В любви и на войне одно и то же:
крепость, ведущая переговоры,
уже наполовину взята.
Любовь — битва двух полов.
Женщине надо защищаться сперва,
мужчине надо защищаться после,
и горе побежденным!
— А если здесь есть мыши? — дрожащий голос Вари заставляет нас с Сашкой пристально всматриваться в темные углы.
Сашка начинает насвистывать мышиную тему из «Щелкунчика» — Варины глаза увеличиваются до неприличных размеров, и она становится похожей на героинь современного японского аниме, у которых глаза занимают практически всю площадь лица.
— Дом чистый и мышей здесь нет! — нарочито строго говорит Сашка.
И мы с сомнением тремя парами глаз еще раз осматриваем комнату в старом деревянном доме, в котором нас закрыл Сергей-Филипп больше часа назад. Скорее всего, больше часа, определяю я по ощущениям, потому что сумочки и телефоны у нас опять забрали.
Забрал. Мрачный и молчаливый Сергей-Филипп. Они привез нас на берег какого-то водоема: в темноте было не понятно, какого именно, не то пруд, не то озеро, не то река. Без единого слова завел в старый бревенчатый дом и закрыл в большой комнате, так и не издав ни звука. Мы, не сговариваясь, тоже молчали.
— Чёрт! — устало ругается Сашка. — Теперь мы потеряем время — и все начнут нас искать!
— Это же хорошо? — удивленно спрашивает Варя. — Или нет?
— Для Виноградова плохо, — огорченно сознаюсь я. — Он изо всех сил старается скрыть абсолютно всё: и настоящее, и прошлое. Я думала, что у него получится и что он не учел только Варьку, а его теперь подведет Сергей-Филипп.
— Девочки! — Варя осторожно двигается по периметру комнаты, слабо освещенной отсветом фонаря, подвешенного на крыльце. — Он хороший!
— Кто из них? — ехидничает Сашка. — Виноградов? Верещагин? Перевалов?
— Кто такой Перевалов? — не понимает Варя, остановившаяся перед старым платяным шкафом с зеркалом во всю дверь.
Зеркало потемнело от времени, покрылось сетью трещинок, россыпью пятен.
— Сергей-Филипп, — отзывается Сашка, вставая рядом с Варей. — Он Перевалов. Не помнишь?
— Не помню… — завороженно вглядываясь в мутную поверхность, шепчет Варька. — Про Виноградова ничего сказать не могу. Но и Верещагин, и Перевалов мне нравятся. Как мужчины.
— Осторожнее с откровениями, подруга! — смеется Сашка. — Быстров их сортировать не станет. С обоими расправится. Кто тебе разрешил симпатизировать чужим мужчинам?
— Никита сильный, — не поддерживает Сашкину шутку Варя, осторожно проводя пальчиком по зеркальной поверхности. — Такой сильный, что страдает от этой силы, жесткости, неумения расслабиться, забыть, простить. Ему кажется, что если он это сделает, то сразу же станет слабым и беспомощным.
— Согласна! — выбрасывая руку вверх в голосующем жесте, говорит Сашка. — И свою любовь к тебе, Лерка, он считает слабостью, проигрышем. Нет, не считает. Считал.
— Но в чувствах Никиты нет безнадежности, — продолжает философствовать Варя, не в силах оторваться от собственного отражения. — А в глазах Сергея-Филиппа полная безнадёга.
— Как он вообще оказался здесь? — размышляю я, подходя к подругам и тоже отражаясь в зеркале. — Почему помогал Виноградову? И помогал ли?
Наше общее отражение кажется в тусклом свете таинственным, почти волшебным. Мы такие разные: зеленоглазая Варька с темно-каштановыми кудрями, кареглазая Сашка с короткой стрижкой, платиновая блондинка, и я. Темная коса, которую очень крепко, надежно заплела мне Сашка, в полном порядке. Не пострадала ни от быстрой езды, ни от перехвата Сергея-Филиппа, ни от волнений этой ночи, постепенно уступающей место занимающемуся утру. Я кажусь себе осунувшейся и несчастной. И еще ждущей и надеющейся.
— Что он от тебя хочет? — спрашивает Сашкино отражение моего зеркального двойника.
— Кто из них? — копирую я ее интонацию.
— На этот раз Сергей-Филипп, — улыбается Сашка. — Я всегда знала, Лерка, что тебя ждет блестящее будущее!
— Ага! — соглашаюсь я. — Голливудское.
Скрип двери застает нас врасплох и заставляет синхронно вздрогнуть. В открытом дверном проеме высокая темная фигура — Сергей-Филипп. Он некоторое время не двигается, потом машет рукой, показывая на выход. Мы так же синхронно втроем делаем шаг вперед, когда раздается глухое:
— Нет! Только Лера!
— Сергей! Не дури! — закрывает меня собой Сашка. — Не пугай нас!
— Ничего не бойтесь, — спокойный, размеренный голос, действительно успокаивает. — Я не сделаю вам ничего плохого. Мне нужно просто поговорить с Лерой.
— Просто поговорить?! — злится Сашка. — А других способов не нашел?!
— Мы не боимся тебя! — наивная Варя вкладывает в свою фразу и беспокойство, и напряжение последних часов и останавливает Сашку мягким протестующим жестом. — Мы так давно тебя знаем! Ты очень хороший человек!
Варя выходит вперед и намеревается подойти к Сергею-Филиппу совсем близко. По старой привычке мы с Сашкой, не договариваясь, тянем Варю назад и закрываем ее собой. Не могу даже объяснить, почему так происходит. Просто так заведено. С детства.
— Хорошо! — быстро соглашаюсь я, надеясь все-таки выиграть время. — Давай поговорим. Что еще делать свободной девушке в пять часов утра?
Сашка отпускает меня без сопротивления, только слегка сжимает мою ладонь на прощание. Я смотрю на нее и улыбаюсь. Мы обе смотрим на Варьку и с пониманием киваем друг другу: мы справимся сами и защитим Варю.
Сергей-Филипп ведет меня на берег непонятно чего, и мы долго стоим там, глядя на тихую осеннюю воду, темную, тяжелую, густую. Часть берега освещается ярким фонарем, висящим на крыльце дома. Я ничего не спрашиваю, давая Сергею возможность объясниться самому.
— Я напугал вас? — первый хриплый вопрос.
— Нет. Удивил, — мой первый ответ. — Ты работаешь на Виноградова?
— Работал, — кивает он.
Я смотрю на его могучие плечи, широко расставленные ноги, четко очерченное лицо с крупными чертами и темно-карие глаза, которыми он напряженно всматривается в мрачную гладь воды, только чтобы не смотреть на меня.
— А теперь? — подсказываю я.
— Теперь не работаю, — пользуется он моей подсказкой.
— Что ты хочешь? — решаюсь я на главный вопрос и замираю в ожидании ответа.
Считаю, сколько лет я знаю Сергея-Филиппа. Мне тридцать, встретились мы в шестнадцать. Путем несложных математических вычислений получаем четырнадцать лет.
— Я люблю тебя, — негромко говорит он, глядя не на меня, а на воду. — Я очень давно и очень долго люблю тебя.
Его признание ожидаемо, но всё равно оно придавливает меня тяжелой гранитной плитой. Становится тяжело дышать от отчаяния. Моей вины в его разочаровании от безответности и безысходности нет. Нет, но я ее почему-то чувствую. В моей жизни это не первое признание в любви. Не первое, но такое же безнадежное, как и все предыдущие. Все, кроме одного.
— Я не могу принять твою любовь, — честно отвечаю я и решаюсь на главные слова, не собираясь ходить вокруг да около. В конце концов, в тридцать лет это смешно, глупо и нелепо. — Я тебя не люблю.
Он не отрывает взгляда от воды, не поворачивается ко мне, не двигается вообще и не отвечает. Мы снова молчим в унисон, оба напряженные и приготовившиеся к обороне.
— Я знаю, — бесцветным, глухим тоном отвечает Сергей. — Я всегда это знал.
— Зачем же появился сейчас? — спрашиваю я, недоумевая.
— Чтобы помочь тебе, — Сергей разворачивается, и его темно-карие большие глаза на суровом лице снова напоминают мне о причине, по которой он получил свое прозвище Филипп, вызывая ассоциации с орангутангом в нашем зоопарке.
— В чем? — не понимаю я.
— Я теперь консультант по охране у Виноградова. Но своей идеей похитить тебя для срочного разговора он со мной не поделился. Я подключился только на стадии перевоза вас в загородный дом, — объясняет Сергей, внимательно вглядываясь в меня, переводя свой взгляд с моего лица на шею, грудь, живот, ноги.
Становится не по себе. Вдруг мерзнут плечи, руки, ноги. Неужели я зря высказалась резко, прямо? Не станет ли он пользоваться ситуацией? Не наивна ли наша Варька, защищающая его?
— Что будет сейчас? — спрашиваю я, обнимая себя за плечи.
— А его ты любишь? — хрипло спрашивает он, впившись потемневшим взглядом в мои губы. — Он обманул тебя. Удерживал силой. Шантажировал.
— Кто дал тебе такую информацию? — поражаюсь я его осведомленности. — И ты следил за мной? Я видела тебя в парке, когда мы с Никит… с Верещагиным катались в экипаже.
— Я следил за тобой, но эту информацию мне дал Виноградов, когда поставил в известность о том, что сейчас происходит, — лицо Сергея становится еще темнее, взгляд еще безнадежнее.
— Информация слегка… искажена, — говорю я, получив новую порцию эмоций: злость и раздражение.
Когда же явится этот проклятый Верещагин?
— И в чем же? — в голосе Сергея холод безразличия, а в глазах контрастно этому ярко плещется настоящая страсть.
Злость на Верещагина сменяется злостью на Сергея. Да я за это время истеричкой стала!
— Не хочется отвечать грубо, — осторожно начинаю я. — Но тебя это не касается.
Никита в ту же секунду заявил бы, что всё, что относится ко мне, касается и его, по его же извращенной логике. Сергей-Филипп такого не говорит, только и без того несколько грубые черты его лица становятся еще грубее.
— Ты права, — вдруг отвечает он. — Я не могу заставить тебя быть со мной, хотя очень хочется.
— Ты отпустишь нас? — спрашиваю я, нервно вздрагивая. — На самом деле, нам очень нужно как можно скорее попасть в гостиницу, где девчонки сняли номер.
— Я отвезу вас, — спокойно отвечает он и показывает мне в сторону дома.
— Спасибо, — выдавливаю я из себя, и он ведет меня в дом.
— Ну что?! — нетерпеливая Сашка бросается ко мне, как только я захожу в комнату и за мной закрывается дверь.
Странно… Зачем нас запирать, если согласился и отпустить, и даже отвезти?
— Признался в любви и готов отвезти нас в гостиницу, — вздыхаю я, садясь на деревянный стул. — Но не сказал, когда это сделает. И опять запер зачем-то.
— Признался в любви? — романтичная Варька Быстрова складывает ладошки в молитвенном жесте. — А что ты?
— Сказала правду, — улыбаюсь я Варе, живущей в мире литературы и любви Максима.
— А он? — подключается к допросу Сашка. — Расстроился?
— Скорее да, чем нет, — уверенно говорю я. — Зачем запер? Не понимаю! Обещал помочь.
— Запер и запер! — смеется Сашка. — Окна обычные, закрываются на шпингалеты. Вернее, открываются легко. Мы с Варькой проверили. Хоть сейчас вылезай! Только куда мы пойдем? И как далеко люди, которые смогут нам помочь?
Я пожимаю плечами, и мы с Сашкой обмениваемся понимающими взглядами. До того времени, когда нас начнет искать Максим, осталось совсем немного.
— Он работает на Виноградова? — Сашка над чем-то мучительно размышляет.
— Да, — киваю я. — Но про наше похищение узнал уже после того, как оно состоялось. И, если я поняла правильно, то Виноградов не в курсе, что Сергей знает нас с детства.
— Очень хочу попасть в гостиницу до звонка Макса, — говорит Варя, наматывая на палец локон. — А то придется ему всё рассказывать. Он рассердится. А сердится он редко. Но если сердится…
— Согласна с тобой совершенно и по всем пунктам! — Сашка подходит к окну. — Слушайте! Может, вылезем всё-таки? По ощущениям, этот дом недалеко от трассы. Нас стопудово ищут люди Виноградова. Они и отвезут нас в гостиницу.
— Давайте чуть-чуть подождем, — принимаю я решение. — Сергей произвел впечатление человека слова. Он, скорее всего, организует нашу поездку. Ему же от людей Виноградова прятаться надо, в отличие от нас.
— Ага! — не верит Сашка. — А если он обманул тебя? Просто усыпил бдительность, чтобы мы не бухтели и сидели тихо, не пытаясь сбежать?
— Точно нет! — горячо уверяю я подругу. — В отличие от Виноградова, Сергей прекрасно осознает, что со мной ты и Варя. И он знает, перед кем за нас будет отвечать. Если не сошел с ума…
— А если сошел? — желчно спрашивает Сашка. — Шутка ли! Столько лет по тебе вздыхать! У любого крыша поедет! Он в неадеквате может думать, что всё просчитал и предусмотрел. Смещенное сознание, и всё такое…
— Вероятность, конечно, есть… — не спорю я. — Но будем надеяться, что Варя права.
— Конечно, права! — беспечно говорит Варька. — Вот увидите!
Но мы не увидели, а услышали. Звуки борьбы возле дома, которые мое воображение классифицировало и выстроило в стройную систему. Вот шаги, а вот удары. Вот что-то упало на крыльце — и раздался треск ломающегося дерева. Вот что-то большое швырнули прямо на нашу запертую дверь. И ни звука человеческого голоса. Ни слов, ни криков.
— Хорошо хоть не стреляют, — спокойно говорит вдруг Сашка, садясь на маленькую тахту в углу комнаты и вытягивая уставшие ноги. — Вот, Лерка, кто сейчас победит, тому ты и достанешься!
— Отличная шутка! — иронично хвалю я ее, пытаясь в окно увидеть, что происходит.
Но ничего и никого не вижу: крыльцо с той стороны дома, где наша дверь, а не окно.
— Я поняла главное, — вещает Сашка. — Кто бы тебя, Лерка, и нас ни похитил, ни бить, ни пытать, ни убивать не будет. Остальное мы переживем. Еще бы от Макса всё скрыть — и мы в шоколаде!
Наступает неожиданная тишина, такая глубокая, что слышно наше нервное, рваное на клочки дыхание. Выжидаем несколько минут — ничего не происходит. Сашка не выдерживает.
— Всё! Я вылезаю и смотрю, что там! — объявляет она, смело открывая окно. — Лерка! Останься с Варей!
— Я тоже хочу вылезти и посмотреть! — спорит Варя, вытягивая шею от любопытства, глядя, как Сашка перелезает через подоконник.
— Успеешь! — строго не разрешает ей Сашка. — Кто самбо занимался? Правильно, я! Только попробуйте вылезти за мной!
— Занималась она самбо! — испуганно шепчу я, вместе с Варей подбежав к окну. — Три месяца в восьмом классе! Самбистка, тоже мне!
Сашка прикладывает палец к губам, призывая нас замолчать, и на цыпочках уходит за угол. Мы с Варей остаемся вдвоем и ждем новостей, не отрывая взгляда от запертой двери, которая довольно быстро отпирается. На пороге Сашка.
— Сюда! — зовет она полушепотом-полукриком. — Он здесь! И ему нужна помощь!
Выбегаю на крыльцо, готовая оказать любую помощь Сергею-Филиппу, скорее всего, пострадавшему от людей Виноградова по собственной глупости, но свою вину всё равно чувствую.
Но помогать надо не ему. На ступенях крыльца лицом вверх лежит Верещагин.
Ноги мои подгибаются, а сердце совершает бешеный спурт, отчетливо толкнувшись в ребра и вызвав ноющую боль.
— Он затылком о ступень ударился, — спокойно сообщает Сашка. — Я проверила. Теперь ты, Лерка, спасай своего мужика.
Я опускаюсь на ступеньку возле головы Никиты. Бледное его лицо в свете раннего утра кажется серым. На скуле разливается, обещая стать ярким и долгоиграющим, огромный синяк, словно Верещагин пропустил чудовищный боксерский удар. С трудом замедляя собственный сердечный ритм, ищу его у Никиты. Пульс есть, слабый, но стабильный. Осторожно ощупываю голову. Гематома на затылке, на первый взгляд детского врача Князевой Валерии Ильиничны, обещает, что всё будет в порядке, но не сейчас.
Варя сидит с другой стороны и ласково гладит Никиту по разбитым костяшкам пальцев.
— Надо скорую вызвать! — говорит она, глядя на меня мокрыми зелеными глазами.
— Как? — спрашиваю я, решая, что теперь делать и как помочь Никите своими силами.
— Я пойду искать наши сумки и телефоны, — вскакивает Варя.
— А я Сергея-Филиппа, — решительно заявляет Сашка, злая и нервная. — А ты лечи Верещагина. А то сказка плохо кончится!
— Его надо занести в дом, — говорю я, продолжая осматривать Никиту в поисках других ранений.
— Через некоторое время, — обещает Сашка, осторожно отходя от крыльца и отправляясь обходить дом.
— В доме наших сумок нет! — докладывает запыхавшаяся Варя. — Надо искать в машине, на которой нас сюда привезли. Если Сергей наши вещи не выкинул.
— Никого и нигде! — возвращается и Сашка. — Ни людей, ни машин. Неужели Сергей сбежал?
Мы потрясенно молчим пару минут, потом я спохватываюсь.
— Надо занести его в комнату и положить на тахту, — говорю я подругам. — Кроме холодного компресса мне ему помочь нечем. Нужно как-то вызвать скорую.
Транспортировка тяжелого Никиты Верещагина на тахту становится настоящим испытанием. Мы, три хрупкие женщины, с трудом затаскиваем тело большого мужчины в комнату, последние силы тратя на то, чтобы с пола положить его на тахту.
— Тяжелый, зараза! — рычит Сашка, без сил садясь прямо на пол возле тахты. — У меня прабабушка санитаркой во время войны была. Вот вообще не представляю, как она раненых с поля боя выносила! Она ростом мне до подмышки!
— Это подвиг, — серьезно, совсем не пафосно отвечает ей Варя. — Женщины способны на него не меньше, чем мужчины.
— Он не умрет? — вдруг спрашивает Сашка, Ее слова бьют меня по сердцу едва ли не сильнее, чем ударился Никита.
— Конечно, нет, — усилием воли заставляя свой голос не дрожать, отвечаю я. — Травмы головы — самые опасные. Могут быть и перелом костей черепа, и сотрясение, и повреждение мозга. Я уверена, что сотрясение есть. И не легкое. Но выкарабкается — и скоро.
Сашка странно смотрит на меня. Варя поддерживающе улыбается и по моей просьбе находит на кухне чистое полотенце. Сашка приносит в какой-то миске холодную воду. Смочив полотенце, подкладываю его под голову Никиты. Он тихо стонет. Я надеюсь, что он скоро придет в себя. Очень надеюсь.
— Не бойся! — гладит меня по плечу Варя. — Всё будет хорошо!
— Будет, — соглашаюсь я, непроизвольно гладя осунувшееся лицо Никиты, бледные щеки, высокий лоб.
Варя вдруг начинает читать стихи. Читает негромко, проникновенно, вызвав у меня спазм в горле, а у непробиваемой Сашки слезы:
— Не дави на жалость, Варька! — ворчит Сашка. — Когда он придет в себя, я ему лично врежу за все Леркины и наши переживания!
— Говори! — прошу я Варю, прижимая ладони к вискам Никиты.
— Хорошие стихи, — говорю я, взяв Никиту за руку.
— Расскажи что-нибудь повеселее, — командует Сашка. — А я думать буду, что делать…
— Есть история в тему, — быстро соглашается Варя. — Вам понравится.
Варя и Сашка сидят на полу возле тахты. Я на тахте возле лежащего на ней Никиты, еще не пришедшего в сознание. Чудесный, завораживающий Варин тембр будто предназначен для того, чтобы погружать слушателей в блаженное состояние тихого сиюминутного счастья.
— Это было очень-очень давно. Было на самом деле. В Германии. В крепости, современное название которой с немецкого переводится как «Женская верность». Итак… Начало одиннадцатого века. Междоусобица. Крепость осадил король соседнего государства и после жестоких боев взял. Но то ли приближающееся Рождество, то ли справедливый нрав короля-победителя сыграли свою роль, но… Король, перед тем как отдать захваченный городок на разграбление своим солдатам, проявляет настоящее королевское великодушие, достойное истинного монарха. Он решает утром казнить всех мужчин, но разрешает женщинам покинуть крепость и уйти, взяв с собой ровно столько, сколько они могут унести на себе. Дает на сборы одну ночь.
Дыхание у Никиты спокойное, пульс ровный. Но в себя он по-прежнему не приходит. Варя продолжает, успокаивая и завораживая своим проникновенным голосом. Была бы мужчиной — влюбилась бы в нее немедленно.
— Утром ворота крепости открываются, и перед пораженными взорами захватчиков потрясающая воображение картина: с холма спускается длинная цепочка женщин, несущих на собственных спинах своих мужчин, обреченных на смерть.
У Никиты сбивается дыхание, и я вздрагиваю, ложусь ухом на его грудь, слушаю глухие удары его сердца.
— Отказавшись от ценностей, теплой одежды, продуктов, они предприняли наивную попытку спасти самое дорогое. Король был потрясен. Легенда гласит, что на его глазах приближенные увидели слезы. Брат короля, увидев их, напомнил монарху, что мужчины — это не ценности и не предметы первой необходимости, и предложил тут же всех перебить. Однако король не разделил кровожадности брата и произнес свою знаменитую фразу: «Королевское слово дается лишь однажды и не может быть отменено».
— Он отпустил их? — вдруг волнуется Сашка.
— Не нервничай! — смеется Варя. — Ты опоздала лет на восемьсот. Нет. Не отпустил.
— Вот козел! — психует Сашка, хлопнув ладонью по половой доске.
— Король помиловал всех и разрешил жителям вернуться в город. Солдатам своим запретил его грабить, велев жителям заплатить вполне сносный выкуп, — заканчивает Варя прекрасную историю. — И музыканты, и художники, и поэты прославили и верность женщин, и щедрость, великодушие короля Конрада. Сам Генрих Гейне посвящал этой легенде стихи.
— Красиво! — говорю я.
— Глупо, — слышу я тихий голос Верещагина. — Глупо спасать мужа, если он тебе не нужен.
Встречаюсь с мутным взглядом Никиты.
— Как ты? — спрашиваю я, гладя его по щеке.
— Стоило долбануться затылком раньше, чтобы увидеть такие твои глаза, — голос его по-прежнему тих.
— Сколько? — спрашиваю я, показав Никите три пальца.
— Три красавицы и один дурак, — отвечает он, пытаясь повернуть голову.
— Не двигайся! — предупреждаю я строго. — У тебя сотрясение мозга.
— Нельзя сотрясти то, чего нет, — ворчит он, неожиданно хватая меня за пальцы и прижимая их к своим губам. — Надеюсь, у твоего рыцаря тоже теперь чего-нибудь не хватает.
— Тоже мозгов! — услужливо сообщает Сашка, потягиваясь и вставая с пола.
Свет фар, звук подъезжающих к дому автомобилей, топот многочисленных ног на ступенях крыльца. И люди. Много людей. Знакомых мне и абсолютно неизвестных. Даже скорая и врачи, суетящиеся возле тахты и отталкивающие нас от нее. Михаил, бросающийся к Верещагину. Виктор Сергеевич, подбегающий ко мне. Всеобщая суета и суматоха.
— Валерия Ильинична, Варвара Михайловна, Александра Юрьевна! — Виктор Сергеевич осматривает меня и поглядывает на моих подруг. — Прошу в машину!
— Лера! — окликает меня Никита.
— Надо уезжать! — шепчет мне на ухо Виктор Сергеевич. — Через пять минут тут будут телевизионщики.
Дверь. Крыльцо. Автомобиль.
— Лера! — на этот раз меня окликает Сергей-Филипп, стоящий возле машины скорой помощи. — Разреши связаться с тобой.
Киваю, садясь в машину. Девчонки рядом — можно успокоиться. Но я не могу. В окно отъезжающего автомобиля вижу, как Никиту выносят на носилках и помещают в скорую.
— Что это было? — спрашивает Сашка всех нас.
— Мой брат всё вам объяснит! — обещает Виктор Сергеевич, и я, глядя в его добрые серые глаза, отказываюсь его бояться, отказываюсь нервничать волноваться по любому поводу, кроме одного.
— С Верещагиным всё будет хорошо, — дает еще одно обещание Виктор Сергеевич. — А нам надо поторопиться. Это в ваших интересах.
И, видя наши приподнятые брови, говорит:
— Быстров и Жданов едут нам навстречу.
Варя охает и икает. Сашка присвистывает. Я успокаиваюсь окончательно. Теперь ни от меня, ни от всех вокруг ничего не зависит.
==================
* Стихотворение Алены Вайсберг