— Что ты ему сказала?! — Банни Эббот, соседка Тедди по комнате, не могла прийти в себя от изумления. Ей казалось, что она уже изучила все фантазии Тедди, сделавшейся знаменитостью среди четырехсот первокурсников мужского пола, поступивших в колледж Уэллесли вместе с ней осенью 1945 года.
— Я всего лишь прибавила себе росту, — спокойно повторила Тедди, вернувшаяся из телефонной будки, стоявшей в коридоре. — Таким образом, я избавляюсь от коротышек.
— Почему ты вообще продолжаешь эти свидания вслепую? — спросила Банни. — У тебя и так не осталось места в ежедневнике, все расписано по часам.
— Это меня забавляет… Возникает такое чувство, словно открываешь подарок на Рождество. — Голос Тедди звучал намеренно равнодушно, потому что она понимала, что не может объяснить то ощущение острого счастья, которое она испытывает здесь, в колледже. В первый же день своего появления в Уэллесли Тедди как будто заново родилась. Ее охватило пьянящее чувство радости. Каждую ночь она долго лежала без сна, пытаясь разобрать по косточкам и разложить по полочкам причины охватившего ее безграничного блаженства.
Тедди стала невероятно популярной. Каждый день ближе к вечеру телефон в спальном корпусе принимался трезвонить, не переставая. Девушка, отвечавшая на звонки, кричала «Люнель» с ироничной покорностью, но без всякого осуждения. В колледже Тедди поняла, что можно жить, будучи не похожей ни на кого.
На ее курсе были девушки, просиживавшие за книгами полночи. С ней учились и те, кто мечтал стать старостой, кто не интересовался ничем другим, кроме искусства, музыки или философии, и даже те, кто после занятий усаживался играть в бридж и при этом вязал носки со сложным узором. Если Тедди Люнель больше всего интересовалась мальчиками, то до этого никому не было никакого дела, пока она успешно училась. Она оказалась достаточно смышленой, раз ее приняли в Уэллесли вместе с остальными, так что прежде всего для девушек она оставалась их соученицей, с которой они провели в колледже уже четыре года.
В кампусе колледжа Уэллесли разразилась эпидемия свиданий, которая началась сразу после того, как только что поступившим девушкам раздали маленькие красные книжечки с фотографиями первокурсниц и их краткими биографиями. Предполагалось, что так им будет легче познакомиться между собой, но не прошло и суток, как копии разлетелись по всем мужским общежитиям колледжей Новой Англии, где среди вновь поступивших оказалось много ветеранов Второй мировой войны.
В течение второй недели обучения Тедди получила приглашения на все футбольные матчи вплоть до Рождества. Девять человек пригласили ее на зимний карнавал в Дартмуте, и ей оставалось только выбрать, с кем она туда отправится. И если бы не учеба, то она могла бы каждый вечер ужинать с разными мужчинами из расположенного по соседству Гарварда.
Когда Тедди в тот год приехала домой на рождественские каникулы, Маги поняла, что ее высокая дочка стала молодой женщиной, соблазняющей мужчин без всяких усилий с ее стороны. В холодильнике грудами лежали присланные орхидеи, которые Тедди могла при желании приколоть к корсажу платья. Каждое утро почтальон приносил любовные послания. Тедди отправлялась на свидание каждый вечер, а потом спала до полудня. Маги, наблюдая за дочерью, решила, что пусть лучше та флиртует и веселится, безжалостно издеваясь над поклонниками, чем станет одной их тех дурочек, которые доверяют мужчинам, потому что вообразили, что их и в самом деле любят.
Первые годы учебы в колледже Тедди провальсировала, окруженная любовью, и эти годы остались у нее в памяти, как первый поцелуй, который невозможно забыть и невозможно повторить. Один роман сменялся другим, и ее уверенность в собственных силах росла. Тедди научилась держать себя в руках и носить маску вечного счастья, как будто ничто на земле не могло ее расстроить или взволновать. Теперь она входила в каждую комнату с таким видом, словно не сомневалась, что ей рады. Любые перемены она принимала, будто их придумали исключительно с намерением доставить ей удовольствие. В ее мире не осталось места для разочарований и несбывшихся ожиданий.
«Я не верю, что это происходит со мной», — говорила про себя Тедди снова и снова, но она ни разу не произнесла этого вслух, потому что ее не покидал страх вновь оказаться аутсайдером так же неожиданно, как она взлетела на пике популярности.
Каким-то образом окружающему миру не удавалось проникнуть в ее подсознание, формируя жизненный опыт, на который она могла бы опереться. Ей было только шесть лет, а она уже научилась превращать повседневность в нечто более привлекательное, когда рассказывала Маги о проведенном в школе дне. Теперь каждый день был окрашен в самые радужные тона, и все-таки этого Тедди казалось мало. Внешний успех почему-то не мог преобразоваться во внутреннее удовлетворение, которое подарило бы ей покой. Мало-помалу фантазия, заставившая ее выдумать историю об отце, погибшем в Испании, и облагородить происхождение матери в разговоре с Мелвином Алленбергом, стала вторым «я» Тедди Люнель и расцвела пышным цветом.
Встречаясь со студентом из Гарварда, Тедди говорила: «Мой отец учился в Гарварде. Пока он не погиб, папа всегда водил меня на матчи по футболу, если команда Гарварда играла недалеко от Нью-Йорка. Он погиб на Тибете во время восхождения, но успел спасти тех, кто был с ним рядом». В Принстоне, среди тех, кто обсуждал планы на лето, она предавалась ностальгическим воспоминаниям: «В детстве я каждое лето проводила в семейном замке в Дордони. Люнели живут в Дордони с незапамятных времен. В замке около сотни комнат, но половина превратилась в настоящие руины. После смерти дедушки я ни разу там не была». На зимнем карнавале в Дартмуте она признавалась своему кавалеру: «Ты не будешь возражать, если я не стану кататься на лыжах? Видишь ли, мой отец погиб в Альпах на глазах у моей матери. Он прыгал с трамплина, готовясь к Олимпийским играм. С тех пор мама так и не стала прежней».
Никто ни разу не усомнился в правдивости ее рассказов. Тедди выглядела настолько необычно, что в ее жизни просто обязано было найтись место для трагедии и романтики. И потом, она обрушивала плоды своих фантазий только на головы тех молодых людей, с кем не планировала встречаться в Нью-Йорке, где они могли бы познакомиться с Маги и узнать правду.
А Маги взяла за правило знакомиться с теми молодыми людьми, с которыми встречалась дочь, при всякой возможности. Череда молодых людей в рубашках-поло, розовощеких, неиспорченных и преисполненных уважения, успокоила ее. Она решила, что они не могут обидеть ее дочь.
— Я уверена, что такое количество поклонников абсолютно безопасно, — говорила она Лалли Лонгбридж. — Хорошо, что Тедди встречается с десятком молодых людей, а не с одним или двумя. Но она ужасно с ними обращается… Я просто перестала ее понимать, если вообще когда-нибудь понимала. Я догадываюсь, что уже слишком поздно, ведь она учится в колледже, но все же мне не по себе. Я как будто утратила связь с ней… Тедди пугает меня, Лалли, а ведь я дала ей все… Я так ее люблю. У нее всегда был уютный дом, я всегда покупала ей самую лучшую одежду… Я просто не понимаю…
— Половина матерей из тех, с кем я знакома, говорят о своих дочерях то же самое, — успокаивала ее Лалли, защищенная своей бездетностью, о которой она редко сожалела. — Как только девочки уезжают в колледж, они становятся чужими. Ты уверена, что в жизни Тедди нет молодого человека, к которому бы она относилась серьезно? Ей скоро двадцать. Интересно, что ты делала в этом возрасте?
— Весь день примеряла наряды и вела жизнь замужней женщины, — задумчиво ответила Маги. — Мы во Франции настолько быстро взрослели. Или так было только в двадцатых годах? Не знаю, но молодые люди, окружающие Тедди, кажутся мне такими незрелыми. Они еще только ищут свой путь в жизни. Дочь уверяла меня, что эти мальчики даже не думают о том, чтобы заняться с ней любовью. Как ты думаешь, это правда?
— Разумеется, правда! О чем ты говоришь, Маги Люнель? Милые мальчики никогда не занимаются сексом с милыми девочками.
Все зависит от того, что понимать под «милыми», думала Маги, вспоминая, как у нее самой бурлила кровь от звуков гавайской гитары, как сводило ее с ума багровое небо над Монпарнасом, как тягучие мелодии танго заставляли семнадцатилетнюю девочку тяготиться своей невинностью. И ничто не могло заставить ее забыть, как весенним вечером пятьсот человек аплодировали и улюлюкали от восторга при виде ее обнаженного тела.
Но Лалли Лонгбридж не ошибалась. Конец сороковых годов был очень консервативным периодом. Большинство однокурсниц Тедди оставались невинными до замужества, и в эту эпоху флирта и поддразнивания Тедди Люнель причиняла подлинные физические мучения большему количеству молодых людей, чем любая другая девушка в Бостоне. На нее очень сильно повлияло подозрительное отношение Маги к мужчинам.
Лишь немногие молодые люди удостаивались разрешения целовать Тедди на заднем сиденье автомобиля или на диване в полутемной комнате, пытаясь достичь оргазма через плотную ткань, разделявшую их тела, потому что Тедди никому не разрешала расстегнуть брюки или забраться к ней под юбку. Она торжествовала над ними, позволяя получать лишь то удовлетворение, в котором она сама непосредственного участия не принимала. И никто из них не догадывался, что Тедди сама достигала оргазма очень легко, не выдавая себя ни единым звуком или движением, стоило ей только почувствовать прикосновение напряженного члена, скрытого брюками. Этот оргазм настигал ее даже на танцевальной площадке. Она никого не подпускала настолько близко к себе, чтобы кто-то узнал эту ее маленькую тайну. Платой за ее жестокость становилось наслаждение, когда молодые люди делали ей предложение.
Она не относилась равнодушно к тем, кто любил ее, но их мучения ее совершенно не трогали. Тедди обожала собственную популярность. Недоступная, высокомерная, отчаянная чувственность становилась несколькими капельками влаги для мужчин, жаждавших утолить жажду. Это сводило их с ума. Ощутить прикосновение ее набухших сосков, обнимать хрупкое, благоухающее тело, чувствовать, как от поцелуев опухают губы, и быть остановленными ее железной волей… «Я надеюсь, Тедди Люнель, — сказал ей один из них вне себя от ярости, — что однажды кто-нибудь заставит тебя страдать так же, как страдаю сейчас я».
Она изобразила приличествующее случаю сожаление, но не усомнилась, что такого никогда не случится.
Если в хороших колледжах в конце сороковых годов девушки редко занимались сексом до брака, то выпивали все без исключения. На первом же футбольном матче на стадионе Гарварда, на который пригласили Тедди, она попробовала очень крепкий ромовый пунш.
В колледже Уэллесли практически царил сухой закон. За пьянство на территории колледжа студентку исключали немедленно.
И ей понравилось пить. По-настоящему понравилось. Только спиртное позволяло ей достичь ощущения, когда мир наконец, становился понятным и появлялась возможность им управлять.
Тедди оставалось проучиться в колледже последний год. В самом начале осени в воскресенье ее приехали навестить участники музыкального ансамбля из Гарварда. Тедди отвела их в «Арборетум», скрытое от посторонних глаз и мало посещаемое место, где за зданием факультета естественных наук росли редкие деревья. Они вошли в ельник, наполненный ароматом смолы, под ногами зашептались опавшие иголки, и все инстинктивно понизили голос. Казалось, молодые люди очутились в совершенно незнакомом уголке, где-то далеко от Уэллесли.
— Выпьешь, Теодора? — поинтересовался один из ребят, вынимая из кармана фляжку и усаживаясь под деревом.
— Гарри! Что ты такое говоришь? Ты сошел с ума?
— Ничто не сравнится с глотком шнапса на свежем воздухе. Брось, здесь же никого нет, кроме нас, а мы, увы, совершенно безобидны.
— Не смейте! — крикнула Тедди, но студенты уже пустили фляжку по кругу.
Сначала она отказалась с ними пить, но потом, подчиняясь расслабляющему аромату смолы и неожиданно теплому октябрьскому воздуху, она осмелилась пригубить спиртное. Затем повторила, а потом приложилась и в третий раз. Гарри оказался прав. Выпивка на свежем воздухе оказалась волшебным приключением. Любой напиток действует иначе, если человек ощутил себя частью природы. «О, как прекрасно ощутить себя частью природы, какое блаженство», — думала Тедди, делая добрый глоток шотландского виски из второй фляжки.
— У джина отвратительный запах, бурбон слишком крепкий, смешанный виски просто ужасно, но тот, кто изобрел шотландский виски, был человеком добрым и искренним, — громко объявила Тедди. Она чувствовала, что совершила величайшее открытие.
— Роберт Грейвс выжил в окопах Первой мировой войны только потому, что выпивал по бутылке шотландского виски каждый день, — сказал Лютер, сосед Гарри по комнате. — А мне хватит и половины.
— А ты даже писать не можешь, — поддел его Гарри.
— Но я могу петь, правда, Гарри?
— Лютер, разумеется, ты можешь петь. Мы все можем петь чертовски здорово, что и делаем! И сейчас мы тебе споем, Тедди!
И ребята в самом деле запели, сначала негромко, нежно выводя старинные лирические баллады, настолько приглушая голоса, что было слышно пение птиц. Тедди улеглась на спину и наслаждалась музыкой и покоем. Потом студенты запели футбольные песни, уже не замечая, что их голоса громко разносятся по всему лесу. Тедди вскочила на ноги и исполнила какой-то дикий танец на еловых иглах. Пятеро певцов зааплодировали.
— Еще, Тедди, еще!
— Спойте песню Йеля, и я станцую.
— Ни за что.
— Ты предательница Гарварда, Теодора!
— Тогда спойте боевую песню ирландцев, — настаивала Тедди, чуть покачиваясь.
— Какого черта?
— Мы же не ирландцы!
— Да ладно вам, порадуем красавицу, а она пускай танцует.
Голоса взмыли вверх в боевой песне, а Тедди закружилась по поляне, неукротимый демон в шортах, удивительно грациозная и совершенно пьяная.
Именно во время выступления «на бис» ее увидели преподаватель философии и его жена, когда, привлеченные шумом, заглянули во время привычной послеобеденной прогулки в «Арборетум».
Через два дня Тедди уехала из Уэллесли. Ее исключили. Дело было немедленно расследовано, приговор вынесен и обжалованию не подлежал. Совершенное ею преступление оказалось слишком серьезным.
Садясь в поезд, Тедди помахала на прощание виновато понурившимся певцам из Гарварда, пришедшим ее проводить. Но когда поезд набрал скорость, она уронила голову на руки и закрыла глаза. «Глупая сука, глупая сука, безмозглая корова! Сама во всем виновата. Почему я решила, что мне все сойдет с рук? Дура, дура, чертова дура! Я все потеряла, все… Меня выбросили из рая пинком… И навсегда. Я никогда больше не буду счастлива». Она бы застонала или выругалась вслух, но вокруг сидели другие пассажиры. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной. Тедди и раньше не сомневалась, что ее жизнь в колледже слишком хороша, чтобы быть правдой. Ничто столь прекрасное не может длиться вечно. И вот теперь все подсознательные страхи, все мучившие ее предчувствия сплелись в один плотный комок, душивший ее.
Наконец она немного пришла в себя и заказала сандвич и кофе. Во время еды она осмотрелась по сторонам, впервые с той минуты, как вошла в вагон. С ней вместе путешествовали бизнесмены, и куда бы Тедди ни взглянула, она всюду наталкивалась на чужой взгляд, полный одобрения и восхищения. Мужчины смотрели на нее со жгучим интересом, их взгляды притягивали к себе, звали. У Тедди впервые отлегло от сердца с того момента, когда профессор Томкинс изумленно окликнул ее: «Мисс Люнель!» Тедди встала и медленно прошла по всему вагону до туалета. Оказавшись в узком пространстве, напоминающем шкаф, она встретилась глазами с собственным отражением. Неважно, что чувствовала Тедди, внешне за последние два дня она ничуть не изменилась. Поезд неотвратимо приближался к Нью-Йорку, а значит, все меньше времени оставалось до разговора с Маги, которого Тедди панически боялась. Было так страшно, что она даже не пыталась себе представить, что скажет ей мать.
«Ты должна что-то сделать, — мрачно сказала она себе. — Ты не можешь вот так явиться и сообщить, что три года учебы пошли коту под хвост. Ты должна придумать, чем займешься в будущем, составить какой-то план. Три года изучения истории и отсутствие диплома — это не плюс, а минус на рынке труда. Выходит, у меня ничего нет, кроме лица. Но я не могу приехать и просто так сидеть дома».
Тедди принялась рассматривать себя, вспоминая, что говорила Маги, отбирая фотографии моделей. Тедди помнила ее комментарии с тех пор, когда проводила много времени в агентстве еще девочкой. Прошло семь лет, сменилось целое поколение моделей. Их место заняли новые лица. И все это время Тедди лишь мельком просматривала глянцевые журналы, не обращая внимания на снимки. И все же она не забыла того, что должно быть в лице фотомодели. Маги слишком часто повторяла это, рассматривая снимки.
Уставясь в мутное зеркало, Тедди принялась перечислять требования, и ее сердце забилось быстрее. Высокие скулы, широко расставленные глаза, точеный нос, но не слишком маленький и не слишком большой, волосы, которые можно уложить в любую прическу, чистая кожа, длинная-длинная шея, маленький подбородок четкого рисунка, высокий лоб, линия волос хорошего рисунка, нетипичное лицо… О да, у нее все это есть. Тедди знала, что достаточно высока ростом и достаточно костлява, но вот фотогеничное ли у нее лицо?
Только камера могла это выяснить. Вопрос заключался в том, как выглядела на черно-белой фотографии сумма всех вышеперечисленных черт, представленная всего лишь в двух измерениях, лишенная объема и природных красок. Маги никогда не проявляла излишнего оптимизма по поводу потенциала новой модели, пока не увидит фотопроб, потому что многие девушки в жизни выглядели лучше, чем на снимках. И точно так же многие чувственные и красивые модели оказывались совершенно неинтересными в жизни.
«Нет, я ни в чем не могу быть уверена», — решила Тедди и вернулась на свое место. Но можно хотя бы попробовать. И мама, вероятно, одобрила бы ее выбор. «Глупая корова, кого ты пытаешься обмануть? Если бы она хотела, чтобы ее дочь стала фотомоделью, то почему она ни словом об этом не обмолвилась? Зачем тогда ей было посылать меня в Уэллесли? Но лучше соломинка, чем вообще ничего».
Маги была разгневана, Маги была расстроена, но позже она неожиданно задала себе вопрос: стоило ли так сурово наказывать дочь только за то, что она немного выпила на территории колледжа. Сама Маги в возрасте Тедди жила в грехе с женатым мужчиной и ждала незаконного ребенка. «Не забывай о прошлом», — с мрачной иронией обратилась Маги к самой себе. Да, Тедди не получит диплома, но она от этого не умрет. Пусть немного поработает моделью, это приучит ее к дисциплине.
Девушки из агентства «Люнель» были целеустремленными и неиспорченными, и труд их не был веселой игрой. Никто бы не догадался, глядя на красивые глянцевые фотографии, оживлявшие рекламные объявления и модные фасоны, сколько сил, энергии и готовности терпеть неудобства скрывается за игривыми улыбками и непринужденными позами.
Почти все успешно работающие модели рано ложились спать, чтобы отдохнуть не меньше восьми часов и быть готовыми к тяжелому трудовому дню. Деловые, настолько жизнерадостные, насколько это было возможно, они вставали утром и отправлялись на первую съемку. Пунктуальность была необходимым качеством. Модель должна быть полностью готова к съемке. Никто не мог отменить фотосессию под менее серьезным предлогом, чем госпитализация. И даже если модель валилась с ног от усталости, она не имела права это показывать, пока камера была направлена на нее. Усталость воспринималась как нечто неотделимое от денег, получаемых за работу. Топ-модель получала сорок долларов за час.
Эта сумма до сих пор удивляла Маги, хотя она изо всех сил старалась увеличить ее. Когда она впервые оказалась на Монпарнасе, натурщицы обычно получали не больше шестидесяти центов за три часа работы. Разумеется, когда трудоустройством Маги занялась Пола, ее гонорар сразу вырос до сорока центов за час. Но эти часы она проводила, стоя обнаженной в ледяной студии в разгар парижской зимы. Маги как-то удавалось жить на эти деньги и даже оплачивать комнату, покупать себе одежду, каждый день украшать свой наряд свежей красной гвоздикой и даже содержать Жюльена Мистраля в течение одной незабываемой прекрасной весны. Маги задумалась и на мгновение представила себя на месте той юной девочки. Что она тогда чувствовала? Но Маги хорошо помнила только канву событий, а все остальное исчезло из ее памяти.
Она пожала плечами. Наверное, еще и сейчас кто-то позирует художникам за гроши, но, если ее девочки снимались для рекламы нижнего белья, они получали по двойному тарифу, правда, расплачивались при этом потерей статуса. Ее самые известные модели вообще отказывались сниматься в ночных рубашках и пеньюарах. Что ж, в любом случае никто не прикажет Тедди снять трусы, и от этого у Маги стало легче на душе.
Маги долго обдумывала, какой фотограф должен сделать первые фотопробы Тедди. Эти снимки имели очень большое значение. Если они ее разочаруют, то все надежды на будущее дочери в качестве модели рухнут. Если фотографии окажутся удачными, то они составят первый фотоальбом Тедди, который станет ее визитной карточкой, паспортом и временным удостоверением личности. Потом, после долгих месяцев тяжелой работы, будет составлен портфолио из самых удачных ее фотографий, который она станет всюду носить с собой и показывать издателям, сотрудникам рекламных агентств и фотографам.
И вдруг Маги, давно закрывшая свое сердце перед натиском амбиций, надежд и мечтаний тысяч девушек, которые обращались к ней каждый год, отчаянно захотелось удачи для своей дочери. Когда-то с таким же желанием она пыталась открыть свое дело. Маги представила, как рассматривает фотоальбом Тедди и сравнивает ее… ну, скажем, с топ-моделью Санни Харнетт. Санни Харнетт стала воплощением белокурого шика, она выглядела так, словно бежала за теннисным мячиком под мягкими лучами солнца, даже когда она сидела на месте. Будет ли в снимках Тедди такая же энергия? Маги со всем ее опытом поняла, что ничем не может помочь Тедди. Разве только с макияжем? Легкая косметика подходила для ученицы колледжа, но для фотографий совершенно не годилась.
Маги перебирала в уме имена самых знаменитых фотографов и поняла, что ей придется обратиться к Фальку, одному из трех великих мастеров камеры. Он был сейчас более или менее свободен.
«Это все равно, что отправиться на гильотину, — думала Тедди, — или готовиться с вышки прыгнуть в кольцо пламени над водой бассейна». Она стояла перед входом в переделанную из каретного сарая студию Фалька между Легсингтон-авеню и Третьей авеню. Была пятница, пять часов, по улицам торопливо шли люди, спеша домой в предвкушении уик-энда.
Отличная погода для футбольного матча, сказала себе Тедди, дрожа на холодном ветру. Ей следовало бы находиться за сотни миль отсюда и готовиться к предстоящему свиданию. Она перебирала в памяти имена знакомых студентов из Гарварда. Как ей хотелось оказаться сейчас рядом с ними! А вместо этого ее причесали, накрасили, одели в новый наряд и отправили сюда. Тедди понимала, что выглядит великолепно, но от этого почему-то не становилось легче.
Фальк согласился сделать фотопробы для новой девушки из агентства «Люнель» при условии, что она придет в пятницу. Если бы Дора Мэзлин, главный букер Маги, не упросила секретаршу Фалька сделать ей личное одолжение, Фальк вообще не стал бы этим заниматься. Но секретарша была обязана Доре. Та не раз выручала ее в сложных ситуациях. Каждому фотографу иногда требуется топ-модель в последнюю минуту, и именно Дора могла ее прислать.
На звонок Тедди дверь открыла жизнерадостная молодая женщина маленького роста.
— Это вы новая девушка из агентства «Люнель»? Заходите.
Тедди вошла в приемную и огляделась. Комната выглядела достаточно уютно, но обычно, если не считать развешанных по стенам фотографий.
— Можно мне посмотреть? — обратилась она к секретарше, потому что нервничала и никак не могла усидеть на месте.
— Конечно, пожалуйста.
Тедди медленно переходила от одного фотопортрета к другому, а внутреннее напряжение росло с каждой секундой. Она никогда не обращала на подобные снимки особого внимания, но эти казались отражением сна, представляя мир, в чем-то похожий на мир реальный, но чудесным образом возвышенный, более значимый, наполненный магической силой. Маги узнавала лица девушек из агентства «Люнель». Ни одна из них не выглядела в жизни настолько интересной. Камере удалось каким-то образом обнажить их личность. За красивыми чертами проступало нечто таившееся в душе каждой модели. Это были не просто фотографии моделей, а фотопортреты женщин, и автору словно удалось подслушать их самые сокровенные мысли.
— Послушайте, — неожиданно обратилась к Тедди секретарша, — если я пробуду здесь подольше, то точно опоздаю на свидание. Звонить сегодня больше никто не должен, так что я ухожу. Вы не могли бы сказать боссу, что мы увидимся с ним в понедельник утром?
Девушка схватила пальто и сумочку и выскочила за дверь, махнув Тедди рукой на прощание.
Тедди присела на край кресла в пустой приемной. За следующие томительные двадцать минут не произошло ровным счетом ничего. В бывшем каретном сарае царила особая тишина, которая устанавливается в офисах только в конце пятницы, когда вся работа на неделю закончена. Неужели ей неправильно назначили время? Неужели она осталась здесь одна? Тедди не находила себе места.
Наконец она не выдержала, поднялась с кресла и, медленно переступая одеревеневшими ногами, вошла в студию и остановилась у самого порога. Она попыталась стянуть с рук плотно прилегающие перчатки, но те словно приклеились к пальцам. Сесть было негде, яркий свет ламп заливал все пространство. Тедди почувствовала, что обливается потом.
— Есть здесь кто-нибудь? — отважилась еле слышно крикнуть Тедди. Ответа не последовало. Неожиданно дверь темной комнаты распахнулась, в студию вошел мужчина с листком бумаги в руке и мельком взглянул на Тедди.
— Я сейчас вами займусь, — пробормотал он, потом вдруг уставился на нее во все глаза.
— Рыжик?
Тедди вздрогнула, прищурилась.
— Рыжик!
Выражение лица Тедди изменилось, предвещая бурю. Прикрывая глаза ладонью, она уверенно шагнула навстречу фотографу.
— Только один человек называл меня Рыжиком, и именно этот сукин сын несколько раз сводил меня в кино, научил целоваться по-французски, а затем бросил без всяких объяснений.
— Рыжик, я могу объяснить…
— Вот как? — Тедди, позабыв о страхе и волнении, схватила мужчину за рубашку. — Я выплакала из-за тебя все глаза, мерзавец! Я не находила себе места, считала себя уродиной, говорила матери, что мы с тобой поссорились, а твоей кузине сказала, что ты распустил руки… Так почему ты мне ни разу не позвонил, Мелвин Алленберг?
— Неужели ты и в самом деле думала обо мне? — спросил он.
— Негодяй, теперь тебе интересно узнать, насколько плохо я себя чувствовала. Ну ты и дрянь! Кстати, что ты делаешь здесь?
— Работаю.
— Понятно. Значит, тебе все-таки удалось умаслить знаменитого мастера, втереться к нему в доверие и устроиться на работу. Черная овца в белоснежном стаде Алленбергов… Держу пари, что твоя мать до сих пор этим расстроена.
— Она привыкла.
— А где Фальк? Я жду уже полчаса, — тоном королевы объявила Тедди.
— Фальк — это я.
— Бред!
— А ты видела здесь кого-нибудь еще?
— Докажи, что Фальк — это ты.
Мелвин Алленберг рассмеялся:
— Рыжик, ты ничуть не изменилась.
Тедди все так же крепко держала его за рубашку. Она даже пыталась трясти своего бывшего приятеля, но он стоял непоколебимо, как скала. Коренастый как медведь, Мелвин заливался веселым смехом, наблюдая за ее усилиями, рассердив Тедди настолько, что у нее из глаз брызнули слезы.
— Идем наверх… Я живу на втором этаже. Я представлю тебе все доказательства.
Он повернулся, вырвавшись из ее рук, и вышел в приемную. Тедди последовала за ним, начиная верить его словам. В движениях Мелвина сквозила уверенность хозяина, а поднявшись за ним по лестнице и войдя в просторное помещение, занимавшее весь второй этаж бывшего каретного сарая, она мгновенно поняла, что он у себя дома. Комната подходила Мелвину Алленбергу. Здесь было тепло, царил беспорядок, отовсюду на нее смотрели фотографии красивых женщин. Письменный стол скрывали наваленные грудой журналы. Низкие диваны и несколько кресел были обиты мягкой темно-зеленой кожей.
— Выпьешь? — спросил Мелвин, направляясь к подносу с бутылками и стаканами, стоящему на старом матросском сундучке.
— Шотландское виски со льдом, но этим тебе не удастся меня подкупить, Мелвин Алленберг.
— Мелвин Фальк Алленберг.
Тедди промолчала и нахмурилась, чтобы дать ему понять, что все еще недовольна им. Мелвин налил им выпить, уселся в кресло, оперся локтями о колени и положил подбородок на руку. Некоторое время он спокойно наблюдал за Тедди.
— Сними шляпку, — наконец велел Мелвин.
— Что? — изумилась она.
— Сними шляпку… Мне не нравится вуалетка, потому что я не вижу твоих глаз.
— Я еще не знаю, стоит ли мне вообще здесь оставаться, — ответила Тедди, сопровождая свои слова ледяной, как она надеялась, улыбкой. К ней вернулась бравада, приобретенная за те три года, что она купалась во внимании мужчин. — Я даже не уверена, что позволю тебе сделать мои пробные снимки. Все зависит от того, почему ты перестал мне звонить. Меня совершенно не волнует тот факт, что ты стал богатым и знаменитым, как и обещал.
— Я говорил, что мы оба будем богатыми и знаменитыми.
— Ты помнишь об этом? Спустя пять лет?
— Я помню все. Когда мы встретились, ты как раз вступала в фазу разрушения. Хотя мне едва исполнилось девятнадцать, я видел ее приближение, неизбежное как восход солнца, и я не хотел оказаться твоей первой жертвой. Поэтому я сбежал, прежде чем все эти безумные поцелуи у твоей парадной двери не свели меня с ума окончательно. — Помолчав немного, он добавил: — Незачем и говорить, что я ошибался. Было уже слишком поздно для спасения.
— Гм-м… — Тедди приходилось слышать подобные заявления в различных вариациях и раньше, но в словах Мелвина ее покорили безграничное терпение и смирение, куда более убедительные, чем любые страстные излияния. Она сняла шляпку. Мелвин все рассматривал ее, пока она проводила пальцами по волосам, разрушая прическу, позволяя электрическому свету заиграть на ее рыжих кудрях.
Тедди не спеша потягивала скотч, который теперь сохранит навсегда для нее вкус опасности, и спокойно выдерживала взгляд Мелвина. Он повзрослел, но это его не испортило. Алленберг по-прежнему напоминал птицу своим крючковатым носом и круглыми очками, но его большие глаза светились умом и энергией, излучая очарование. Его лицо не должно измениться с годами, время лишь подчеркнет его форму, твердый подбородок, широкий лоб, шапку густых волос. Ей никогда не забыть его рот, впервые поцеловавший ее.
— Полагаю… — начала Тедди, и в уголках ее губ затрепетала легкая улыбка, подсказывающая Мелвину, что она готова простить его. Потом Тедди замолчала, пораженная неожиданным воспоминанием. — А я собиралась при следующей нашей встрече пригласить тебя на выпускной бал. Но ты не позвонил мне, а я была слишком гордой, чтобы звонить самой.
— А как насчет легиона парней, с которыми ты встречалась?
— Я решила не приглашать никого из них, поэтому просто туда не пошла. Я пропустила свой выпускной бал, — печально солгала Тедди.
Мелвин резко поднялся, пересел к ней на диван, крепко обнял и поцеловал в губы.
— Мой дорогой Рыжик, моя бедная детка, мне так жаль… Мне следовало позвонить тебе, но что я мог тебе сказать? Я ничего бы не сумел объяснить тебе, не нашел бы нужных слов… — Он нежно вытер ее губную помаду носовым платком и снова поцеловал ее. Тедди он казался надежным, его губы были такими знакомыми. Ее столько раз целовали за те три года, что она провела в колледже, но эмоциональная память сохранила прикосновение Мелвина, его вкус и тепло. Он тоже изменился, с радостью поняла Тедди. Мелвин стал мужчиной и целовал ее как мужчина, а не как мальчик. Тедди скинула туфли и легла на диван, она не закрывала глаз и смотрела на розовые отблески сумерек на потолке. Она с наслаждением вздохнула и позволила Мелвину убрать волосы с шеи и целовать за ушами. Они раньше никогда не целовались сидя, и она намеренно увернулась и совершенно по-детски потерлась носом о нос Мелвина.
— Мир? — с тревогой спросил он.
— Я тебя прощаю. Но только ради прошлого, — проворковала Тедди.
Руки Мелвина пробежали по ее жакету, туго стянутому в талии.
— Все эти пуговицы, — пожаловался он, принимаясь аккуратно их расстегивать, — между мной и моей девочкой.
Это всегда становилось для Тедди сигналом тревоги, но сейчас она даже не пошевелилась, зная, что блузка защищает ее еще одним двойным рядом из мелких пуговичек, обтянутых тафтой. И скоро она уже лежала на диване в изящной блузке и новой юбке, паря в невесомости, взлетая и падая под натиском страстных поцелуев Мелвина. Неожиданность этого шквала, налетевшего без предупреждения, без флирта, без игры, без всякой прелюдии, осознание того, что они в доме одни, что вокруг нет еще десятка целующихся парочек, как это бывало на студенческих вечеринках, встревожили ее на мгновение, но Тедди взглянула в лицо Мелвина и успокоилась. Он снял очки и казался таким милым, таким привычным, что она отдалась его ласкам, ощущая свое превосходство, как чувствовала его всегда, когда целующий ее мужчина возбуждался все больше и больше, а его сердце билось все чаще. Но тут Мелвин повел себя совершенно иначе, чем предусматривала схема, отработанная за три года. Он поднял ее на руки и отнес в маленькую спальню, дверь в которую Тедди попросту не заметила.
— Мелвин! — запротестовала она, отбиваясь. — Прекрати немедленно! Что ты придумал? Я никогда не ложусь на постель с мальчиками!
— Все когда-нибудь бывает впервые, и я не мальчик, — отозвался он. Его голос звучал приглушенно, но твердо. Тедди попыталась отпихнуть его и встать, но он оказался намного сильнее. И потом Мелвин продолжал целовать ее: пальцы, подбородок, волосы, глаза горели как в огне от этих легких поцелуев. Ее проверенная годами стальная стена, за которую не удавалось проникнуть ни одному мужчине, рухнула.
«Этого просто не может быть», — думала она, пока Мелвин снимал с нее блузку, расстегивал пояс юбки и стягивал ее вниз. Его теплые пальцы расстегнули плотный бюстгальтер и освободили грудь, а Тедди все еще не верила в происходящее. Но когда его губы коснулись сосков, которых никогда никто еще не касался, даря потрясающее наслаждение, Тедди наконец поверила в то, что это происходит на самом деле. А потом Мелвин Алленберг вдруг оказался обнаженным, он прижимался к ее наготе. Она знала, что сейчас произойдет, и оказалась готова. Лежа, они идеально подходили друг другу, словно были одного роста. Мелвин действовал очень медленно, дрожа от необходимости сдерживать себя, он был изощренно терпеливым, но неумолимым. Он взял ее постепенно, всю целиком, не дав ей возможности ускользнуть, не оставив никаких секретов. Она лежала рядом с ним, освобожденная от груза сурового целомудрия, счастливая и благодарная.