В жизни нет безвыходных ситуаций,
есть только непринятые решения.
Вся твоя жизнь на 90 % зависит от тебя самого
и лишь на 10 % от обстоятельств,
которые на 99 % зависят от тебя.
— Можно я приеду? — первое, что говорит Сашка, выслушав утром мой рассказ о ночном происшествии на кухне. — Или тебе запрещено принимать в этом доме друзей?
— Не знаю. Я не спрашивала, — задумчиво говорю я. — Но, думаю, пока рано. Всё очень запутанно и остро. Сначала надо разобраться с отравлением Тумана. От этого многое зависит.
— Согласна, — раздумывает подруга и докладывает. — Смотри, Лерка! Расклад такой: наблюдай за Ритой, ты что-то упускаешь, что-то важное. Судя по твоему описанию, что-то не так именно с ней. Заочный диагноз, гарантирую совпадение на 90 %: она влюблена в Верещагина всю жизнь, мнит себя частью его семьи, семья тоже с этим согласна. Любовницей его она никогда не была. Верещагин считает ее другом, но с оговоркой. Твоя задача — понять суть этой оговорки, только тогда мы сдвинемся с мертвой точки в понимании ситуации.
Меня ждет завтрак втроем. Правда, Виктор Сергеевич, пришедший в десять часов пожелать доброго утра, не настаивает на том, чтобы я спускалась к завтраку, и спрашивает, не принести ли мне его в комнату.
— Нет, — отвечаю я стоящему в дверях мужчине. — Я спущусь. Мне скучно.
В темно-серых глазах появляется едва различимая хитринка.
— Как скажете, Валерия Ильинична! Завтрак в гостиной через пятнадцать минут. Если что, я внизу.
— Если что? — усмехаюсь я.
Виктор Сергеевич не отвечает, вежливо улыбнувшись, разворачивается, чтобы уйти.
— Спасибо! — окликаю его я.
Он останавливается и, не поворачиваясь ко мне лицом, спрашивает:
— За что?
— За приглашение на завтрак, — говорю я и, когда он начинает движение, добавляю. — И за явление Риты народу.
Плечи мужчины слегка приподнимаются, но он так и не поворачивается и уходит, не ответив.
Выбираю домашний голубой брючный костюм со свободным жакетом и широкими брюками. Тяжелые волосы с большим трудом укладываю в бабетту с низкой посадкой. Чтобы она держалась высоко, надо помощника, еще время и еще сотню шпилек.
За столом в гостиной уже сидят угрюмо-раздраженный Верещагин и испуганно-восторженная Рита. Никита в джинсах и бледно-сиреневой рубашке навыпуск, которая делает его смуглое лицо еще темнее. Рита тоже в джинсах и в огромной мужской футболке.
Правда? Неужели это футболка Верещагина? Судя по тому, как смущается Рита, как она одергивает коричневую футболку, доходящую ей почти до середины бедра, мило краснея и скашивая зеленые глазки в сторону Никиты, — футболка его. Неожиданно и оригинально! Намек на старые близкие отношения или на их невинное обновление? Будем выяснять. Мне не нравится острое чувство разочарования, которое комариным укусом жалит меня при виде Риты. Мимолетное ощущение, но крайне неприятное. Лера! Опомнись!
— Доброе утро! — дарю всем широкую улыбку, надеясь, что это утро, в отличие от вчерашнего, действительно станет добрым.
Моя улыбка расстраивает обоих: Верещагин шумно втягивает в себя воздух, забыв выдохнуть, Рита таращит на меня глаза и трясет двумя короткими рыжими хвостиками, делающими ее моложе и как-то беззащитнее.
— Лерочка! Привет! — пищит Рита и спешит оправдаться. — Я тут блузку намочила, пришлось взять у Никитона футболку.
Я вежливо продолжаю улыбаться и ничего не отвечаю Рите. Это ее напрягает, заставляет что-то бормотать в свое оправдание. Так и не дождавшись от меня вежливого «ничего страшного», Рита начинает частить:
— Прости, что завалилась к вам ночью. Мне нужно было срочно поделиться своими мыслями с Никитой. И я не смогла дождаться утра. Вчера ночью почему-то казалось, что промедление меня раздавит.
Я продолжаю молчать, с откровенным равнодушием оглядываю стол, дежурно улыбнувшись и Злате, стоящей рядом.
— Вам такой же кофе, как вчера? — мягко спрашивает она.
— Да, — с благодарностью киваю я.
— Хорошо, — тепло улыбается мне Злата. — Что бы вы хотели? Яичный рулет с ветчиной и сыром. Сэндвич «Монте-Кристо». Яблочные оладьи. Булочки с творогом.
— Лера! — вмешивается в мой диалог со Златой Рита. — Обязательно попробуй сэндвич «Монте-Кристо». Сочетание сладкого и соленого.
— Оладьи, пожалуйста, — прошу я Злату, игнорируя подсказку Риты. — И булочку.
— Эх! — Рита, неловко улыбаясь, завистливо вздыхает. — А если я съем оладьи да булочку — сразу прибавлю не меньше килограмма, а с моим ростом…
И эти слова не заставляют меня поддержать беседу с ней своей репликой. Благодарю Злату и приступаю к завтраку.
— Как спалось? — ирония Верещагина течет медленно, как тот цветочный мед, которым Злата поливает мне оладьи.
— С чистой совестью, — отвечаю я, облизывая сладкие губы.
Риту мой ответ удивляет, и она откровенно вопросительно смотрит на меня, словно ожидает объяснений. Никита презрительно усмехается и насмешливо говорит, чуть помедлив, глядя на мои губы:
— В наше время чистота совести — редкое качество. Она, несомненно, относительна.
— Относительно чего она относительна? — предлагаю я тему для разговора.
— Относительно наших поступков? — лениво предлагает Верещагин, приступая к яичному рулету.
— Поступков — во вторую очередь, — соглашаюсь я, пробуя булочку. — И мыслей — в первую.
— И что же для тебя совесть, жена моя? — спрашивает Верещагин и подначивает. — Расскажи мне об осознанном чувстве моральной ответственности перед самим собой.
— Ответственность перед самим собой могут нести только высоко духовные люди, муж мой, — сообщаю я.
— В число коих я, по твоему мнению, не вхожу? — догадывается Верещагин.
— По моему убеждению, — киваю я, усиливая позицию.
Рита растерянно переводит взгляд с меня на Никиту и обратно, силясь понять, что происходит, радоваться ей или огорчаться.
— А ты считаешь себя мерилом высокой духовности? — зло интересуется Верещагин, и Рита радостно напрягается.
— Я считаю свою совесть внутренним регулятором собственной нравственности, — отвечаю я, допивая кофе. — Нельзя мерить кого-то своей линейкой. У каждого она своя. У кого-то слишком короткая. Или вообще без делений.
— Видимо, у меня? — прищурившись, спрашивает Никита.
— Это можешь решить только ты сам, — предлагаю я, внезапно обратив внимание на Риту. — А ты как думаешь?
— Я? — пугается женщина и краснеет под моим внимательным взглядом. — Думаю?
— Ну, ты же думаешь иногда? — вежливо хамлю я подруге детства своего «мужа». — Когда решаешься что-то сделать. Когда придумываешь, что сказать. Как-то же ты приходишь к результату?
— Я всегда стараюсь думать, — кивает мне Рита и умоляюще смотрит на Никиту. — Умный человек всегда много думает.
— Ты согласна со мной? — настаиваю я на ответе. — Ты можешь назвать свою совесть способностью к моральному самоконтролю? А самооценкой совершаемых поступков? А критерием самосознания личности?
С каждым моим вопросом Рита краснеет еще гуще и, хватая ртом воздух, в отчаянии смотрит на Никиту.
Верещагин успокаивающе ей улыбается, устало и как-то обреченно.
— Рита! Ты позавтракала? Сейчас тебя отвезут домой. Или ты хочешь к моей матери?
— Я? Уже? — расстраивается Рита. — Я думала, что мы с тобой… с вами побудем вместе, пообщаемся. Я еще дом не посмотрела. А где будет моя комната?
Моя догадка, несомненно, верна, могла бы, Лера, и раньше догадаться, без Сашкиной подсказки.
— Давай ты сама выберешь? — спрашиваю я Риту, вставая из-за стола. — Пошли дом смотреть? Я его сама еще не видела.
— С тобой? — сомневается Рита.
— И со мной, и с Ники! — бодро подтверждаю я, насмешливо глядя на Верещагина.
Он подозрительно хмурится и тоже встает, категорически заявляя:
— Когда-нибудь потом останешься в гостях, Рита! Не сегодня. И не в ближайшее время.
Но я настаиваю, и за полчаса мы неторопливо обходим дом. «Ники-экскурсовод» на одном из поворотов пропускает Риту вперед, хватает меня за локоть, тянет на себя и сердито шепчет:
— Зачем тебе это? Думаешь, если Рита будет в нашем доме, ты спасешься от моих домогательств?
— Девять, десять, — говорю я, глядя на пойманный в захват локоть.
— Что? — переспрашивает Верещагин.
— Девятый и десятый синяк, — доверительно сообщаю я его левому уху, опаляя его теплым ласковым дыханием.
Про Риту я уже всё поняла, но проверить свою догадку пару раз для верности, как сказала бы Сашка с ее математическими мозгами, надо.
Тугодум Верещагин не сразу отпускает мой многострадальный локоть, и я спешу закрепить успех, боковым зрением видя обернувшуюся к нам и застывшую на месте Риту.
— В коллекцию к предыдущим и этому, — продолжаю громко шептать я, расстегивая верхнюю пуговицу жакета и спуская его с плеча, показывая потемневшим глазам небольшой кровоподтек, оставленный его жадными губами вчера на моей ключице. — И этому…
Провожу пальцами по своей нижней губе, до сих пор припухшей от его жестких поцелуев.
Вижу Риту, вспыхнувшую свекольно-морковным цветом до корней рыжих волос и в смущенной досаде резко отвернувшуюся от нас. Вижу мужскую страсть, поднимающуюся из карих глубин и сметающую всё на своем пути: и стеснение перед Ритой, и мое сопротивление. Сухие губы прижимаются к кровоподтеку на ключице, осторожно, нежно, руки же контрастно губам обнимают сильно, крепко. Одна рука ныряет под широкий жакет и начинает гладить позвоночник от шеи до копчика. Другая ложится на мой затылок, уничтожая с таким трудом сооруженную бабетту.
Рита практически убегает за поворот на лестницу. Это я понимаю по ее вскрику и торопливым шагам и их удаляющемуся звуку. Сейчас очень важно продержаться еще несколько минут, потому что только словесного подтверждения догадке мало. Нужно знать наверняка.
Верещагин никак не реагирует на звуки и действия Риты, словно ее и нет рядом. Одна рука продолжает пересчитывать мои позвонки, а другая уверенными движениями вытаскивает шпильки из моих волос, распуская их по плечам и спине.
Прислушиваюсь: осторожные шаги — Рита на цыпочках возвращается обратно и, скорее всего, выглядывает из-за поворота, как маленькая девочка, играющая в прятки.
Верещагин отрывается от ключицы и накрывает мои губы нежным, но настойчивым поцелуем, чувственно лаская языком ранку на губе.
— Ответь! — хрипло просит мужчина, продолжая зализывать распухшую губу. — Ответь, пожалуйста, Лера!
Рука, спустившаяся по спине, оттягивает брючный пояс, пытаясь попасть ниже.
Что ж ты, Рита? Давай быстрее! Так и ответить недолго. Прерывистое дыхание распаляющегося мужчины сбивает и мое, делая его нервным. Выдыхаю прямо в его рот, устав ждать реакции Риты, и получаю наказание в виде захвата. Губы Верещагина забирают мои в плен, смакуя ощущения и заставляя меня волноваться по-настоящему.
— Ответь! — снова просит он с мучительным стоном.
Топот. Грохот. Визг. Наконец-то… Долго же ты соображала, Рита!
Настойчиво отпихиваю от себя ничего не слышащего и не видящего, кроме меня, Верещагина.
— Что-то случилось с Ритой! — почти кричу я ему в лицо, пробиваясь сквозь затуманенный взор к сознанию.
Получается не сразу, поэтому к упавшей на лестнице Рите мы успеваем не первыми. Ее уже осторожно поднял суровый на вид охранник Верещагина. Мужчина лет тридцати с невероятным по ширине разворотом плеч и всегда со спокойно-ленивым выражением квадратного лица. Верещагин обращается к нему по имени.
— Что случилось, Миша?
Миша пару секунд подбирает новое выражение лица, меняя предыдущее на предупредительно-внимательное.
— Не могу знать, Никита Алексеевич. Скорее всего, Маргарита Рэмовна упала.
— Ногу подвернула, — совершенно искренне морщится от боли Рита, в руках охранника кажущаяся Дюймовочкой. — Мне бы лечь.
— Сейчас вызову скорую, — говорит Верещагин раздраженно.
Как я и рассчитывала, Рита нисколько не возражает. Храбрая девочка. Работает по-честному. По-другому такие, как она, и не могут.
Скорая приезжает быстро. Риту осматривает веселая пожилая врач, обещая, что до свадьбы ушиб мягких тканей и легкий вывих лодыжки обязательно заживут и госпитализация не требуется.
— Миша! Отвези Маргариту Рэмовну к моей матери. Сейчас я ее предупрежу, — командует Верещагин, странно поглядывая на меня.
Такое ощущение, что ему не терпится продолжить с того места, на котором мы закончили наше «общение» на одном из поворотов второго этажа.
Рита обиженно смотрит на Никиту и просит:
— Никитон! Пожалуйста, разреши мне остаться! Я тихо полежу в своей комнате. Мне нельзя двигаться.
— Да. Двигаться пока нельзя, — подмигивает ей врач и тут же расстраивает травмированную женщину еще больше. — Но осторожно перевезти из дома в дом — вполне!
Рита вздыхает и умоляюще смотрит на меня. Я рисую на лице поддерживающую улыбку и обещаю ей:
— Таисия Петровна будет ухаживать за тобой. Теперь ее очередь.
Когда расклеившуюся от досады и боли Риту увозят, Верещагин, приказав всем заниматься своими делами и не беспокоить нас, буквально тащит меня в гостиную.
— Продолжим? — спрашивает он, закрывая двери на замок и разворачиваясь ко мне.
— Разговор о совести? — придуриваюсь я.
— Можно и разговор, но между… — усмехается Верещагин, подходя ко мне вплотную и погладив распущенные им же волосы широкой ладонью. — Между тем, чем должны заниматься муж и жена.
— Ты на мне для другого женился, — спокойно напоминаю я, отходя от Верещагина и садясь на диван. — Что я должна сделать? Узнать код от сейфа в кабинете отца? Переписать на тебя мое наследство? Может, отравить его?
— Отравить? — мгновенно заводится мужчина. — Это у вас семейное?
— Хорошо, что ты напомнил, — дерзко отвечаю я, задавив в себе отголосок сочувствия. — Ты разбираешься с отравлением Тумана?
— Вариант с твоим отцом отметаешь сразу? — презрительно интересуется Верещагин, стоя напротив меня, покачиваясь, держа руки в карманах.
— Нет. Не отметаю, — признаюсь я. — Мне вообще не хотелось бы погружаться во всю эту многосерийную историю, но без этого, видимо, не получится от тебя освободиться.
Верещагин делает шаг ко мне, встав надо мной и зажав мои колени расставленными ногами. Он берет меня за подбородок и поднимает лицо, вглядываясь в глаза:
— С того момента, когда я впервые открыл папку с твоими фотографиями, у тебя не осталось на это ни единого шанса.
— А если тебе удастся отомстить так, как ты задумал? — рискую я спросить. — Разве не этого ты хочешь? Получишь свое и оставишь меня в покое?
Верещагин рывком поднимает меня с дивана, до боли стиснув в объятиях. Потом медленно расслабляется и начинает пропускать мои волосы сквозь свои пальцы:
— Мне опять снилось, что я тебя расчесываю.
— Это либо нереализованная мечта стать парикмахером, либо ложно направленный комплекс наседки, — серьезно отвечаю я. — По логике ты должен мечтать мне их выдрать.
В ответ на мои слова он правой рукой забирает мои волосы в хвост и слегка оттягивает мою голову назад, медленно, чувственно начав целовать мою шею.
— Вернемся к отравлению, — настаиваю я, прогибаясь назад и подбирая обидные слова, чтобы он отпустил меня сам. — Или уже забыл о любимой собаке?
Верещагин перестает меня целовать и толкает спиной на диван.
— Дрянь! — цедит он. — Большая часть людей вокруг меня и когтя его не стоит.
— Умеешь ты говорить комплименты, — откликаюсь я. — Этими людьми ты окружил себя сам. Вернемся к отравлению и Рите.
— Ты намекаешь на то, что это сделала Рита? — недоверчиво спрашивает Никита и добавляет. — Ты в своем уме?
— Я — да! — утверждаю я. — А она?
— Что ты имеешь в виду? — отойдя на противоположную сторону комнаты, говорит Верещагин.
— Ты всё прекрасно понял, — вздыхаю я, начав заплетать косу. — И я поняла. Не сразу, но поняла.
— Что ты поняла? — глухо переспрашивает Никита.
— Что это было? — у меня готово много вопросов, только успевай отвечать, дорогой муж. — Черепно-мозговая? Инфекция? Интоксикация? На эндокринные нарушения не похоже. И точно не врожденное. Что?
— Не понимаю тебя, — сопротивляется Никита, хмурясь и отворачиваясь к окну.
— Это она не всё понимает, — жестко говорю я, — по причине прогрессирующего слабоумия. Давно она не работает библиотекарем? Не работает вообще давно? И как давно пытается стать твоей женщиной?
Верещагин поворачивается ко мне и, вздохнув, отвечает:
- Жаль, что это не личный интерес и не радующая мужское эго ревность.
— Конечно, не ревность, — киваю я устало, справившись с плетением косы, и добавляю, не жалея собеседника. — Ревнуют того, кто необходим.
Верещагин снова отворачивается к окну и молчит довольно продолжительное время. Я жду. Я умею ждать.
— Менингит, — негромко говорит моему отражению в огромном окне Верещагин. — Серьезные осложнения.
— У нее есть близкие? — пользуюсь тем, что получила ответ, поэтому сразу задаю следующий вопрос.
— Только моя семья, — Верещагин по-прежнему общается с моим отражением. — Мои родители долгое время были ее опекунами. Теперь это я.
— Рита недееспособна? Ты ее опекун? — бомбардирую вопросами Никиту. — Значит, она инвалид?
На все мои вопросы Верещагин выдавливает из себя одно слово:
— Да!
— А что с ее родителями? — продолжаю я.
Верещагин, наконец, оборачивается ко мне:
— Они погибли, когда ей было… нам с ней было по тринадцать лет.
— Понятно, — задумчиво констатирую я.
Никита оказывается рядом со мной за пару секунд:
— Что?! Что тебе понятно?!
— Мне понятно всё, что связано с Ритой, — спокойно объясняю я, не давая ему прикоснуться к себе. — Осталось выяснить диагнозы Елены и Екатерины.
— С ними всё в порядке! — рычит Верещагин.
— То есть ты не их опекун? — вежливо уточняю я. — Откуда я знаю, может быть, ты опекаешь не только несчастных животных, но и несчастных девушек?
— Стерва! — награждает меня очередным званием Верещагин.
— Подождешь минуточку? — спрашиваю я его.
— В каком смысле? — не понимает он.
Я быстро набираю телефон Вари Быстровой.
— Варюша! Привет! — тараторю я. — Можешь быстро помочь?
— Всё, что в моих силах! — смеется Варя и говорит, видимо, Максиму. — Это Лера! Я отвлекусь на минуточку? Да, Лерочка! Тебе привет от Максима.
— Варюша! Разъясни, кто такая стерва, пожалуйста! — прошу я, включая громкую связь.
Варя мгновенно ориентируется в ситуации и говорит со своей непередаваемой интонацией:
— По-русски «стерва» — это, по первому значению, падаль, полуразложившийся труп. Это слово употребляли раньше в основном по отношению к падшей домашней скотине или лесной живности.
Верещагин, растерявшийся от моей выходки, молчит, вслушиваясь в Варькин тембр, завораживающий и подчиняющий. И не важно, что именно она говорит, сам голос действует на всех безотказно. Сама каждый раз попадаю под влияние, хотя иногда пытаюсь сопротивляться.
— По второму значению, отвратительный, подлый человек, — Варя тихо смеется, и Верещагин против воли млеет.
Знай наших!
— По-английски «сволочь» — «bitch» — это сначала самка собаки, а потом злобная, язвительная, навязчивая женщина. Обращаю внимание, любящая доминировать, — заканчивает Варя и спрашивает. — Тебе эти значения или то, которое распространено сейчас?
Верещагин, по-прежнему завороженный Вариным голосом, по-моему, почти не понимает того, что она говорит.
— Это не мне, — значительно говорю я. — Это одному человеку, с трудом понимающему современную лексику.
Варя тихо хихикает и продолжает:
— Откуда пошла легенда, что стерва — это синоним успеха, бомонда и крутизны, неизвестно.
— Спасибо, родная! Максу привет с поцелуями! — благодарю я.
— Уточни, куда поцелуи, Лерка! — вклинивается в разговор бархатный голос Макса Быстрова. — Чтобы она не откосила при передаче!
Теперь я привычно замираю, наслаждаясь. Вот дал же Господь Бог человеку всё, что только можно было дать! Всех нас хоть чем-то обделил, а его наградил сверх меры. Можно влюбиться в один голос, не видя его обладателя. Нашли же друг друга мои друзья!
— А куда бы ты хотел? — шутя спрашиваю я Максима, видя, как шевелит челюстями отмерший Верещагин.
— Перезвони мне на личный телефон и уточним, — шепчет Максим, и целую секунду я, как кобра, гипнотизируемая звуком флейты факира, собираюсь это сделать.
— Так какое из значений ты имел в виду? — насмешливо интересуюсь я, отключив телефон. — Неужели злобная, язвительная, навязчивая женщина-доминант?
— Скорее всего, — ворчит он.
— Это ты мне говоришь, что я доминант? — настаиваю я. — Ты, подлогом на мне женившийся? Ты, удерживающий меня возле себя против воли? Ты, планирующий уничтожить моего отца с моей же помощью?
Верещагин презрительно смотрит на меня и встречно обвиняет:
— Ты только что чуть из костюма не выпрыгнула, пока с Быстровым разговаривала! Лужей практически растеклась у моих ног, думая о нем! У вас там шведская семья?! Эта самая Варя в курсе, что ты на ее мужа так реагируешь?
— На ее мужа все женщины так реагируют в возрастном пределе от трех лет до бесконечности, — сообщаю я. — А что? Слабоумного можно назначать опекуном для слабоумного?
Спрашиваю я недоверчиво, не удивившись обвинению, потому что Верещагин отчасти прав. Но чтобы понять, что это ни для меня, ни для Макса ничего не значит, надо знать нас и уважать. Это как минимум.
— В чем же проявляется мое слабоумие? — я снова оказываюсь я крепких объятиях. — В том, что всё прощаю? В том, что не наказываю за то, за что другая женщина, любая, была бы…
— Отлучена от царского тела? — догадываюсь я. — Так для меня это не наказание, а награда.
Жесткий захват подбородка и терпкий поцелуй. Не сильный и не слабый. Поцелуй-искушение. Не заставляющий и не подчиняющий. Не нежный, но и не безжалостный. Пока он не превратился в поцелуй-наслаждение, выныриваю из мужского захвата.
— Когда я могу покинуть этот дом, хотя бы для того чтобы просто прогуляться и посмотреть на других людей? — спрашиваю я.
Верещагин молчит, не отрывая взгляда от моих губ, потом отвечает:
— Собирайся. Через час поедем гулять.
Собираюсь тщательно. Делаю легкий макияж. Волосы убираю в рыбью косу с низким плетением. Надеваю синее платье-пальто до середины колена и черные сапоги-чулки на высоком широком каблуке.
Верещагин ждет меня на крыльце. Красивый и строгий во всем сером: серые брюки, серая водолазка, серая куртка.
— Хочешь слиться с окружающей средой? — шучу я.
— Хочу привлечь тебя красотой своего внутреннего мира, а не тела, — неожиданно говорит он. — Надеюсь, что получится.
— Смело! — отвечаю я, садясь в машину.
Уезжаем мы одни, машина охраны следует за нами.
— Куда мы? — спрашиваю я, решив не молчать.
— Секрет! — приветливо щурится Верещагин в зеркало заднего вида. — Тебе понравится, если мой частный детектив меня не обманул.
Пока я размышляю над загадкой, мы едем молча, слушая классическую музыку в современной обработке.
— Много информации обо мне передал тебе детектив? — вежливо спрашиваю я. — И что ты с ней делаешь?
— Много, — подтверждает Никита, усмехаясь. — Использую, конечно, в корыстных целях.
— Каких же? — продолжаю я диалог.
— Секрет! — звучит второй раз.
Секретом оказывается блошиный рынок «Левша».
— Этому рынку скоро сто девяносто пять лет, — рассказывает Верещагин, видя мое неподдельное удивление выбором места для прогулки. — Ты с подругами пару раз в год ходишь на блошиный рынок. Всё верно?
— Верно! — подтверждаю я, испытывая неприятные ощущения от того, что за мной наблюдали и многое обо мне знают. — Варя ищет там фарфоровые фигурки для бабушкиной коллекции.
— И… — Верещагин делает вид, что вспоминает. — Для Паперного Михаила Ароновича?
Неприятные ощущения усиливаются.
— Я тоже люблю сюда ходить, — вдруг сообщает мне мужчина, взяв меня за руку, не больно, но крепко. — Отгадай, что я собираю?
— Орудия пыток и лопаты? — ворчу я, слегка дернувшись в бессмысленной попытке освободиться. — Или игрушки для Риты?
— Нет! — совершенно не обижается на меня Никита, погладив большим пальцем тыльную сторону моей ладони и, наклонившись, сообщает «по секрету». — Советских оловянных солдатиков!
Смотрю в его веселые, искрящиеся смешинкой глаза и искренне удивляюсь. Верещагин, видимо, как и наш Игорь Жданов, мнит себя полководцем. Только тот черпает магические силы в обликах великих, а этот копит маленькую армию.
— На кого войной пойдешь? — шучу я. — На моего отца и Виноградовых?
— На весь мир! — шепчет Верещагин совершенно серьезно, потом не выдерживает и смеется, открыто, легко, весело.
— И большая у тебя армия? — спрашиваю я, невольно залюбовавшись его искренней широкой белозубой улыбкой, так украшающей его и без того красивое мужественное лицо. Сорокалетний мальчишка, играющий в солдатиков…
— Это секрет! — смеется он, продолжая поглаживать мою руку. — Но у меня есть и пешие, и конные, и пулеметчики, и пушечные расчеты, и военачальники! Первым моим приобретением на самостоятельно накопленные деньги был пулеметный расчет из трех человек с пулеметом «Максим». Он стоил целых два рубля!
Улыбаюсь в ответ на эти слова, с большим трудом представив себе маленького Верещагина, покупающего солдатиков. Получается у меня плохо: я просто уменьшаю большого Верещагина в размерах раза в три. Выглядит нелепо и карикатурно.
Мы быстро находим мужчину средних лет в комбинезоне камуфляжной расцветки, похожего на отставника, который здоровается с Верещагиным, как с завсегдатаем.
— Достал? — с надеждой спрашивает Никита.
— А то! — хвастается «отставник». — Как ты и просил! Вот они! Богатыри Донского похода!
«Отставник» выставляет на складной столик семь фигурок: это средневековые русские рыцари с мечами и щитами, на фигурках сохранились остатки цветной краски, красной, серой, желтой.
— Ковбой с индейцами будут через две недели, — сообщает «отставник», получая от Верещагина пятитысячную.
— Теперь выберем подарок для тебя, — говорит мне Никита, уводя от продавца оловянных солдатиков.
— Мне ничего не нужно, — отказываюсь я. — Я не увлекаюсь ничем подобным. Я бы выбрала для Варьки.
Выбор советского фарфора невероятен. Но я сразу влюбляюсь в пухлую девочку с короткими волосами в трусиках. Она стоит на подставочке, изображающей красный коврик под ногами, и делает наклон влево.
— «Зарядка». Серия «Счастливое детство», — безрадостно сообщает нам очень полная пожилая женщина. — ЛФЗ. Ленинградский фарфоровый завод.
— Вот! — по-настоящему радуюсь я. — Варька собирает эту серию. Такой фигурки у нее точно нет.
Видя, как Верещагин отсчитывает женщине деньги, пораженно открываю рот.
— Тридцать пять тысяч?! — спрашиваю я так потрясенно, как может спросить среднестатистический врач. — Кошмар какой! Я сама заплачу.
— Это мой подарок твоей подруге! — не терпящим возращение тоном говорит Никита. — Нормальная цена для такой вещи. Их осталось-то…
— Вот! — бормочет продавец «Счастливого детства», пряча деньги. — Ориентируйтесь, женщина, мужчина понимает!
— Спасибо! — благодарю я и сразу предупреждаю. — Не думай, что я тебе буду что-то должна за этот подарок!
— Я легко переживу потерю этих денег, — смеется Верещагин. — Едем дальше?
— Едем, — киваю я, лишь бы не сидеть взаперти дома.
Перед тем, как сесть в машину, краем глаза замечаю крупного мужчину неподалеку. Что-то смутно знакомое в его фигуре, посадке головы. Не могу понять, что именно, поэтому оборачиваюсь всем корпусом, чтобы разобраться. Но мужчины уже нет.
— Что-то случилось? — терпеливо спрашивает Верещагин.
— Нет. Пока нет, — хмурюсь я, пытаясь поймать причину неожиданно испортившегося настроения.
Парковка у салона красоты «Венера» меня сразу настораживает.
— Что ты для меня тут заказал? — подозрительно спрашиваю я.
— Для нас, — таинственно отвечает он и традиционно добавляет. — Секрет!
Улыбчивая девушка в темно-зеленом платье-кимоно провожает меня в отдельный кабинет с массажным столом. Верещагин, нагло послав мне воздушный поцелуй, прощается с нами обеими и выходит.
— Сейчас будет массаж? — догадываюсь я, обратившись к предупредительной девушке.
— Да. Для вас самый лучший, — демонстрируя милые ямочки, сообщает она. — Надо раздеться до трусиков. В душ пойдете?
Едва слышная музыка-релакс. Массажный стол. Легкий аромат восточных благовоний. Девушка накрывает меня шелковой зеленой простыней и тихо выходит, предложив расслабиться и приготовиться к массажу.
Через пару минут в кабинет приходит массажист. Я не вижу его, поскольку лицо мое находится в специальном отверстии. Он негромко здоровается, называет себя Иваном и начинает работать.
Это неземное блаженство; и я прощаю Верещагину такой «секрет» за сладкую боль в мышцах и райское ощущение маленького неторопливого счастья, расплавившего мое тело и даже кости. Постепенно массаж начинает приносить зашкаливающее по силе наслаждение. Крепкие мужские пальцы играют на моем теле потрясающую мелодию удовольствия, нежности и ласки. Нега окутывает меня, волной пройдясь от макушки до кончиков пальцев на ногах. Хочется застонать, но я, конечно, этого себе не позволяю.
Когда руки массажиста спускаются под простынь, сложенную на моих ягодицах, я напрягаюсь.
— Не надо! — резко говорю я, мгновенно напрягшись.
Массажист застывает — и я вдруг отчетливо слышу его тяжелое дыхание.
— Что за черт?! — проговариваю я, уже зная, что происходит. — Уйди, Верещагин! Не смей здесь находиться!
Мужские руки возвращаются на мои плечи и продолжают массажные движения.
— Уйди! — жестче говорю я. — Не смей ко мне прикасаться!
Короткий вздох, но прикосновения не прекращаются. Подтягиваю вывернутой рукой простынь к себе и резко сажусь, прикрывая грудь льнущей к телу мягкой тканью.
— Хорошая попытка! — хвалю я застывшего возле меня, возбужденного происходящим мужчину. — Но бессмысленная.
— Почему? — искренне интересуется Никита, съедая меня горящим темным взглядом. — Массаж некачественный?
— Массаж неплохой, — не спорю я по пустякам. — Продолжение ниже спины — лишнее.
— Разве? — вздыхает Верещагин, сглатывая слюну. — Я оплатил массаж всего тела.
— Перебьешься! — спокойно констатирую я. — Всё тело ты не получишь.
— Да? — иронично выгибая бровь, спрашивает Никита. — Тогда какую его часть?
— Вот эту, — сообщаю я, даря Верещагину звонкую пощечину. — Максимум, правую ладонь.
Он слегка дергается от сильного удара, но довольно улыбается.
— Всё-таки я урвал чуть-чуть и других частей! — радостно сообщает он. — Идем гулять дальше?
— Дальше? — теряюсь я от такой неприкрытой наглости и абсолютного отсутствия чувства неловкости с его стороны.
— Обедать! — уставившись на мою грудь, прикрытую простынью, отвечает Верещагин и намекает. — У меня разыгрался аппетит.
— Пошел вон! — ласково говорю я.
И Верещагин уходит со словами:
— Да ты знаешь, какая очередь ко мне на массаж? На три месяца вперед!
— Вот и принимай по очереди! — сердито советую я.
Ресторан «Воронеж» на Пречистенке приятно балует необычным оформлением с расписанными вручную потолками. Верещагин, осчастливленный несанкционированным массажем моей спины, заказывает мне Мурманскую треску с печеными кабачками, а себе говяжьи ребра Шорт рибс с можжевельником.
— Постарайся расслабиться и получить удовольствие! — нахально советует мне мой кавалер. — Если не получилось при массаже, пусть получится сейчас.
— Спасибо, — отвечаю я, не обращая внимания на его провокацию.
Чувствую на себе тяжелый взгляд. Ощущение настолько привычное, в стиле «дежавю», что я внутренне холодею. Зал полон. Никого не вижу. Но отчетливо понимаю, кого ищу.
— Сыграем? — неожиданно предлагает Верещагин за десертом.
— Во что? — удивляюсь я, поднимая глаза от мусса из ряженки с вяленой клубникой и шоколадом.
— В «Правду и Действие», — шепчет, подмигивая мне, Никита.
— Эта игра для большой компании, — быстро реагирую я. — Я играла в нее с друзьями. И настаиваю — это игра для молодежной компании.
— Можно играть и вдвоем, — возражает Верещагин и терпеливо ждет.
— Хорошо. Но точно не здесь, — почему-то соглашаюсь я, расправляя на коленях салфетку. Потому что мне нужны его ответы на неудобные вопросы.
Нам было лет по пятнадцать. Оставшись в квартире одна, потому что ее родители уехали к родственникам на юбилей куда-то на Урал, Сашка в осенние каникулы собирала нас у себя.
Мы играли в карты, смотрели вместе фильмы. Сами варили себе покупные пельмени или жарили на всех яичницу.
Это было удивительное время относительной свободы. Если мальчишкам можно было почти всё, и их родители не контролировали каждый их шаг, то у Варьки Дымовой был очень суровый отец. И она ни разу не смогла остаться ночевать. Я всегда могла договориться со своей матерью. Сашка сейчас была свободна от родительского контроля сроком на неделю. Тетя, мамина сестра, проверяла ее по утрам или днем, вечера и ночи были наши.
В один из вечеров Сашка предложила сыграть в «Правду или Действие».
— Это очень весело! — вещала она нам, рассевшимся в большой комнате на диване и на полу. — Выберете «правду», отвечаете на вопросы других. А если «действие», то выполняете их. Проще простого!
— В чем подвох? — веселился Вовка, сидящий на полу возле Варьки, которая расположилась на диване. — Есть же какой-то подвох?
— Никакого подвоха нет! — сурово ответила Сашка. — Но!
— Вот! — проворчал Игорь. — Сейчас начнутся всякие «но»!
Сашка показала ему язык и продолжила:
— Нельзя выбирать более двух одинаковых заданий подряд. После двух «правд» придется брать «действие» и наоборот. Понятно?
— Понятно! — хихикала Варя, лодыжку которой щекотал Вовка. — Вроде не сложно.
— А заменять задания можно? — поинтересовался Максим, не сводящий глаз с Вовкиной руки.
— Можно! — объяснила Сашка, переглядываясь со мной. — Но каждому участнику не более двух раз за одну игру.
— Жеребьевку проводить не будем, — продолжила Сашка. — Играем так: по часовой стрелке те, кто выполняют, против часовой, те, кто дают задания.
Игра начинается с Варьки и Игоря. Жданов-провокатор тут же придумывает вопрос, поскольку Варя выбрала «правду»:
— Кто из игроков больше всего похож на твой идеал?
Варя округлила и без того большие зеленые глаза и сделала губами традиционное «О!». Максим застыл. Вовка практически перестал дышать. На лице Игоря появилась довольная ухмылка.
— Легкий вопрос! — встрял Вовка, откинув голову назад на Варины колени. — Конечно, это я!
Серо-голубые глаза Максима превратились в острые холодные льдинки. Варя рассеянно начала перебирать Вовкины светлые кудри и вдруг сказала:
— Меняю на действие.
— Жаааль… — протянул лениво вредный Игорь. — Тогда спой, Варька!
Мы начали хохотать: Варя абсолютно лишена музыкального слуха. А потом все вместе помогали ей спеть куплет и припев песни Цоя «Группа крови на рукаве».
Сашка предложила Вовке, выбравшему «действие», прорекламировать себя как хороший товар. Вовка вскочил с пола и, встав на середину комнаты перед нами, начал паясничать:
— Жизнерадостный юноша. Неприхотлив в быту. Всеяден. Послушен.
Предлагал себя всем, но мы все понимали, что предложение действительно только для Варьки, которая искренне и открыто смеялась, не замечая тревоги в глазах Макса.
— Очень ласковый и преданный, — Вовка уже смотрел прямо в Варькины глаза и говорил с придыханием.
Сашка приподняла брови, взглянув на меня со значением, мы с ней одновременно подняли руки и прокричали:
— Беру!
Я тут же зафиксировала благодарный кивок от Макса.
— И я беру! — потянулась к Вовке Варя.
— Я весь ваш! — раскланялся довольным своим выступлением Вовка и спросил с надеждой. — Может, подеретесь из-за меня?
— Мы подумаем, — вежливо пообещала я.
Мне, выбравшей «правду», достался вполне логичный вопрос от Максима:
— О чем ты обычно врешь другим людям?
— О том, что мне приятно их общество, — я постаралась быть максимально честной. — Это касается практически всех, кроме вас.
— Мы избранные? — шутит Игорь.
— Избранные, — подтверждаю я.
Через час после обеда мы отправляемся в парк музея-заповедника «Царицыно» и катаемся в конном экипаже по его историческим дорожкам. Белоснежная лошадь запряжена в черный элегантный экипаж для двоих пассажиров.
— Играем? — усмехается Верещагин, задумчиво вертя в руках одного из солдатиков-воинов войска Донского.
— Чей ход первый? — смиряюсь я с неизбежным, уже придумав свои вопросы.
— Конечно, твой, белая королева! — улыбается «муж».
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Что выбираешь?
— Правду, — отвечает он совершенно серьезно. — Спрашивай!
— За что тебе больше всего стыдно в жизни? — спрашиваю я, глядя прямо в его глаза.
— За то, что не отомстил за своего отца раньше. За то, что столько лет сомневался, нужно ли это делать, — говорит Верещагин, морщась, как от горького лекарства. — Теперь твоя очередь. Правда или действие?
— Правда, — соглашаюсь я.
— Как выглядело твое первое свидание и твой первый поцелуй? — в меня впивается колючий взгляд.
— Насколько первое? — уточняю я, пробуя кофе. — По факту или по-настоящему?
— По-настоящему! — рычит Никита, заводясь.
— Я встречалась со своим однокурсником, — смело отвечаю я. — Поцелуй не был обоюдным.
— Он тебя заставил? — подается вперед мгновенно разозлившийся мужчина.
— Да, — я само спокойствие. — Впрочем, как и ты. Чему ты удивляешься?
— Я твой муж! — громко говорит Никита, привлекая внимание возницы, пожилого мужчины, одетого в костюм кучера с цилиндром.
— Фальшивый аргумент, — пожимаю я плечами. — Так думаешь только ты и те люди, которых ты подкупил для оформления документов. Теперь «правда» или «действие»?
— Действие, — расслабляется Верещагин, хитро улыбаясь.
Неужели он думает, что я попрошу у него поцелуй? Смотрю на его чуть полные губы, вспоминаю истории уже случившихся поцелуев. Мужчину завораживает мой взгляд: я уверена, он вспоминает их же.
— Признайся в любви любой прохожей женщине, на свой выбор, — заказываю я. — Громко и отчетливо.
Верещагин растерянно усмехается, ожидаемо говоря:
— Меняю на «правду».
— Что тебе нужно от меня? Когда, наконец, я узнаю, что именно ты придумал для меня? — задаю я заготовленные вопросы.
Никита откидывается назад и кладет правую руку за мою спину, обнимая за плечи.
— До личного знакомства с тобой у меня был вполне конкретный план действий. Твоих действий против твоего отца, — жестко говорит он, гладя мое плечо. — Теперь я прекрасно понимаю, что ничего из того, что я придумал, ты делать не станешь. И вряд ли мне удастся заставить тебя посмотреть на твоего отца моими глазами.
— Рада, что ты это понял, — равнодушно хвалю я его. — Но ты по-прежнему удерживаешь меня рядом. Зачем?
Верещагин разворачивает меня к себе, вглядываясь в мое лицо:
— А ты не догадываешься? Правда?
Наши лбы соприкасаются, дыхание смешивается.
— Догадываюсь, — отвечаю я. — Теперь тебе нужна просто я. Я сама. Без моего отца и его грехов перед тобой.
— Умница! Я отказался от прежних планов. Всё-таки само наличие меня в качестве зятя — тоже своеобразная месть любящему отцу, — нежно выдыхает Никита, прижимаясь к моим губам.
Настойчиво освобождаюсь и от поцелуя, и от объятий.
— У тебя не было «действия», — спокойно напоминаю я и объясняю. — Я не согласна. Я тебя не выбирала. Я буду только с тем, кого выберу сама.
— Правда или Действие? — тяжело выдыхает Верещагин, не отрывая взгляда от моих губ.
— Правда, — снова выбираю я.
— Тогда кого? Кого бы ты смогла выбрать? — задает он ожидаемый вопрос.
— Я не могу сказать, кого. Я могу сказать, какого, — ответ у меня готов давно. — Не такого, как ты.
— И что со мной не так? — желчно спрашивает он.
— Ты одержимый, властный, негибкий и невосприимчивый к чужому мнению, — охотно предлагаю я свои выводы. — И ты слишком… страстен. Для меня это перебор.
Захват подбородка. Лицо к лицу. Глаза в глаза.
— Ты просто не хочешь узнать саму себя, — шепчет он. — Вернее, хочешь ответить на мою страсть, но не разрешаешь себе. Одному богу известно, почему.
— Ты. Мне. Не нравишься, — доходчиво объясняю я. — Ты. Мне. Не подходишь. Признай это и отпусти.
— Ни за что не поверю, что ты не понимаешь очевидного, — не отпускает меня Верещагин. — Это же так просто. Если ты попадаешь в руки какого-то мужчины, то он тебя никому и никогда больше не отдаст. Честно говоря, я приятно поражен, что ты досталась мне.
— Я устала от того, что меня выбирают без моего участия, — говорю я сквозь зубы. — Мне это надоело с тех пор, как первый из вас подумал, что ему нужна именно я.
— Ну, что тебе ответить? — Никита неожиданно отпускает меня. — Ты же слышала, наверное, утверждение, что красота — это наказание, а не награда.
Про «не родись красивой» я всё понимаю лучше всех. Тридцать лет, как понимаю.
— Значит, я буду жить одна, — сообщаю я собеседнику о своем сокровенном решении, принятом много лет назад. — Я знаю, как должно быть. Как у Быстровых. Или приблизительно так.
— Свет клином на них сошелся? — недоумевает Верещагин. — Неужели ты не понимаешь, что это всё игры и игрушки? Красивая картинка! Так не бывает. А если и бывает, то только в книгах и в кино.
Я устала что-то доказывать человеку, не доверяющему никому.
— А может быть, дело в том, что тебе нравится вовсе не Жданов? — крепкие пальцы вцепляются в мои плечи, и я морщусь от боли.
Верещагин не обращает внимания на мою мимику.
— Это Быстров? Да? — выплевывает свои вопросы Никита. — То-то ты так замерла, когда он с тобой по телефону разговаривал! Говори! Это он?!
Возница начинает беспокойно на нас оглядываться.
Господи! Дурак какой!
— Ты примитивен, как инфузория-туфелька, — ругаюсь я. — И прямолинеен, как чугунная шпала! И так же деликатен!
Верещагин молчит некоторое время, резко отпустив меня и зыркнув на кучера, потом спокойно, даже лениво сообщает мне:
— Ты моя жена. Я тебя не отпущу. Если твой отец разведет нас, то мы поженимся еще раз.
— У тебя ничего не получится, — так же расслаблено сообщаю я. — Это смешно. На дворе двадцать первый век. Я свободный человек. У меня есть своя семья и друзья. У меня есть своя жизнь. И в ней тебе нет места.
— Посмотрим! — бросает он. — Если что — все подвинутся!
— Экранизация сказки «Теремок»? — иронизирую я. — Пришел медведь и всех раздавил?
— Типа того! — хамит Верещагин.
В этот момент меня окатывает дрожь. Забытая, но знакомая. Такая привычно навязчивая и опасная. Осторожно оглядываюсь. Тело не подвело меня. Это он. Такой, каким я видела его с девчонками в нашем театре полтора месяца назад. Высокий, мощный, одержимый.
Возле фонаря, мимо которого проезжает наш экипаж, стоит и смотрит на меня Сергей-Филипп.