Кейт Браунинг не находила себе места. Целую неделю каждую ночь после того, как Мистраль засыпал, насытившись любовью, она лежала без сна, в ее точеном теле эхом отдавалась страсть, о существовании которой она раньше не подозревала, потому что была слишком осторожной, чтобы позволить себе такое. Мысли о наслаждении, которому научил ее Мистраль, словно стрелы пронзили ее, причиняя сладостную боль. Она опускала руку между бедер, касаясь ядрышка плоти, непривычного к ее прикосновениям. Оно все еще трепетало, готовое снова содрогнуться от наслаждения. Каждый день тянулся бесконечно долго, а Кейт томилась по рукам и губам Мистраля. За едой она смотрела, как его пальцы ломают хлеб, держат приборы, и с ужасом ловила себя на том, что сжимает бедра под столом. Она стонала вслух при виде его рта, такого твердого при посторонних и такого горячего и мягкого на ее коже. Ее соски болели, и все-таки она терлась ими о руку Мистраля.
Смысл ее жизни изменился, и она склонилась перед неизбежным. Кейт не находила отдыха, думая о недоступности подлинного «я» Мистраля. Как она могла так бездумно отдаться этому человеку, который ей не принадлежит? Кейт чувствовала, что даже во время самого акта любви Мистраль не отдавался ей полностью, ни разу не признался в том, что она нужна ему, ни разу не сказал, что любит ее. И Кейт гадала, что тому причиной: его врожденная скрытность или ему просто все равно, кто лежит с ним в постели.
— Ты мне нравишься, Кейт, — говорил он, и это самое большее, на что она могла рассчитывать. А ей так хотелось услышать простые и вечные слова «я люблю тебя», но он молчал, и Кейт тоже не произносила их. Но с каждым днем она любила его все больше и больше. Мистраль стал единственным призом, который она жаждала получить. Только рядом с ним ее чувства насыщались, и этому ничего не мешало. Для Кейт не были помехой трудности, которые создавал Мистраль, ей не мешали его столь очевидные недостатки, она не думала о женщинах, с которыми он спал до нее. Все это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме жадной одержимости, подобной пристрастию наркомана или алкоголика, которую не утолить ничем, кроме обладания.
Кейт была очень сильной женщиной, гордой, хитрой и изворотливой, но ее нервы были так натянуты из-за необходимости скрывать свои чувства, что она плакала, лежа рядом с великолепным мужчиной, который крепко спал, не думая о ней. Но, выплакавшись, Кейт лежала без сна, обдумывая сложившуюся ситуацию хладнокровно и серьезно. Дальновидности не смогла бы у нее отнять никакая страсть.
В глубине души Кейт не признавала поражений.
Пошла вторая неделя их пребывания в Провансе, и Мистраль решил съездить в Ним. Там они с Кейт гуляли в парке, потом карабкались вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей к развалинам римской сторожевой башни, откуда открывался великолепный вид на медово-золотистый город. Они лежали на траве, испытывая приятную усталость. После долгого молчания Мистраль наконец заговорил:
— Я бы никогда не смог написать этот вид. Я не стал бы даже пытаться. Он настолько полный, в нем столько простора, здесь есть ответы на все вопросы, и он не нуждается в человеке.
— Ты не увидел в Провансе ничего такого, что тебе захотелось бы написать? — осторожно поинтересовалась Кейт. Жюльен впервые заговорил о живописи с того дня, как они выехали из Парижа.
— Нет, — ответил он.
Но Мистраль не сказал ей, что это испугало его. Никогда раньше он не испытывал такого ощущения пустоты, у него пропали желание и потребность рисовать. Вот молодая пара на скамье, их руки почти соприкасаются. Им нет дела до этого вида. Вероятно, молодые люди здесь выросли, матери водили их сюда играть. Но сейчас они осознали, что самой большой загадкой является другое человеческое существо. Раньше он бы писал эти едва соприкасающиеся руки, сделал бы десяток, сотню набросков и так бы и не сумел выразить свое ощущение от этих четырех рук, которые не осмеливаются коснуться друг друга. «Но я не хочу писать эти руки, — думал Мистраль. — Мне не для чего их писать. А раз я больше не художник, то почему я все еще жив?»
— Полагаю, — осмелилась высказать свое мнение Кейт, — этот вид писали множество раз. Здесь все такое… живописное… Наверное, поэтому тебе неинтересно.
— Что-то в этом роде, да, — коротко отозвался Мистраль. «Когда я был здесь в прошлый раз, — думал он, — я бы ни за что не вышел на прогулку без альбома для набросков. Я бы сгорал от возбуждения. И мне было бы плевать, что и кто писал до меня. Прованс звал меня, манил, мне казалось, что никто до меня не изображал его на холсте. Я остановился только тогда, когда почувствовал, что схожу с ума, как Ван Гог. «Живописное», твою мать. Тебе не понять этого, Кейт, а я не умею тебе объяснить. Но сойдет и такое объяснение, как и любое другое, факт остается фактом. Я потерял желание писать, и даже Прованс не сумел вернуть мне его».
— Вставай, Кейт, — коротко сказал он, поднимаясь, — трава еще влажная.
В течение следующей недели Мистраль все чаще ездил в Фелис, деревушку на северном склоне горы Люберон. Его тянула туда игра в шары, ставшая для него настоящей страстью.
В единственном кафе городка в полдень и вечером собирались все местные мужчины, которые могли ходить, чтобы выпить рюмочку-другую пастиса. Так как наступила осень, к ним присоединились и фермеры, проводившие в кафе большую часть свободного времени в этот период года, когда урожай был уже собран, а сезон охоты еще не начался. Промочив горло, мужчины выходили на плоскую площадку в тени деревьев позади кафе и начинали бесконечную игру в шары, чем-то напоминающую боулинг, только на юге Франции ее правила настолько сложны, что занимают три страницы убористым типографским шрифтом.
Один из фермеров, молодой человек по имени Жозеф Бернар, оглядел Мистраля с ног до головы, когда они с Кейт второй раз появились в кафе.
— Ты играешь в шары? — спросил он.
— Я всего лишь турист, — словно извиняясь, ответил Мистраль.
— Не имеет значения. Хочешь попробовать?
Мистраль справился. У него была отлично развита координация движений, и, хотя он ни разу в жизни не держал в руках стальные «ядра», ему все же удалось выбить шар соперника с позиции, близкой к цели. Жозеф Бернар получил море удовольствия и пригласил Мистраля принимать участие в игре всякий раз, как тот окажется по соседству.
Мистраль возвращался не один раз, увлеченный перипетиями игры, куда в обязательном порядке входили бесконечные споры, оскорбления, насмешки и подкалывания. Это, не считая бросков шара, в которых не прочь отличиться любой мужчина.
Кейт наблюдала со стороны, удивленная способностью Мистраля отдаваться игре, которую она сама находила предельно скучной. Но пока он играл, она могла исподтишка рассматривать его. Как быстро он стал своим среди игроков. Он с такой же легкостью бросал шары, спорил с таким же пылом, так же громко смеялся, играл, забывая о времени, и с каждым днем его мастерство росло.
— Ты уверен, что ты не из этих мест? — спросил Жозеф Бернар своего нового друга. — Прованс у тебя в крови и в твоем имени. Мистралем в Провансе называют «главный ветер». У меня есть родня по фамилии Мистраль, они живут на южном склоне горы. Может быть, мы родственники с тобой?
— Все возможно, только я не могу этого доказать. Я не знаю, где родились мои дедушки и бабушки. Они уже умерли. А когда были живы, я их не слушал и ни о чем таком не спрашивал. Мне было неинтересно.
— Обычно, когда чужаки пробуют играть в шары, они выглядят дураками. Это только со стороны все кажется простым. Если бы ты еще попрактиковался несколько недель, я бы взял тебя в мою команду. В последнюю субботу ноября у нас проходит турнир.
Мистраль обнял молодого фермера за плечи и заказал выпивку на всех присутствующих в кафе. Он понимал, насколько такой жест важен для человека, который обсуждает турнир по игре в шары как самое главное событие года.
— Мне бы тоже хотелось этого, Жозеф, но я должен работать, чтобы жить.
Но Мистраль не знал, сможет ли он снова начать работать. Шары помогали ему забыться на несколько часов, отвлечься от поисков того, кого он мог бы обвинить в том, что былое пламя угасло. Кто же виноват: Авигдор, потому что он был дилером и хотел получить только предмет для продажи? Кейт, потому что она устроила выставку, до которой он писал так же легко, как дышал? Маги, потому что она была дурой и ребенком и единственной женщиной, которая от него ушла? Собственно выставка, потому что она открыла ему глаза на алчность коллекционеров, покупающих за секунду то, на что было потрачено несколько месяцев работы? Коллекционеры, которые не уважают труд художника, ничего в нем не понимают, а просто открывают кошельки и покупают кусок его души? Мистраль знал, что никто из них не виноват, и все-таки снова и снова прокручивал в голове эти мысли, пытаясь найти виновного.
— Нам тоже приходится работать, — возразил Жозеф, — но всегда найдется время, чтобы поиграть в шары. Иначе зачем вообще работать?
Было еще кое-что, помимо шаров и кафе, что манило Мистраля в Фелис. Невдалеке он обнаружил заброшенную ферму. Как-то раз из чистого любопытства он свернул в глубокую колею, идущую вокруг невысокого холма. Из тенистого сумрака дубов дорога вынырнула на аллею высоких кипарисов, за которой высилась стена, окружающая ферму.
Мистраль оставил машину на лужайке между кипарисами и стеной дома. Солнце высушило крошечные желтые кустики чертополоха и диких трав. Высокие тяжелые двойные ворота не позволяли заглянуть внутрь. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь сухим, приятным для слуха стрекотом цикад. Не было слышно привычных для фермы звуков. Не лаяли собаки, никто не гремел посудой в кухне, никто не окликал детей. Жимолость вольно карабкалась вверх по стене, распространяя вокруг сладкий аромат, такой сильный, что его, казалось, можно было потрогать руками. Красные и желтые бабочки стайкой порхали над лужайкой, словно на китайской шелковой картине.
Кейт и Мистраль обошли кругом, пытаясь заглянуть во двор, но фундамент стены густо зарос кустами ежевики, а ветки жимолости уходили высоко вверх.
Наконец стена уперлась в небольшую круглую башню, где они разглядели два окна, не прикрытые ставнями, высоко над их головами. Но тот, кто покинул это место, знал наверняка, что никто посторонний внутрь не проникнет. Им удалось разглядеть только пять черепичных крыш на разной высоте и верх оконных переплетов. Ферма располагалась в центре земельного надела, где поля казались частью огромного круга и были разделены между собой высокими стенами из кипарисов или кустарника. Один сегмент круга занимала оливковая роща, второй — поле невозделанной красной земли, затем шел виноградник, где никто не потрудился убрать налившиеся спелостью гроздья. Далее располагался абрикосовый сад, где землю устилали гниющие оранжевые плоды, а за ним снова невозделанная земля, выглядевшая так, будто плуг никогда не бороздил ее.
— Это просто невероятно! — взорвался Мистраль. — В этих местах используют каждый клочок земли, а ты только посмотри на это! Виноград и оливки не собраны, абрикосы гниют! Они выросли, созрели, но никто не нашел времени, чтобы их собрать. Какое безобразие!
— Возможно, эта ферма продается, — осмелилась подать голос Кейт.
— Но ведь ничего же не написано. Я заметил только название на почтовом ящике: «Турелло». Это слово провансальское. По-моему, означает небольшую башню или что-то в этом роде. — Мистраль был рассержен. — Скорее всего, эту землю оставили в наследство, а теперь наследники не могут договориться. Такое часто случается. Если они не станут вместе обрабатывать землю, им придется продать ее на аукционе.
— В Фелисе должны об этом знать, — предположила Кейт. — Если ферма продается, мы можем попросить разрешения осмотреть ее.
— Нет, не думаю. Я не хочу заходить внутрь. — Что-то в голосе Мистраля заставило Кейт насторожиться.
— Не хочешь? Ты? Мы же не пропустили ни одной фермы в округе. Почему же ты не хочешь побывать здесь?
— Не могу тебе объяснить. Это всего лишь ощущение.
На самом деле Мистраль защищался. Интуиция подсказывала ему, что он никогда не сможет забыть, как выглядел этот скрытый от посторонних глаз тихий уголок. Пусть он и видел только черепицу на крышах, но их простая геометрия оказалась настолько совершенной, что она тронула его сердце. Эта ферма на холме настолько сливалась с природой, что Мистраль не хотел ее осматривать, тем более, что здесь никто не жил и ее определенно можно было купить.
Он никогда в жизни не владел домом, и желание иметь собственный дом, знакомое любому человеку, никогда прежде не закрадывалось ему в душу. Ему хватало впечатлений, когда он осматривал фермы Прованса. Мистраль понимал, что именно это жилье было единственно возможным для него на этой земле. Он испытывал эстетическое удовлетворение, не испорченное желанием обладать. Но стоит ему переступить порог этой фермы, и он изменится навсегда.
— Хорошо, — согласилась Кейт, уважая его желание.
Они с Мистралем были очень похожи в том, что не хотели слышать того, о чем не хотели знать.
В течение следующей недели они еще четыре раза возвращались на заброшенную ферму, но Кейт ни разу не повторила своего предложения, хотя преклонение Мистраля перед этим местом буквально выводило ее из себя. Он влюбился в этот старый дом, ревниво повторяла она про себя, обхаживает его, как будто несговорчивую женщину, бродит вокруг, словно больной от любви подросток. Жюльен сидел в кафе, играл в шары и гулял вокруг фермы. Больше он не делал ничего. Когда же он снова начнет писать?
Они сидели в кафе в Фелисе, когда Жозеф Бернар задал Мистралю вопрос:
— Ты говорил, что ты художник. Мы тут видели разных художников. Но они не рисуют ничего, кроме природы. Я-то думаю, что художник должен уметь рисовать людей так, чтобы они были похожи на себя. Что ты на это скажешь?
— Не каждый художник может написать портрет, Жозеф. И не каждый портрет выглядит точно так, как тот, кто на нем изображен. Или так, как человеку кажется, что он выглядит со стороны.
— Я так и думал, что ты начнешь нести всю эту чушь, — ответил Жозеф, и на его открытом лице появилось выражение явного разочарования. — Значит, ты не можешь нарисовать меня таким, каким я вижу себя в зеркале?
— Может, да, а может, и нет. Но я точно могу сделать кое-что, чтобы заставить тебя улыбнуться. — Мистраль взял со стойки карандаш и оторвал листок бумаги от блокнота, где записывали свои результаты игроки в карты. — Ну-ка погляди? — Несколькими крупными штрихами он нарисовал карикатуру на Бернара. Этим даром он владел с юности, и карикатуры всегда очень легко ему давались.
— Кто же это еще, если не я! Мой большой нос и все остальное! — Жозеф Бернар расхохотался. — А теперь изобрази Анри, пока он не нализался!
Он схватил старика-фермера за плечо и силой усадил перед Жюльеном. Потом оторвал еще лист бумаги и положил его на стол. Очень скоро вокруг Мистраля собралась толпа, все просили его нарисовать карикатуру на них и спорили друг с другом, словно школьники, пытаясь не пропустить лезущих без очереди.
«Вот это да, работа так работа, — говорили они между собой. — И выглядишь как в жизни, и нарисовано за минуту. Просто волшебство какое-то»! Каждый разглядывал собственную карикатуру и ломал голову, как это художнику удалось такое? Те, кто жил рядом с кафе, сбегали домой, чтобы привести жену и детей. Скоро Мистралю пришлось взять еще один карандаш, за ним следующий. Они очень быстро становились тупыми, но ничто не могло остановить легких движений его талантливой руки. Наконец в Фелисе не осталось ни одного жителя, который не получил бы свою карикатуру. Теперь им было что разглядывать за ужином, выслушивая дружеские шутки.
Было уже почти семь часов, когда Мистраль и Кейт отправились обратно в Вильнев. Сердце Жюльена переполняла благодарность, и он не хотел разговаривать. Карикатуры, простое развлечение для вечеринок, он уже забыл, как легко это у него получалось. Благодарение небесам, карикатуры вернули ему способность творить. У него покалывало пальцы от желания побыстрее взяться за кисть, ему не терпелось вновь ощутить запах масляных красок на палитре, перед его глазами теснились образы, которые так и просились на полотно. И все потому, что он взялся за карандаш и попытался развеселить людей, которые ему так понравились. Они ответили ему таким теплом, так оценили его работу. Карикатуры переходили из его рук прямо к ним. Только такое вознаграждение за свою работу художник мог принять, не чувствуя себя отрезанным от того, что он сделал.
Мистраль наслаждался чувством триумфа, которое он никак не мог впитать в себя в вечер вернисажа. Он ощущал себя заново родившимся. Ему едва удавалось сдерживать собственное возбуждение. Как он сможет дождаться утра?
Тем же вечером после ужина Мистраль отправился на прогулку в одиночестве. В нем бушевала дикая энергия, которую невозможно было удержать под крышей. Его ликование было единственным и желанным спутником, когда он шел вдоль берега Роны, наслаждаясь прохладой, прислушиваясь к шелесту листвы и бормотанию воды. И вдруг он отчетливо понял, что не должен никуда уезжать из Прованса.
Никогда больше он не должен оказаться в одиночестве больших городов. Никакого Монпарнаса, где так много людей говорят на стольких языках, снуя в тысячах кафе и обсуждая правительства, религию, художественные школы. Никаких больше промозглых парижских зим, когда проливной дождь убивает свет и сияние красок. Каждый день он должен видеть горизонт. Он не должен уезжать из Прованса, потому что здесь он может работать. Ему словно открылось его будущее, это было видение, более сильное, чем суеверие, более ясное, чем любая логика.
На рассвете Мистраль разбудил Кейт:
— Каникулы закончены, Кейт. Я снова начинаю работать.
Она с облегчением вдохнула:
— Дай мне полчаса. Я очень быстро соберусь и упакую вещи.
— Не спеши, в этом нет никакой необходимости. Оставайся, сколько захочешь.
— Но ты же только что сказал, что возвращаешься к работе. О чем ты говоришь?
— Я остаюсь здесь, Кейт.
— Что?
— Да. Я буду жить в этой гостинице. Мадам Бле не закрывает ее на зиму, так что с жильем проблем нет. В Вильневе много пустых домов, я смогу снять помещение под студию. Как только откроются магазины, я немедленно позвоню Лефевру и попрошу выслать мне все необходимое для работы первым же поездом. А счет он может отправить Авигдору. Все просто.
— Полагаю, что ты остаешься только ради того, чтобы продолжать играть в шары, — ядовито резюмировала Кейт.
— Это было бы неплохим предлогом, чтобы не уезжать, но у меня есть предлог получше. — Мистраль мерил шагами комнату, не обращая внимания на побледневшее от тревоги лицо Кейт. — Все дело в этом месте. — Он не знал, как объяснить этой женщине свою убежденность, но этого, пожалуй, и не требовалось. — Все дело в свете, ты понимаешь?
— Отлично понимаю, — бесстрастно откликнулась Кейт. Спорить с ним не имело никакого смысла. Кейт никогда не ошибалась, оценивая позицию другого человека. Мистраля было не свернуть. — Тогда я останусь на пару дней, если ты не против.
— Тебе незачем спешить с отъездом. Живи здесь сколько захочешь, только ты, наверное, заскучаешь, если я буду целыми днями работать. Я буду рад, если ты останешься, Кейт.
— Посмотрим. — Он что, решил, что она будет тереться об его ноги, словно кошка? Кейт переполняла ярость. Она поняла, что это заявление вывело ее из комы. Ей приходилось так тщательно скрывать свою любовь к Жюльену, что она стала невнимательной. Она просто грезила наяву, сбитая с толку собственным телом. — Раз ты не возвращаешься в Париж, Жюльен, я начну собирать вещи. Придется кое-что купить. Я съезжу в Авиньон, может быть, там найдутся теплые свитера или пальто. Я возьму такси.
— Нет, возьми машину. Я пройдусь пешком, поищу помещение для студии. — Он даже не пытался скрыть свое нетерпение.
Кейт отсутствовала целый день. Когда она вошла в комнату ближе к вечеру, Мистраль едва мог усидеть на месте. Ему предстояло доехать до Фелиса — а на это уйдет не меньше сорока минут — и объявить своим друзьям о принятом решении.
По дороге Кейт попросила Мистраля свернуть налево, совсем недалеко от Фелиса.
— Зачем? Мы опоздаем на игру. Теперь я смогу бывать в «Турелло» в любое время.
— Я хочу тебе кое-что показать. Это не займет много времени. Прошу тебя, поедем.
Мистраль послушался, машина остановилась на знакомой лужайке.
— Хочешь посмотреть в последний раз? Я не знал, что тебе здесь так понравилось.
Кейт вышла из машины, подошла к высоким деревянным воротам, достала из кармана ключ, вставила его в замочную скважину и с трудом повернула. Мистраль в изумлении следил за ней. Кейт распахнула массивные створки и обернулась к нему.
— Входи!
— Что ты делаешь? Откуда ты взяла этот ключ? — Мистраль не собирался даже выходить из машины, не то что заходить внутрь.
Кейт вернулась к нему и протянула на ладони ключ.
— Возьми. Ключ принадлежит мне. Или, вернее, тебе. Если быть точной, это мое приданое.
Мистраль поперхнулся. Да, Кейт умела его удивить. И каков масштаб! Она ничего не делала кое-как и наполовину. Жюльен смотрел в ее серьезные, полные надежды глаза. Кейт никогда не выглядела нелепо, даже в эту минуту. Полная достоинства, она считала свое предложение вполне приемлемым, потому что она так считала.
— Ты станешь моим мужем, Жюльен? — спросила Кейт.
Художник молчал.
— Я люблю тебя, и тебе нужна жена. Тебе нужен дом. Сегодня днем я побывала у нотариуса в Фелисе и купила эту ферму. Прежний владелец умер, после него осталась только внучка, которой не терпелось продать этот дом. На следующей неделе в левое крыло переедут молодой фермер и его жена. Они наймут работников, чтобы те привели в порядок поля, посадки, виноградники. — Она остановилась на мгновение, но Мистраль все еще молчал. Кейт продолжала, рисуя перед ним заманчивые и четкие картины, словно выставляла на расстеленной на траве скатерти изысканные яства для пикника и выдержанное вино, приглашая его пировать. — Я ищу архитектора, чтобы он оформил твою студию. Я уже наняла опытного каменщика в Авиньоне. Завтра мы встречаемся здесь. С ним приедут водопроводчик и электрик. Здесь еще много придется сделать, прежде чем дом…
— Сможешь ли ты жить в деревне, в «Турелло»? — наконец прервал ее Жюльен.
— Судя по всему, я не смогу быть счастливой там, где нет тебя. Господи, помоги мне. Я и сама удивилась, когда поняла, что не в силах вернуться в Париж, оставив тебя зимовать здесь, а потом вернуться сюда в феврале под тем предлогом, что мне захотелось взглянуть на цветущий миндаль.
— Но я никогда не думал о женитьбе, — сказал Мистраль.
— Так подумай об этом сейчас, — с юмором заметила Кейт. — Пора заняться делом. Ты хорошо начал, но теперь предстоит самое трудное… Ты должен двигаться вперед, завоевывать новые земли, расширяться, создавать собственное государство… На это уйдут годы работы и много сил. Разве Флобер не говорил, что художники должны быть последовательными и обычными в жизни, чтобы быть страстными и оригинальными в творчестве?
— Я никогда не читал Флобера, — признался Мистраль. «Главное, — думал он, — состоит в том, что я хочу снова начать писать, и смогу это сделать только здесь».
— Жюльен, представь свою мастерскую в этом доме, откуда открывается вид на Фелис.
Кейт не стала сопровождать свои слова жестом. За нее говорил тот щедрый дар, который она предлагала Мистралю. Ее любовь не нуждалась в украшениях, чтобы ее заметили. Мистраль увидел перед собой упорядоченное, спокойное, великолепное будущее и понял, что это возможно.
— Подумай, — добавила Кейт, и ее голос задрожал от сдерживаемых чувств, потому что Мистраль все еще не дал ей желаемого ответа. — Подумай о турнирах по игре в шары, год за годом.
— Ты пытаешься подкупить меня, Кейт.
— Разумеется, — она крепко стояла на земле, все еще протягивая ему ключ на раскрытой ладони, серьезные серые глаза наконец согрелись теплом ее любви, которую она больше не скрывала. По выражению ее лица Мистраль понял, насколько слепо она верит в него и как она уязвима.
— Я пытаюсь придумать повод для того, чтобы сказать «нет», — медленно сказал Мистраль.
— И?
Он выскочил из машины и схватил ключ. Мистраль ощутил его тяжесть, и его затопило ощущение узнавания. Эта земля, эта женщина — вот его будущее. Они одновременно рассмеялись, это был смех сообщников, и это случилось не впервые. Так было с первой их встречи.
— Как непредсказуема жизнь! — воскликнул Мистраль.
— Люби меня немного, чтобы любовь продлилась долго, — пробормотала Кейт по-английски.
— Что это значит, моя умная, упрямая американка? — спросил он, привлекая ее к себе.
— Это стихи одного поэта, давно уже умершего. Когда-нибудь… ты поймешь.