— Прости меня, — сказала она в пятый раз. А может, в пятнадцатый? Она и сама не помнила.
Нетвердой походкой она прошествовала от ванной к кровати и повалилась на матрас, не особенно заботясь о том, как при этом выглядит.
— Ничего страшного, — произнес Пол в пятый раз или в пятнадцатый.
Он сидел рядом с ней на кровати и вытирал ей лицо холодным влажным полотенцем. От нее исходил запах духов «Частная коллекция» от Эсти Лаудер и рвоты. Ему казалось, что в этом сочетании нашли выражение и ее красота, и ее слабость. Ей было все равно, как она пахнет, так ей было плохо.
Успокаивающее прикосновение ко лбу вызвало у нее желание расплакаться. Обычно она сдерживалась от проявления откровенного эксгибиционизма в присутствии другого человека, но в этот вечер напилась до бессилия. Поэтому и заплакала. Пол подхватил ее на руки, как ребенка. Неожиданное движение вызвало у нее очередной приступ рвоты.
— Прости меня, — сказала она, приложив руку ко рту.
Она бросилась в ванную, где опустилась на пол и прислонила голову к спасительному холодному фарфору унитаза.
Еще с первым глотком она должна была бы понять, что вечер закончится трагически. Прекратив принимать оксиметабулин, она фанатически следила за тем, что ест и пьет. Она старалась держаться нормы в 1200 калорий в день. Это должно было стабильно поддерживать ее вес в десять стоунов. Это больше, чем ей хотелось бы, но такой уровень, по крайней мере, можно поддерживать.
Как и следовало ожидать, она все время хотела есть, постоянно чувствовала, что ей чего-то не хватает. В этот день она почти не ела, если не считать пары легких набегов на «шведский стол». Первый бокал вина проскочил легко, как клубничное желе на детской вечеринке. Он нашел место, где болит, и вызывал его онемение не хуже анестетика.
Однако по мере того, как боль отпускала, отпускались и тормоза. Выхватив у официанта другой бокал, она профессиональным глазом окинула помещение, раздумывая, где бы ей лучше повеселиться, и увидела, как Энди явно очаровывает Элеонору. Ей бы рассмеяться, но она утратила чувство юмора. «Отлично, — подумала она. — Если он разговаривает с Элеонорой, значит, Пол с ней не разговаривает».
Но для Пола она была еще не готова. Ее голова продолжала кружиться от обвинений Энди, и ей нужно было рассортировать их, прежде чем отсеять ненужное. А может, лучше выпить. Да, отличная мысль. Ведь легче думается, когда выпьешь три бокала, а не два.
Пола она заметила только после четвертого бокала и приблизилась к его кругу. Он был рад видеть ее, а на то, что она была навеселе, не обращал внимания. В последнее время они не раз крепко выпивали, и это не умаляло его симпатии. Напротив, он теперь считал ее хорошим товарищем, человеком, с которым ему нравится проводить время, несмотря на то что он скрывал свое влечение к ней. А кому же не нравится выпивать с хорошим товарищем?
Однако Марина взбиралась по спиральной лестнице на ту ступень, где опьянение не веселит, а ведет к беде. После драмы под названием «Цветок против звезды» в Нью-Йорке, маркетинговая проблема на этот раз состояла в том, что лучше — высокая и стройная бутылка или короткая и толстая.
— Что ж, ты прав, выбрав меня, чтобы обсудить этот вопрос! — жизнерадостно произнесла Марина. — Как человек, имеющий представление о том, что такое габариты, я предпочитаю все высокое и стройное. Ну не выставлять же «Спарклиз» на потеху, правда? Да нас все мойщики окон засмеют: «Эй, толстушка! Анионовыми средствами окна моешь? Так изнутри аэрозолевую полировку не смыть». По моему мнению, средство для очистки поверхности не может быть ни слишком жидким, ни слишком дешевым, ни слишком натуральным.
В этот момент другие делегаты конференции оставили Пола и Марину, чтобы продолжить более серьезный разговор на трезвую голову.
— Я что-то не так сказала? — спросила Марина у Пола.
— Лучше давай присядем где-нибудь, — ответил Пол, нежно уводя ее в гостиную, где он отыскал пару свободных мест.
Марина опустилась на стул как тряпичная кукла. От ходьбы у нее кружилась голова, и чтобы сфокусировать свой взгляд на столе, ей потребовалось какое-то время. Перед каждым прибором лежал жирный блестящий артишок.
— Что-то не так? — спросил Пол, обеспокоенный тем, какой у нее пристальный взгляд. — Тебе не нравятся артишоки? Я могу попросить, чтобы из кухни принесли что-то другое, если хочешь.
Но Марина была где-то далеко. Что-то другое. Это было десять лет назад. Она впервые пришла в ТНСВ. Рик и Энди пригласили ее на обед. Она впервые хорошо сделала работу и впервые пришла в хороший ресторан.
Она не знала, как себя вести, что заказать, что можно делать и чего нельзя. Всякий ощутил бы неловкость в такой ситуации, но Марина еще и стеснялась своей комплекции. Она несколько раз перечитала меню, ожидая, что первыми заказ сделают Рик и Энди. Наконец они заказали артишоки. «Мне тоже», — уверенно произнесла она. Она не знала, что такое артишок.
Официант принес три самые диковинные растения, которые она когда-либо видела. Когда он положил одно из растений перед ней, она его вежливо поблагодарила. Разговор прекратился. Никто не делал попыток приступить к еде. Отринув как нелепую возможность того, что они ждут, когда она прочитает молитву, она с ужасом поняла, что они надеются, что она приступит первой.
Но она не знала, что с этой штукой делать. Попыталась взять себя в руки. Я ведь интеллигентная женщина. Ну не на колени же мне становиться перед овощем. Если это овощ.
И она осторожно взяла вилку и стала ею размахивать, акцентируя некоторые моменты в глупом разговоре, который сама и затеяла. Однако ни Энди, ни Рик не двигались. А она не знала, куда ей лучше воткнуть вилку. И… да может ли такое быть… это не насмешка ли в их глазах? Они что, почуяли, что ей неловко? Ну уж нет. Это было бы слишком подло.
Потом она увидела небольшую чашу для ополаскивания пальцев после десерта и едва удержалась от того, чтобы не закричать «Эврика!». Она положила вилку, давая тем самым понять, что пользовалась ею эффекта ради.
И посмотрела на тарелку, словно увидела ее в первый раз. Потом посмотрела на тарелки Рика и Энди, как это делают всегда, когда заказывают одно и то же. Ее коронным номером были слова «Bon appetit», произнесенные веселым голосом, и поднятие бокала с вином. Это было приглашение другим приступить к еде. Столь изысканный жест мог бы исходить от самой мисс Хорошие Манеры.
Рик и Энди проигнорировали этот жест. Нос Марины между тем начинал блестеть, и с каждой секундой она все более оживлялась. Ее сотрапезники стиснули пальцы, положив локти на стол. Тут она поняла, что они обо всем догадались. И возненавидела их за это.
Что ж, если это своего рода приглашение, испытание, которое она должна вынести, тогда она пойдет на это. И в конце концов она решилась. Разгладила листья, ожидая сигнала от одного из них, что она поступает правильно. Сигнала не последовало. Наконец она отделила листик от стебля и притворилась, будто у нее приступ кашля. И только тогда Рик сжалился над ней и стал есть свой артишок.
Когда у Марины начались отношения с Энди, она спросила у него, помнит ли он тот случай и то унижение, через которое они заставили ее пройти. Он захихикал.
— Забыл. Вот смеху-то было! Ты была такая зеленая. Но согласись, смешно получилось!
Когда это произошло, ей не было смешно, она не смеялась и когда Энди снова разыграл эту сцену, и в этот вечер в Афинах тоже не смеялась. Она все плакала, плакала, плакала. С ней случилась истерика, и тогда Пол решил, что лучше увести ее от того места, где ей так грустно.
Она пыталась объяснить Полу, почему так расстроена, но ее рассказ развалился на бессвязные всхлипывания. Он отвел ее в свой номер в основном потому, что она не помнила, в каком номере живет. Там она ухитрилась опуститься в кресло, крошечные остатки приличий удержали ее от того, чтобы броситься на кровать. Пол присел рядом с ней на корточки, поглаживая ее руку, волосы, лоб. Он не раз утешал своих сестер таким образом и точно знал, что нужно говорить и сколько.
— Прости меня, — снова повторила Марина.
— Тсс, молчи. Все в порядке. Все хорошо.
Пол обнял ее и почувствовал, как Маринино напряжение спадает под его руками.
— Почему ты такой добрый? — спросила она.
Пол рассмеялся.
— Я совсем не добрый. За исключением тех случаев, когда у меня на руках плачущая женщина. Все остальное время я такой же, как все другие мужчины, — подлый и угрюмый мачо.
— Нет, неправда. Ты всегда добрый. И ничего ты с этим не поделаешь.
Пол сделал вид, что его это задело.
— А вот это меня беспокоит. Мне не раз приходилось читать женские журналы в приемной зубного врача, и я знаю, что «добрый» — это почти оскорбление. В наши дни женщины предпочитают иметь дело с теми, кто держит их в страхе.
Марина попыталась было подняться, но у нее закружилась голова, и она снова рухнула.
— Только не я. Я и сама могу причинить себе боль. Не раз в жизни приходилось делать это. Так что мне не нужен мужчина, который добавил бы мне страданий. Нет, я из тех, кто предпочитает хороших парней.
— А вот мне так не кажется. Ты забыла, что я довольно хорошо знаю Энди. Я не хочу сказать, что он лишен обаяния, но не стал бы причислять его к разряду «хороших парней».
— В нем есть кое-что еще, что не видно с первого взгляда. Да как во всех нас, пожалуй. Впрочем, это больше не имеет значения. Мы расстались.
Пол умело скрыл свою реакцию. Даже если бы он перекувырнулся колесом, она бы ничего не заметила. Ее занимало только одно — желчь поднималась в ее теле точно извергающийся вулкан. Она пыталась глубоко дышать, дабы перекрыть горячий поток. Но у нее ничего не вышло. Все выплеснулось наружу. На Пола. На его рубашку, брюки, ботинки. Если бы она села за компьютер и составила программу, как покрыть рвотой возможно большую площадь одежды Пола, то лучше бы не придумала.
На какое-то время она почувствовала облегчение, что явилось следствием очищения, но затем ее охватил мучительный ужас. Ее вытошнило на добрейшего человека на свете. Это все равно, что тебя бы стошнило на Гари Линекера[40]. И хотя она даже в фантазиях не уносилась так далеко, что когда-нибудь… да нет, все эти мечты можно выбросить в окошко вместе с прочими глупостями. Она знала, что есть на свете порядочные, мудрые мужчины. Она видела, как Тереза упустила такого. Она знала — Пол один из лучших. Но весь ее здравый смысл подсказывал ей, что залить его рвотой в пьяном забвении — отнюдь не значит расположить к себе, если, конечно, он рассматривает ее как потенциальную…
— Как ты себя чувствуешь?
Ему показалось, что она не дышит. Но она дышала. Она оплакивала кончину возможного будущего, которую только что сформулировала в своем сердце. И она так устала. Марина поднялась на ноги и направилась к кровати, стараясь ступать как можно увереннее. Приблизившись к матрасу на расстояние вытянутого тела, она неожиданно споткнулась и рухнула, точно багор, который не добросили до судна.
— Со мной все просто отлично. Правда. Просто я немножко устала. Мне бы чуть-чуть…
Убедившись, что она жива, Пол остался в кресле. Он сидел и смотрел на нее. Ему было тепло и радостно. Он был доволен, что может вот так смотреть на нее. Ему хотелось ухаживать за ней, хотелось обнять ее, если она задрожит, вымыть ей лицо, если оно раскраснеется, утешить ее, если она разрыдается. Ему нравилось смотреть, как она спит. Уголки ее рта подергивались. Сон делал ее то счастливой, то печальной, отражаясь на лице кинокадрами с законченной внутренней логикой, но безумным сюжетом.
Пока она глубоко спала, он переоделся. Отсутствие брезгливости — одно из преимуществ воспитания в большой семье. В доме Пола трудно было уединиться. Пятеро детей и двое родителей в трехкомнатной квартире. Пол был средним ребенком. Он с ранних лет понял, как это хорошо — принадлежать отчасти к трем старшим и отчасти трем младшим.
Всех детей поощряли к тому, чтобы они в чем-нибудь себя проявили. Один был академического склада, другой — спортивного, третий — художественного, и еще один умел делать все. Пол умел ладить с людьми, да и все остальное у него получалось хорошо, так что в жизни он мог бы заняться чем угодно.
Семья процветала и защищала себя, окружив взаимной любовью. Все члены семьи страстно любили мюзиклы. Все лишние деньги (а их было мало) тратились на места на балконе в театрах Уэст-Энда. Они выпрашивали на время пластинки, которые переписывали на скрипучие кассеты. Каждый из братьев и сестер учился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, так что они вместе могли экспромтом сыграть что-нибудь. Неважно, насколько кто-то удалился от семьи, будь то в общественном или географическом смысле, никто не забывал о крепости семейных уз.
Принадлежность к этой странной семье отдаляла детей от сверстников. К счастью, они ходили в церковь, так что в конце концов сумели найти друзей, которых не путало то, что они так крепко держатся друг за друга. И самое главное, в силу необычного воспитания они ощущали свою неординарность. Любовь и взаимовыручка, составлявшие основу их жизни, сделали их разборчивыми в выборе друзей и партнеров. Нет нужды отчаянно жаждать любви, когда ты с детства окружен ею.
И в любви Пола к Марине не было отчаяния. Да, он был совершенно уверен, что его чувства перерастают в настоящую любовь. Эта любовь выросла из расположения и симпатии, расцвела из крохотного семечка и превратилась во вьющееся дерево надежности, которое совершенно точно будет беспрепятственно расти вечно. Анализируя свои чувства, он оставался объективным. Он помнил, как стыдился того, что испытывает чувство симпатии к Марине, когда она страдала лишним весом. Но он простил себя, найдя гордость и утешение в том, что этот стыд так и остался невысказанным, после чего растворился.
Он чувствовал расположение к ней задолго до того, как она похудела. Ему удалось отстраниться от существующего в обществе мнения, будто есть что-то порочное, даже извращенное в проявлении сексуального интереса к толстой женщине. И достиг он этого, не отделяя Марину от ее жира. Он не верил лживому утверждению, будто человек и его тело — не одно и то же и воспринимать и то, и другое нужно соответствующим образом. Для него физическая и душевная привлекательность были связаны нерасторжимо.
Ему нравился юмор, который светился в глазах Марины. Ему нравилось, как она сжимает губы, когда иронизирует. Ему нравилось, как она размахивает руками, когда нервничает. Ему нравилось, как она сидит, расставив ноги, когда на ней брюки. Ему нравилось, что во время еды она одну руку прижимает к животу. Ему нравилось, как она выглядит, как ходит, говорит, ему все в ней нравилось.
И хотя он не мог сказать, что любил ее, когда она была толстой, при том что ей и самой это не нравилось, его привлекала ее тогдашняя уязвимость. Общение с сестрами привело его к редко встречающемуся пониманию того, сколь сложны отношения женщин с едой. Он видел, как они борются с диетами, как их вес то растет, то уменьшается (хотя и не до таких крайностей, как у Марины), и понял, как вредна для женщины нездоровая тучность.
Марина была нездорова, это наверняка. А теперь, когда ее тело стало совершенным, значит ли это, что она излечилась? Он сомневался в этом, особенно если принять во внимание пьяную кому, в которую она только что впала. Ему хотелось вылечить ее, обещая жизнь, полную объятий, поцелуев и заверений в любви. Может, теперь, когда Энди не стоит на его пути, самое время сделать первый шаг?
— По-моему, меня сейчас опять стошнит, — застонала Марина, бросаясь в ванную. Успела она туда вовремя.
Пол расправил простыни, чтобы Марине было удобнее. Да, самое время сделать первый шаг. Тут он увидел, как Марина снова забирается в постель. Он медленно прикрыл ее простыней.
Нет, не сегодня, подумал он. У меня еще будет время…
— Пожалуйста, прости меня, — произнесла Сюзи в пятый раз.
Или в пятнадцатый? Она и сама не помнила. Она бросилась из ванной к кровати и рухнула поперек матраса, не заботясь о том, как выглядит.
— Ничего страшного, — неискренне пробормотал некий датчанин (или швед?).
Ему хотелось, чтобы она ушла. Он быстро протрезвел, когда эту чертову англичанку стало тошнить в его номере. Он с самого начала не испытывал большого энтузиазма от ее приглашения. Но она была настойчива, он был пьян, она оказалась довольно забавной, а его жена в сотнях миль отсюда.
Он даже не поцеловал ее, когда она совершила свой первый торопливый налет на ванную. Когда слышишь, как женщина стонет над унитазом, совсем не просто ощутить сексуальное пробуждение. Он знал Сюзи не настолько хорошо, чтобы жалеть ее. Она была занудой, обузой. Ему хотелось, чтобы ее здесь не было.
Ей хотелось того же, но она не знала, как добраться до своего номера. Она и номера-то не помнила, а ключ отдала Марине.
С трудом принимая более или менее удобную позу на кровати датчанина, она проклинала себя за то, что не умеет себя контролировать. Прежде чем забыться судорожным обезвоженным сном, она успела подумать о приборе для испытания на беременность, который оставила в Лондоне. Случайно? Кто знает. Да и нужно ли об этом думать? Просто ей нужен Кен.
Знаменитый английский футболист.