Чем враждебнее окружающая среда,
тем лучше клетка или живое существо
развивают свои неизвестные до того таланты.
Рабы, лгуны, убийцы, тати ли
— Мне ненавистен всякий грех.
Но вас, Иуды, вас, предатели,
Я ненавижу больше всех.
— Почему он здесь? — холодный, даже ледяной вопрос задает мой отец своему другу.
На лице Николая Игоревича растерянность и досада, словно он до этого мгновения надеялся на чудо, но оно не произошло.
— Илья. Это не то, что ты подумал…
— Николай, я не застал тебя в постели со своей женой или дочерью, — сквозь зубы цедит мой отец, бережно, но крепко взяв меня за локоть, как будто защищая от опасности, одному ему ведомой. — Я удивлен, что он… твой гость.
— Это мой гость! — вмешивается в словесное противостояние мужчин Ада. — Я дочь именинника и имею полное право пригласить того, кого захочу.
— Это не твой праздник! — резко возражает мой отец. — И ты, Николай, прекрасно знаешь, что это значит для меня.
— Илья, честное слово, я… — неловко начинает оправдываться Николай Игоревич, но замолкает, потому что к нам подходит ОН в сопровождении симпатичного молодого блондина, чертами лица напоминающего… конечно, Аду.
— Добрый вечер, отец, сестренка! — молодой человек с искренними голубыми глазами пожимает руку своему отцу и поворачивается к моему. — Здравствуйте, Илья Романович! Я привел к вам…
Юноша смотрит на меня и резко замолкает, словно споткнулся на ровном месте. Наступает неловкое молчание, во время которого Николай Игоревич огорченно смотрит на моего отца, пытаясь поймать его взгляд, Ада восторженно, по-взрослому смотрит на НЕГО, мой отец тоже не отрывает взгляда от НЕГО. В этом взгляде уже не мгновенно вспыхнувшее бешенство, как несколько минут назад, а настоящая, глубокая ненависть.
ОН же тоже, как и брат Ады, смотрит на меня, игнорируя взгляд моего отца. Его темно-карие глаза кажутся почти черными: во взгляде та же… ненависть, выстраданная, родившаяся не сейчас. Я не знаю этого человека, я никогда с ним не общалась. За что ему меня ненавидеть? Есть только один ответ — за отца.
Истуканом застывшего сына представляет мне Николай Игоревич:
— Лерочка! Это мой сын Андрей!
— Здравствуйте! — протягиваю руку для легкого пожатия, но оно получается тяжелым, почти невыносимым, потому что мою протянутую руку перехватывает большая и горячая ЕГО рука.
— Хотелось бы тоже быть представленным.
Голос низкий, бархатный, о чем-то предупреждающий. Руку мою ОН продолжает удерживать. Сердце сбивается с ритма и пытается запуститься заново, но это у него пока не получается, поэтому оно просто не бьется, что вызывает гудение в ушах. Мою руку у НЕГО забирает мой отец, говорящий странные слова:
— Такое представление излишне! Хорошего вечера!
Отец быстро уводит меня от этих людей к самому дальнему фуршетному столу. Ведущий вечера уже представил певицу, вышедшую в центр зала с микрофоном, чтобы исполнить романс для именинника.
— Что происходит? — спрашиваю я медленно и осторожно. Сердце начало выполнять свою работу, наконец, запустившись. — Кто этот человек?
— Один старый знакомый, — с трудом отвечает мне отец, прикладывая заметные усилия, чтобы успокоиться и выровнять собственное дыхание.
— Насколько старый? — пытаюсь я пошутить. — Мне показалось, что ему…
— Ему тридцать девять лет, — резко отвечает мне отец и тут же смягчает тон. — Я назвал его старым, потому что веду с ним дела очень давно.
— Дела? — недоверчиво усмехаюсь я. — Ты ведешь дела с человеком, которого ненавидишь и который ненавидит тебя?
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, — шутит пушкинскими словами отец. — Сейчас уже не веду. Не общайся с ним, пожалуйста.
— И не собиралась, — пожимаю я плечами, голой спиной ощущая ЕГО взгляд, который не отпускает меня ни на минуту. — Нам негде пересекаться, кроме как на встречах, куда водишь меня ты. Сама я никуда не хожу.
— До сегодняшнего вечера нам удавалось не пересекаться, — рассеянно-задумчиво говорит отец, стоя спиной к НЕМУ. — Если бы я знал, что он будет здесь…
Я не прошу отца рассказать о НЕМ. Я мучительно думаю, что этому мужчине нужно от меня. Но для того, чтобы понять истоки такой глубокой ненависти к себе совершенно постороннего человека, я должна знать, что произошло между НИМ и моим отцом.
Я разворачиваюсь, и взгляд, прожигавший мне спину, теперь опаляет колючим огнем кожу лица. И тут же его как будто тушит прохладой восхищения второй взгляд — взгляд Андрея. В нем и восторг, и вера в чудо. Взгляды обоих мужчин выражают желание: у НЕГО это сумасшедшая страсть, замешанная на ненависти, у Андрея мгновенная влюбленность, вспыхнувшая, как веселый огонь, охвативший сухой хворост. Взгляд же нежно-голубых глаз Ады перебегает с меня на брата и на НЕГО, потом пускается в обратный путь: от зависти ко мне к неудовольствию братом и к чистому женскому восторгу, брызгами которого она окатывает этот Памятник ненависти и страсти.
Сам Памятник могучей глыбой стоит в ярком людском потоке. Поток этот рассекается о него, дробясь на более мелкие. Отец сказал, что мужчине тридцать девять лет. Выглядит он значительно моложе, но ненависть, которая съедает его изнутри и требует выхода наружу, делает его значительно старше. Его глазам я дала бы и двадцать, за силу ярости и гнева, и все сорок-пятьдесят, за их глубину и горечь. Если сединой покрасить виски, то противоречие сгладится.
— Лера! Мне нужно срочно поговорить с Николаем, — начинает суетиться мой отец, что ему совершенно не свойственно. — Я отправлю к тебе Виктора Сергеевича.
— Хорошо, — соглашаюсь я, испытывая тяжесть трех взглядов и боясь ее не выдержать. — Может быть, мне можно уйти?
Отец внимательно вглядывается в выражение моего лица и, считав усталость и нервозность, соглашается:
— Да. Конечно. Так будет лучше для всех. Сейчас отдам распоряжение Виктору Сергеевичу.
Отец оставляет меня одну возле фуршетного стола, на который я кладу клатч и с которого беру бокал с минеральной водой и заставляю себя пить ее мелкими глотками. Лучшее средство успокоиться.
— Лера! — окликают меня, мужской голос мягкий, легкий, молодой.
Передо мной стоит Андрей. На вскидку ему лет двадцать пять. Он одет в стильный костюм-тройку с узкими укороченными брюками, серый в голубую полоску. Рубашка нежно-голубая, а галстук серебряно-голубой. Всё это делает его глаза насыщенными, яркими.
— Господи! — восклицает молодой человек. — Вы не можете быть реальной!
Вежливо улыбаюсь, ощущая, как на нас обрушивается разряд раздражения и презрения. И когда я научилась угадывать чувства по взгляду, которого не вижу?
— Вам, наверное, все так говорят? — тушуется Андрей. — Не могут не говорить.
— Не все, — улыбаюсь я Андрею назло ЕМУ, надо же как-то и отвечать на нападение. — Только некоторые.
Зависнув на моей улыбке, Андрей непроизвольно протягивает ко мне руки и легко, почти не касаясь, берет за локти.
— Вы разрешите мне быть вашим кавалером на сегодняшнем вечере? — с надеждой спрашивает он, заглядывая в мои глаза.
Я только что получила подтверждение, что телепатия существует. Это абсолютно точно. Мой мозг взорвала чужая мысль: "Не позволяй к себе прикасаться!" Мысль эта ударила, как шаровая молния, мощно и неотвратимо. Надо отбиваться. Я тоже беру Андрея за локти, и мы стоим как два старых приятеля, случайно встретившихся на вечеринке и несказанно обрадованных этой встречей. "Я сама решаю, к кому мне прикасаться!" — летит от меня к НЕМУ.
— Простите, Андрей! — моя вторая улыбка парализует молодого человека, и следующие мои слова он воспринимает как настоящий гипноз. — Но мне уже пора. Есть неотложные личные дела.
— Как жаль! — искренне жалея, восклицает Андрей, не отпуская мои локти.
Наши руки расцепляю я. Увеличиваю расстояние между нами тоже я. И тут же получаю новый сигнал: "Хорошо. Умница!" Даже трясу головой, чтобы сбросить наваждение.
Однажды Варька Дымова рассказала мне, что она придумала тараканов в голове. Не просто, чтобы посмеяться над расхожей поговоркой, а чтобы вести диалог с самой собой:
— Чтобы не сойти с ума и не получить раздвоение личности! — звонко и заразительно смеялась Варя. — Они меня совершенно не слушаются и постоянно противоречат! Когда я ссорилась с Максимом, мои тараканы лоббировали развод.
Тогда я тоже посмеялась над Варькиной фантазией, но теперь мне не смешно. Неужели я схожу с ума? Мне всего лишь тридцать лет! Но ЕГО чувства я отчетливо понимала, словно ОН их телепатировал. Скорее всего, это результат нервного перенапряжения: ОН преследовал меня несколько дней. Зачем? Чтобы напугать? Допустим, напугал. И что? Мне не хватает Сашкиной решительности и Варькиного сочувствия, от которого тепло, как от доброго летнего солнышка.
Виктор Сергеевич возникает за моей спиной, и я слышу короткий вопрос:
— Готовы?
— Было очень приятно познакомиться, надеюсь на скорую встречу, — почти не вру я расстроенному Андрею и покидаю опасный для душевного равновесия вечер.
Только когда я сажусь на заднее сидение автомобиля, вспоминаю, что оставила клатч на фуршетном столе.
— Я забыла клатч, — сообщаю я Виктору Сергеевичу.
— Опять? — щурится он, странно на меня глядя. — Это входит у вас в привычку.
— Память плохая, — и снова почти не вру.
— Оставайтесь в машине! — командует мой личный охранник и уходит за сумочкой.
Буквально через минуту после ухода Виктора Сергеевича хлопает водительская дверь — и за руль садится… ОН. От безотчетного страха и сумасшедшего по силе прилива адреналина я чувствую, как по телу проходит холодная волна: снизу вверх, сначала она ледяная, там, на кончиках пальцев ног, потом волна становится кипятком, здесь, в районе затылка.
Я начинаю говорить первой:
— Когда отец узнает о Викторе Сергеевиче, у вас никого не останется настолько близко находящегося к нему.
Мужчина поворачивается ко мне лицом и охватывает жадно-презрительным взглядом меня всю, отправляя волну в обратную сторону: из кипятка в лед.
— Браво! — говорит он с неподдельным восхищением. — И как давно?
— С восьмой папки, — отвечаю я, медленно, но верно успокаиваясь.
— И какие версии? — обманчиво лениво спрашивает он.
Действительно, после моих слов торопиться некуда.
— Вы хотите чего-то от моего отца. Теперь, когда возле него появилась взрослая дочь, вы решили, что именно мной будете его шантажировать, — сообщаю я первое, что пришло мне в голову еще четыре дня назад.
— Неплохо, — хвалит он меня, глядя на мои губы. — Альтернативной версии нет?
— Альтернативной нет, — честно признаюсь я. — Есть только варианты этой. Давление. Похищение. И что-то в таком же духе.
— Соблазнение? — вдруг хриплым голосом добавляет он еще одну версию.
— Самая проигрышная, — нагло отвечаю я, глядя прямо ему в глаза. — Даже время не тратьте.
— Хорошо. Не буду, — серьезно отвечает он, снова опустив глаза на мои губы. — Считаете меня недостойным вашего внимания?
— Внимания — не знаю, для этого мы плохо знакомы. Чувств — да, недостойны, — смело измеряю я территорию, на которой мне позволено хамить.
И через секунду мне дают понять, что территория эта ничтожно мала:
— Я обязательно это проверю с вашего согласия или без.
Хлопает вторая передняя дверь — Виктор Сергеевич с моим клатчем. Мужские взгляды скрещиваются. Виктор Сергеевич первым опускает глаза.
— Четыре минуты, — тихо говорит мужчина, но в этом тихом голосе обещание скорой и беспощадной расправы. — Тебя не было четыре минуты. За это время можно украсть, убить, изнасиловать. Ты отстранен.
— Слушаюсь, — коротко отвечает Виктор Сергеевич, слегка бледнея. — С завтрашнего дня?
— С этой секунды, — твердо констатирует мужчина.
— Нет! — это уже я вмешиваюсь в разговор. — Виктор Сергеевич останется моим личным охранником. Другого мне не надо. Иначе…
— Иначе что, Валерия Ильинична? — мое имя в устах этого человека звучит как-то необычно: он словно попробовал его на вкус, и вкус этот ему понравился.
— Иначе это первая и последняя наша встреча, — равнодушно говорю я.
Это, конечно, и не угроза совсем, но это единственное, что приходит мне в голову. Тем более, надо как-то спасать Виктора Сергеевича, которого сама же и подставила. Но происходит неожиданное: мужчина в неподдельном удивлении приподнимает брови, словно не ожидал от меня ультиматума, и после некоторого раздумья насмешливо отвечает:
— Поторгуемся?
Пока я осмысливаю значение этого слова в нашей странной ситуации, он предлагает:
— На ежедневные встречи сговоримся?
— Встречи с вами каждый день? — скупо улыбнувшись, уточняю я.
Но даже такой едва заметной улыбки хватает на то, чтобы мужчина сжал челюсти и слегка прикрыл глаза, быстро гася вспыхнувшее чувство.
— Цель этих встреч? — осторожно интересуюсь я.
Мужчина едва заметно кивает, и Виктор Сергеевич, передав мне клатч, выходит из машины.
— Узнать друг друга поближе, — отвечает мне мужчина.
— Зачем? — позволяю ему увидеть, что я растерялась. А я растерялась.
— А вы не знаете? — из глубины карих глазах моего собеседника далекой тенью поднимается легкое презрение.
— А должна? — спокойно отвечаю я вопросом на вопрос.
Мужчина искренне-недоверчиво вглядывается в мое лицо в поисках фальши.
— Всё еще интереснее, чем я предполагал, — негромко говорит он. — Так как? Виктор остается возле вас — мы встречаемся ежедневно.
— Объяснения не было, — напоминаю я, ничего не понимая.
— Не хочу обгонять Вяземского. Пусть попробует первым. Ну уж если не решится… — мужчина вдруг резко протягивает правую руку в мою сторону и хватает меня не за руку, а за левое колено.
Крепкий захват сильных пальцев от неожиданности почти обжигает — я непроизвольно дергаюсь, но захват только усиливается. Точно будут если не ожоги, то синяки.
— Так вам нужен Виктор? Мы договорились? — каждое слово сопровождается дополнительным нажатием на колено.
— Отец просил меня не общаться с вами, — подбрасываю я новую тему для разговора.
— Неужели? — смеется мужчина открыто и искренне. Смех этот отправляет новую волну кипятка к моему затылку. — Вот так просто? Не общаться?
— Но это действительно просто, — с достоинством отвечаю я, не понимая причины странного веселья. — Разве нет?
— В нашей с вами ситуации это крайне сложно, — иронизирует мужчина, и понятнее не становится.
— Между нами есть ситуация? — спрашиваю я, глядя на свое колено, накрытое его ладонью. Боюсь, травма мне обеспечена: хватка не ослабевает.
— Спросите у Вяземского, — снова советует мужчина, начав круговые поглаживающие движения по моему многострадальному колену.
— А если он не скажет? — вдохнув, спрашиваю я, почувствовав прилив чего… возбуждения против воли?
— А вот если… — ласка моего колена сбивает с ровного дыхания хозяина руки, и он тоже не справляется с дыханием, только не вдыхает, а выдыхает, рвано, дергано, — Если он вам не скажет — тогда скажу я.
— Виктор Сергеевич? — напоминаю я.
— Он ваш, — отвечает мужчина, убирая руку с моего колена и выходя из автомобиля.
На водительское место садится Виктор Сергеевич, встречаясь со мной взглядом в зеркале заднего вида. Его серые глаза смотрят на меня внимательно, спокойно.
— Простите, — говорю я, не отводя взгляда.
Виктор Сергеевич улыбается мне в ответ и говорит:
— Всё в порядке. Вам не за что извиняться, Валерия Ильинична. Спасибо вам за помощь. Я ее недостоин.
— Как знать, — пожимаю я плечами. — Жизнь покажет, кто чего достоин.
— Вы мудро рассуждаете, — улыбается он.
— Долго живу, — шучу я. — Тридцать — это вам не двадцать.
— Несомненно, — с достоинством наклонив голову в знак согласия, отвечает мне Виктор Сергеевич.
С отцом я встречаюсь только за завтраком на следующий день. Он расстроен и молчалив, видно, что какие-то мысли не дают ему покоя.
— Мы поговорим? — мягко спрашиваю я, пытаясь встретиться взглядом с глазами отца, которые он почти прячет.
— Мне не хотелось бы погружаться в эту тему, — честно говорит отец, наконец, перестав отводить взгляд.
— Но придется, — спокойно настаиваю я.
В отличие от взрывной Сашки и чувствительной Варьки, я редко волнуюсь или выхожу из себя.
— Лера! — эмоционально просит мой, в сущности, неэмоциональный отец. — Пусть эта старая история пройдет стороной. Всё уже случилось, и мы можем не говорить об этом.
— Не говорить о нем? — уточняю я, отодвигая тарелку с творогом. — Почему?
— Потому что этого человека не должно быть в нашей жизни — и его там не будет! — теперь передо мной мой отец, Вяземский Илья Романович, жесткий, непримиримый, чужой.
— Я могу хотя бы поинтересоваться, кто он и почему у вас такие напряженные отношения? — по-прежнему спокойно задаю я свои последние вопросы. — И как эти отношения могут отразиться на мне?
Отец морщится, как от надоедливой зубной боли, которая мучает его долгое время, и отвечает мне:
— Он никто. На тебе это никак не отразится.
— Имя у него есть? — изменяю своему принципу и всё-таки продолжаю настаивать, вспоминая крепкие пальцы на своей коленке. Кстати, наша первая встреча с "никем" оставила мне на память три маленьких синяка.
— Тебе не стоит его знать! — категорично отвечает отец, вставая из-за стола и давая понять, что разговор окончен. — Хорошего дня, Лера! В ближайшую субботу мы пойдем с тобой на открытие выставки, которую я спонсирую.
— Выставка чего? — уточняю я, не споря.
— Выставка произведений инвалидов-колясочников, — удивляет меня отец.
После обеда, который провожу в одиночестве, я усаживаюсь читать в зимнем саду отцовского загородного дома. Здесь меня и находит Виктор Сергеевич.
— Вам просили напомнить, что вы встречаетесь сегодня в пять часов вечера.
— Кто? — спрашиваю я безразлично, не отрывая взгляда от книги и внутренне замерев.
Виктор Сергеевич не отвечает. Поднимаю на него глаза. Мужчина усмехается.
— Понятно, — действительно всё понимаю я и встаю, чтобы уйти в свою комнату.
Через секунду меня окликает Виктор Сергеевич:
— Валерия Ильинична!
Медленно оборачиваюсь и, не меняя безразличного выражения лица, вежливо жду.
— Никита Алексеевич Верещагин.
Поиски в интернете приводят меня к некоторым предварительным выводам.
Во-первых, Верещагин Никита Алексеевич — сын известного политика и бизнесмена Верещагина Алексея, скончавшегося более десяти лет назад.
Во-вторых, лучшими друзьями и партнерами ныне покойного всемирная паутина называет Вяземского Илью Романовича и вчерашнего именинника Николая Игоревича Виноградова. (Надо же! Все фамилии на "В")
В-третьих, Никите Верещагину действительно тридцать девять лет и он владеет бизнесом по продаже медицинского оборудования в России и ближнем зарубежье.
В-четвертых, до недавнего времени господин Верещагин был завидным холостяком, а теперь, по данным желтой прессы, уже женат. Причем, подробности заключения этого брака вездесущим гламурным журналистам совершенно неизвестны, как неизвестна и счастливая обладательница такого завидного мужа. Любопытные пользователи сети делают ставки на восходящую звезду центрального телевидения журналистку Елену Барон, бывшую балерину Большого Екатерину Воронину и скромного библиотекаря с дворянской родословной Маргариту Ковалевскую.
Фотографий и видеозаписей о Верещагине немного. Большинство интервью, касающихся деятельности его фирмы, дает его заместитель или руководитель пресс-службы. Светские фото связаны с благотворительными мероприятиями или вышеупомянутыми предполагаемыми "женами".
Трачу время на догадки: мне тоже становится вдруг интересно, кто же из трех молодых женщин всё-таки она, его возможная жена.
Журналистка кажется наиболее подходящей версией: высокая брюнетка лет двадцати пяти, умеющая себя подать. На одном из фото они на вечеринке в ночном клубе смотрятся как настоящая звездная пара. Всё в Елена Барон яркое и эффектное: и черные блестящие волосы до плеч, и большие карие глаза, и пухлые губы, и коллекционные сережки стоимостью как небольшая яхта.
Екатерина Воронина познакомилась с Верещагиным в детском хосписе на благотворительном мероприятии. Она явно старше Барон лет на десять, но тоже знает себе цену: изящная светская львица — блондинка с короткой стрижкой и следами пластики на красивом волевом лице.
Маргарите Ковалевской тоже, как и Верещагину, почти сорок, но выглядит она на двадцать. Невысокая стройная рыжеволосая женщина с умными зелеными глазами. Милое лицо с курносым носиком и незагримированными веснушками. Знакомы с детства, выросли вместе. Теперь понятно, как она попала в этот список. Рядом с ним Ковалевская смотрится слишком просто, но вполне достойно.
Загадываю, чтобы женой Верещагина оказалась скромная библиотекарша. Тогда он в моих глазах станет более человечным. Пока же господин Верещагин удостаивается званий "нетерпимый", "недобрый", "ненавидящий". Опять сплошные "не".
— Где мы встречаемся? — обращаюсь я к Виктору Сергеевичу, не зная, как мне одеться.
Ответ приводит меня в состояние крайнего замешательства.
— Зоопарк? Правда? — почти смеюсь я. — Он любит животных или намекает, что дрессировщик?
Виктор Сергеевич не позволяет себе ответить.
Зоопарк так зоопарк. Тогда всё значительно проще. Серый брючный костюм спортивного стиля, короткое голубое пальто и легкие спортивные туфли.
— Вы не боитесь гнева моего отца? — своим вопросом застаю врасплох Виктора Сергеевича, ведущего машину.
— Скажем так, — вежливо отвечает мужчина, — опасаюсь, но не боюсь. И мне, и вам стоит бояться гнева совершенно другого человека.
Больше я вопросов не задаю, переваривая полученную информацию. Верещагину что-то от меня надо, скорее всего, отомстить отцу с моей помощью. Видимо, у него есть способ заставить меня это сделать. По крайней мере, он точно так думает. И скоро я узнаю причину такой сильной ненависти к господину Вяземскому. Думаю, история старая и касается отца Верещагина. Но насколько я знаю собственного, справиться с ним будет непросто, недаром он единственный смог быстро и без последствий помочь Максиму Быстрову, когда я попросила.
Верещагин ждет меня у центрального входа с двумя билетами в руках. Высокий, крепкий, хмурый.
— Добрый вечер! — недовольно говорит он, интонацией совершенно противореча собственным словам.
— Как скажете, — не споря, соглашаюсь я. — Пусть этот вечер будет добрым. Зоопарк — это какой-то символ или вы решили скормить меня тиграм?
— Давно не был, — отвечает он, продолжая хмуриться. — А тигры отравятся.
Сашка бы точно влепила пощечину, Варька — развернулась бы и гордо ушла. Я же пожимаю плечами:
— Вам жаль тигров?
— Мне хочется отравить совершенно другого хищника, — откровенно говорит Верещагин.
Возле водного вольера с фламинго мы останавливаемся. Длинноногие птицы с мощными клювами и гибкой шеей мне не нравятся. Вода у берега запруды пестрит коралловыми пятнами.
— Интересно, — равнодушно начинаю я неизбежный разговор. — Если вас кормить морковкой или ракообразными, вы станете розовым?
— Мне не пойдет розовый, — развернувшись ко мне, отвечает Верещагин. — Валерия…
— А к вам? — перебиваю его я. — К вам как обращаться?
— А вы не знаете? — и снова в голосе презрение, такое явно ощутимое, что хочется сделать шаг назад.
Но такой шаг я не делаю. Только слегка запрокидываю голову. Несмотря на мой немаленький рост, я ниже Верещагина на полголовы.
— Знаю. Пару часов я знаю, что вы Никита Алексеевич Верещагин. Вам не идет это имя.
— Отец вам что-то рассказал? — карие глаза прищуриваются и строго смотрят на меня, сползая взглядом на мои губы.
— Нет. Цитирую: "Он никто. На тебе это никак не отразится", — вспоминаю я, и сжатые челюсти и сомкнутые губы становятся индикаторами его неудовольствия.
Похоже, я на верном пути. Только выведя Верещагина из себя, я могу получить хоть какую-то информацию.
— Может быть, не будем искать клетку с тиграми, а вы просто скажете, что вам от меня нужно? — насмешливо спрашиваю я, глядя на бродящих по колено в воде фламинго. Ну не нравится мне это "дитя заката"…
Верещагин смотри на меня странно и недоверчиво, явно хочет сказать что-то резкое и неприятное, но заметными глазу усилиями берет себя в руки.
— Надо обязательно посетить обезьянник. Это мое любимое место в зоопарке. Не был там лет тридцать.
— Прекрасно, — снова не споря, соглашаюсь я. — Обезьяны так обезьяны.
— Вы всегда такая покладистая? — зло спрашивает меня Верещагин, когда мы медленно идем по дорожкам парка в сторону обезьянника.
— Мое согласие посмотреть на обезьян вряд ли говорит о моей покладистости в жизни, — мягко возражаю я, оглядываясь, чтобы посмотреть, где Виктор Сергеевич.
— Его нет и не будет, пока я его не позову, — усмехается Верещагин. — Думаете, он вас защитит?
— Это вы так думаете, — усмехаюсь уже я. — Раз приставили его ко мне.
— Он лучший, — просто, без пафоса объясняет Верещагин. — У вас должно быть всё самое лучшее.
— Это забота моего отца — не ваша, — замечаю я, решив улыбнуться.
Просто резко останавливаюсь и, махнув высоким хвостом, улыбаюсь. Мужчина смотрит на меня с таким явным восхищением, что на несколько секунд с его лица и из глаз исчезает отпечаток презрения и высокомерия.
— Вы уверены? — берет себя в руки Верещагин и неожиданно добавляет. — Давайте посмотрим на обезьян, а потом поговорим.
Киваю, ничего не отвечая. Надо подумать. Пока происходящее выглядит странно и нелепо. Но я никуда не тороплюсь. Подожду, когда мне всё объяснят.
— У вас есть любимый вид обезьян? — вдруг спрашивает меня Верещагин, когда мы заходим в павильон.
— Все, — отвечаю я. — Кроме орангутанов.
— Почему? — удивляется он.
— Это старая история, и она касается только меня и моих друзей, — сообщаю я и иду к клетке с шимпанзе.
— А я люблю обезьян, — вдруг доверительно говорит моему уху Верещагин, крепко взяв за локоть. — Они очень похожи на нас.
— Трудно спорить, — соглашаюсь я. — Человекообразие нас роднит.
— Один умный человек рассказал мне, что шимпанзе часами могут наблюдать за закатом или любоваться предметами искусства, — Верещагин встает позади меня и прижимает мою спину к своей груди, чтобы шепотом продолжить. — Некоторые приматы занимаются любовью не для того, чтобы завести потомство, а чтобы получить удовольствие.
— Вы намекаете на то, что относите себя к приматам? — мягко, но решительно освобождаюсь от объятий.
— Просто вспомнил, — пожимает он плечами, но меня больше не трогает. — Так что же сделали вам орангутаны?
— Не все, — отворачиваясь от вольера, отвечаю я. — Только один. Напугал. И пугает до сих пор.
Правая бровь Верещагина приподнимается в безмолвном вопросе.
— Вас некому защитить?
— Я похожа на беззащитную? — отвечаю я вопросом на вопрос, подняв лицо к нему и глядя в его потемневшие глаза и на напрягшиеся скулы.
— Похожа, — шепотом говорит он, неожиданно проводя пальцем по моей щеке. — И хочется защищать, но…
— Но надо скормить тиграм! — весело перебиваю его я, прерывая наш зрительный контакт. — Или их всё-таки жаль?
— Жаль, конечно, — соглашается Верещагин. — Они сильные, красивые. Их надо побеждать в честной схватке, а не травить. Вы хотите мороженое?
Последний вопрос, заданный в нарушение логики предыдущего разговора, заставляет меня повторить его.
— Мороженое?
— Да, — серьезно говорит мне Верещагин и вдруг берет меня за руку, уводя из обезьянника.
Мы сидим за маленьким столиком в кафе-мороженое, перед нами стоят стеклянные розеточки с пломбиром. Но ни он, ни я его не едим. Он вообще не прикасался. Я размешала порцию до состояния густой сметаны.
По телевизору, висящему в углу помещения, идет новостная программа, которую ведет… Елена Барон. Не удерживаюсь от сарказма:
— Не ваша жена?
Верещагин поднимает глаза на экран, потом переводит их на меня.
— Нет, не моя.
— Тогда Екатерина или Маргарита? — с любопытством спрашиваю я. Мне очень хочется проверить свою теорию и узнать, права ли я в своем предположении.
— Нет. Не они, — усмехается Верещагин. — Но я действительно женат. Почти месяц. На тебе.