Мне это безразлично.
— Так уж и безразлично? — резкое движение — и его правая рука на моей талии, левая на шее сзади.
Трудно изображать безразличие, когда сотрясает внутренняя дрожь, грозящая выйти наружу истерикой. Вот бы Сашка удивилась! Хоть видео снимай…
— Безразлично, — холодно подтверждаю я и больше для себя, чем для него, добавляю. — Абсолютно.
— Врешь! — выдыхает в мой приоткрытый рот смесь ароматов виски и потрясающего мужского парфюма Верещагин. — Твои омуты потемнели и сверкают, как ночная вода на Ивана Купала.
— Это от злости и невозможности доказать, — включаюсь я в старую, как мир, игру, злясь на себя.
— Что ты хочешь доказать? — правая рука ползет вниз, левая вверх.
— То, что у тебя ничего не получится, — храбро отвечаю я, внутренне похвалив себя за качественный выбор домашнего костюма. Католические монашки самого строгого схимничества, если бы зависть не была смертным грехом, обзавидовались бы. Плотная черно-белая ткань, длинный покрой и рубашки, и штанов, невероятное количество мелких, но крепких пуговиц. Короче, «ни расстегнуть, ни задрать», так, хохоча, называла этот мой любимый костюм Сашка.
То, что происходит дальше, кажется мне невероятным. Верещагин вдруг отпускает меня и, взявшись за полы рубашки, резким и сильным движением разрывает ее, справившись с многочисленными пуговицами, которые с бисерным звоном катятся по блестящему черно-серому паркету.
Справившись с шоком, удерживаю себя от того, чтобы схватиться за рубашку и соединить ее разлетевшиеся половинки. Но усмешку не держу, позволяю ей украсить мое лицо. Его же лицо быстро теряет страстно-хищное выражение, сменившись растерянно-недоверчивым. Под рубашкой у меня не лифчик, не голое тело, а серая футболка, которую подарила мне Варька. На футболке розовый принт — надпись: «В смысле корону снять? Может, еще кровь голубую слить?»
Верещагин пару секунд молчит, потом начинает хохотать. Вежливо ему улыбаюсь, встаю и, выходя из гостиной, роняю небрежно:
— Пуговицы соберешь и завтра отдашь.
Никита ничего не отвечает, но резко перестает смеяться.
Дрожащими руками закрываю дверь спальни, на ходу снимаю рубашку без пуговиц, подходя к зеркалу. Это еще хорошо, что Верещагин в порыве страсти или в попытке меня запугать не сорвал с меня рубашку полностью. Просто на спине тоже надпись: «Довести до греха не обещаю, но провожу».