— Извращенка! — взвизгнула Софи. — Развратная… Похотливая… Испорченная… Ты просто больная, Фов Люнель!
— Отсталая… Дремучая… — еле выдавила из себя Фов, захлебываясь слезами от смеха, пока Софи трясла ее как грушу. — Ты живешь в Средних веках, бедная моя девочка. — Когда она ставила на проигрыватель пластинку с песней «Легко быть твердым», она догадывалась, что ее подруги вряд ли готовы услышать подобное. Прошлым летом ей удалось увлечь их Джонни Кэшем и Энгельбертом Хампердинком, хотя они все-таки оставались искренними поклонницами «Би Джиз». И на этот раз она не удержалась от искушения подразнить их. Впрочем, песенка им понравилась, как и ей.
Подростки в Провансе тоже были без ума от танцев, хотя их предпочтения намного отставали от моды в Нью-Йорке. В каждой деревне дважды в год устраивали бал, так что в Любероне танцевали почти каждую субботу. На танцы приезжали обычно на машинах или на автобусе.
В четырнадцать и пятнадцать лет Фов отпускали на танцы вместе с другими девочками под присмотром одного из отцов, но в шестнадцать они должны были ходить на танцы с мальчиками.
Когда Софи и Луиза с большой неохотой отправились по домам ужинать, Фов задумчиво отложила пластинки в сторону. Подруги очень изменились за прошедший год. Они говорили только о танцах в Юзесе, куда их пригласили мальчики. Они заверили Фов, что она тоже приглашена и может поехать вместе с ними, но Фов спрашивала себя, что она станет делать на танцах.
В прошлом году не было ничего зазорного в том, чтобы стоять в «девичьем» углу вместе с хихикающими подружками, и если никто не приглашал танцевать, то можно было отплясывать с одной из них. Из-за высокого роста Фов часто приглашали в качестве партнера. Но в этом году будет неприлично танцевать с другой девочкой. Большинство девушек Фелиса появятся в Юзесе с молодыми людьми, если верить Софи, сведения которой всегда отличались достоверностью.
Фов с тоской подумала о провансальских танцах. В зале девочки и мальчики расходились по отдельным углам и разглядывали друг друга издалека. Общались только те, кто пришел вдвоем. Первыми на танцплощадку выходили те, кому было безразлично мнение окружающих: жизнерадостный бакалейщик со своей пятилетней дочкой; девятилетняя девочка, крепко ухватившая своего шестилетнего братишку; двоюродные братья и сестры, решившие подурачиться.
В конце концов мальчик приглашал ту девочку, с которой он пришел на танцы, но с таким видом, словно его заставляли силой. Подходящим выражением лица считалось застывшее отчаяние. Даже речи не могло быть о том, чтобы переброситься парой слов с партнером или хотя бы улыбнуться ему. Как только музыка замолкала, танцующие бросались в разные стороны с такой скоростью, будто убегали от огня, и снова вставали в соответствующем углу, где они наконец могли поболтать с представителями собственного пола. И это называют танцами!
Фов улеглась на постель и задумалась. И кому нужны мальчики? Почему Софи и Луиза так беспокоятся из-за них? Обе ее подружки пустились в плавание по морю романтики, если судить по нежности, проснувшейся в хулиганке Софи, когда она заговорила о Реймоне Бинаре, молодом электрике из Апта. И куда только подевалась язвительная насмешливость колючей Луизы, когда она объявила, что ее друг Поль Алуэтт, приехавший на побывку, одолжил у отца новенький «Ситроен» ради такого случая? Тоже мне подвиг: взять машину у собственного папы.
Если бы время могло остановиться! Если бы ничего не менялось!
Удивленная собственными слезами, Фов глубоко вздохнула, не догадываясь, что это первый вздох ее взрослой жизни. Она осознала течение времени и поняла горечь и бесполезность этого знания, потому что ничего не поделаешь.
Постепенно Фов почувствовала, как умиротворяюще действует на нее комната. Уж она-то никогда не изменится, на это Фов могла рассчитывать. Спальня в башне каждое лето ждала ее возвращения, она жила собственной жизнью, принадлежавшей только Фов. Когда-то здесь была мельница, затем голубятня. Фов с легкостью представляла, как двигаются тяжелые каменные жернова и слышала шорох крыльев сотен поколений голубей, гнездившихся под этой крышей.
За те восемь лет, что Фов приезжала в Прованс, она превратила спальню в музей своего взросления. Поколения кукол сидели вдоль стен, фотографии Мистраля и Фов украшали стены рядом со старомодными открытками, которые она купила в лавочке, засушенные цветы под стеклом в рамках, афиши, объявляющие о деревенских праздниках и других событиях, дорогих ее сердцу. Она никогда ничего не выбрасывала, ничего не брала с собой в Нью-Йорк. Инстинктивно Фов не смешивала два мира, как они не пересекались в действительности.
В полудреме она услышала голос Кейт во дворе. Как он похож на голос Надин, которая, по счастью, появлялась не чаще двух раз за все лето. Она вышла замуж за Филиппа Дальма и теперь жила в Париже.
При мысли о сводной сестре Фов сжала кулаки, вскочила с постели, и вся ее тоска исчезла, уступив место нетерпению, вылившемуся в вечный вопрос, заставивший бы любую женщину забыть и о скоротечности юности, и о быстро убегающем времени: что ей надеть?
Пять дней спустя Фов стояла в «девичьем» углу в танцевальном зале в Юзесе. Фов всю неделю перед танцами провела перед зеркалом, примеряя один наряд за другим. К немалому ее удивлению, они оказались либо чересчур вычурными и предназначенными отнюдь не для деревенских танцев, либо слишком повседневными. А это уж совсем никуда не годилось. Все решили бы, что она и не подумала принарядиться ради такого случая. Она так и стояла перед зеркалом в оранжевых колготках, когда Марта Полиссон постучала в дверь и сообщила, что подруги уже ждут ее.
Фов решительно облачилась в вызывающе короткое ярко-розовое платье, отделанное по подолу геометрическим рисунком из красной ленты, расчесала еще раз свои рыжие кудри, сунула ноги в зеленые туфельки без каблуков и сбежала вниз по лестнице своей персональной башни. Она даже не подумала заглянуть в гостиную и попрощаться. Если Кейт и не одобрит выбранную ею цветовую гамму, то она не желает ничего об этом знать. Особенно сегодня.
Девушки негромко болтали между собой, но Фов не прислушивалась к их разговорам. Она видела, как два молодых человека приближаются к ней из противоположного угла зала. Оба определенно намеревались пригласить ее потанцевать. Одним из них был Люсьен Громе, чей дурной запах изо рта она помнила с прошлого лета. А вторым оказался Анри Савати, который не умел танцевать и вечно сбивался с такта. Фов задавала себе вопрос, не пригласить ли ей какую-нибудь девушку, чтобы избежать участи танцевать с любым из этих двоих.
Юноши шли медленно, не обгоняя друг друга, явно не желая соревноваться с соперником. Они были уже в нескольких шагах от Фов, когда третий «кавалер» без церемоний отпихнул их в сторону, обернулся и витиевато извинился:
— Прошу прощения, мои дорогие друзья, но мадемуазель уже обещала танцевать сегодня только со мной.
У Люсьена и Анри при этих словах открылись рты. Здесь было принято приглашать девушку на танец раз и навсегда установленным образом. Следовало промямлить приглашение еле слышно, ткнуть большим пальцем в сторону площадки, развернуться и идти туда, не оглядываясь и не проверяя, пошла ли девушка следом.
Фов не растерялась.
— Ролан, я уже начала беспокоиться, не остановился ли ты по дороге покормить соловьев, — сказала она и просунула руку ему под локоть.
— Нет, сегодня я укрощал индюков. Они устроили такую возню из-за индюшки. Как насчет тура вальса?
— Я бы с радостью, только оркестр со мной не согласен.
— Тогда, может быть, нам немного посидеть?
— Это было бы вполне разумно, Ролан.
— На самом деле меня зовут Эрик, — поправил ее молодой человек, — но ты можешь называть меня Роланом, если тебе так больше нравится.
— А мое имя Фов.
Обычно местные молодые люди, услышав такое, отпускали глупые замечания, но Эрик промолчал, с явным восхищением рассматривая ее. Фов не могла его припомнить, похоже, что она никогда не видела этого мужчину. Потому что это был именно мужчина, а не мальчик. Эрик был очень высокого роста, значительно выше шести футов, сильные, четкие черты лица, темный загар, густые каштановые волосы, пухлая нижняя губа, привлекающая внимание, ямочка на подбородке, готовность рассмеяться в любую минуту. Но что же так поразило ее в этом незнакомце?
— Ты на меня уставилась, — сказал Эрик и улыбнулся.
— Это ты на меня уставился, — возмутилась Фов.
— Может быть, все-таки потанцуем?
— Потанцуем.
Оркестр только начал играть «Жизнь в розовом свете». Эрик обнял Фов. Она приготовилась танцевать так, как это было принято в Провансе, но неожиданно оказалась крепко прижата к его груди. Эрик мастерски вел ее в танце, который и в самом деле, если верить ее двигавшимся в такт ногам, оказался вальсом. Возможно, оркестр и не следовал принятому размеру — раз, два, три, раз, два, три, — но все же они волшебным образом вальсировали, и так грациозно, что дирижер, понаблюдав за ними, сделал знак музыкантам, и они заиграли «Голубой Дунай». Когда музыка смолкла, Фов и Эрик остановились и увидели, что остались одни в кругу зрителей, наблюдавших за ними с таким выражением, словно Джинджер Роджерс и Фред Астер материализовались на танцевальной площадке в Юзесе.
— Это было замечательно! — сказали хором Эрик и Фов.
— Идем, пора выпить чего-нибудь холодненького. Я понял о тебе три важные вещи и собираюсь произвести на тебя впечатление своей образованностью, — заявил Эрик и повел ее из круга.
Рядом с залом нашлось кафе, где собирались поиграть в карты те, кто привел на танцы дочерей. Фов и Эрик нашли свободный столик и заказали кока-колу.
— Во-первых, — начал он, — ты иностранка, во-вторых, ты художница, а в-третьих, от тебя пахнет лучше, чем от всех девушек в мире.
— Но я не пользуюсь духами, — запротестовала Фов.
— Именно об этом я и говорю.
— О! — Фов подумала немного над его словами и вдруг почувствовала, что краснеет. Эта способность заливаться ярким румянцем в самый неподходящий момент передавалась женщинам Люнель из поколения в поколение. — Откуда ты узнал, что я иностранка? — поинтересовалась Фов, легко переходя на южный акцент.
— Поздно спохватилась, я и сам так умею. Ты вальсируешь как иностранка — божественно, если быть честным. Здесь такому не научишься.
— О! — Фов покраснела еще гуще. — Как ты догадался, что я художница?
— Только художница могла сочетать такие цвета в своем наряде. Розовое платье в сочетании с рыжими волосами и так обратило бы на себя внимание, но добавить оранжевые колготки и эти ярко-зеленые туфли…
— Меня интересует искусство, — уклонилась от прямого ответа Фов.
Она никогда не говорила посторонним, что сама пишет картины. Только ее семья, Мелвин Алленберг и несколько близких друзей знали об этом, но никто из них не подозревал, насколько серьезно она относится к этому.
— «Интересует искусство»? — переспросил он. — И это все?
— Я хожу на выставки, в галереи и музеи. Нью-Йорк — это, в конце концов, столица искусства.
— Ньюйоркцам просто нравится так думать, — усмехнулся Эрик. Ни один француз не признал бы, что после войны центр притяжения для всех, кто занимается искусством, переместился в Соединенные Штаты.
— Брось, ты же знаешь, что так и есть. По субботам достаточно пройтись по галереям на Мэдисон-авеню, и ты увидишь больше современного искусства, чем в Париже. А ведь есть еще и музеи. Мы с моим другом Мелвином ходим на выставки не реже трех раз в месяц.
— Твоим другом Мелвином? Он что, эксперт?
— Мелвин блестяще разбирается в искусстве. Просто удивительно, как много он знает… И он такой лапочка.
— Этот образцовый мужчина еще и красив, как я понимаю?
— Пожалуй, нет, но просто удивительно, как легко девушки влюбляются в него. Я могу рассказать ему обо всем и рассчитывать на его понимание.
— Мне кажется, что ты и сама в него влюблена, — мрачно заметил Эрик.
— Влюблена? О Эрик, какая замечательная мысль! — Фов фыркнула от смеха.
— Что, черт побери, в этом такого замечательного? Мне кажется, что ты проявляешь полное отсутствие вкуса, сидя здесь со мной и превознося до небес блистательного, красивого, милого Мелвина, с которым ты так часто проводишь дни на выставках.
— И вечера тоже. Видишь ли, Эрик, есть еще и вернисажи, а бабушка отпускает меня на самые важные из них только с Мелвином, — заметила Фов с лукавой усмешкой.
— Ну это уж слишком! — Эрик одним глотком допил колу и стукнул стаканом по столу. — Я возвращаюсь на танцы.
— Эрик!
— Что? — Он обжег ее яростным взглядом.
— Мелвин старик, ему сорок три или даже сорок четыре года. Он мне вместо дяди. Когда-то он встречался с моей матерью.
— А тебе самой сколько лет? — Эрик уселся обратно на стул, с трудом скрывая облегчение.
— Шестнадцать, — ответила Фов и вдруг показалась себе страшно юной. Ее тоска по пятнадцатилетнему возрасту неожиданно испарилась.
— А мне двадцать.
И они улыбнулись друг другу без всякой причины. Фов неожиданно поняла, что привлекло ее в лице Эрика с первой же секунды. Она поверила ему, поверила безоговорочно и сразу. Как странно. Как она могла поверить незнакомцу? Да еще красивому? Софи и Луиза говорили ей, что такие мужчины испорчены и думают только о себе. Их следовало избегать во что бы то ни стало. Что ж, похоже, Софи и Луиза ничего не понимают в жизни.
— Помимо знаний о живописи, полученных благодаря доброму старому Мелвину, я полагаю, ты имеешь некоторое понятие и об архитектуре тоже? — спросил Эрик.
— Ни малейшего, — честно призналась Фов. — Так, какие-то общие места.
— Хвала создателю за это. — В голосе Эрика прозвучала искренняя радость. — Я архитектор, вернее, буду им. Я учусь в Школе изящных искусств.
— Почему тебе доставило такое удовольствие мое признание в полной некомпетентности?
— Мне хотелось бы тебя чему-нибудь научить.
— Согласна. Начинай.
— Я не имел в виду прямо сегодня. Все лето впереди. Вставай, идем повальсируем еще немного, а потом я хочу отвезти тебя домой. Можно? — Он явно сомневался в ее ответе.
— Я приехала сюда с друзьями, но они не станут возражать, если ты проводишь меня.
— Где ты живешь?
— Недалеко от Фелиса.
— Это далеко. — Эрик определенно ликовал.
— Около шестидесяти километров, — извиняющимся тоном сказала Фов.
— Это мне как раз и нравится. А теперь, Фов, ты должна перестать краснеть всякий раз, когда я говорю тебе комплименты. Я буду тренировать тебя как собачку. По одному комплименту каждые десять минут в течение следующих двух часов, и ты забудешь о предательском румянце. Нет, пожалуй, это неудачная идея. Пожалуй, мне нравится, как ты краснеешь. Румянец добавляет еще один оттенок розового к уже имеющимся.
Танцы в Провансе редко начинаются раньше девяти и никогда не заканчиваются раньше двух часов ночи. Но Фов настояла на том, чтобы уйти сразу после двенадцати. Им предстоял неблизкий путь, а отец всегда дожидался ее возвращения.
Около Ремулена Эрик попытался уговорить Фов взглянуть на мост Стражников при лунном свете.
— Это один из самых загадочных памятников древности. Он остался почти нетронутым за две тысячи лет. Тебе никогда не понять римлян, пока не увидишь этот акведук. Не хочешь взглянуть? Нет? Ты уверена, что сможешь прожить без акведука еще один день? Что ж, тогда придется ехать в твой Фелис.
Когда они подъехали к Вильнев-лез-Авиньон, у него родилось другое предложение:
— Давай зайдем к моим родителям и просто поздороваемся. Они никогда не ложатся спать так рано, а вид с нашей террасы на форт святого Андрея — это лучшее, что ты можешь увидеть.
— Домой, Эрик, только домой, — ответила Фов смеясь.
После Авиньона они выехали на плоскую равнину, и Эрик принялся строить планы на следующий день. Он чувствовал ответственность, ведь ему предстояло познакомить Фов с архитектурой. Неподалеку сохранились развалины финикийского города, построенного за шестьсот лет до Рождества Христова, и сотни свидетельств других эпох, так что же ему выбрать для начала? Какое количество руин не окажется чрезмерным? Каков уровень ее терпимости к старым камням?
Они уже подъезжали к Фелису, и Фов слушала его вполуха. До этого вечера отец ни разу не видел ее с мальчиком. Что он о ней подумает? Ведь она уехала на танцы с друзьями, а возвращается с молодым мужчиной, с которым познакомилась только что. Папа должен обрадоваться тому, что она не подпирала стенку, думала Фов, показывая Эрику дорогу к «Турелло». Папа должен быть рад, что она познакомилась с человеком, который изучает архитектуру.
Большие ворота «Турелло» оказались распахнуты, из окон гостиной в дальнем углу двора лился яркий свет.
— Въезжай смело, — рассеянно посоветовала Фов, и Эрик припарковал машину во дворе. — Думаю, тебе лучше познакомиться с моим отцом, — пробормотала она, направляясь в гостиную, где отец обычно дожидался ее возвращения.
Когда они вошли в комнату, Мистраль поднялся с кресла у камина, удивленно переводя взгляд с дочери на молодого человека. Только удивление, с облегчением вздохнула Фов, ни раздражения, ни гнева.
— Это мой отец, — она не осмеливалась поднять глаза на Эрика.
Конечно, ей следовало раньше сказать, что она дочь Мистраля, но она не сумела выбрать удобный момент для этого. Но ведь Эрик и не спрашивал, верно? Да и что в этом такого, в конце концов? Она понравилась ему не как дочь художника Мистраля, и общаться с ней он будет не из-за этого. И все же Фов пожалела, что промолчала об этом. Эрик мог решить, что она намеревалась произвести на него впечатление.
— Папа, это Эрик, — еле слышно прошептала она.
— Я вижу. — Мистраль с улыбкой пожал ему руку. — Но что за странная привычка не называть фамилии?
— Добрый вечер, месье Мистраль. — Господи, почему голос Эрика звучит так странно? Неужели он на нее все-таки рассердился? — А моя фамилия Авигдор. И моего отца зовут Адриан Авигдор, месье Мистраль.
— Но ты не можешь запретить Фов встречаться с этим молодым человеком, — бесстрастно констатировала Кейт. — Это незачем даже обсуждать, Жюльен. Вспомни о ее возрасте. Ты не можешь привести ни одной причины, которую бы Фов поняла и приняла. Она лишь начнет задавать вопросы, на которые тебе не захочется отвечать. На твоем месте я не стала бы вмешиваться. Все уладится без твоего участия.
— Ты не видела его лица, Кейт, не слышала его голоса.
— Он сказал что-то необычное?
— Нет, этот Эрик вел себя безукоризненно, но в его словах был подтекст, я не могу ошибаться.
— Жюльен, разумеется, Авигдор не в восторге от того, что потерял такого клиента, как ты, но кто бы не сожалел об этом на его месте? Я уверена, что это семейная страшилка — великий Жюльен Мистраль начинал под крылышком у папы Авигдора, а потом оказался настолько неблагодарным, что ушел к другому дилеру. Ты же знаешь, что эти люди вечно говорят о делах. Разрыв контракта с тобой стал самым значительным событием в жизни Авигдора.
— Я не хочу, чтобы Фов имела дело с его сыном.
— Она всего лишь ребенок. Фов недостаточно взрослая для того, чтобы по-настоящему «иметь дело» с молодым человеком. Ей только шестнадцать. Да и какой вред может быть от их встреч? Будь благоразумным, Жюльен! Мне кажется, ты принимаешь все слишком серьезно только потому, что речь идет о Фов. Ты никогда не беспокоился так о Надин.
Кейт давно поняла: Жюльен не догадывался о том, что Марта Полиссон рассказала ей со всеми подробностями историю с Авигдором. Ее визит к Авигдору только подтвердил то, что она уже и так знала. Память Кейт хранила достаточно информации о муже. Кто знает, когда она может пригодиться. Это был своего рода капитал, возможно, не менее значимый, чем картины.
А пока Кейт наслаждалась тревогой Жюльена. У нее было так мало средств для борьбы. Странно. Когда-то Фов казалась ей новым оружием в руках Жюльена, представляющим опасность для нее самой и для Надин. Но теперь Фов стала старше, с каждым годом Мистраль любил ее все сильнее. И Кейт, сохранившая остроту ума, знала, что сможет использовать Фов против Мистраля.
Кейт верила в неотвратимость отмщения. Когда-нибудь настанет время, и Жюльен заплатит за все страдания, которые он ей причинил. Кейт надо только подождать. Как интересно, что Фов познакомилась именно с молодым Авигдором.
— Как он выглядит? — спросила она мужа с деланой беспечностью. — Мальчик очень похож на отца?
— Я не рассмотрел его как следует. Но мне показалось, что он намного красивее Адриана, выше ростом. Я бы никогда не догадался, что они родственники.
— Ты хочешь сказать, что он не похож на еврея?
— Я не это имел в виду! Авигдор тоже не был похож, и тебе это отлично известно.
— Господи, Жюльен, что ты на меня бросаешься? Не стоит быть таким чувствительным. Через две недели Фов устанет рассматривать руины со студентом, и его место займут другие молодые люди. И ты примешься переживать из-за них. Так, значит, мальчик красивее отца?
— Парень невероятно хорош собой, даже слишком.
— Постарайся уснуть, Жюльен, — мягко сказала Кейт. — Тебе мерещатся привидения.