Все хотят изменить мир,
но никто не хочет измениться сам.
Какой прекрасный день!..
Пора его испортить.
— Сергей-Филипп?! — с ужасом выдыхает Сашка. — Он следит за тобой? Приехал в Москву?
— Это точно он! — панически выдыхаю я, прижав к уху трубку. — Я его почувствовала и на блошином рынке, и в ресторане, но увидела только в парке. Представляешь, мы просто проехали мимо в экипаже. Он с места не сдвинулся и глаза не отвел.
— А Верещагин? — чувствую, как Сашка напряглась в испуге.
— Он ничего не заметил, потому что я сама глаза тут же отвела, — отвечаю я. — Но как же это плохо…
— Может, не очень плохо? — осторожно надеется Сашка.
— Помнишь, что он сказал мне давно, в классе десятом, по-моему? — напоминаю я. — Когда в любви объяснялся?
— Освежи! — по-деловому просит Сашка.
— Он сказал, что любит меня. Что будет любить всю жизнь. Что дождется, когда и я его полюблю. Что ему трудно представить меня рядом с кем-то другим. Но, если я выберу другого, он будет ждать. Правда, добавил, сжав кулаки, если сможет отдать другому. А он не сможет. Всё, — повторяю я слова, отложившиеся на подкорке.
— Вспомнила! — почти кричит Сашка. — Еще Варька тогда заявила о том, как неожиданно Сергей-Филипп с грустными красивыми глазами орангутанга оказался романтиком. И завидовала тебе, потому что Макс никак не объяснялся ей в любви.
— Это не романтика. Это явно что-то другое, — спорю я. — По моим ощущениям, по сравнению с ним Верещагин просто Владимир Ленский.
Сашка вздыхает и очень деликатно спрашивает:
— Может, всё дело в том, что Верещагин тебе нравится, а Сергей-Филипп нет?
Замираю, не зная, что ответить. Что сделала бы я, если бы меня поцеловал Сергей-Филипп? Так и столько раз, как и сколько это уже позволил себе Верещагин? Лера… Будь честна сама с собой… И ты позволила. Да. Не ответила. Да. Пару раз рыпнулась из крепких рук. Не более того. И что это значит?
— Я его просто не боюсь, — отвечаю я подруге. — Сергея-Филиппа я боюсь до позорной дрожи в коленях. Причину такого страха даже объяснить не могу!
— Да-а-а, ситуация! — тянет, задумавшись, Сашка и решительно заявляет. — Тогда надо просить помощи у Верещагина.
— Тогда это будут не шпаги, а дубинки или вилы, — невольно смеюсь я. — Или бои без правил.
— Может, пусть? — вдруг предлагает Сашка. — Прибьют друг друга — и ты свободна?
— Ага! — спохватываюсь я. — А если кто-то из них победит? Мне что? Отдаваться победителю? Вряд ли они будут соревноваться в благородстве.
— Принесла же нелегкая! — возмущается разволновавшаяся Сашка. — Ладно, думай! Я тоже буду думать. Что там с Ритой? Прощупала?
— Ты оказалась права, — благодарно хвалю я подругу. — Всё было на поверхности. Есть у нее особенность. И странные умозаключения. И плохая память. И почти детское поведение. И телячья привязанность к Никите.
— Она больна? — догадывается Сашка.
— Да. Осложнение после менингита — прогрессирующее слабоумие. Верещагин — ее опекун. Она недееспособна, — рассказываю я. — И еще сирота с тринадцати лет. До восемнадцати лет ее опекунами были родители Верещагина. Уже взрослой она тяжело заболела. Сколько лет назад, не знаю.
— А ее родители? — интересуется Сашка. — Хоть кто-то у нее есть?
— Никита сказал, что они погибли. Были друзьями Верещагиных, — вспоминаю я.
— Слушай! — оживляется Сашка. — Давай я одного хорошего хакера попрошу порыться в Ритиной жизни. Исключать ее участие в отравлении нельзя. Может, и не сама. Руководил ей кто-нибудь. А может, и сама. Могла думать, что чем-то вкусным собаку кормит.
— Хакера? — снова смеюсь я, умеет Сашка поднять упавшее настроение. — Настоящего?
— А то! — хвастается Сашка. — Пентагон, конечно, не вскрывал, банки не грабил, но может очень многое найти. Не только то, что на поверхности, но и все веточки боковые разнюхает. Аналитик от бога!
— Где ж ты такого достала? — удивляюсь я, поблагодарив за помощь и согласившись.
— Случайно познакомились, — отмахивается Сашка, не желая делиться информацией. — Очень помог мне пару лет назад. Завтра будут новости, обещаю.
— Валерия Ильинична! — под дверью Виктор Сергеевич. — Я могу зайти?
Получив разрешение, мужчина появляется на пороге моей спальни.
— Пора ужинать? — спрашиваю я, попрощавшись с Сашкой.
— Не совсем, — улыбается мужчина. — Никита Алексеевич сегодня пригласит вас на один деловой ужин. Вернее, ужин вполне светский, но для него деловой. Вам желательно согласиться.
— Желательно? — усмехаюсь я и лукаво интересуюсь. — Ваш предок Арман Жан дю Плесси?
— Таких сведений я не имею, — слегка кланяется мне не удивившийся Виктор Сергеевич. — В родовом древе, насколько мне известно, нет людей с фамилией Ришельё.
— Вы уверены, что вы охранник? — по-прежнему не сдаюсь я.
— Абсолютно точно! — задорно и артистично щелкает каблуками охранник. — Вы, конечно, можете отказаться от поездки на этот ужин. Силком вас Никита Алексеевич не поведет, но сам вынужден будет уйти. Но я бы рекомендовал вам пойти.
— Зачем? — упорно требую прямого ответа.
— Там будет ваш отец, и я смогу устроить вам встречу, — доброжелательно улыбается Виктор Сергеевич «Ришельё».
— Мне опять придется перебегать из дома в машину и уезжать от мужа к отцу, участвуя в инсценированной аварии? — сомневаюсь я.
— Не придется, — успокаивает Виктор Сергеевич. — Но разговор будет вам полезен.
— Хорошо, — решившись, соглашаюсь я. — Буду ждать приглашения.
Через полчаса после ухода охранника приходит Верещагин. Хмурый, отрешенный, чем-то загруженный.
— Лера! — говорит он напряженно. — Мне нужно быть на встрече в ресторане сегодня вечером. Это довольно большой и важный прием. Прошу тебя пойти со мной.
Молчу почти минуту, потом киваю. Он облегченно выдыхает и торопится выйти.
— Подожди! — окликаю я его. — Мне нужна помощь.
Обернувшийся Верещагин криво ухмыляется:
— С бельем или платьем?
— Не твоя, — спокойно отвечаю я на пошлость. — Мне нужна помощь с прической. С остальным я справлюсь сама. Вызови мастера или передай эту просьбу Виктору Сергеевичу.
— Хорошо, — соглашается он и вдруг как будто что-то вспоминает. — Злата может тебе помочь. Она практически универсал. И кухарка, и личный помощник, и прически умеет делать. Ты не против?
— Не против, — тут же отвечаю я. — Пусть будет Злата.
— У тебя полтора часа до выхода, — предупреждает Никита.
Приятная женщина приходит ко мне в комнату практически сразу после ухода Верещагина.
— Добрый вечер, Валерия Ильинична! — скромно улыбается невысокая и очень приятная женщина лет пятидесяти. — Никита Алексеевич сказал мне, что моя помощь может вам понадобиться.
— Да. Спасибо! — благодарю я. — Мне нужна вечерняя прическа. Сейчас покажу, какая именно.
Я начинаю рыться в памяти телефона и нахожу фотографию: я, Сашка и Варька в клубе Игоря Жданова «Лисий хост».
— Сможете такую, как у меня здесь? — интересуюсь я. — Мне одной не справиться.
Злата внимательно, с любопытством рассматривает фото.
— Думаю, да, я делала прически ретро, — просто говорит она. — Смогу и такую с вашей инструкцией. Приступаем?
— Значит так, — инструктирую я. — Пряди спереди завиваются и укладываются в локоны, задние собираются в пучок-гульку, а сверху у меня будет крохотная вуаль. Пробор набок. Волны делаем справа.
— Хорошо, — дарит мне добрую улыбку женщина.
— Как ваше отчество? — вежливо спрашиваю я. — Злата…
— Евгеньевна, — отвечает она. — Можно и без отчества. Я привыкла к одному имени.
— Выбирайте! — настаиваю я. — Либо вы Злата Евгеньевна, а я Валерия Ильинична, либо вы Злата, а я Лера.
Злата смотрит на меня внимательно, чуть прищурившись, потом отвечает:
— Я Никиту Алексеевича пятнадцать лет называю Никитой Алексеевичем. Поэтому вы только Валерия Ильинична.
— Договорились, Злата Евгеньевна, — легко соглашаюсь я, добавив к смутному пока портрету женщины новый штрих.
Злата уверенными и решительными движениями начинает работать с моими волосами.
— У вас потрясающие волосы! — искренне восхищается она. — Просто роскошь! Редко кому так везет!
— Возможно… — соглашаюсь я и интересуюсь. — А кому вы делали прически?
— Таисии Петровне, Маргарите Рэмовне. — охотно отвечает Злата. — Я пятнадцать лет у Верещагиных.
— А вы не помните, когда Рита заболела? — решаюсь я спросить.
Злата ничем не показывает мне, что мой вопрос некорректен, и отвечает со вздохом:
— Пять лет назад. Маргарита Рэмовна очень тяжело болела. Думали даже, что не выкарабкается. Но выздоровела, хотя…
Злата умолкает, а я прекрасно понимаю, что она хотела сказать. Жестоко, но откровенно.
Больше я ни о чем не спрашиваю свою помощницу и сосредоточиваюсь на подготовке к выходу в свет.
Увидев меня, спустившуюся вниз в назначенное время, Верещагин, одетый в строгий черный костюм с белой рубашкой и перламутровым галстуком, показывает свое восхищение моим внешним видом загоревшимися восторгом глазами и короткой хриплой репликой:
— Ты прекрасна!
Это платье я решила надеть сразу, как услышала приглашение на званый ужин. Атласное черное, приталенная модель с расклешенной юбкой до колена. Простой треугольный вырез горловины украшен тончайшими черными кружевами, край которых лежит на голой загорелой коже, показывая причудливый изящный рисунок, похожий на изысканную татуировку. Из таких же кружев выполнены длинные перчатки, надевающиеся на большой палец и закрывающие руки практически полностью. Изюминкой выбранного мною образа становится маленькая черная вуаль, лежащая на лбу и едва прикрывающая глаза с тщательно нарисованными черно-серебряными стрелками.
Верещагин, окинув меня потрясенным взглядом с ног, обутых в серебряные туфли на огромной шпильке, с тонких чулок со стрелкой до вуали зависает на моих темно-сливовых губах. Редко пользуюсь акцентом на губах, но для этого образа он необходим.
— Ты опять пахнешь свежей грушей, — шепчет Верещагин, сделав шаг мне навстречу, взяв мою руку и поцеловав ее. — Сладкой и терпкой.
Я снова удивляюсь его невероятной способности чувствовать верхние, быстро испаряющиеся нотки моего парфюма.
— Я готова, — сообщаю я «мужу».
— Я вижу, — сглатывает он. — И в замешательстве.
Он наклоняется ко мне, нежно взяв за подбородок и подняв мое лицо.
— Я никому не хочу тебя показывать. Совсем, — сознается он.
Глупый, почти детский комплимент неожиданно отдается во мне приятным послевкусием. Такое бывало всего лишь несколько раз за всю мою жизнь: мне радостно, что я красива.
— Ты сам пригласил меня на публичный ужин, — напоминаю я. — Но я могу и остаться.
— Нет! — тут же сопротивляется Никита. — Я хочу это видеть. Видеть, как они узнают о том, что ты только моя.
— Эгоистично, — усмехаюсь я. — И самонадеянно. Я не твоя.
— Не напоминай, — морщится Верещагин. — Это твоя ошибочная позиция.
— Мы спорим, ссоримся или едем? — спокойно спрашиваю я, вполне готовая вернуться в свою комнату и переодеться в домашнее.
— Едем! — провозглашает Никита, галантно открывая дверь и провожая меня к автомобилю.
С нами Виктор Сергеевич и Михаил. Мой личный охранник делает мне комплимент, слегка прикрыв восхищенные глаза. Михаил чуть зависает, забыв выбрать подходящее выражение лица. Наконец, справляется с шоком и выбирает глупо-радостное выражение, совершенно не подходящее его квадратному лицу. Под ревнивым взглядом Верещагина довольно быстро меняет его на «базовое», равнодушно-спокойное.
— Мы еще от дома не отъехали, а я уже вышел из себя от ревности, — шепчет мне Никита, помогая сесть в машину.
— Напрасно, — советую я. — С таким настроем сорвешь нужный тебе ужин, деловую встречу и дашь повод для светских сплетен.
— Буду стараться, — вздохнув, обещает Верещагин. — Шпагу оставляю дома.
— И на том спасибо, — улыбаюсь я в ответ.
— Не улыбайся так, — зловеще просил Никита. — А то мы никуда не поедем. Оба.
— Как так? — удивляюсь я.
— Как живая! — хамит напряженный Верещагин. — Так, как будто я что-то для тебя значу.
— Ты действительно значишь для меня больше, чем другие мужчины, — не отрицаю я очевидного и добавляю застывшему от моего неожиданного заявления мужчине. — Ты единственный из всех на мне женат.
Верещагин морщится от досады, но быстро берет себя в руки.
— Таковым и останусь! — последнее слово мой «муж» оставляет за собой.
Званый ужин оказывается встречей в банкетном зале одного из деловых центров Москвы, рассчитанной более чем на сто человек и посвященной заключению нескольких деловых контрактов между дружественными фирмами.
Распорядитель, приятный молодой человек по имени Станислав, провожает нас к столику на четверых, находящему в центре зала.
— Прошу вас, Никита Алексеевич, Валерия Ильинична! — бодро и любезно приветствует он нас, заглядывая в планшет, на котором быстро находит всю нужную ему информацию. — Ваши соседи скоро будут.
— Все смотрят на тебя! — обвиняет меня Верещагин.
— Да что ты? — глупо удивляюсь я и напоминаю еще раз. — Ты сам меня пригласил.
— Во-первых, на такие встречи люди моего уровня ходят с супругами или возлюбленными, — шепотом рычит мужчина, выдвигая для меня стул. — Во-вторых, я не думал, не знал, что ты будешь так… так выглядеть!
— Ты предполагал, что я пойду сюда в бесформенном домашнем платье или спортивном костюме? — подначиваю я, неожиданно получая от нашего диалога удовольствие. — И в маске?
Верещагин садится рядом и угрюмо молчит.
— Я и так с вуалью, — улыбаюсь я.
— Которая делает тебя… сумасшедше красивой! — ворчит Верещагин.
— Всё закономерно, — успокаиваю его я. — У меня устойчивое ощущение, что я не первую неделю в сумасшедшем доме и у половины окружающих меня людей, как минимум, даже есть настоящая справка.
— Ты опять о Рите? — спрашивает меня Никита. — Оставь ее в покое! Она несчастная женщина. Она для тебя не опасна.
— А для тебя? — перебиваю я, привычно ловя на себе заинтересованные взгляды мужчин и неприязненные женщин.
— Она как ребенок! — доказывает мне Верещагин. — Чуть старше подростка.
— А ты знаешь, на что способны подростки? — серьезно интересуюсь я. — Ты вообще слышал о подростковой жестокости?
— Хватит! — приказывает мне он, только хочу ответить, как к нашему столику Станислав подводит яркую женщину блондинку и высокого фактурного мужчину с бритой головой и фигурой спортсмена-борца или боксера.
Женщина в коротком белом вечернем платье на тонких брителях. Платье с серебряными пайетками и страусиным боа. Екатерина Воронина.
Никита удивлен не меньше меня, но, в отличие от меня, позволяет себе показать это удивление:
— Гриша! У тебя новое увлечение? — насмешливо спрашивает он.
— И у тебя? — внимательно глядя на меня и практически раздевая голодными глазами, парирует Гриша.
— У меня не увлечение. У меня жена, — хвастливо и гордо отвечает Верещагин. — Лера! Это мой… приятель и бывший партнер по бизнесу Григорий Соболев. Может быть, слышала? Чемпион Европы по боксу.
— Очень приятно! — с придыханием говорит Григорий. — А что? Жена не может быть увлечением? Быстро же ты охладеваешь к выбранной женщине!
— То есть я охладел, поэтому женился? — искренне смеется Никита. — Интересная теория!
Екатерина Воронина, оставшаяся без внимания, осторожно кашляет, напоминая о себе кавалеру.
— Разрешите представить! — галантно усаживая Екатерину за стол, начинает говорить Григорий.
— Оставь, Гриша! — лениво прерывает его Никита. — Твое новое увлечение — это опять мое старое? Что за привычка донашивать за старшими?
Откровенное хамство Верещагина заставляет Екатерину злобно прищуриться, а Григория сжать кулаки.
Да… Если что, то шпага тут не поможет.
Григорий быстро берет себя в руки, заметно расслабляется и отвечает:
— Мы с Екатериной — деловые партнеры. Я же иду в политику, а Катя — мой личный помощник.
— Неисповедимы пути твои… — ерничает Верещагин.
— Тебе идет ревность, — находчиво встревает в наш разговор Екатерина, с пристрастием рассмотревшая меня всю и побледневшая от раздражения. — Но что ж поделать! Ты меня всё-таки упустил, Никита! Таких женщин, как я, трудно удержать.
Верещагин вдруг резко наклоняется вперед и накрывает ладонью руки Екатерины, которые она сложила на скатерть перед собой. Голос Никиты, глухой, почти дрожащий от страсти, перешедший в шепот, гипнотизирует всех сидящих за столом:
— Катюша! Что ты! Как ты только могла подумать, что я от тебя отказался! При чем здесь жена?! Что за глупости?! Какая жена помешает нашей страсти и любви? Глупенькая!
Мы все замираем. Григорий с трудом удерживает нижнюю челюсть от падения на стол. Екатерина внезапно бледнеет и начинает тяжело дышать, до побелевших костяшек пальцев вцепившись в тканевую салфетку.
— Зачем тебе Григорий? — вкрадчиво, чувственно продолжает Верещагин, начиная поглаживать руки Екатерины. — Он импульсивен, невыдержан. Приревнует — и хук слева!
Глаза Екатерины наполняются ответной страстью и нервной радостью.
— Брось его! — Верещагин тянется к лицу Екатерины и большим пальцем гладит кожу ее подбородка. — Просто жди. Жди меня.
Никита вдруг так же резко откидывается назад, а Екатерина хрипло отвечает:
— Да! Я… Я буду тебя ждать!
Из глаз и голоса Верещагина исчезает страсть, заменяясь презрением и усталостью:
— Что и требовалось доказать, Гриша! Так кто и что упустил?
Когда до Григория и Екатерины наконец доходит смысл нанесенного оскорбления, из уст ведущего вечера звучит первый тост. Предлагается выпить за деловых партнеров и процветание их фирм. Все присутствующие встают. Звон бокалов хрустальным эхо разносится по огромному, богато украшенному залу.
В глазах Верещагина оскорбляющая насмешка. В глазах Григория обещание ответа, скорого, обязательного, жесткого. В глазах Екатерины ничем не подавляемая ненависть, но не к Верещагину, а ко мне. Ответно улыбаюсь ей, жалея несчастную женщину. Григорий остро, жадно вглядывается в мое лицо и говорит:
— Зачем такой красавице такой хам? Он держит вас в заложниках? Шантажирует жизнью и здоровьем близких?
Верещагин насмешливо смотрит на меня, во взгляде предупреждение.
— Нет, — отвечаю я Григорию. — У нас всё страшнее и оригинальнее.
— Это как? — любопытствует успокоившийся Григорий Соболев.
— Это я его держу в заложниках и шантажирую близкими, — доверительно сообщаю я, видя, как вытягивается лицо Григория, как округляет пораженно глаза Екатерина, и чувствуя, как горячая рука Верещагина благодарно пожимает под столом мое колено.
— Я так и думала! — позволяет себе нервно рассмеяться Екатерина. — И не удивлена.
— Всегда приятно оказаться догадливым, — вежливо соглашаюсь я с ней.
— Никита Алексеевич! — доброжелательный голос подошедшего пожилого мужчины привлекает наше внимание. — Прошу прощения у присутствующих! Можно тебя на пару слов?
Верещагин встает и пожимает руку незнакомому мне мужчине.
— Рад видеть вас! Да. Конечно!
Он наклоняется ко мне, положив руки на мои голые плечи
— Дорогая! Ненадолго перейдем за другой столик. Друзья извинят нас!
«Друзья» кивают, убивая нас взглядами. В дальнем конце зала я вижу Виктора Сергеевича, который прикрывает глаза, давая мне знак.
— Я подойду, дорогой! — встаю из-за стола и дарю «мужу» и его знакомому самую радужную улыбку. — Мне нужно выйти ненадолго.
Пожилой мужчина смотрит на меня оторопело несколько секунд, потом начинает извиняться перед Верещагиным.
— Никита Алексеевич! Предупреждать надо. Мне уже шестьдесят. Сердце не той закалки, что в молодости. Какую войну ты выиграл, чтобы захватить в плен эту фею?
— Мировую! — смеется Верещагин. — И еще не выиграл. Пока в глухой обороне.
Верещагин провожает меня к выходу из зала, передавая Виктору Сергеевичу. Сам уходит за стол к не представленному мне знакомому.
Иду по длинным коридорам за своим охранником, надеясь, что в этот раз меня никто не похищает. Мы даже спускаемся этажом ниже. Виктор Сергеевич заводит меня в светлый кабинет, в котором только диван, три кресла и журнальный столик. На одном из кресел сидит мой отец, встающий при нашем появлении.
— Лера! — отец обнимает меня тепло, крепко. — Надеюсь, у тебя по-прежнему всё в порядке? Верещагин не воспользовался ситуацией?
— По-моему, он только это и делает всё это время, — усмехаюсь я.
— Лера?! — напрягается отец.
— Не воспользовался, — подтверждаю я, садясь на диван и расправляя платье.
— Ты сегодня удивительно красива! — осуждающе восклицает отец, садясь в кресло напротив.
— Прости! — извиняюсь я. — Не хотела тебя расстраивать. Но эта претензия скорее к вам с мамой.
— Обижаешься? — вздыхает отец, спокойный, привычно деловой, но очень уставший.
— Да, — абсолютно честно отвечаю я на его осторожный вопрос. — Ты сломал мою жизнь. Теперь ее ломает он. За что?
Отец хмурится и отвечает серьезно:
— За то, что ты моя дочь. Другой причины я не вижу.
Киваю, показывая, что понимаю и принимаю такую причину.
— Ты обещал мне развод, — напоминаю я. — Когда выполнишь свое обещание?
Отец кивает Виктору Сергеевич, и тот, достав из внутреннего кармана пиджака, кладет передо мной мой паспорт и свидетельство о разводе. В паспорте оказывается штамп о разводе. Смотрю на Виктора Сергеевича: он вежливо смотрит в потолок.
— Свидетельство о расторжении брака между Верещагиным Никитой Алексеевичем и Князевой Валерией Ильиничной, — читаю я, испытывая удовлетворение. — Прекращен тридцатого сентября… На основании решения мирового судьи… Свидетельство выдано Князевой Валерии Ильиничне.
— Сегодня? — удивляюсь я. — Нас развели сегодня?
— Два часа назад, — улыбается отец. — Свидетельство для Верещагина я сейчас отправлю курьером. Едем домой?
— Едем, — задумываюсь я. — А можно я сама передам?
— Что передашь? — не понимает меня отец.
— Привет от тебя и свидетельство, — терпеливо объясняю я.
— Было бы неплохо, — глаза отца загораются азартом, но тут же тухнут. — Но это лишнее. Он может удержать тебя силой. А я не смогу обратиться в полицию во избежание скандала. Особенно сейчас, когда Николай Виноградов пошел в политику. И не хотелось бы брать штурмом дом Верещагина по той же причине.
— Он не посмеет, — продолжаю уговаривать я. — Мне очень хочется посмотреть ему в лицо, когда он это узнает.
— Хорошо, — нехотя сдается отец. — Виктор Сергеевич возле тебя. Делай всё, что он говорит!
— Обещаю! — клянусь я пафосно, предвкушая свою победу над Верещагиным.
Перед тем, как вернуться в банкетный зал, сопровождаемая охранником, захожу в туалет освежить макияж, оставляя Виктора Сергеевича ждать меня. Воспользовавшись пудрой и помадой, иду на выход. Здесь натыкаюсь на Екатерину. Она бледна, соревнуясь цветом лица с цветом своего белого платья и явно выигрывая это соревнование.
— Если ты думаешь, что Никита шутил о том, что я должна его просто подождать… — начинает она без предисловия и эпиграфа.
— У меня нет привычки думать о тебе, — мягко возражаю я, перебивая. — И я не собираюсь ее заводить.
Екатерина резко краснеет. Румянцем покрываются и лицо, и шея.
— Если ты думаешь, что настолько красива… — дрожа от злости, нападает она. — То ошибаешься!
— Настолько для чего? — подсказываю я.
— Чтобы заинтересовать такого умного человека, как Верещагин, — презрительно фыркает она. — Его одной красотой не купишь!
— Еще, видимо, тактом и добротой? — снова подсказываю я.
— Я прекрасно знаю, что ваш брак фиктивный! — теперь голос Екатерины дрожит от радости. — Ночная кукушка перекукует дневную. Ты взрослая девочка и понимаешь это сама!
— Вы вежливо сообщаете мне, что спите с моим мужем? — спрашиваю я наступающую на меня женщину.
— Естественно! — Екатерина останавливается и пожимает голыми плечами. — Сплю с первого дня нашего знакомства и до сегодняшнего дня. Ты думаешь, куда он уезжает по ночам?
Он уезжает по ночам? Этот вопрос я задаю себе, а не ей. Неужели, правда, уезжает? Не караулила. Не знаю. Уезжает так уезжает…
— Ищи себе другого принца! — советует Екатерина. — Он всё равно с тобой разведется. Он мне обещал!
Размышляю, что бы на моем месте сделали Сашка и Варька. Сашка воздействовала бы физически, а Варя обязательно гордо показала бы свидетельство о расторжении брака. Прямо по нос бы сунула. Но я Валерия Князева.
— Пока одни ждут, что судьба положит им в постель принца, я давно уже сплю с королем, — шепчу я, наклонившись к изящному ушку Екатерины, которая ниже меня на полголовы.
— С каким королем? — тупит бывшая балерина, до боли вцепившаяся в свою золотую сумочку.
— С голым! — сообщаю я другому ушку, аккуратно обхожу Екатерину Воронину и выхожу к ожидающему меня Виктору Сергеевичу.
За нашим столиком никого, кроме Верещагина, нет. Он быстро встает, увидев меня.
— Что ты так долго? — ворчит он, пытаясь помочь мне сесть.
— Принесла тебе подарок, — говорю я, отказываясь садиться.
В зале играет громкая музыка. На танцполе уже появились первые пары. Шумно, весело, празднично.
— Спасибо, что испортил мою биографию только на двадцать семь дней, — неискренне благодарю я «бывшего мужа» и кладу на стол его свидетельство.
Он смотрит на серо-голубой лист недоверчивым взглядом и молчит, переводя глаза на меня.
— Лера! — начинает он, схватив меня за локоть.
— Отпусти! — улыбаюсь я, освобождая руку. — И прощай! Не скажу, что мне было приятно с тобой познакомиться. Мне жаль, что умер твой отец. Мне очень жаль знать, как он умер. Но у тебя есть шанс изменить свою жизнь.
Тот же самый пожилой мужчина подходит в это время к нашему столу и обращается к Никите. Пользуюсь ситуацией и быстро иду на выход, где ждет меня Виктор Сергеевич. Верещагин окликает меня, но я никак не реагирую.
Мы очень быстро двигаемся по коридорам, лестницам, спускаясь на подземную парковку. Виктор Сергеевич ведет меня к совершенно незнакомому автомобилю.
— Лера! — окликает меня голос из моих личных кошмаров.
Медленно-медленно оборачиваюсь. Виктор Сергеевич кладет правую руку на левое бедро. Там у него кобура. Достаточно далеко стоит… Сергей-Филипп, делающий такое же движение рукой, но тоже не доставая оружие.
— Идите в машину! — спокойно и твердо говорит Виктор Сергеевич. — И ничего не бойтесь!
— Иди ко мне, Лера! — зовет меня Сергей-Филипп, копируя спокойствие и твердость моего охранника и, мрачно усмехаясь, добавляет. — И ничего не бойся!
— Я не пойду к тебе! — резко отвечаю я Сергею-Филиппу, ругая себя за эту резкость.
Чёрт! Мне бы их спокойствие и твердость. Я не знаю, что будет дальше, но к Сергею-Филиппу я не пойду, даже если оба мужчины будут стрелять в меня.
— Идите в машину!
— Иди ко мне!
Внутренне напряженные мужчины повторяют свои реплики. Да ладно! Мы же не в кино. Никто не будет стрелять!
Эту мою мысль тут же иллюстрирует Сергей-Филипп, достав… пистолет или револьвер? Я не разбираюсь. Пусть будет пистолет. Виктор Сергеевич достает свое оружие. Кино и немцы — сказала бы Сашка.
— Лера! — слышу свое имя, произнесенное третьим мужчиной.
На таком же отдалении, как и Сергей-Филипп, только справа, перед одной из огромных железных дверей, выходящих на парковку, стоит Верещагин. В его потемневших глазах просто конец Вселенной. Не глаза, а два Черных Карлика.
— Иди ко мне! — Никита просто тянет ко мне руку.
Я не бегу. Не даю себе суетится. Я просто улыбаюсь Виктору Сергеевичу, а потом, повернувшись спиной к Сергею-Филиппу, иду к Верещагину. Его глаза чуть-чуть светлеют, в них появляется мысль.
— Лера! — меня снова окликает Сергей-Филипп.
— Не двигайтесь! — видимо, к нему обращается Виктор Сергеевич.
Поскольку охранник не говорит, а кричит, делаю вывод, что Сергей-Филипп начал движение. И тогда я, не оборачиваясь, чтобы проверить это, бегу к Верещагину. Он делает пару широких шагов мне навстречу, больно (потерплю!) хватает меня за плечи и буквально запихивает за железную дверь, двигаясь вплотную ко мне и закрывая меня своим большим телом. Противный лязг задвигаемого засова. Меня крепко обнимают, подозреваю, желая сломать мне пару ребер.
— Это еще кто, принцесса? — спрашивает он меня удивленно, взяв мое лицо в свои руки. — Это от твоего отца? Или очередной воздыхатель? Прекрасный принц?
— Наверное, — пожимаю я плечами, вызывая гневный огонек в его карих глазах. — Только мне принц не нужен. У меня есть король.
— Какой король? — Верещагин так же не понимает меня, как до этого не понимала Екатерина.
— Голый, — сообщаю я напряженному мужчине.
— Это ведь что-то плохое? Вернее, кто-то? — вспоминает он. — Имя нарицательное. Лживый человек, выдающий себя за значительное лицо.
— Да? — придуриваюсь я. — И почему бы это?
— Ты обо мне? — прищуривается Никита. — Я был с тобой предельно откровенен. Почему же лживый?
— Словесно был — да, — киваю я, расслабившись после такого напряженного момента, даже ноги подкосились, и Верещагин прижал меня еще крепче. — Но собираешься-то поступить бесчестно.
— Что бесчестного в мести за смерть? — прямо спрашивает он.
— Месть бесчестна по сути, если задевает невиновных, — говорю я, глядя в его такие близкие глаза.
— Месть обязательно задевает тех, кто дорог, — отвечает на мои слова Никита. — Иначе какой смысл в мести?
— Ты упускаешь шанс спасти своих будущих детей от этого же, — выдыхаю я без надежды на успех.
— Почему ты пошла ко мне? — вдруг спрашивает он. — Не в машину и не к тому человеку? Ты же его знаешь?
— Потому и не пошла, — уклоняюсь я от прямого ответа.
— Но меня ты тоже знаешь, — настаивает на ответе Верещагин.
— Потому и пошла, — прямо отвечаю я.