Дрожащая, разозлившаяся на себя Маги добежала до Люксембургского сада и рухнула на первый же свободный стул, не обращая внимания на игравших поблизости детей. За последние полчаса мечта, которую она лелеяла последние четыре года, обернулась таким провалом, что Маги обхватила себя руками и от стыда нагнула голову.
Рядом с Маги села молодая мать с ребенком, и ее чувство собственной значимости и гордости пробилось к Маги сквозь ее собственные эмоции. Она подняла голову и обвела взглядом этот зеленый мир, в котором люди постарше загорали на солнышке, а дети бегали и играли. У нее стало теплее на душе, когда маленький мальчик проковылял к ней и положил резиновый мяч ей на колени. Маги покатила цветной шар по дорожке, пытаясь доставить малышу удовольствие. Он притащил его обратно, словно послушная собачка, приносящая палочку, и вскоре Маги обнаружила, что ее окружают дети, пораженные тем, что взрослый человек снизошел до игры с ними. Эта рыжеволосая тетя была так не похожа на их собственных матерей, ни разу не отступивших от заповедей французского воспитания: «Не трогай, отряхни руки, не испачкайся, не бегай слишком быстро, не бери это в рот».
Маги в течение часа играла с детьми. Она как будто снова вернулась в собственное детство, когда была настоящим сорванцом и единственной девочкой в школе, которая могла лучше любого мальчишки бросить камень, поймать мяч или влезть на стену.
Вскоре после того, как последнего ребенка увели домой обедать, Маги тоже ушла из парка. Голод снова привел ее на перекресток Вавен, но ни в одном из ресторанчиков, мимо которых она проходила, не оказалось свободного места. Едва миновал полдень, и на террасах кафе «Куполь» и «Ротонда» невозможно было найти свободного места. Официанты подставляли дополнительные стулья и столы, поэтому люди сидели у самого края тротуара. Но ни один непосвященный не мог там сесть, потому что завсегдатаи ни за что не уступили бы места в первом ряду партера этого удивительного театра.
Маги остановилась возле уличного торговца, купила красную гвоздику и приколола ее к блузке. Настроение у нее неожиданно поднялось, и она направилась к кафе «Селект», надеясь, что там найдется для нее место внутри.
Из экономии она заказала только бутерброд с сыром и лимонад и принялась разглядывать толпу шумных, галдящих, перебивающих друг друга, странно одетых людей, устроившихся на высоких барных табуретах с таким видом, словно они намеревались провести там весь день. Вокруг нее все громко разговаривали, воздух в зале становился все более серым от дыма, и вскоре Маги уже различала десяток акцентов в потоке французских слов. В то время иностранные художники господствовали на Монпарнасе. Это были годы Пикассо, Шагала, Сутина, Цадкина, Кислинга, Чирико, Бранкузи, Мондриана, Диего Риверы и Фудзито. Французские художники, такие, как Матисс и Леже, оказались в меньшинстве, американцы, немцы, скандинавы и русские чувствовали себя хозяевами квартала.
Радуясь тому, что здесь ее никто не знает, ощущая себя невидимкой, потому что вокруг не оказалось знакомых, Маги не замечала заинтересованных взглядов. Наконец-то она стала свидетельницей экзотического спектакля, который девушка ожидала увидеть в Париже. Именно о такой жизни рассказывал Константин Моро, ее учитель рисования. Неудавшийся художник забивал школьникам головы сказками о Монпарнасе, о вечеринках, куда его никогда не приглашали, о вражде, участником которой он ни разу не стал. Недостатки свои как преподавателя он восполнял преисполненными восхищения рассказами о доле творческой личности, о насыщенной страстями и драмами жизни богемы, к которой он так жаждал принадлежать. Пребывание в Туре казалось ему ссылкой, и он болезненно переживал ее. Именно Моро внушил Маги мечты о карьере натурщицы, именно он оживил для нее богемную жизнь Монпарнаса, именно он уверил ее, что сам Ренуар захотел бы написать ее, будь она даже выше всех остальных женщин в мире. И вот теперь Маги следила с полуоткрытым ртом за намеренно эксцентричными выходками посетителей «Селекта». «Наверняка так и выглядит рай», — думала она, от всей души желая стать частью этого мира.
— Привет, малышка! Значит, это ты новенькая девушка, верно? Позволь мне угостить тебя выпивкой.
Маги изумленно обернулась. Она так увлеченно рассматривала мужчин у стойки, что даже не заметила женщину за соседним столиком, пристально изучавшую ее вызывающе рыжие волосы и необычные черты лица.
— Так это ты или не ты? — спросила женщина.
— Я новенькая, это точно, — ответила пораженная Маги. Девушка решила, что заговорившей с ней незнакомке уже за сорок, но она все еще оставалась необыкновенно хорошенькой, хотя была достаточно пышной. Именно таких женщин рисовал Фрагонар.
— Меня зовут Пола Деланд, — объявила женщина с важным видом. — А как твое имя?
— Маги Люнель.
— Маги Люнель, — медленно повторила Пола, словно пробуя имя на вкус. Ее близорукие глаза не отрывались от Маги. — Неплохо. В этом есть некий шарм, некий порыв. Вполне вероятно, оно подойдет. Во всяком случае, и в имени и в фамилии по два слога, другой Маги в квартале нет, насколько мне известно — а я знаю всех, — так что одобряю. Пока это нам подойдет.
— Как мне повезло. А если бы я не заслужила вашего одобрения?
— Смотрите-ка, малышка отбрехивается! — Улыбка Полы, обладавшая магической силой прогонять дурное настроение, стала шире. — Для провинциалки ты слишком нахальна.
— Провинциалка! — взорвалась Маги. — Второй раз за день я это слышу. Это уж слишком! — Хотя она не знала ни одного парижанина за исключением Моро, она поняла, что к выходцам из провинции любой рожденный в Париже относится свысока.
— Но это сразу бросается в глаза, моя бедная голубка, — в голосе Полы послышалось раскаяние. — Не обращай внимания. Девяносто девять процентов живущих в квартале приехали из провинции. Но я исключение. — Она явно гордилась собой, это дитя улиц Монпарнаса, «цветок мостовой», как с романтическим вздохом она сама себя называла.
Пола была дочерью багетчика и выросла в ста шагах от перекрестка Вавен. Все, что Пола Деланд знала или хотела знать о природе, находилось за оградой Люксембургского сада. А все, что она знала о человечестве, — а она погружалась в эту тему, как вишня в бутылку коньяка, — она выучила, позируя художникам или сидя в кафе. В своем кругу Пола была воплощением страсти к сплетням, нескончаемым пересудам, которые так глубоко укоренились в артистической жизни Монпарнаса.
Встреча с Маги привела Полу в расположение духа, которое она бы отнесла к самой высокой категории из тех, что себе позволяла. Каждое утро она прислушивалась к своему эмоциональному состоянию, которое было либо так себе, либо ничего, либо отличным. Определение «отличный» Пола давно зарезервировала за длинной чередой любовников — всегда найдется мужчина, которому по душе классическое трио: красота, полнота и сорокалетие. Но совсем недавно она обнаружила, что если первой узнает сплетню, неизвестную остальным жителям в квартале, то настроение мгновенно взлетает к наивысшей отметке. А Маги обещала полный короб новостей.
Каждый понедельник, когда ее ресторан «Золотое яблоко» был закрыт, Пола обходила Монпарнас, собирая воедино обрывки сплетен, на которые у нее не оставалось времени в течение трудовой недели. Каждый вечер она сидела во главе стола среди художников и коллекционеров со всего света, приносивших ее ресторану высокий доход. Пола Деланд была прирожденным, хотя и не получившим образования аналитиком, который с легкостью обобщал информацию, составляя полную картину происходящего.
— Так что же, Маги Люнель, сегодня утром с Мистралем дело не заладилось, а?
— О! — воскликнула Маги. — Как вы могли об этом узнать? Вы же никогда меня раньше не видели!
— В этом уголке Парижа новости распространяются быстро, — самодовольно ответила Пола.
— Но… кто вам рассказал?
— Вава. Он заходил к Мистралю сразу после того, как этот ублюдок вышвырнул тебя, бедняжка, на улицу. А так как это Вава, то он не утерпел и разболтал всем. Я всегда говорила, что он всего лишь старая баба.
— О нет! — Маги стукнула кулачками себя по коленям, обтянутым новенькой юбкой, словно наказывая их. Она чувствовала, что ее щеки заливает густой румянец стыда. Она выставила себя маленькой недотрогой из провинции перед всей столицей.
— Это не имеет никакого значения, — торопливо проговорила Пола. — Ты не должна принимать происшедшее близко к сердцу. Каждому приходится когда-то начинать.
Но Маги ее уже не слушала. Две женщины и трое мужчин только что уселись за столик в самом центре зала. Одной из женщин была Кики, которая взглянула на Маги, толкнула локтем в бок свою подругу, указав пальцем на Полу и ее юную собеседницу. Мужчины приподняли шляпы, издевательски приветствуя девушку, а женщины захихикали.
— Опять она! Только этого мне и не хватало, — сердито пробормотала Маги.
— Какое отношение имеет к тебе Кики? — поинтересовалась Пола.
— Сегодня утром, проходя мимо меня по улице, эта женщина меня оскорбила.
— В самом деле? — пробурчала себе под нос Пола.
— Я не нахожу это забавным, — горячо парировала Маги, обиженная интонацией Полы.
— Я тоже, поверь мне. Мне это кажется просто потрясающим. Эта сучка редко снисходит до того, чтобы оскорбить кого-нибудь. Значит, она тебя уже заметила. Что ж, следует отдать ей должное, у нее наметанный глаз.
— Так вы тоже ее знаете?
— Да, я знаю Кики. Пойдем-ка на воздух. В этом кафе теперь дурной запах. Приглашаю тебя на настоящий второй завтрак. Вставай, вставай. Вчера вечером я выиграла триста франков в покер у Зборовского, и господь свидетель, он не обеднел от этого. Прекрати разглядывать эту шлюху и ее мерзавцев-прихлебателей. Делай вид, что их здесь нет. Мы отправляемся к Доминику есть шашлык. Звучит, как по-твоему?
— Шашлык? А что это такое? Надеюсь, съедобно. Я страшно голодная. Мне все время хочется есть. — Маги быстро встала, демонстрируя окружающим все свои пять футов и девять дюймов роста. Пола, прищурившись, взглянула на нее снизу вверх.
— Господи, ну и длинная же ты! Ладно, это пустяки. Идем, у Доминика сейчас толпа, но для нас местечко найдется.
За углом, на середине улицы Бреа, обе женщины вошли в скромную дверь, которая, казалось, вела в мясную лавку. Но за витринами, в которых были выставлены холодные русские закуски, оказался маленький зал с низким потолком и красными стенами, где расположились мраморные стойки и высокие табуреты.
Когда они уселись, и Пола заказала еду для них обеих, она повернулась к Маги и снова принялась ее расспрашивать.
— Расскажи мне о себе и постарайся ничего не пропустить. Учти, я сразу замечу, если ты что-то недоговариваешь.
Маги замялась, не зная с чего начать. За все семнадцать лет ее жизни никто ни разу не попросил ее об этом. В Туре, где она жила с рождения, все и так все о ней знали. Стоит ли ей приукрасить факты? Что-то во взгляде Полы заставляло ее сказать правду. У этой женщины были умные и добрые глаза, а Маги очень хотелось поговорить с кем-нибудь. Это желание заглушало даже чувство голода. Она сделала глубокий вдох, набралась храбрости и решила начать с самого неприятного.
— Самое главное — это то, что мой отец умер за неделю до свадьбы с моей матерью. У него была оспа. Если бы он выжил, то меня считали бы очередным недоношенным ребенком в нашем городе. А так я незаконнорожденная.
— Понятно, но такие вещи случаются даже в самых лучших семьях.
— Но только не в респектабельной еврейской семье. Такого просто не может быть. Я единственный ублюдок во всей еврейской общине Тура, и мне постоянно тыкали этим в нос.
— Но почему же твоя мать просто не переехала из Тура в какой-нибудь другой город и не сделала вид, что она вдова? Так поступают многие женщины.
— Она умерла в родах. Тетя Эстер всегда обвиняла маму в том, что она сумела избежать скандала и осуждения за свое поведение.
— Очаровательно! Какое трогательное сочувствие! И эта милая тетушка вырастила тебя?
— Нет, я жила с бабушкой. Но четыре месяца назад она умерла. — Маги с тоской вспомнила о нежной старой женщине, растившей ее в маленьком домике. Она так радовалась улыбкам Маги, ее любовь вселяла в Маги храбрость. Бабушка всегда противостояла тете Эстер и не соглашалась с ней, когда та говорила, что Маги должна заплатить за грех своей матери.
— Именно бабушка Сесиль, мама моей мамы, назвала меня Магали, потому что это было ее любимое семейное имя. Она всегда называла меня только так, хотя все остальные звали просто Маги. Люнель переехали в Тур из Прованса после Великой французской революции. На провансальском языке Магали значит маргаритка.
— Так, значит, ты с юга, если судить по твоим корням?
— Да, и со стороны отца тоже. Его звали Давид Астрюк. Астрюк по-провансальски означает «рожденный под счастливой звездой». Но для него это оказалось не так. Бабушка обычно рассказывала мне всякие семейные истории, чтобы развеселить меня, когда другие дети дразнили меня ублюдком. Она говорила, что хотя мои родители и совершили ошибку, но они оба из старинных хороших еврейских семей Франции, появившихся здесь задолго до крестовых походов, и я всегда должна вспоминать об этом с гордостью.
Маги жестикулировала, увлеченная воспоминаниями о тех городах, о которых говорила бабушка: Ним, Кавальон, Авиньон.
— А что случилось после ее смерти? — спросила Пола, тронутая почти детским сожалением Маги об утраченном величии.
— Именно поэтому мне и пришлось уехать из Тура, чтобы никогда больше туда не возвращаться, именно поэтому я здесь. Моей тете не терпелось избавиться от меня. Не успели мы похоронить бабушку, как началась охота за мужем для меня. Разумеется, в других городах. В Туре я навсегда останусь ублюдком Люнелей. Наконец нашлось семейство в Лилле, чей сын был так уродлив, что они не могли найти девушку, чтобы та просто пошла с ним в кино, не говоря уж о том, чтобы выйти за него замуж… И они обо всем договорились! — Маги в ярости отбросила волосы назад, показав идеальных пропорций уши. — Меня вообще никто не спросил, брак был делом решенным. Да-да, в наши дни они по-прежнему так делают. Как только я об этом узнала, я решила действовать по-своему.
Она замолчала, пережевывая маринованное мясо барашка, вспоминая тот день, когда мечта превратилась в необходимость. Предполагаемое замужество стало движущей силой этого превращения. Маги накопила пятьсот франков, триста из них она истратила в магазине на улице Бордо на дешевенький чемодан и кое-какую одежду. Единственной роскошью, которую позволила себе Маги, стали три пары шелковых чулок, разве могла она появиться в Париже в черных хлопчатобумажных?
— Итак, — прервала ее раздумья Пола, — короче говоря, ты красивая еврейская девственница.
Маги весело рассмеялась ее словам, обнажая белоснежные ровные зубы, а янтарно-зеленые глаза засверкали как драгоценные камни в полутьме ресторана.
— Никто никогда так не называл меня, а меня как только не называли. Бабушка посылала меня к раввину Тарадашу, чтобы он отругал меня как следует, потому что у нее самой это никогда не получалось убедительно. Я бывала у него не реже одного раза в месяц. Он говорил, что это приятное разнообразие, так он отвлекался от подготовки мальчиков к бармицве. Но ребе всегда поддавался моей логике, так что дело кончалось тем, что он просто просил меня пообещать, что больше я так делать не буду. Я обещала, но следующий мой проступок оказывался всегда хуже предыдущего. Красивой меня никто, кроме моей бедной бабушки, не называл. И девственницей тоже.
— Но ведь ты девственница?
— Разумеется! — Маги удивилась. Ее, конечно, всегда ругали за то, что она всюду носилась с ватагой мальчишек, но они оставались только приятелями, партнерами по шалостям.
— И это к лучшему, — сказала Пола, — во всяком случае, пока. У тебя все еще впереди, а так в Париже начинать лучше всего.
Перед глазами Полы прошло множество девушек, появлявшихся на Монпарнасе и исчезавших. Совсем немногие уезжали на роскошных автомобилях с миллионерами, больше умирали от сифилиса, но чаще всего натурщицы становились женами художников и превращались в настоящих гарпий. Счастье обретали единицы. Но Пола не сомневалась, что еще ни разу ей не доводилось видеть такой многообещающей девушки, как Маги Люнель.
— Да, я собиралась начать новую жизнь в Париже, но только начало оказалось хуже некуда. — Ни сытый желудок, ни внимательная слушательница в лице Полы не помогли Маги забыть о том, что произошло в мастерской художника, которого все называли Мистралем.
— Послушай меня, малышка. Ты должна выбросить Мистраля с его отвратительными манерами из головы. Вава говорит мне, что он гений. Но если это так, то почему он не продал ни одной картины? Что это за гений, если он не может себе позволить питаться в моем ресторане? — Судя по всему, этот факт оставался для Полы мерилом успеха.
— А эта женщина, Кики Монпарнасская, она у вас обедает? — поинтересовалась Маги.
— Эта претенциозная костлявая мартышка не осмелится ступить на мой порог. А зовут ее Алиса Прэн. Тоже мне Кики Монпарнасская! — На лице Полы появилось мрачное и суровое выражение, насколько позволяли ее пухлые щеки. — Так называть себя при том, что она даже родилась не в Париже, это отвратительно…
— Но мне сказали, что она королева среди натурщиц.
— Тебя обманули. Эти люди ничего не знают. Когда-то, и это было не так давно, я была королевой натурщиц. А Алиса Прэн даже рядом с этим званием не стояла. — Пола поджала губы. Она не могла объяснить Маги с ее невинностью, что женщина, называющая себя Кики Монпарнасской, увела у нее не одного, а нескольких любовников. И эта гадина принялась рассказывать о своих «подвигах» всему Монпарнасу.
— Интересно, почему она оскорбила меня? Я не сделала ей ничего плохого.
— Потому что Кики так гордится собой, что просто обязана высмеивать любую женщину, которая попадается ей на глаза. Но она и ее прихлебатели не играют никакой роли. Послушай меня, Маги. Ты не похожа ни на кого. Ты рождена для того, чтобы художники рисовали тебя.
— Рождена? — Маги запнулась. Слова Полы, произнесенные с такой уверенностью, лишили ее дара речи.
— Да, ты рождена быть натурщицей, как колибри рождена искать нектар, как пчела рождена жалить, а цыпленок рожден для того, чтобы его зажарили. Но этот бизнес, эта ярмарка натурщиц на улице, это не для тебя, ты понимаешь? Я познакомлю тебя с художниками, которые будут платить тебе от пятнадцати франков за три часа позирования, они все мои приятели. И кстати, Мистраль заплатил тебе? Нет, разумеется, он не дал тебе ни гроша. Меня это не удивляет. Но теперь ты будешь работать только за максимальную плату. Разумеется, тебе надо сначала кое-что усвоить, но я всему смогу тебя научить. Все дело в том, чтобы уметь без стеснения раздеваться. Но ведь это не так уж и сложно, ей-богу? Видишь ли, художники просто обязаны знать, как устроены женщины. Так что они нуждаются в нас больше, чем мы в них.
— Правда? — В голосе Маги слышалось неприкрытое изумление.
— Конечно. Ты только представь, Маги. Уже несколько веков художники гоняются за самой обычной вещью, обнаженным женским телом. Ничто не отражает с такой точностью сильные и слабые стороны художника, как нагая натура. Если человек не может написать обнаженную женщину, всем сразу ясно, что он не художник.
— Константин Моро никогда не говорил нам об этом. Он только один раз сказал, что Ренуар захотел бы написать меня.
— Возможно, Моро хотел сохранить работу. Иначе, что бы вы, школьницы, рассказывали дома? Итак, я предлагаю заняться твоей карьерой. И я не просто устрою тебе несколько сеансов позирования. Я хочу, чтобы ты заткнула за пояс эту невыносимую, отвратительную Алису Прэн, имевшую наглость вообразить, что она может занять мое место только потому, что моя молодость прошла и я прибавила пару килограммов. Мое место! Она не умеет смотреть в будущее, но я-то знаю, что придет день, когда ее молодость тоже уйдет, и даже твоя молодость, моя семнадцатилетняя голубка, останется позади. Но до тех пор мы еще славно проведем время. Что скажешь, Маги?
Прежде чем девушка успела ответить, Пола предупреждающе подняла руку:
— Ты уверена, что хочешь этим заниматься? Я не стану даром тратить мое время. Это скучная работа, тебе все время либо слишком холодно, либо слишком жарко. И потом, позировать намного тяжелее, чем ты себе представляешь. Тебе будет хотеться заплакать от боли, но клиент не должен подозревать об этом. Ты можешь пошевелиться только через полчаса. Десять минут перерыв, и снова за работу. Ну так что? Заставим Алису Прэн пожалеть о том дне, когда она оскорбила тебя? В атаку?!
— О да! Да, пожалуйста. — Горя от нетерпения, Маги случайным жестом уронила стакан с чаем на пол. Совершенно неожиданно после утреннего фиаско ее мечта предстала перед ней в новых сияющих одеждах. Маги показалось, что достаточно одного движения, и Париж будет лежать у ее ног. В конце концов, разве имеет значение, что Ренуар уже умер?