В один прекрасный день ты обнаружишь,
что у тебя осталась только одна проблема — ты сам.
Время может вылечить абсолютно все,
дайте только времени время.
— Теперь мне всё совершенно ясно! — твердо и решительно говорит молодая женщина, прижимая к себе годовалого ребенка с таким видом, словно его сейчас заберут у нее навсегда.
— Что вам ясно? — вежливо уточняю я, с искренним интересом глядя на странную мамочку, пришедшую ко мне на прием с капризным и слабеньким сыном Добрыней.
Приём я так и не начинаю, поскольку женщина стоит у порога вот уже минут пять и, держа на руках ребенка, больно сверлит меня подозрительным взглядом.
— Вы пройдете? — спрашиваю я негромко, не вставая из-за стола. — Покажете ребенка? Вы же на приём пришли?
— Я пришла убедиться в том… в том, что вы… вы… — мама Добрыни изо всех сил старается подобрать слова.
— Что я? — уже нетерпеливо напоминаю я, отчетливо понимая, что прием затягивается, а в коридоре еще детей десять.
— Зачем вам мой муж?! — восклицает по-бабьи женщина, напугав криком собственного сына.
— А можно на мужа посмотреть? — живо интересуюсь я, с трудом вспоминая что-то невысокого роста и трогательно хрупкого телосложения.
— Даже не стесняетесь?! — пораженно спрашивает посетительница, чуть не выронив из рук ребенка.
Добрыня, испугавшись, начинает громко плакать, но воинственно настроенную мамочку это не останавливает. Наоборот, это придает ей сил и уверенности.
— Посмотрим, что скажет главврач! — пугает меня она, выпятив подбородок.
— Уверена, он прикрепит вашего Добрыню к другому участку, — отвечаю я неизменно вежливо. — Для того чтобы это сделать, совершенно не обязательно разговаривать со мной — достаточно вашего обоснованного желания. Теперь всё? Меня ждут и другие пациенты.
— Вы просто… бесстыжая! — выдыхает женщина, дергаными движениями подбрасывая ревущего Добрыню.
Без стука на пороге кабинета появляется невысокий мужчина с фигурой подростка и испуганным выражением на маленьком узком лице.
— Наташа! Наташа! — ласковым шепотом зовет он женщину. — Здравствуйте, доктор!
— Никита! Ты клялся, что останешься в коридоре! — кричит Наташа, очередной раз подбросив Добрыню.
— Да ладно! — сказала бы Сашка.
— Какая невыразимая прелесть! — пропела бы Варька.
— Здравствуйте! — говорю я, сдерживая улыбку: этот слабенький годовалый пацан — Добрыня Никитич.
— Наташа! — щуплый Никита забирает расстроенного ребенка из рук жены. — Тебе будет стыдно, когда ты поймешь, как неправа!
— Бесстыжая она, а стыдно мне? — уточняет Наташа, дрожа от гнева.
Мне понятно, что Наташа ревнует. Ревнует своего мужа Никиту ко мне. И даже почти уверена, что между нами взаимные чувства. Факт занимательный, но неправдоподобный. Хотя… В течение первого года жизни на прием ко мне с сыном приходил только отец. Уверена, эту маму Наташу я вижу впервые. Как объяснить этой женщине, что она ошибается, ума не приложу… Охрану звать — доводить ситуацию до абсурда. Да и охранники в нашей поликлинике — анекдот.
— Я зову охрану? — негромко спрашиваю я у мужа Наташи.
— Господи! Что вы? Нет, конечно! — восклицает он и тащит жену из кабинета. — Это недоразумение. Вы извините, Валерия Ильинична!
Хлопает дверь, и пару минут я сижу в странной и глупой тишине. Что это было? Дверь хлопает снова: в кабинет возвращается отец Добрыни.
— Валерия Ильинична! — расстроенно говорит мужчина, по-женски заламывая руки. — Простите, ради бога! Наташа приехала так внезапно… Я не ожидал… Я один воспитываю Добрыню последние полгода. Ей кто-то напел, что я и вы… Простите… Она вернулась — и вот…
— Хорошо! — быстро соглашаюсь я. — Я вас всех прощаю. Записывайтесь на прием еще раз, а сейчас и вы меня извините. Очередь…
— Да-да… — мямлит странный посетитель, мелкими шагами отступая спиной к двери.
Хлопает дверь, и я даю себе еще пару минут на то, чтобы прийти в себя. Спектакль окончен? Дверь хлопает снова: в кабинет возвращается мать Добрыни.
— Если еще раз я увижу тебя возле моего Никиты… — зловеще угрожает она с порога, сражаясь за дверной проём с мамой следующего пациента.
— Наталья… — беру со стола медицинскую карту ребенка и заглядываю в нее. — Простите, Наталия Антоновна. Прошу вас, дайте мне возможность вести прием, иначе…
— Иначе я вызову полицию! — громкий окрик заставляет Наталию обернуться, а меня обрадоваться.
Есть шанс начать приём. Это Ксения Геннадьевна, заведующая поликлиникой, явившаяся вместе с охранником мне на помощь, хотя, скорее всего, на крик.
— Водевиль в честь возвращения в родную поликлинику? — иронизирует Ксения Геннадьевна. — Давненько не было. Я уже и забывать стала, как на вас некоторые мамаши и папаши реагируют.
— Простите, — искренне отвечаю я на ее шутку. — Я и сама стала забывать.
— Работайте! — бодро отвечает заведующая, и приём начинается.
— Добрыня Никитич? — хохочет Сашка, с которой мы встречаемся около пяти часов вечера в кофейне. — Серьезно?
— Более чем, — смеюсь и я.
— Это знак! — торжественно объявляет Сашка, отправляя в рот кусочек торта «Черный лес», и закрывает глаза, мурлыкая от удовольствия.
— Знак того, что мальчик вырастет богатырем? — спрашиваю я.
— Вселенная напоминает тебе о твоем Никите! — крутит пальцем у виска моя подруга. — Мы же слушали с тобой аудиолекцию по эзотерике. Помнишь? Это знак!
— Я помню, — послушно киваю я, получая от торта не меньшее наслаждение. — Надо считывать знаки Вселенной. Они повсюду.
— Повсюду люди твоего отца и твоего Верещагина! — эмоционально шепчет Сашка. — Мы как нелегалы какие-то в родном городе!
— Верещагина? — выдавливаю из себя я, похолодев от сказанного только что и ошпарившись надеждой одновременно. — Где?
— Везде! — зловеще шипит подруга. — Ни за что не поверю, что он тебя в покое оставил!
— Господи! — кровь отливает от моего лица, и я точно бледнею, потому что начинает кружиться голова. — Я думала, ты кого-то увидела…
— Кроме Виктора Сергеевича, ни-ко-го! — Сашка показывает указательным пальцем на потолок. — Но я чувствую…
Привычно оглядываюсь. Да. Виктор Сергеевич здесь. Он и в поликлинику меня провожает, и по магазинам со мной ходит, и в машине у подъезда сидит. Вот сейчас он с нами в кафе, вернее, не с нами, а в паре столиков от нас.
— Сейчас главное, чтобы она тебя у подъезда с кислотой не караулила! — снова пугает меня Сашка, но, увидев, как я смотрю на нее, пугается сама и начинает неадекватно только что сказанному уговаривать меня. — Не бойся! Виктор Сергеевич на посту!
— До встречи с тобой я и не боялась… — растерянно отвечаю я. — А теперь…
— А теперь мы позвоним Варьке и напросимся к ней в гости! — командует Сашка.
Варька тащит нас к Михаилу Ароновичу, у которого мы пьем чай из фарфоровой посуды, бог знает какого века. Старый психиатр шутит, что этот же самый бог за некие неведомые достоинства наградил его встречей с самыми красивыми девушками этого города именно в том возрасте, когда для него, кроме приятного общения, ничего не доступно. Варька краснеет, Сашка хохочет, я лукаво интересуюсь, на что он намекает.
Вечер в гостях у лучшего друга и ангела-хранителя семьи Дымовых проходит уютно и весело: Михаил Аронович постоянно шутит и делает комплименты, угощая нас черничным вареньем и яичным бисквитом, мастерски испеченным его сыном, врачом Георгием, которого Варя с детства зовет Георгошей. И меня снова охватывают чувства покоя и умиротворенности, позволяющие расслабиться и не волноваться больше по пустякам. Даже если главный пустяк — это Никита Верещагин, стремительно ушедший из моей жизни с последними жесткими словами о том, чтобы я оставалась одна.
Попрощавшись с милым добрым стариком, мы идем в старую Варькину квартиру на ночной девичник.
— Портной дал мне отгул, — сообщает Сашка, плюхнувшись на диван в гостиной.
— У меня завтра вечернее дежурство, — сообщаю я подругам. — Мне на работу к трем часам.
— А я закончила корректуру последнего романа Анны и теперь относительно свободна! — говорит довольная Варя. — Вы знаете, когда она нашла свою новую любовь, она стала писать по-другому, совсем по-другому.
— Нашла новую любовь… — вторит Сашка. — Звучит шикарно! Мне бы тоже подошла такая история!
— Всё в твоих руках! — ласково улыбается Варя. — Ты ж сама с вилами наперерез стоишь!
Вспоминаю, как был удивлен Верещагин, когда вел странный диалог с Ваней, и еще раз задумываюсь о том, что что-то здесь нечисто.
— Пьянствовать будем? — спрашивает Варька, доставая из серванта графинчик с наливкой. — Еще есть сухое белое, очень крутое, целых три бутылки. Максу клиент подарил, сам винодел.
— Конечно, крутое вино, спрашиваешь! — тут же откликается Сашка. — Где еще выпьем? Лерка сможет, конечно, а вот я…
Белое вино, сыр, оливки — стол накрывается быстро. Между первым и третьим бокалом мы с Сашкой еще раз подробно рассказываем Варе, что случилось несколько дней назад. Варя дотошно выспрашивает, кто что сказал, как кто отреагировал.
— Тебе и время не помогло? — сомневается Варя. — Или всё-таки не любишь?
— Я не знаю, — честно отвечаю я, не глядя на девчонок. — Правда, не знаю. Он не сможет оставить прошлое в покое. А это жизнь на пороховой бочке. Смерть отца и все эти тайны так раздражают его, что он заводится с пол-оборота.
— Не то говоришь! — Варька необычно строга. — Какое это имеет отношение к любви? Либо любишь — либо нет.
— Я не знаю, — повторяюсь я, жалея, что выпила два бокала.
— Давайте погадаем! — неожиданно предлагает Варя. — Давно не гадали!
— Так не святки же… — теряется Сашка. — Надо же на Рождество гадать!
— Гадать можно в любое время! — спорит Варька. — Давайте!
— А давайте! — вдруг говорю я. Да… белое сухое тоже эликсир храбрости.
— Одно из самых серьезных и точных гаданий — на суженого с зеркалами, — сообщает Варя, убирая со стола.
— Ага! — бесшабашно отвечает Сашка. — Помню-помню Горюн-камень. Леркиным суженым Сергей-Филипп оказался!
— Идиотом он оказался! — привычно огрызаюсь я. — И никем больше!
— Вопрос спорный! — охотно вступает в спор Сашка. — Вот чьи чувства и проверять не надо! Столько лет вокруг тебя бродит мужик. Просто медведь-шатун!
— Гадаем или нет?! — спрашивает Варя.
— Гадаем! — соглашаемся мы с Сашкой в унисон.
Варя зашторивает окна, хотя поздний осенний вечер за окном дарит полную темноту.
— Надо два зеркала, свечу и плотный платок, — заговорчески шепчет Варька, ставя на освобожденный стол зажженную свечу.
— И что делать? — переходит на шепот и Сашка, став вмиг серьезной и озабоченной.
— Надо сесть между зеркалами со свечой в руках, — доверительно сообщает Варя. — Сначала спокойно посмотреть на себя в первое зеркало, потом через плечо обернуться во второе. Четко сказать: «Суженый, ряженый — явись!»
— Что-то мне не хочется… — начинаю сомневаться я. — Как-то тревожно… Да и не молоденькие мы, чтобы так развлекаться…
— Еще какие молоденькие! — спорит Сашка, решившись. — Нет ведь суженого? Нет! Хочется посмотреть!
— А платок зачем? — не понимаю я. — На голову надевать?
— На зеркало набрасывать, когда там суженый появится, — терпеливо объясняет Варя. — А то выйдет из зеркала или в зеркало затянет. И всё!
— Что и всё?! — шепотом паникует Сашка. — Вот сейчас Маркс с Энгельсом ржут в могилах!
— Это проекция суженого, а не он сам! — Варя тихо хихикает. — Сюда ему нельзя, здесь, в этом мире, его подлинник. А к нему туда нельзя, потому что это не он сам, а копия подлинника.
— Жесть! — констатирует Сашка. — Жуть!
— Может, на кофейной гуще? — слабо сопротивляюсь я. — Безопаснее. Не хочется как-то ни в тот мир, ни его сюда тащить…
— Что там твоя гуща! — решается Сашка. — Давайте я буду первая!
— Ты должна остаться в комнате одна, — говорит Варя, расставляя зеркала и усаживая Сашку на стул между ними. — А то полезут все суженые разом!
— Хардкор! — стонет Сашка. — Бабы! Нам тридцать лет!
— Тридцать лет — ума нет! — ворчу я, внезапно охваченная каким-то странным возбуждением.
— Ждать своего суженого можно в любом возрасте! — поучает Варя, прикладывая палец к губам. — Здесь не возраст решает, а чувства.
Мы с Варей уходим на кухню, оставив Сашку между зеркалами одну в комнате.
— Не напугается, суженого увидев? — спрашивает меня Варя, когда мы садимся с ней за кухонный стол.
— Сашка?! — смеюсь я негромко. — Как бы он сам, этот суженый, дуба не дал от этой встречи!
Мы смеемся, нарисовав в воображении Сашкиного избранника судьбы, вылезающего из зеркала и тут же получающего по шее.
Сашка появляется на кухне минут через десять, бледная и чем-то расстроенная.
— Чертовщина какая-то! — громко возмущается она, спохватывается, закрывает плотно дверь и шепчет. — Зачем, дура, ввязалась?
При слове «чертовщина» мое воображение услужливо подбрасывает знакомое недоразумение, усаживая его, довольного и нагло усмехающегося, на высокий серый холодильник.
— Саша! — осторожно окликает ее Варя. — Ты в порядке? Рассказывай! Ну!
— Нечего рассказывать! — Сашка наливает себе полный стакан минералки и залпом выпивает. — Игра теней и воображения!
— Кого-то видела? — недоверчиво спрашиваю я, не веря в то, что говорю.
— Никого не видела! — отмахивается Сашка. — Говорю же, тени и свет. Всё! Твоя очередь, Лерка!
— Может, сначала Варя? — неуверенно предлагаю я.
— Ты что! — смеется Варя. — Мне нельзя, я замужем. Мне категорически нельзя гадать на суженого.
— Хорошо устроилась! — ворчу я, уходя в комнату и с опаской оглядываясь на сидящего на холодильнике нахала. Он совершенно по-свойски подмигивает мне и беззастенчиво вываливает наружу черно-розовый язычок.
Теперь уже не воображение, а память старается мне услужить: вспоминаю множество суеверий, связанных с зеркалами. Зеркало — вампир. Зеркало — вместилище-тюрьма для души. Зеркало — портал в иной мир. Некстати вспомнилось, что Иван Грозный, боящийся сглаза и порчи, приказал, чтобы его жене зеркала изготавливали только слепые мастера.
Я не могу позвать суженого, повторив слова, подсказанные Варей. Я пристально смотрю в первое зеркало, держа свечу с мелко дрожащим племенем перед собой. Есть в этом что-то неправильное, опасное, но до жути привлекательное. Ловлю себя на желании обернуться — и поворачиваюсь молча, не произнося ни слова, ни звука. Мое отражение, многократно умноженное на само себя, длинным извилистым коридором уходит в сверкающую свечным отблеском черноту. Завороженно смотрю в десятки, сотни пар больших серых глаз, зрачок которых не черный кружок, а мерцающий золотой. И это так красиво, что я замираю, пораженная этой красотой.
Пламя толстой зеленой свечи вдруг вздрагивает с шипением, заставляя вздрогнуть и меня. На пару секунд мне кажется, что множатся не мои глаза, а его, карие, темные, буквально излучающие страсть и боль. Бросаю платок на второе зеркало и выдыхаю. Оказывается, всё это время я и не дышала. Резкий выдох тушит свечу.
— Лера! — беспокойство в голосе Вари согревает и успокаивает. — Ты как?
— Я в норме! — устало смеюсь я. — Было очень красиво, но суженый не явился.
— Убирай, Варька, эти зеркала! — ворчит Сашка. — Только душу растревожили!
— И хорошо, что растревожили! — не сдается Варька. — А то ничем вас не проймешь, одиночек!
— Мы не одиночки! — насмешливо возражает Сашка, разливая в бокалы вино. — Мы амазонки!
— Тогда Ваньку ты должна была или убить (прости-прости за грубость!), или отдать на воспитание отцу! — смеется Варя. — Амазонки поступали именно так. Себе они оставляли только девочек.
— Ужас какой! — откликается Сашка, отхлебывая вино. — Уже не хочется быть амазонкой.
— А с греческого слово «амазонка» переводится как «безгрудая», — развлекается Варя.
— Потому что похожа на мужчину? — удивляюсь я.
— Нет. Есть легенда, — зловеще говорит Варя, — что амазонкам еще в детстве выжигали правую грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука.
— А что-нибудь хорошее было у этих страшных женщин? — спрашивает Сашка, раздавая бокалы.
— Хорошее? — Варя морщит лоб. — Они были великолепными воинами. Мужчин использовали для деторождения. Женский культ мужского начала. Месть мужчинам за то, что они мужчины. Одна из них была любовницей самого Александра Македонского.
— Без правой груди? — ехидно уточняет Сашка.
— Видимо… — растерянно отвечает Варя. — Левая же у нее осталась.
Мы смеемся и болтаем ни о чем под вкусное белое вино до тех пор, пока не появляется Максим и не развозит нас по домам, иронично усмехаясь в зеркало заднего вида, когда смотрит на нас троих, обнявшихся на заднем сиденье и поющих песню «Что такое осень?»
За час до конца дежурства мне звонит Варя.
— Леруся! Отвлекаю? Можешь говорить? Мне кажется, что это срочно… Это про Верещагина…
— Через час перезвоню сама, — обещаю я, холодея от дурного предчувствия.
— Мне Максим вчера рассказал и показал кое-что, — мягко начинает Варя, когда я звоню ей после дежурства. — Я тебе сейчас перешлю. И… если он тебе не нужен, то это прекрасная причина все забыть и жить дальше.
— Да что случилось? — нервничаю я.
— Лови! Поступи правильно! — ничего не объясняет Варя и отключается.
На мой телефон приходит видео, пока оно закачивается, я не могу успокоить бешено стучащее сердце.
Это ролик московского телевидения. Отрывок из выпуска новостей. Видеосюжет о бизнесмене Верещагине, который стал спонсором нового детского онкоцентра и который проводит завтра вечером прием в честь открытия. Кроме того, лукаво улыбаясь, сообщает журналистка, на приеме будет объявлено о выборе избранницы. Московская публика замерла в ожидании: кто? Известно, что спутницей Никиты Алексеевича Верещагина будет сама Екатерина Воронина, на этой неделе награжденная в Кремле орденом «За заслуги перед Отечеством». Рассказала журналистка и милую сплетню о своей коллеге Елене Барон. Все теряются в догадках, какой подарок самому себе сделает Верещагин, ведь завтра день его сорокалетия.
Рогатый провокатор пробует на вкус шариковые ручки в стаканчике на моем столе. Выбрав ручку с зеленой пастой, высасывает чернила из стержня и скалится на меня зелеными зубами.
— Довольна? — вдруг говорит он мне голосом Сашки.
— Нет, — отвечаю я, поморщившись.
— И что будешь делать? — показывая зеленый язык, спрашивает он голосом Вари.
— Думаю, — раздражаюсь я.
— Да неужели? — иронизирует он, повторив тембр самого Верещагина.
— Мы едем в Москву, — сообщаю я Виктору Сергеевичу, садясь к нему в машину впервые за эти дни.
— Завтра? — вежливо спрашивает он, нисколько не удивившись моему появлению.
— Сейчас, — лаконично отвечаю я.
— Хорошо. Домой за вещами? — тут же соглашается он.
— Нет. В Москву, — настаиваю я.
Когда автомобиль трогается с места, я набираю Игоря.
— Мне нужна твоя помощь, — не здороваясь, говорю я.
— Конечно, — спокойно соглашается он сразу. — Что нужно сделать?
— Я еду в Москву. Ты мне нужен там завтра вечером, — выкладываю я.
— Я еду из Москвы, — смеется Игорь. — Разворачиваюсь. Договорились.
Середина ночи. В доме отца тихо. Нас встречает Аркадий Сергеевич.
— Здравствуйте, Валерия Ильинична! Илью Романовича будить?
— Нет, — отвечаю я. — Это подождет до утра.
В прохладной тишине спальни я лежу, глядя в потолок. Я открыла тяжелые шторы, и фонарь во дворе получил возможность накрыть желтой скатертью высокий натяжной потолок, и теперь любимые голубые ели отца разыгрывают для меня театр теней. Вот они поклонились чинно, солидно. Вот печально приподняли в стороны верхние ветки. Вот любезно помахали мне в знак приветствия.
Я не смогла заставить себя заснуть, хотя очень устала. И только когда я перестала бороться с бессонницей, она сдалась сама.
— Ты уверена, что хочешь этого? — отец недоверчиво кривит губы. — Ты всё обдумала и все решила?
— Обдумала и решила, — киваю я, чувствуя легкую тошноту, но твердую решимость.
— Я не успею, — возражает отец осторожно. — Ты дала мне мало времени. На это надо не несколько часов, а несколько дней.
— Успеешь, — угрожаю я. — Тебе и пары часов хватит. Не скромничай!
Отец вздыхает, но молчит.
— Верещагин сделал на раз, — вкрадчиво говорю я. — А ты не сможешь?
— Я не подросток, чтобы на такое покупаться! — возмущается отец, но добавляет ворчливо. — Хорошо. Не пожалей потом!
— Не пожалею, — искренне надеюсь я.
— Отправишься на прием? — осуждающе спрашивает отец, придвигая к себе чашку кофе.
— Обязательно! — дарю я отцу искреннюю любящую улыбку.
— Одна? — хмурится отец поверх кофейной чашки. — Пойдешь с Аркадием!
— Я пойду с Игорем, — ласково отвечаю я. — У него своей охраны хватит и без этого профессионального предателя.
— Он не предатель, — устало вздыхает отец. — Я тебе говорил. Он лучший из лучших. Просто позёр, пижон и артист.
— А ты разве не пойдешь на прием? — удивляюсь я.
— Меня, конечно, пригласили, — усмехается отец. — Но я не собирался встречаться с Никитой без острой необходимости. Но если тебе нужно, чтобы я был…
— Нужно, — твердо говорю я. — Очень нужно.
Так, как я готовлюсь к встрече с Верещагиным сегодня вечером, я не готовилась ни к одной встрече. Мне хочется быть красивой. Впервые в жизни я должна быть самой красивой.
Аркадий Сергеевич привозит ко мне уже знакомых мне визажиста и парикмахера. Прозванный мною Коком парикмахер по-прежнему похож на корабельного повара, объедающего всю команду. За прошедшие недели он стал еще толще, но ему это идет.
— Есть идеи? — спрашивает он, шумно отдуваясь. — Распускаем? Поднимаем? Завиваем?
— Посмотрите на платье, — киваю я в сторону кровати, на которой разложено мое новое вечернее платье. Дерзкий фасон с открытой спиной. Квинтэссенция женственности и сексуальности.
— Ого! — оценивающе присвистывает Кок. — Красное! Со шлейфом! По-королевски! Значит поднимаем!
Девушка-визажист Платиновый Ежик тратит целый час на макияж в стиле женщины-вамп. Дымчатый мейкап. Акцент на губы.
— Это потрясающе! — склоняется к моей руке, но не смеет прикоснуться губами Аркадий Сергеевич.
— Очень на это надеюсь! — вежливо отвечаю я, принимая на плечи пальто и спускаясь с крыльца.
Элегантный Жданов встречает меня возле своего автомобиля.
— Мощно! — неизменная усмешка на загорелом лице. — Выходишь на охоту?
— Типа того, — подтверждаю я.
— Завидую жертве, — шепчет Игорь мне на ухо и целует в шею.
— Рано начинаешь, — нежно говорю я в его ухо.
— Разминка! — горячо клянется друг детства, обнимая меня за талию и подсаживая в машину.
Огромный ресторан, занимающий собой всю площадь десятого этажа и имеющий открытые веранды-балконы по периметру, полон гостей. Мы с Игорем специально приехали через два часа после начала торжественной программы. Уже произнесены все речи, сняты все интервью. Гости неспешно прогуливаются по залу, переговариваясь и принимая бокалы от многочисленных официантов. Оркестр играет живую музыку в стиле блюз.
Екатерина Воронина фотографируется на фоне стены из живых цветов. Хороша бывшая балерина, ничего не скажешь! Скромное коктейльное платье цвета морской волны, идеальная прическа из тщательно закрученных локонов. Образец простоты и целомудрия. Если бы не острый подозрительный взгляд, которым она держит в поле зрения Верещагина, образ был бы вполне цельным, гармоничным.
Наше появление не остается незамеченным. Игорь ведет меня к цветочной стене, аккуратно, но откровенно собственнически держа за талию. Екатерина, меняя позу для фотографии, сразу нас замечает, метнув панический взгляд в сторону Никиты. Верещагин рассеянно смотрит на пузырьки, поднимающиеся со дня бокала, который он держит в большой сильной ладони.
Игорь подводит меня к стене, выбрав участок-инсталляцию из белых роз.
— Фотографируемся или целуемся? — шепчет он, улыбаясь уголками губ.
В этот момент Никита замечает меня. Он даже на пару секунд прикрывает глаза, словно не верит в то, что видит.
— Тогда целуемся и фотографируемся одновременно! — решает за меня Игорь, не дождавшись ответа.
Губы Игоря накрывают мои без страсти, без нажима. Чувствую себя актрисой провинциального театра. Причем весьма посредственной. Сначала глухой треск, потом легкий крик Екатерины прерывают и поцелуй, и поток мыслей. Мы с Игорем видим, как Екатерина мечется между Никитой и официантом. У ног Верещагина разбитый бокал, а по широкой ладони стекает струйка крови.
— Он раздавил бокал! — ласково шепчет мне Игорь, снова прижимая к себе. — А хочет раздавить мою шею!
Приняв из рук официанта белое полотенце, Верещагин быстрыми резкими движениями заматывает ладонь, заморозив меня свирепым взглядом, отворачивается и уходит вглубь зала, не оборачиваясь. Екатерина, отморозив меня горячим ненавидящим взглядом, почти бежит за ним.
— Довольна? — лениво интересуется Игорь. — Это всё, чего ты хотела?
— Для начала да, — подтверждаю я.
— Повторим? — насмехается Жданов.
— Посмотрим, — обещаю я.
— Господа! — возле нас возникает охранник Верещагина Михаил. — Никита Алексеевич приглашает вас за свой стол. Прошу за мной!
Нас встречают любопытными взглядами все, кроме Никиты и Екатерины. За столом именинника его мать, Рита, посылающая мне воздушный поцелуй, и Виноградовы. Все трое. Андрей вскакивает, увидев меня, но холодный предостерегающий взгляд Игоря его останавливает, заставляет сесть обратно за стол.
— Лерочка! Какая приятная неожиданность! — поет Николай Игоревич Виноградов, приветствуя меня тем, что слегка привстает со своего стула. — Вы представите нам вашего… друга?
— Я представлюсь сам! — Игорь галантно отодвигает для меня стул. — Игорь Жданов. Мы знакомы с вами, Николай Игоревич, через моего лучшего друга Быстрова Максима Константиновича.
— Да-да, вспоминаю… — рассеянно отвечает Виноградов-старший, внимательно глядя на меня.
Спокойно встречаю его взгляд и искренне улыбаюсь. Мне не нужны его секреты и тайны. Мне нужен совершенно другой человек.
— С днем рождения! — Игорь открыто обращается к хмурому Верещагину. — Прекрасный зал. Приятный вечер.
Верещагин молча кивает Игорю, не отрывая от меня холодного обвиняющего взгляда.
— Лерочка! — окликает меня Рита. — Никитон сегодня представит нам свою невесту! Ты вовремя вернулась!
— Нет, Рита, — отвечаю я, скрещивая свой взгляд с его взглядом. — Он не может представить вам свою невесту.
— Почему? — то ли радостно, то ли разочарованно интересуется Рита.
— Никита женат, — торжественно сообщаю я.
— Никита разведен! — почти выкрикивает Екатерина, покрываясь некрасивыми красными пятнами.
— Валерия в курсе! — сухо бросает первые слова Верещагин. — Мы свободные люди, начинающие новые отношения.
Верещагин теперь сверлит колючим взглядом Игоря. Жданов же садится, вытягивает ноги и по-мальчишески подмигивает Верещагину.
— Лерка — любовь всей моей жизни! — внезапно провозглашает он, кивая официанту на коньячную рюмку.
Рита восторженно ахает. Андрей недовольно хмурится. Николай Игоревич с интересом рассматривает Игоря. Ада с любопытством смотрит на Игоря, кокетливо опуская накладные реснички. Верещагин отчетливо скрипит зубами. Екатерина складывает руки на груди и травит меня кислым взглядом тщательно подведенных глаз. Таисия Петровна смотрит на меня как-то отрешенно, обреченно, словно что-то в ее жизни безнадежно нарушено и не может быть исправлено.
— Насчет новых отношений, — томно говорю я. — Нельзя начать новое, не закончив старое. У меня есть для тебя подарок, Никита.
Я киваю Игорю, и он достает из внутреннего кармана пиджака красный конверт, передавая его Верещагину. Десятки глаз следят за тем, как Никита вскрывает конверт.
— Что это? — не выдерживает напряжения Екатерина Воронина, нервно дергая узкий ворот платья. — Ты даришь ему деньги?
— Свидетельство о браке, — аккуратно читает Рита и обиженно спрашивает. — Ты опять женился и мне не сказал?
— Красивая подделка! — фыркает Екатерина. — У провинциалов в моде плоские шутки?
— Издеваешься? — тяжелый взгляд Никиты буквально прибивает меня к стулу. — Действительно, плоская шутка. Я думал, ты выше этого.
— Ты не смотришь в собственный паспорт? — иронизирую я, повторяя его старую шутку.
— Паспорт? — рассеянно переспрашивает он и оборачивается в поисках кого-то.
Возле нашего стола появляется Михаил.
— Мой паспорт! — цедит Верещагин.
Те пять минут, пока нет Михаила, за столом царит гробовая тишина. Блюзовая музыка играет где-то там, в другом мире. Все напряжены. Только Игорь, попивающий коньяк, расслаблен и весел.
— Зачем ты вернулась? — небрежно, стараясь казаться равнодушной, говорит Екатерина.
— К мужу, — просто отвечаю я, глядя только на Никиту.
Он бледен и странно возбужден. Карие глаза двумя угольками сверкают на его окаменевшем лице.
— Не придуривайся! — шепотом кричит Екатерина. — Я знаю всё о ваших отношениях.
— Ваш паспорт! — склоняется над Верещагиным Михаил.
— Четырнадцатая страница, — услужливо подсказываю я.
Никита открывает собственный паспорт и безэмоционально смотрит на разворот.
— Как? Черт возьми! — негромко восклицает он.
Я поворачиваю голову влево: Вяземский Илья Романович салютует мне бокалом.