Женщина нашего времени - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 11

Глава 9

Саймон был болен, это была, как всегда, его грудная клетка, а в течение нескольких дней он был просто не в состоянии вставать с кровати. Однако ему приходилось ненадолго выходить в кухню, чтобы приготовить себе хоть какую-нибудь еду, которой ему не хотелось, а зачастую он был не в состоянии съесть и ее. Но когда он проснулся сегодня утром, он почувствовал себя лучше и ощутил прилив сил, и поэтому встал, надел нижнюю рубашку, теплые брюки и поверх всего халат.

Был конец июня, и хотя из окна спальни Саймон мог видеть солнечный свет и цветы в садиках своих соседей, его собственный дом, казалось, все еще хранил зимний холод.

Однако еще более вероятно, подумал он, что просто холод был у него внутри. А, вообщем-то, это не имело значения.

Он спустился вниз и приготовил себе чашку чая, а затем сел в кухонное кресло и рассеянно слушал, как тикают в прихожей дедовские часы. Он так сжился с молчанием своего дома, что оно стало как бы спутником его изменяющегося настроения. Сегодня было доброе настроение, и потому услышанный им стук в парадную дверь был нежеланным вдвойне.

Саймон замер в ожидании, что стук прекратится. Иногда к его дверям действительно подходили люди, которых он считал назойливыми благодетелями. Они обычно быстро прекращали стучать и уходили. Но этот стук был более настойчивым, чем обычно, более громким и энергичным. Наконец, с некоторой долей надежды, что это, может быть, Харриет, Саймон с трудом поднялся с кресла и пошел, еле волоча ноги, по коридору к парадной двери.

На ступеньках стоял молодой человек, которого он никогда раньше не видел. У него была короткая стрижка, и от этого он выглядел агрессивным; на нем были джинсы и куртка с какой-то эмблемой или надписью на груди и рукавах. Саймону показалось нелепым, что у него в левой руке был портфель. Он резко протянул Саймону свою правую руку, и когда Саймон не взял ее, она повисла между ними, словно обвиняя.

— Привет!

У молодого человека была широкая, дружелюбная улыбка. Саймон подумал, что он, возможно, агент по продаже движимого и недвижимого имущества или представитель фирмы, занимающейся постройкой частных домов. Он должен избавиться от этого человека как можно быстрее.

— Барри Бакан.

Только когда молодой человек увидел, что его имя ничего не говорит Саймону, он уточнил — из газеты «Мэйл». «Мидлэнд Мэйл» была популярной местной газетой, которая обслуживала целый городской район. Саймон, по крайней мере, слышал об этой газете, хотя никогда не читал ее.

— Боюсь, что вы ошиблись домом. — Он начал закрывать дверь, но бедро и плечо Бакана мешали.

— Я так не думаю. — Незваный гость все еще улыбался. — Ведь вы — мистер Саймон Арчер, не так ли? Лейтенант Арчер, который служил в Королевской артиллерии?

Удивление пробило оборону Саймона. Он отступил от двери, и через секунду Барри был внутри его дома. Он потер ладонью плоскую макушку своей головы, а затем стряхнул невидимую пыль с рукавов своей куртки, словно хотел найти какое-нибудь полезное занятие своей непожатой руке перед тем, как положить ее туда, где ей и надлежало быть, — в карман джинсов.

— Прекрасно. Большое спасибо. Простите, что появился нежданно-негаданно, без предупреждения, но вашего имени нет в телефонном справочнике, не так ли?

— Что вам угодно? — только и смог проговорить Саймон.

— Да просто поболтать о том о сем, выяснить кое-какие биографические данные, получить некоторые объяснения, ну и все такое прочее. Видите ли, эта великолепная история. Получится большая газетная статья. Это будет сенсация для местных жителей. Не пройти ли нам туда, Саймон? — Барри кивнул на проход в кухню, где было немного светлее.

Саймон потуже запахнул халат на груди, сердце его колотилось. Он испугался этого хорька, который что-то разнюхивал в его норе. Он знал, что есть такие люди на свете, как этот тип, конечно же, они есть, но не здесь, где он был защищен.

— Поболтать? О чем? Это, должно быть, ошибка. Никакой истории здесь быть не может. — Это прозвучало неубедительно и глупо, и он сам почувствовал это.

Барри выглядел изумленным:

— Конечно, есть. Это «Мейзу». Это не обычная пустая болтовня для сенсации. Это настоящая человеческая история, не так ли?

— Я ничего не знаю о «Мейзу». Я никогда не слышал об этом. Это ошибка.

Но как только он произнес это слово, возникло смутное воспоминание, которое смешалось с мрачным предчувствием и опасением. Не он, а этот парень, этот хорек, был прав. Это могло быть историей. И он испугался, что частью этой истории была невидимая связь между этим посетителем и голодной дочерью Кэт Пикок.

Репортер подтолкнул Саймона в его собственную кухню, усадил на стул и вынул записную книжку и бумаги из своего портфеля. Из пачки бумаг он выбрал несколько плотных страниц желтоватого цвета и передал их Саймону.

— Вот, пожалуйста, «Мейзу». Самое модное увлечение этого года, если верить сообщению для прессы. Теперь поправьте меня, когда я буду не прав. Ведь вы тот самый военнопленный, не так ли?

Саймон стал читать. Его предчувствия полностью подтвердились. Опубликованный материал содержал сообщение о японских палачах и британском офицере, который не сошел с ума только благодаря числовой игре.

Там также сообщалось, что игра находилась в забвении в течение сорока лет и была вновь открыта фирмой «Пикокс». О последнем было упомянуто вскользь, как о чем-то незначительном. Заканчивалось все словами, что игра была спасена и запущена в производство, и, таким образом, все могут насладиться ее загадочностью и простотой. Доска была точной копией оригинала, сделанного в лагере военнопленных, как бы отдавая этим дань смелости и мастерству английского офицера. Ниже были приведены фотографии игры. Сходство с доской от упаковочного ящика, которую подарил Саймон, было достаточно полным.

Харриет Пикок сделала хорошее дело. Но вот только не совсем хорошее, недостаточно хорошее. Она изменила имя офицера, однако либо из-за невольной оплошности, либо, что более вероятно, сознательно, сохранила настоящее звание офицера и его полк настолько точно, насколько это было возможно.

Только горсточка офицеров, сослуживцев Саймона, осталась в живых после лагеря и всех последующих лет. Харриет едва ли понимала, как мало их осталось.

Хватило всего нескольких часов работы в архиве с документами полка, чтобы удалось выявить всех этих людей. Для энергичного журналиста, для такого проницательного молодого человека не составило большого труда найти именно того человека. Не важно, кто сделал это, — сам Барри Бакан или один из его знакомых местных жителей, который продал информацию.

Это не имело значения. Он уже был здесь, у Саймона, в самом его убежище. Саймон изучал последние слова на толстой желтоватой бумаге.

— Это правдивая история. «Мейзу» — японское слово, означающее путаницу или лабиринт.

Саймон аккуратно сложил бумагу по старым сгибам и швырнул ее через стол Барри Бакану.

— Все верно?

— Интересно, — подумал Саймон, — что хорьки делают со своей добычей, когда схватят ее?

В любом случае он может не отвечать. Барри кивнул в знак того, что он удовлетворен.

— Вас ждет осада лихих ребят-репортеров, — сказал он с явным знанием мира этих лихих ребят. Он открыл блокнот.

Губы и язык Саймона пересохли, но он заставил себя холодно ответить:

— Это вполне законно. Больше сказать нечего, кроме того, что вы уже узнали.

Это Барри Бакану было безразлично. Более того, для него это был газетный материал — чем скандальнее, тем лучше. Саймону вдруг пришло в голову, что, возможно, Харриет слишком уж хорошо выполнила работу. Вероятно, она сделала завесу столь тонкой для того, чтобы молодые люди вроде этого могли разыскать его и можно было бы продать побольше «Мейзу».

Саймон поднялся:

— Я хотел бы, чтобы вы сейчас же ушли. Я не приглашал вас в свой дом и не давал вам разрешения заходить сюда. Если вы не уйдете, то мне придется вызвать полицию.

— Спокойно, — Барри все еще ухмылялся. — Я понял, что это потрясло вас, и сожалею об этом. Может быть, мне поставить для вас чайник или сделать что-нибудь еще?

Саймон сжал спинку стула.

— Сейчас же убирайтесь!

Барри начал собирать свои бумаги.

Саймон указал на сообщение для печати Харриет:

— Захватите и это с собой.

К его великому облегчению, репортер действительно уходил. Его массивная фигура удалялась по коридору, а затем уже от парадной двери послышался его глухой голос, в котором прозвучали веселые нотки:

— Все, что я только смогу сделать для вас, Саймон… Ну, вы знаете, где меня найти.

Раздался грохот, и, наконец, дверь с шумом захлопнулась.

Барри шел по тропинке, чувствуя облегчение от того, что вышел на свет, и снова наслаждался июньским солнцем и свежим воздухом. «Ну и местечко», — подумал он. Ему было жалко бедного старого чудака в его грязном халате. Не важно, что он мало сказал. Это был тот человек, который и был нужен, а Барри был тот человек, который его нашел. Этого было достаточно.

Он может написать хороший рассказ о том, как он сидит один-одинешенек в своей кухне, в то время как «Мейзу» катится из магазина в магазин, делая какого-то жирного кота еще жирнее. Немножко пафоса, чуть-чуть беспокойства о стариках и хорошая история о войне. Это заставило бы Благотворительный центр Страстной пятницы развернуться.

Барри не волновала ни судьба «Мейзу», ни название игры. Ему понравилась сама история. Он был уверен, что «Экспресс» тоже проявит интерес к этой истории. Он сам им позвонит. Он насвистывал, садясь в свой «гольф» и уже позабыв о минутном сочувствии к этому бедному старому чудаку. Стоило потратить усилия, чтобы выследить его.

А Саймон все еще сидел за кухонным столом. Руки и ноги у него дрожали, а шея казалась слишком хрупкой, чтобы выдержать вес его головы. Он продолжал смотреть на то место, где лежали желтоватые страницы. Там лежал лист бумаги, запачканный маслом, значит на последнем листе, положенном в портфель Барри, будет полупрозрачное жирное пятно. Конечно, это были не единственные листы. Саймон мог представить себе, как, вообще, работает пресса. Слова будут размножать, снимут копии, сделают дубликаты; описание его жизни, умело сделанное Харриет, разошлют тысячам разных людей.

Саймон мог представить себе хрустящие плотные пачки желтоватых страниц и вскрываемые кремовые конверты. Он встал, задев за стул. Он подхватил со стола промасленную бумагу, скатал ее в шарик, а затем отодвинул с глаз долой все, к чему могли прикоснуться страницы Харриет. Но тогда пространство в середине загроможденного стола уставилось на него, как будто проницательный глаз. Охваченный паническим ужасом от этого пристального взгляда Саймон выбежал в коридор. А там другой глаз наблюдал за ним — циферблат дедушкиных часов. И теперь повсюду вокруг него были, казалось, всезнающие глаза: в темных углах, за дверью и даже в самих стенах.

Саймон запер верхние и нижние засовы на парадной двери, хотя и понимал, что это было слишком поздно. Он поднялся наверх, будучи как бы сосредоточением всех глаз. В спальне он задернул шторы от солнца, лег на кровать, натянул на себя одеяло и заскрежетал при этом зубами.

— Грэм, — сказала Харриет, — я полагаю, что мы собираемся сделать это.

Грэм Чандлер сидел за столом в своем уютном офисе. Он только что закончил разговор с Джепсоном из «Мидленд Пластикс». Джепсон мог доставить «Мейзу» вовремя, так, чтобы первая партия товара пошла в магазины.

Он был готов запустить в производство еще партию, как только это понадобится. Это была трудная работа — изготовить заново всю упаковку в течение нескольких недель, чтобы уложиться в крайний срок, установленный Харриет, но это было вполне осуществимо. Были новое оформление, новая пленка, новые коробки и новая доска для игры, которая выглядела настолько похожей на потрескавшуюся доску от упаковочного ящика, насколько это могла обеспечить современная технология. «Головоломка» стала «Мейзу», и это понравилось на рынке.

Грэм взглянул на Харриет. Ее глаза сияли. Грэм почувствовал, что он слегка покраснел, как это всегда бывало, когда он общался с Харриет наедине.

— Я надеюсь, что это так. В результате всей работы, — добавил он в своей застенчивой и робкой манере.

Харриет подошла и присела на краешек его стола. На ней были кожаные брюки, а ее куртка, казалось, состояла из одних молний. Грэм сидел совершенно неподвижно и пристально смотрел на груду бумаг, которые высыпались из рук Харриет. Там были распечатки заказов, ведомости продаж и фотокопии газетных и журнальных статей.

— Взгляните, — сказала она, — посмотрите на передовицы всех изданий, которые мы получаем: «Дейли Мейл», «Козмо», «Вуменс оун», «Уикенд», «Гуд хаузкипинг», и это только на этой неделе. Послушайте вот это, — она прочитала ему: «Войдите в лабиринт» — вот что значит «Мейзу», и если уж вы сыграли в эту увлекательную игру, то узнали, что это такое. Но «Мейзу» — это не просто еще одна игра для рождественского рынка. За ней стоит трогательная история. Эта игра была придумана английским офицером в японском лагере военнопленных, именно она помогла ему выжить в суровых испытаниях. Сорок лет спустя эту игру обнаружила деловая женщина Харриет Пикок, которая перехватила права. Теперь «Мейзу» идет нарасхват, но личность офицера все еще держится в секрете. Интересно, что изобрел мой старый дедушка, когда служил в войсках ПВО?

Харриет рассмеялась.

— Ужасно, не правда ли? Но это как раз то, что нам нужно.

«Игра поступит в магазины в августе. Но если вы не можете ждать до тех пор, включайтесь в наш семейный конкурс и вы сможете выиграть собственную «Мейзу». Мы подарим двадцать игр».

— Грэм, я так старалась создать такого рода шумиху раньше, но это никого не интересовало. А теперь мы не можем удержать их.

Карен просунула голову в дверь.

— Телефон. Радио, Брайтон.

Карен почувствовала себя несчастной в «Степпинг» после того, как Харриет продала его. Она пришла в «Пикокс» с просьбой о работе, и Харриет охотно приняла ее на место уволенной секретарши, которая формально относилась к работе. Карен за два с половиной дня сама научилась печатать на компьютере.

— Иду, — Харриет встала. Прикоснувшись к плечу Грэма, она серьезно сказала: — Спасибо за все, что ты сделал.

— Для того я здесь и нахожусь, — пробормотал он. Но, конечно же, ему это было приятно. Он почувствовал, что охотно снова прошел бы через это суматоху последних недель.

Харриет умела внушать доверие.

Карен отдавала свои вечера «Пикокс», и даже Джереми Крайтон, строгий, сухой бухгалтер, работал на Харриет, не щадя сил.

— Джереми будет доволен нами; — сказал Грэм. — Вы с ним разговаривали?

— Да. Даже дважды.

Пессимизм Джереми был любимой шуткой в компании. Любимым занятием Джереми было определение стоимости.

— А с Робином?

Харриет приостановилась в дверях.

— Еще нет. Я пока приберегаю это.

Она подмигнула Грэму и пошла к телефону. Он неохотно вернулся к своей работе. Радио Брайтона приглашало Харриет на утреннее шоу. Она собиралась играть в «Мейзу» с медсестрами и врачами детской больницы; это была доля ее участия в работе по добыванию денег на этой неделе. Это была ее собственная идея, которую приняли с энтузиазмом. И теперь составитель программ хотел узнать, не согласится ли она на интервью, чтобы рассказать об открытии и продаже игры.

— Конечно, — сказала Харриет, — я буду рада. Все, что вам угодно.

Она говорила бы о чем угодно на свете, говорила бы с кем угодно, кто только захотел бы этого, и говорила бы до тех пор, пока не создала бы известности для своей игры.

— А как насчет самого этого человека? Он приедет с вами? Я, конечно, понимаю, что, вероятно, обычно он не занимается рекламой, но…

И раньше было много других предложений от телевизионных компаний и общенациональных газет. И в тысячный раз Харриет подумала: «Если бы только Саймон пришел».

— Боюсь, что нет.

— Так он в самом деле ваш отец? — настаивала девушка, как будто это было уже признано всеми.

Харриет повела себя очень твердо:

— Нет, он мне не отец, и больше мне нечего сказать. В какое время вы хотите, чтобы я приехала?

Она договорилась о необходимых условиях и затем повесила трубку.

Харриет снова на минутку присела, покусывая губу, затем дотянулась до груды газетных вырезок, которые она взяла, чтобы показать Грэму, а потом взглянула на диаграмму продаж на противоположной стене. Не было необходимости, чтобы она висела там, так как вся информация о продажах была в компьютере, однако выявление тенденций было единственным нерациональным занятием, на которое Харриет позволяла себе тратить время. Казалось, что эта диаграмма излучала оптимизм. Темный офис, который так угнетал ее в дни «Головоломки», теперь казался только временным неудобством.

Харриет спрыгнула с письменного стола и сделала три-четыре шага к окну. Когда она повернула обратно, она снова прошла мимо новых досок «Мейзу» и коробок, сложенных на верху старого потрепанного шкафа для хранения документов.

Казалось, что они заполняли это пространство гораздо эффективнее, чем старые, радужные коробки.

Харриет задумчиво подняла доску. Она повернула ее, восхищаясь правдоподобием, которого достигли Грэм и мистер Джепсон.

«Мейзу».

Она подумала о Саймоне. Скверный это был поступок — лишить его уединения. Она достаточно ясно осознавала это. Однако она оправдывала себя тем, что это хороший поступок. Как она уже говорила Грэму, фирма «Пикокс» собиралась сделать это. Было уже достаточное количество заказов, чтобы компания приносила устойчивый доход. И заказы снова будут сделаны еще до того, как игра официально появится на рынке, еще задолго до Рождества.

Первое препятствие было успешно преодолено. Если бы она могла определить равновесие прямо сейчас, чтобы не производить слишком много игр, которые невозможно будет продать, и чтобы не производить их в недостаточном количестве, так как при этом невозможно обеспечить быструю поставку их в магазин для удовлетворения спроса.

Харриет шагала туда и обратно, сжимая в карманах кулаки.

Она украла историю Саймона, превратив его трагедию в рыночный товар. Но она защищала самого Саймона. Она не гордилась тем, что она сделала, но она была практичным человеком. «Мейзу» продавалась лучше и быстрее, чем она когда-либо рассчитывала. Харриет хмурилась, но шаги ее были упругими. Она чувствовала себя заряженной энергией, которая исходила от нее и зажигала все, к чему она прикасалась. Это чувство подходило ей. Она была сильной. Она чувствовала себя более счастливой и была более оживленной, чем когда-либо раньше в жизни.

«Итак, — подумала Харриет, — возможно, уже пора прекратить быть осторожной, практичной и деловой». Она вернулась к своему письменному столу, забыв о Саймоне и о необходимости сбалансировать спрос и предложение. «Хотя бы на один вечер или что-нибудь в таком роде», — сказала она себе.

Она не видела Робина Лендуита довольно давно. «Лендуит Эссоушиэйтс» ссудила необходимый капитал для переделки и нового запуска в производство «Головоломки», а затем оставила ее заканчивать работу. По-видимому, Джереми Крайтон докладывал им обо всем.

Харриет села, скрестив ноги в мягкой черной коже, и набрала номер Лендуитов. Она перестала хмуриться и вместо этого озорно улыбнулась.

— Робин? Это Харриет. Я думаю, наступила моя очередь угостить вас обедом, не так ли?

— Какая прекрасная мысль! — Ей нравился его голос даже по телефону, она это ясно поняла. — Я сейчас загляну в свой календарь.

Улыбка Харриет стала еще шире.

— Я говорю о сегодняшнем вечере, Робин.

В его голосе прозвучало удивление:

— Сегодня вечером? Ну, я боюсь, что я не…

Она ждала. Она почти слышала, как он думает. А затем, через минуту:

— А почему бы и нет? Куда бы вы хотели пойти?

— Сегодня я приглашаю. Помните? — ответила Харриет.

Она назвала французское бистро, часто посещаемое журналистами и издателями, и одно из наиболее любимых ею. Она была уверена, что Робин никогда не слышал о нем.

— Буду ждать с нетерпением, — сказал Робин.

Харриет удовлетворенно повесила трубку. «Чувствовать себя сильной, — подумала она, — это значит и быть сильной».

Сначала Харриет договорилась встретиться с Лизой, чтобы что-нибудь выпить. Они назначили свидание неделю назад, и винный бар, который они выбрали, был довольно близко от французского бистро. Харриет попрощалась с Карен и Грэмом и впервые покинула офис «Пикокс» первой, а не последней.

Войдя в конюшни, она посмотрела на шапки высоких деревьев, видневшиеся над крышами, и решила, что не будет ждать автобуса, а пойдет пешком.

Был светлый, теплый вечер, как раз такой, как ей нравилось, когда лето еще только наступило и все было свежим и зеленым, а город был заполнен жителями Лондона, которые радовались хорошей погоде.

Харриет миновала высокие обваливающиеся террасы ближайших окрестностей, куда свет солнца выманил жителей сомнительного вида из зашторенных комнат, которые более открыто появились на парадных ступеньках между облупленными оштукатуренными колоннами и где полицейские парами, в одних рубашках, без мундиров, прогуливались вверх и вниз. Она перебежала через главную дорогу между мелькающими красными автобусами, слегка ощущая неприятный запах теплого гудрона, который ясно напомнил ей об одной детской игре на улицах, похожих на те, по которым она только что прошла.

Впереди нее, за оградой, был парк. Тень деревьев, когда она достигла ее, манила прохладой. Харриет сняла свою куртку на молниях и пошла дальше в белой футболке, держа на одном пальце переброшенную через плечо куртку.

Трава была сочной после сырой весны, но попадались маленькие голые пыльные участки под большими деревьями. Хищные городские белки охотились в пыли, а затем очень плавно взлетали по стволам деревьев вертикально вверх, что делало стволы похожими на лепные колонны. Их не беспокоили любители бега трусцой, пробегающие мимо и разгоняющие горячий воздух на своем пути. Харриет улыбнулась и пошла дальше тем же шагом, а в голове у нее не было никаких мыслей.

Было приятно идти без тяжелого портфеля сбоку, не думая о работе, которую нужно было немедленно сделать. Она чувствовала себя так, как будто у нее был маленький праздник. Вечер в перспективе был многообещающим, даже встреча с Лизой казалась приятной. Они не часто виделись без посторонних, вдали от красивых интерьеров на Сандерленд-авеню.

Когда Харриет достигла противоположной стороны парка, она заметила группу людей, которые собрались у высоких ворот в том месте, где гораздо более узкая тропа уходила в сторону через плотный кустарник. Когда Харриет подошла поближе, она увидела, что это были, главным образом, возвращающиеся домой служащие офисов, которые, как и она, выбрали кратчайший путь. Они стояли кольцом вокруг пожилой женщины, которая плакала. Слезы катились по ее лицу, и она не делала никаких попыток остановить их. Женщина-полицейский держала ее за руку, а мужчина-полицейский слушал человека в костюме, который описывал, что он увидел. Когда Харриет поровнялась с ними, полицейская машина развернулась и уехала через ворота парка, мелькнув синими огнями.

На женщину напали, вероятно, сзади, схватив за горло под прикрытием густых кустов. Харриет прошла мимо, подчеркнуто глядя в другую сторону, чтобы женщина не подумала, что ее разглядывают. Большего сделать было невозможно.

Такое зрелище, увиденное ею, изменило восприятие этого вечера. Она поняла, что мокрое от слез лицо женщины будет стоять у нее перед глазами. Двойные ряды деревьев парка были такими же опасными, как сонная, покрытая копотью другая сторона улицы. «И все же, — подумала Харриет, — это было тем самым больным местом, которое обострило ее стремление к восхитительной привлекательности светской части города».

Снова откуда-то из-за деревьев послышался шум уличного движения. Она продолжила свой путь менее окрыленной, чувства ее обострились, и она даже ощутила, как проникает через ее тонкие туфли тепло от тротуара. Теперь она проходила мимо больших магазинов, из роскошных витрин которых смотрели поверх ее головы представляющие собой живописную картину манекены в летних нарядах.

Когда Харриет подошла к винному бару, она увидела, что столики растянулись уже до мостовой. Каждый стул около столиков был занят, слышался гул голосов и смех посетителей, ведущих себя так, как будто бы Лондон был средиземноморским городом. Харриет протискивалась между столиками, но Лизы нигде не было видно. Она вошла через открытые двери и стала всматриваться в темную глубину бара. Там она и увидела Лизу, сидевшую на высоком табурете, придвинутом к стойке бара. Она разговаривала с каким-то мужчиной, и прошло не менее двух секунд, прежде чем Харриет с тревожным чувством поняла, что этим мужчиной был Лео.

Лиза увидела ее, помахала рукой и, когда Харриет подошла к ним, подставила свою щеку ей для поцелуя.

— Я случайно столкнулась с Лео при выходе из метро.

— Правда?

Лиза любила маленькие розыгрыши, но Харриет склонна была поверить, что это была действительно случайная встреча. Не было никакого смысла приводить Лео для неожиданной очной ставки в качестве сюрприза, ведь из этого все равно ничего бы не вышло: их супружеская жизнь просто закончилась, к тому же настолько окончательно, что Харриет даже трудно было представить себе, что она когда-либо существовала.

Она взглянула на Лео, когда он встал и наклонился, чтобы поцеловать ее. Они слегка прикоснулись друг к другу щеками, холодными и сухими. Она испытывала чувство, что знает этого человека не лучше, чем того, который рядом с ними пил коктейль с молчаливой блондинкой, или австралийца-бармена, или любого из тех, кто находился в переполненном помещении.

Было неприятно вспоминать о тех годах, которые они провели вместе, о годах, которые, казалось, испарились бесследно, что позволяло поставить Лео на место тех мужчин в костюмах, а ее — на место молчаливой блондинки. Двое чужих людей, выпивающих вместе. Рассматривая лицо мужа, Харриет решила, что это испытываемое им такое же холодное чувство потери придавало Лео расстроенный, раздраженный вид всегда, когда бы они не встречались. Ее собственная реакция — это крепко ухватиться за свою работу, а ее задача — добиться успеха фирмы «Пикокс». Вот это, по крайней мере, не испарится, не исчезнет.

Ей захотелось поднять руку, коснуться лица Лео и сказать: «Я понимаю…», — но она не сделала этого. Она улыбнулась ему и сказала:

— Я рада, что ты здесь.

Они нашли для нее в баре табуретку, и она уселась на нее, приняв стакан с вином.

Лео спросил:

— Итак, каков предприниматель?

Вопрос был сделан несколько саркастически, в раздражающей ее манере Лео, но Харриет приняла это правильно.

— Деятельный и довольно оптимистичный.

— Когда вы сделаете ваш миллион? — осведомилась Лиза.

— Вероятно, не раньше, чем «Пикокс» станет всем известен.

Харриет заметила, что Лиза повзрослела, хотя осталась такой же хорошенькой. Чуть-чуть зрелости было ей очень к лицу. Лиза почувствовала ее испытующий взгляд и протянула руку, чтобы коснуться складок мягких кожаных брюк Харриет, предпочтя проигнорировать тот факт, что ее сводная сестра станет богатой.

— Тебе в них не жарко?

Харриет рассмеялась:

— Немножко. Я не очень внимательно посмотрела сегодня на небо.

Между ними всегда возникали такие разногласия, вызываемые столь незначительными мелочами, что их нельзя было назвать ревностью, негодованием или возмущением. Иногда между ними устанавливалось перемирие, и Харриет думала: «Наконец-то мы стали взрослыми». Однако потом трения начинались снова. Казалось, что сегодня вечером присутствие Лео усиливало их разногласия. Харриет пожалела, что он не оказался где-нибудь в другом месте.

— Как мама? — спокойно спросила она.

Лиза рассказала ей, передавая обрывки разговоров и сплетни Сандерленд-авеню.

Затем, освободившись от обязанности уделять внимание, прежде всего, делам Харриет, она добавила:

— Мама считает ужасным то, что ты сделала.

— Что?

— То, что ты использовала историю мистера Арчера, сделав из нее приманку для продажи.

— Это не приманка, — резко ответила Харриет. — Это история, которая заслуживает того, чтобы ее рассказали.

Лиза пожала плечами.

— А вот мама так не считает. Она понимает, что он должен почувствовать, когда его жизнь раскроется перед всеми.

— Никто не узнает, что это его жизнь. Его имя останется под секретом.

— Но он-то знает, разве не так? Мама так расстроена из-за этого. Она сказала, что должна вернуть тебе свои акции и отказаться от должности директора. А я сказала, что заберу их у нее.

Харриет внимательно посмотрела на Лизу. Она давно не видела Кэт, потому что повторный запуск в производство «Мейзу» требовал всего ее внимания.

— Мама никогда мне ничего такого не говорила.

— Ну, ты же знаешь, какая она. Все, что угодно, кроме ссоры или скандала.

Конечно, Лиза была права. Харриет вертела свой стакан. Она должна поехать и встретиться с Кэт, а также объяснить ей, что она сделала только то, что необходимо было сделать. И она должна также съездить к Саймону и рассказать ему все настолько деликатно, насколько это возможно. Она не выполнила своего морального долга из-за какого-то чувства, которое она потом подавила, а потом она была слишком занята, а затем уже было слишком поздно. Она утешала себя, уверяя в том, что Саймон, в любом случае, не сможет ничего услышать о «Мейзу» из-за изолированного образа жизни.

К удивлению Харриет, Лео защитил ее:

— С коммерческой точки зрения это решение является совершенно правильным.

Лиза осуждающе взглянула на него, выказывая некоторое сочувствие. Харриет захотелось узнать, о чем они говорили по дороге от станции метро и сидя за вином, пока ожидали ее прихода.

— Я съезжу встретиться с Кэт, — пробормотала Харриет. — Она поймет, если у меня будет возможность поговорить с ней.

И одобрение матери, и ее поддержка были важны для Харриет. Ее встревожило то, что появление «Мейзу» расстроило ее мать.

Лиза, казалось, уже потеряла интерес к этой теме.

— Кстати, — весело сказала она, — я переезжаю. Наконец-то я уезжаю из дома. Я купила квартиру в Блэкхив, Кен уже сделал взнос.

— Это хорошо, — одобрила Харриет, довольная сменой темы. — Очень хорошо. Тебе давно пора стать самостоятельной.

«Это будет хорошо для Лизы — научиться заботиться о себе самой», — подумала Харриет.

— Не будет больше кофе и торта с грецкими орехами для всех, кто приходит.

Лео рассмеялся, как прежний Лео с его воспоминаниями о гостеприимстве Кэт.

— А как же с большой любовью? — продолжала Харриет.

Лиза отбросила назад занавес из волос. Мужчина с блондинкой мельком бросил на нее взгляд, а затем стал заинтересованно и оценивающе разглядывать.

— Я больше с ним не встречаюсь, — равнодушно ответила она.

Харриет встретилась глазами с Лео. Как похоже, как похоже на нас. Она вновь почувствовала, что сожалеет об утраченном, однако она понимала, что это было неизбежно. Ничего больше не было, но ни один из них не упоминал о разводе. Она считала, что это придет в свое время. Она где-то слышала, возможно, от Генри Орда, что Лео уже с кем-то встречается. Она не интересовалась, кто это. У нее просто не было времени для чего-либо подобного.

Харриет собралась уходить первой. Она ощутила, как сложный клубок семейных дел опутывает всех троих, а потом она вспомнила, что ее ждет напряженный и соблазнительно независимый от всех этих людей вечер с Робином Лендуитом. И это притягивало ее с удивительной силой.

Лео, Лиза и Харриет закончили бутылку вина. Они обсудили планировку новой квартиры Лизы и варианты ее обстановки, а Лео с Харриет согласились с тем, что часть их бытовой техники из старой квартиры можно распаковать и отдать Лизе, которой это нужно. Потом они поговорили о работе, которую делал Лео, и о его планах на конец года.

Людей в баре стало меньше, и места за столиками освободились. Харриет посмотрела на часы. Было около восьми часов, и пора было отправляться на встречу с Робином.

— Давайте пообедаем, — предложил Лео. — Куда бы вы хотели пойти?

Краем глаза Харриет заметила, что Лиза нахмурила брови.

Харриет сказала:

— Сегодня вечером я не могу. Сегодня я уже договорилась о встрече. Фактически, мне уже пора уходить, иначе я опоздаю.

Они ничего не сказали, но обе пары глаз потребовали: «Кто?»

— С мужчиной из фирмы, занимающейся инвестициями, одним из тех, кто вложил деньги, — это, конечно, было слишком подробно. — С Робином, — закончила она. — Мне действительно надо идти.

Она поставила стакан и взяла куртку и сумку.

Харриет понимала, что она отделяется от них. Они были обижены тем, что у нее был бизнес где-то в другом месте, и ее разговорами о деньгах. Ей было не по себе в их узком кругу, но она была неправа, отдаляясь от них.

— Спокойной ночи. — Харриет поцеловала их обоих и освободилась.

Когда она в последний раз посмотрела на них через витрину винного бара, они провожали ее глазами.

На улице похолодало. Харриет накинула куртку и застегнула молнию. Она была рада освободиться от этих проблем на сегодняшний вечер и сознательно взяла их решение на себя. Просто сегодня вечером у нее праздник.

Она шла быстро, почти бежала. Она вдыхала городские запахи уличной пыли и выхлопных газов, смешанные с запахом земли и листьев из парка. «Хорошо быть свободной», — тихо мурлыкала она себе под нос в такт собственным шагам. Хорошо самой решать свою собственную судьбу. Она поздно пришла к этому, но сейчас она сделает максимум возможного. Думая о месяцах после развода с Лео, она сознавала, что была холодной и слишком озабоченной делами. Что ей нужно было сегодня, чего она хотела — так это немного развлечений, немного любви и отдыха. Или если не отдыха, то хотя бы какой-нибудь замены всепоглощающей работе.

Когда она пришла, Робин был уже в ресторане. Когда она подошла к столу, он встал, и она увидела в его глазах удовольствие и восхищение.

Она запыхалась:

— Извините, что я опоздала. Я немного выпила со своей сестрой.

— Это стоит того, чтобы подождать, — просто ответил Робин.

Они сели друг против друга, втиснутые в узкое пространство под рекламой фирмы «Лотрек» и вставленным в раму коллажем из этикеток красного вина. Робин был одет менее официально, чем обычно, не было даже галстука. По внешнему виду он мог быть одним из приятелей Чарли. Он выглядел, как дома, и тогда, когда они обедали вместе в первый раз, среди чопорных скатертей в том роскошном ресторане.

Харриет подумала, что она, пожалуй, недооценивала Робина Лендуита.

Он разлил вино, и они чокнулись. Одновременно соприкоснулись и их пальцы.

— Как дела в «Пикокс»?

Харриет рассказала ему. Робин улыбнулся, показав свои великолепные зубы.

— Я знал, что вам это удастся.

— Я надеюсь, что нам это удастся.

Свободной рукой он накрыл ее руку, лежащую на скатерти. На пальцах Харриет ничего не было. Она давно уже сняла свое обручальное кольцо.

Впоследствии у Харриет почти не осталось воспоминаний об этом обеде. Они много говорили о себе и ничего о деле, и почти также много смеялись. Они уходили из ресторана последними, когда французы-официанты стали уже открыто выражать свое нетерпение.

Улица перед рестораном была пустынной. Харриет подняла глаза, чтобы посмотреть на звезды, которые были едва видны через оранжевую завесу уличного освещения. Она чувствовала себя слегка опьяневшей, возбужденной, но с ясной головой.

Робин обнял ее за талию.

— Вы бы предпочли, чтобы я поехал к вам, — спросил он, — или лучше поехать ко мне домой?

«Неудобный и пахнущий кошками Белсайз-парк или хорошо убранный и богатый Баттерси-парк», — размышляла Харриет.

— Ни то, ни другое, — ответила она. — Я думаю, что предпочла бы отель.

— Маленький и интимный или большой и анонимный?

— Побольше и по возможности безликий, так будет лучше.

Харриет любила отели. Все принадлежности для ванной и чистки обуви, неожиданные удовольствия из небольших холодильников и ощущение маленького, но отгороженного мира, временно образовавшегося за дверью с номером.

— Ну, тогда поехали в «Хилтон», — сказал Робин, как будто не могло быть ничего более вероятного.

Харриет вдруг рассмеялась.

— Но мы ведь не можем ехать туда без багажа, не так ли?

— Я сегодня вернулся из Милана. В багажнике моей машины вполне солидный багаж.

— Вы должны дать мне взаймы рубашку и зубную щетку.

— С удовольствием.

— Робин, уже больше двенадцати часов.

— Меня не волнует, который час. Если ты хочешь в отель, то будет отель.

Харриет предоставила ему возможность руководить. Она с удивлением отметила, что портье и работники отеля спешат выполнять все, что он просит. Она уже не считала, что Робин напыщенный и самодовольный. Было удобно находиться в созданных специально для нее условиях, приятно и лестно быть объектом внимания такого красивого молодого человека. Через несколько минут они оказались хозяевами комнаты с двумя гигантским королевским кроватями, покрытой кафелем ванной, минибаром с половинными бутылками шампанского и окном, открывающим вид на Гайд-парк и длинную дорогу внизу. Швейцар, принесший чемодан Робина, откланявшись, ушел. Робин умел давать чаевые.

Харриет подошла к окну и подняла тяжелые портьеры. Далеко внизу она увидела яркий свет красных и золотых огней автомобилей, преодолевающих площадь Гайд-парк-корнер, и открывающийся перед ней черный занавес самого парка с другой стороны Парк-лейн. Она смотрела на знакомые ориентиры с незнакомого места через огни Найтсбриджских казарм и севернее на Марбл-Арч.

Робин подошел к ней сзади и поцеловал ее в шею.

— Сейчас, — сказал он. — Пожалуйста.

Харриет опустила шторы.

Он расстегнул ее замысловатую куртку и узкие кожаные брюки. Харриет выскользнула из них и аккуратно сложила на стуле. Она рассматривала каждый ярлычок на брюках, не зная, то ли раздеться сразу, то ли продлить ожидание. Робин наблюдал, пока она снимала с себя остальную одежду. К своему удивлению, она обнаружила, что дрожит. Она выпрямилась перед ним, протянув руки легким движением.

— Я некрасивая. Но хотелось бы быть…

Он схватил ее за руку.

— Красивая — это мало. Ты гораздо, гораздо лучше.

Его лицо изменилось. Глаза расширились, стали тревожными и в них появилось что-то похожее на испуг. Он вдруг стал значительно моложе. Харриет была растрогана и еще более глубоко взволнована. Она сейчас очень хотела его.

Вместе, неловкие от поспешности, они сбросила с него одежду, уже ничего не складывая. Они на секунду прижались друг к другу, а потом Робин толкнул ее на широкую, ровную кровать. Он целовал ее в губы, а потом ее кожу, стараясь покрыть поцелуями каждый дюйм, как будто хотел поглотить ее.

— Робин… — пыталась прошептать Харриет.

Она собиралась предъявить свои представления о свободе и показать собственный опыт, получить некоторую возможность управлять и сказать, что она предпочитает быть сверху. Однако вместо этого Харриет закрыла глаза на блеклые стены и пустой квадрат телевизора и сдалась.

В течение долгих месяцев она была рассудительной и усердной. А сейчас с Робином она вспомнила все замысловатые удовольствия и развлечения, которые приводили к всепоглощающей цели. Она с огромным удовольствием позволила нести себя к этому, не пытаясь даже остановиться у вежливых вех: «Теперь ты» или «Тебе это нравится?»

Это было изумительное ощущение.

Она кончила быстро, даже слишком быстро. Харриет, которая никогда не кричала, занимаясь любовью, откинула голову назад и громко, бездумно стонала, не думая о спящих постояльцах отеля в других пронумерованных комнатах по обе стороны от их отдельного владения.

Робин был тише, когда пришла его очередь. Однако спазм продолжался долго, как у мальчика. Харриет обнимала его руками, и они молча лежали. Ресницы Робина были черными и влажными.

Наконец он тихо прошептал:

— Это было восхитительно.

Она улыбнулась, готовая расплакаться.

— Да.

Все было прекрасно, но кричать все-таки не следовало.

До Харриет доносились звуки уличного движения. Они были приглушенными, и их легко можно было принять за плеск морских волн или шум деревьев от ветра. Через некоторое время, почувствовав себя притиснутой, она чуть-чуть отодвинулась, хотя он и не отпускал ее, приподнялась на одном локте и посмотрела на него. Она увидела хорошо развитые плечи, плоский живот и редкий треугольник темных волос, распространяющихся по его груди в сторону живота.

— Ты выглядишь так, как будто опять веселишься над какой-то своей шуткой. Я считаю, что это несвоевременно.

— Нет, — смеясь, защищалась она.

Было прекрасно смеяться в постели.

— Я просто подумала, какой ты совершенный образец.

Она дразнила его, самоуверенная благодаря тому уважению, которым он платил ей. Она была необыкновенно счастлива.

— Есть ли что-нибудь такое, чего ты не можешь?

Робин сделал вид, что задумался:

— Давай подумаем… Гм. Ну, я не умею петь.

— О, в этом случае!.. — Харриет сделала вид, что хочет выбраться из постели, но он притянул ее назад и поцеловал.

— Если ты собираешься куда-то идти, то ты можешь на обратном пути захватить шампанское из холодильника.

Они сидели на кровати, пили шампанское и ели предусмотренные администрацией отеля фрукты, как будто были голодными, как волки.

— Который час?

— Поздно, поздно.

— Ты завтра не работаешь?

— Конечно, работаю. И ты, вероятно, тоже. Но еще слишком рано отправляться спать, как ты думаешь?

— Возможно. Или нет, невозможно. Точно. Робин…

На этот раз у Харриет была масса возможностей высказаться и показать свой опыт. Она оседлала его, а он смотрел на нее снизу вверх, раскинув руки, вновь с юным лицом, так, чтобы она перевернулась вместе с ним, держа его лицо между своими ладонями.

Это было очень хорошо.

В конце концов, они заснули, крепко обнявшись.

В середине ночи или, возможно, ближе к раннему утру, потому что тусклый серый свет проникал через окно, Харриет снова проснулась с лежащей на ней рукой Робина. Она повернулась к нему, приблизилась, и он снова вошел в нее без слов и подготовки.

В этот час даже отдаленный шум уличного движения не был слышен. Харриет вновь вскрикнула в полной тишине.

— Я люблю тебя, — сказал Робин.

Она прикрыла ему рот пальцами.

— Нет, ты не любишь. Мы устроили с тобой маленький праздник — вот что это было.

Она помнила свое твердое решение отпустить для себя поводья только на один вечер.

— А если будет еще, то это не по-деловому, не так ли?

— К черту дела, — сказал Робин. — Имеет значение только то, что я люблю тебя.

Они снова заснули.

Когда уже совсем рассвело, Робин раздернул шторы так, чтобы они могли увидеть деревья. Он заказал завтрак в номер и пошел в ванную принять душ. Когда он вернулся назад в белом махровом халате с мокрыми стоящими дыбом волосами, он выглядел как пятнадцатилетний. Потом он надел чистую рубашку и галстук из чемодана и снова превратился в бизнесмена. Харриет счастливо наблюдала за ним из постели.

Когда принесли завтрак, Робин передал ей поднос. Она села, обернувшись простынями, пила кофе и слизывала языком капли меда со своих пальцев.

— Хорошо? — спросил он ее.

Она ответила:

— Очень хорошо.

Он насвистывал, наливая себе еще кофе. Харриет помнила слова из середины ночи и свои возражения. Сейчас в этой утренней интимности она думала о том, что она окончательно забыла роскошь быть любимой. Ей хотелось знать, что произойдет, если она позволит себе эту роскошь снова. Что предпочтительнее?

— Что ты сегодня делаешь? — спросил он.

— Сначала еду встретиться с матерью, — это стало важным после того, что Лиза рассказала ей, — а потом возвращаюсь в «Пикокс».

— В какое время я смогу увидеть тебя сегодня вечером?

Харриет встревожилась:

— Сегодня вечером?

— Конечно. Я не намерен позволять тебе находиться вне моего поля зрения минутой больше, чем это необходимо.

Роскошь и ответственность.

Она могла выбрать между тем, чтобы ехать одной домой, в Белсайз-парк, к кошкам и папке с работой, или остаться с Робином. По правде говоря, выбора не было, потому что она знала, чего она хочет. «Черт с ним, — подумала Харриет. — Мы оба взрослые люди. Мы можем справиться с чем угодно, что бы ни случилось, если что-то и произойдет». Роскошь захватила ее, и она сдалась ей.

— В семь часов.

— Хорошо. И тебе так хочется анонимности в отеле?

Харриет оглянулась на одну нетронутую постель и одну смятую, крошки и мед на подносе рядом с ней, сброшенный белый халат Робина.

— Одной ночи достаточно для того, чтобы запомнить.

— Первой ночи, — поправил он.

«Он был очень самоуверенным во всем. За исключением сексуальных моментов», — вспомнила Харриет. Возможно, он ей и нравился за это. Только немножко, чуть-чуть.

— Совершенный образец, — поддразнила она его.

Он поцеловал ее и ушел.

Харриет задумчиво оделась и направилась против утреннего потока пассажиров с Парк-лейн на Сандерленд-авеню.

— Ты выглядишь вполне хорошо, — сказала Кэт.

Она вышла встречать Харриет почти к светло-голубым парадным воротам.

— У меня все в порядке, — успокаивающе ответила Харриет.

Кэт пристально посмотрела на нее.

— Давай войдем в дом, выпьем кофе, мама. Мне надо с тобой поговорить.

Кэт суетилась среди своего безупречного хозяйства. Харриет ждала, глядя через двери внутреннего дворика на розы в летнем саду. Она знала, что ее мать не станет ничего слушать до тех пор, пока Харриет вдоволь не наестся пирожными и печеньем лучших сортов, заполнявшими поднос в определенном порядке.

Они вышли в сад. Харриет несла поднос. Они сели в шезлонги на те же места, что и тогда, когда Кэт в первый раз рассказала Харриет о Саймоне Арчере. «Если бы он действительно был моим отцом, — подумала Харриет, — поступила бы я как-нибудь по-другому?» «Мейзу» был так близок ее сердцу, и ее надежды, связанные с ним, были столь велики, что она подумала, что нет.

Она размышляла, делает ли ее такое отношение хорошей деловой женщиной и плохой дочерью. Робин был хорошим бизнесменом и хорошим сыном. Для Мартина, в любом случае, эти два слова были синонимами.

— Лиза сказала, что ты расстроилась, когда узнала, что я рассказала историю Саймона.

Кэт, как обычно, не хотела никаких сцен. Ее нежное лицо покраснело, и она стала беспокойно осматриваться вокруг, как бы для того, чтобы предотвратить то, что может произойти. Однако обе чашки кофе были полны, кувшин с молоком был накрыт от возможных мух, а шоколадное печенье было надежно спрятано в тени.

— Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, — подсказала Харриет.

— Я знаю, что он страдал, — сказала Кэт, задыхаясь. — Ты не должна была использовать это ради денег. Ты заставила меня чувствовать себя тоже вовлеченной во все это из-за тех акций и из-за того, что я нахожусь в вашем совете директоров. Если я директор, то ведь имею я право высказать свое мнение, Харриет? Я должна сказать «нет». Я не хочу участвовать в делах такого рода.

Харриет вновь почувствовала себя нашкодившим ребенком. Она очень не любила злить Кэт, и ей еще больше не нравилось, когда мать бывала несчастна. Она поднялась со своего шезлонга и встала на колени на траве перед Кэт.

— Я руковожу компанией. Решение было мое, и я должна осуществить его, и я скажу тебе, почему.

Кэт выслушала объяснения Харриет. Румянец сошел с ее щек и шеи, но выражение лица было все еще тревожным, полная нижняя губа выступила вперед. Кэт хотела поверить тому, что ей говорили. Она гордилась своей дочерью.

— Это не может повредить Саймону. Я не упоминала его имени. В рекламных материалах нет ни одного вопроса, касающегося его. Можно подумать, что это обобщенная дань всем военнопленным, их воле к жизни.

— Так же, как и твоему решению сделать на этом деньги, не так ли?

Харриет передернуло.

— Еще нет никаких денег. Только отрицательная сумма, гигантская сумма, которую я взяла в долг в «Лендуит Эссоушиэйтс».

Это имя, как ни странно, заставило Харриет, в свою очередь, покраснеть, и она быстро продолжила:

— Без изменения направления я даже не могла надеяться вернуть эти деньги. У меня не было выбора, Я должна была идти вперед и делать либо то, что я делала, либо разориться. Саймон поймет меня, когда я поговорю с ним об этом.

— Когда ты собираешься поехать?

— Гм. Не раньше конца недели. — Были интервью в прессе, на радио и, возможно, на телевидении. — В понедельник, — добавила она, принимая решение. — А когда я заработаю деньги, я смогу сделать что-нибудь полезное. Это же лучше, чем если бы «Мейзу» не существовало вообще.

Кэт вздохнула, но ее лицо прояснилось. Обстановка была выяснена без какого-либо серьезного ущерба. Она наклонилась к Харриет и положила руку ей на плечо.

— Ты хорошая девочка, Харриет. Ты всегда была такой, ты знаешь.

Харриет была довольна и тронута.

— Я была такой? Сохрани свои акции и свое членство в совете директоров, хорошо? Это важно для меня.

Она положила свои руки на руки матери, чувствуя подаренные Кеном обручальное кольцо и кольцо невесты под своей ладонью.

— Если ты так хочешь. Если это сделает тебя счастливой. Ты счастлива, Харриет?

— Конечно, да.

Более, чем вчера. Поразительно, но это так. Когда Харриет подумала о безликой спальне в отеле и небезликих сценах, свидетелями которых были пастельные стены, она вдруг почувствовала себя такой голодной, что позволила Кэт отрезать ей кусок шоколадного торта к огромному удовольствию своей матери, перед тем как она должна будет вернуться к заботам о «Пикокс».

— Хорошая девочка, — сказала Кэт. — Ты выглядишь тоненькой, как спичка.

— Харриет уже здесь?

Понедельник был одним из тех дней, когда Грэм Чандлер присутствовал в офисе «Пикокс», а он приходил рано. Однако Карен уже была здесь первой и распечатывала на первом столе утреннюю почту.

— Нет. Она звонила вчера и сказала, что она уезжает, чтобы встретиться с Саймоном Арчером. Она будет на «Мидлендс Радио» и сделает еще пару таких же дел.

У Грэма подмышкой была зажата газета, одна из ежедневных национальных газет. Он развернул ее перед Карен.

— Как ты думаешь, она это видела?

Карен прочитала абзац, на который указывал его палец. Потом она подняла глаза на Грэма. Они округлились, и в них застыл ужас.

— Как они могли сделать это? Они не должны были этого делать.

— Но они это сделали, — сказал он. — И я думаю, что это не все. Как мы можем найти Харриет или самого мистера Арчера?

Карен отрицательно покачала головой.

— Мы никак не можем. Харриет едет на машине, она выехала уже давно. А у мистера Арчера нет телефона.

Харриет выехала из дома очень рано. Дорога была знакома. В дороге она улыбалась, думая о конце недели, который она провела с Робином. Она также тщательно отрепетировала, как будет объяснять Саймону замену «Головоломки» на «Мейзу». На заднем сидении машины лежала в коробке, на которой были поблекшие японские иероглифы с оригинала, копия доски.

Когда Харриет подъехала к дому Саймона, она увидела, что занавески, ставшие от старости бесцветными, опущены на всех окнах. Тревога внезапно сжала ей горло. Дом выглядел хуже, чем слепым, он казался мертвым. Она спотыкаясь вышла из автомобиля, так как ноги онемели после длительной поездки, и побежала вдоль разросшейся живой изгороди к парадной двери. От страха она даже не стучала, а колотила по двери. Ее плотно сжатые кулаки наносили сильные удары по лопнувшей краске.

Ответа не было, ничего не было, кроме тишины, в которую вторгался уличный шум из-за живой изгороди, как тоненький ручеек из другого мира.

— Саймон!

Харриет откинула голову назад и, внимательно глядя вверх, пыталась увидеть, нет ли какого-нибудь движения за спущенными занавесками на втором этаже. Но ничего не было. И даже тогда, когда она прижала лицо к мрачным, покрытым слоем грязи окнам первого этажа, она не смогла найти даже щели между опущенными занавесками.

— Саймон!

Ее удары отбили маленькие чешуйки краски от старых дверей, но изнутри не исходило ни одного звука. Она стала на колени перед железным почтовым ящиком, открыла его и посмотрела через щель. Ее сердце сжалось от страха увидеть его лежащим в тусклом коридоре, но она обнаружила, что не может вообще ничего увидеть.

Какая-то толстая, темная ткань, пахнущая пылью, была повешена на расположенную внутри проволочную корзину для писем. «Он, вероятно, боялся, — догадалась она, — что какие-то глаза будут следить за ним так, как сейчас смотрели ее глаза». Она отпустила дверцу почтового ящика и, все еще стоя на коленях, била кулаком по двери и кричала:

— Саймон! Это Харриет. Что случилось? Пожалуйста, откройте дверь. Дайте мне только посмотреть, что с вами все в порядке. Пожалуйста, Саймон.

Ничего. Харриет почувствовала, что за ней наблюдают. Она посмотрела назад через плечо и увидела двух женщин, смотрящих на нее от ворот.

— Он не откроет, — произнесла одна из них. — Много всяких людей стучали здесь, но он никому из них не открыл.

— Много всяких людей? Каких людей?

Женщина обиделась:

— Я не знаю. Это не мое дело. Я человек посторонний.

— Вы из муниципального совета? — спросила другая женщина.

— Нет, — поспешно сказала Харриет, — ничего такого. Я его старая знакомая. Я волнуясь за него.

— Я старалась присматривать за ним, — сдержанно сказала первая, — за несколько медных монет. Но нельзя же навязываться людям, когда они сами этого не хотят.

— Он здесь, — произнесла ее приятельница, — и, главное, что у него все в порядке.

— Откуда вы знаете?

— У него горит камин, видите?

Харриет отошла к воротам, и все трое подняли головы вверх. Тонкая струйка дымка, поднимавшаяся из трубы, была такой бледной, что только слегка искажала цвет голубого неба за ним.

— Топить камин в такое время года? — удивилась другая женщина.

— Старые кости. Такие же, как наши, Долл.

— Спасибо, — Харриет прервала их смех, — спасибо, но я все-таки останусь и буду стучать до тех пор, пока он не отзовется.

Как только женщины ушли, она снова встала коленями на ступеньку и прижалась губами к почтовому ящику.

— Саймон, это Харриет. Я знаю, что вы слышите меня. Извините меня. Я очень, очень сожалею. — Потому что Харриет понимала, что бы ни было, что бы ни случилось с Саймоном за этими задернутыми занавесками, все это произошло по ее вине.

Она сделала это и должна была точно знать, что произошло. «Пожалуйста». Она прижала ладони к дереву.

— Пожалуйста, позвольте мне войти.

Наконец, послышался звук, которого она ждала. Это было слабое, медленное шарканье и грохот дверной цепочки, за которыми последовали трудно определяемые звуки падения и скрип. Харриет ждала, встав с коленей.

Наконец, дверь приоткрылась, образуя узкую щель.

Харриет инстинктивно рванулась вперед и вклинила свое плечо в эту щель на случай, если ее попытаются закрыть снова, но сейчас же остановила себя. Вместо этого она даже немного отступила назад.

Тихим голосом она сказала:

— Можно мне войти? Я ненадолго.

Через некоторое время она услышала, что цепочку сняли. Дверь открылась достаточно широко, чтобы она смогла увидеть Саймона, стоящего в коридоре. Она почти вскрикнула.

Он был похож на зверя, пойманного в капкан в своей берлоге. И еще он выглядел очень больным. Его лицо ввалилось под грубой маской седой щетины. Его щеки и глазницы казались пустыми, а тусклые глаза внимательно посмотрели на Харриет из мешков кожи табачного цвета. Харриет охватило смятение, и ей стало страшно. В первый момент ей показалось, что он не узнал ее, но потом она увидела в его глазах, что он помнит ее и, более того, ждал ее.

Она заставила себя сказать спокойным голосом:

— Саймон, могу я войти? Мне трудно разговаривать на улице, на виду у соседей, которые…

Этого было достаточно. Он бросил злобный взгляд в сторону ворот и кивком головы пригласил Харриет войти внутрь. Сразу за дверью она увидела то, что создавало звуки ударов и скрип. Перед дверями были свалены старая ножная швейная машина, сломанное кресло и длинная деревянная балка. Саймон старался забаррикадироваться от захватчиков.

В кухне стоял удушливый запах. На окна были наклеены газеты. Харриет медленно обошла стол, заваленный какими-то обломками, и подошла к Саймону.

— В чем дело? — спросила она спокойно, понимая, что произошло что-то непоправимое. — Что случилось? Скажите мне, и тогда я смогу помочь.

Звериные глаза рассматривали ее. В них был страх, от которого ей стало стыдно, и была угроза, которая, как и животный страх, могла привести к дикому прыжку вперед.

— Что я должна сделать?

Саймон сделал резкое движение плечом. Харриет уклонилась, но осталась на своем месте.

— Вы можете бросить что-нибудь в огонь. — Это были его первые слова.

Она поняла, что своим жестом он указывал на старую кухонную плиту, расположенную в другом конце кухни. Она никогда раньше не видела ее зажженной, а сейчас в ней горело маленькое, слабое пламя. Она подошла и пошарила в хламе возле плиты, нашла желтый пластиковый пакет, совершенно пустой, если не считать горстки черного песка. Здесь больше не было ничего, что можно было использовать как топливо. Однако разумность требований вселила в нее надежду.

— Весь уголь кончился. Еще есть? — Ответа не последовало. — Если вы замерзли, Саймон, может быть, я сделаю вам горячее питье?

Он выглядел так, как будто у него был жар. Она подошла к раковине и почувствовала кислый вкус у себя во рту от того, что лежало в ней.

— У вас нет никакой свежей пищи? Может быть, молока? Вы выходили из дома, чтобы купить себе что-нибудь?

Вдруг, при словах «из дома», Саймон бросился вперед и со стуком захлопнул дверь, ведущую в коридор.

— Я не выйду из дома. Все они оттуда наблюдают, чтобы что-то узнать, все они. Задача состоит в том, чтобы не пускать их сюда. Они думают, что могут смотреть свободно и бесплатно, смотреть на то, на что они хотят и в любое время. Шпионят за мной. Но я заперся от них, не так ли, и прекратил их подглядывания. — Он подошел к маленькому окну и провел рукой по бумаге, приглаживая ее и почти нашептывая над ней. — Я сделал хорошее дело. Удалил их подсматривающие глаза. — Потом он покачнулся, и его голова упала на плечо. — Большинство из их глаз. Некоторые влезают. Я не знаю как. Даже наверх.

Он нахмурил брови и отвернулся от окна. И другим голосом, как будто незакрытое окно быстро открылось до нормального состояния, добавил:

— Я только тебе дал войти, потому что… потому что ты дочь Кэт Пикок, так?

— Да, — мягко ответила Харриет, — это верно. Я дочь Кэт Пикок. Харриет. В честь Харриет Вейн, вы помните?

— Если бы ты была мальчиком, ты бы была Питером.

Спокойно, чтобы не испугать его, она взяла Саймона за руку и повела его к стулу возле последних отблесков огня. Она взяла другой стул для себя, опустилась на него, и тишина воцарилась вокруг них в то время, когда она обдумывала, что можно сделать.

Саймон был чудаком и раньше, затворником со странными идеями даже тогда, когда встретил Кэт, но он был в здравом уме. Сейчас случилось что-то, что опрокинуло, по-видимому, довольно неустойчивое равновесие. Харриет подумала о наблюдающих глазах, которых он, кажется, так боялся. Он свалился в паранойю, в манию преследования. Харриет вспомнила цветные обложки журналов, в содержании которых, она знала это, ей все было непонятно.

— Это из-за тебя? — его глаза остановились на ней.

Харриет затаила дыхание.

— Боюсь, что, может быть, из-за меня. Можете вы мне рассказать, что случилось? И тогда я, вероятно, смогу что-нибудь сделать.

Саймон рассмеялся, и его смех встревожил ее еще больше, чем его взгляд.

— Я все сделал, — он указал на газеты на окнах. — Я закрыл их, не так ли?

— Расскажите мне, Саймон.

— Первый пришел и начал стучать в дверь, вошел сюда до того, как я смог остановить его, с вопросом: был ли я военнопленным. Что он знает? Что некоторые из них знают?

Он громко кричал, но не на Харриет, а на журналистов, которых она не могла видеть.

— Вы не любите вопросов, Он должен был знать это, — успокаивала его Харриет.

Саймон полностью повернулся к ней и с очевидной разумностью сказал:

— У него был твой листок обо мне и о моей игре. «Вы лейтенант Арчер, не так ли?» — вот что он сказал. Как шпион.

Харриет поняла, что произошло. Какой-то умный журналист взял след.

— Что он написал?

Саймон встал и неустойчиво прошаркал через комнату. Он вернулся с измятой, порванной газетой. Харриет взяла ее, отметив, что это была популярная местная бульварная газета, и, думая о том, кто из соседей мог дать ее посмотреть Саймону.

Она нашла статью и прочитала ее.

Статья была озаглавлена: «Награда за героизм».

«В ужасах Шамшуйпо проявилось замечательное мужество и появилась игра, которая является буквально игрой жизни. Сейчас та же самая игра обещает побить все рекорды продаж. А пока плывут монеты, тот храбрый офицер сидит в одиночестве в своей заброшенной комнате».

Журналист назвал город и улицу, на которой жил Саймон, его настоящее имя. Харриет отложила газету в сторону. Она теперь ясно осознала, что она сделала. Это знание ощущалось, как тяжелый груз, лежащий на сердце.

— Это просто газетная история. Отвратительная навязчивая история, но они печатают подобные вещи каждый день. Это пройдет. В это завернут чипсы и забудут. Я сожалею, Саймон. Я думала, что я сделала достаточно, чтобы защитить вас.

— Они идут один за другим. Один приходит, а за ним другие, как крысы, чтобы выискать еще что-то. Они стучат в мою дверь и заглядывают в мои окна.

Значит, после этой истории здесь были и другие журналисты. Харриет понимала, что это было отражением в грязной воде ее собственного энергичного домогательства известности.

— Я прекращу эти визиты.

Саймон начал плакать. Слезы катились по его лицу, и он даже не пытался стирать их. Харриет вспомнила заплаканное лицо женщины, на которую напали в зеленой аллее парка. Она подошла к Саймону, наклонилась над его стулом и обняла его за плечи. Даже через толстый слой одежды она почувствовала, что у него сухая и очень горячая кожа.

— Саймон, послушайте меня. Я думаю, что вы, вероятно, больны, наверное, какой-то вид лихорадки. Если я позову доктора, вы встретитесь с ним? Вы позволите дать вам хоть какое-то лекарство.

Реакция оказалась такой бурной, какой она и боялась.

— Есть ли кто-нибудь из соседей, кому вы доверяете? Кто бы мог ходить для вас за покупками?

— Я не хочу, чтобы кто-то смотрел за мной, подглядывал.

Он повторял слова механически, как будто они постоянно звучали внутри него.

Харриет встала на колени так, чтобы видеть его лицо. Было невозможно сказать, где проходит разделительная черта между ясным умом и затемнением рассудка, и как ее провести. Когда она была рядом с ним, она боялась за его физическое состояние. У него от рук остались одни кости, и она слышала хрипы при его дыхании. А за ее спиной была запущенная гниющая кухня.

Главным было — оказать помощь, однако на нее накладывало ответственность то, что придется впустить в этот ненадежный храм новых незваных людей. Нетрудно было представить себе белые халаты, проворных профессионалов и беспомощность Саймона в их руках.

«Я уже достаточно ему навредила», — подумала Харриет.

Но она должна что-то сделать.

Все еще стоя на коленях спиной к комнате, Харриет вдруг представила себе картину чистой кухни своей матери. Все заточено, вычищено и пропитано запахом очищенной и отполированной сосны. Вместе с этим образом к ней пришла мысль о своей матери, как о ее собственном храме, столь же непобедимом, как ей казалось в раннем детстве. Харриет страстно пожелала, чтобы сейчас здесь оказалась Кэт.

Вместе с Кэт она сможет противостоять разложению внутри дома Саймона. Вместе они смогут найти правильный способ помочь ему. С помощью матери, только с Кэт она сможет попытаться исправить то, что она сделала.

Харриет ухватилась за эту идею, как за плавающую доску при кораблекрушении.

Она осторожно спросила:

— Вы бы хотели увидеть Кэт? Вы бы позволили ей войти в дом?

Наступило молчание, и Харриет испугалась, что он забыл Кэт, окруженный вражескими глазами, реальными или почудившимися.

Но, в конце концов, Саймон пробормотал:

— Она хорошенькая девушка, Кэт Пикок. И хорошая девушка тоже, что бы она не думала о себе. Мне всегда хочется видеть Кэт.

Харриет сомневалась, представлял ли он себе после стольких прошедших лет девушку с мягкими чертами лица. Но она коснулась его руки и сказала:

— Я выйду и позвоню Кэт. Она тоже будет рада увидеть вас. Заодно я куплю угля и что-нибудь из продуктов. Вы меня впустите, когда я вернусь? Я только один раз стукну, очень тихо.

Саймон смотрел прямо на нее. Его слезы высохли.

— Только один раз, — повторил он. — Очень тихо.

Из телефонной будки в конце ряда магазинов в двух кварталах от дома Саймона Харриет первым делом набрала номер «Пикокс». Она не была уверена, что вернется сегодня в офис. Карен должна была оставаться на посту.

— «Пикокс», — ответил приятный голос Карен после двух гудков.

Мысли об офисе, объединяющие вместе доски «Мейзу», заказы и материалы для прессы, сильно контрастировали с тем, что Харриет только что испытала. Голос Карен звучал тревожно на том конце провода.

— Вы видели сегодняшний «Экспресс»? — спросила она.

— Прочти, — велела Харриет.

Это была та же история. Лейтенант Арчер — герой из реальной жизни. Жизнь и смерть, «Мейзу» и деньги. Было даже еще кое-что — фотография Харриет, очень симпатичный портрет, и новая коробка «Мейзу». И другое, о доме Саймона со всеми зашторенными окнами, то есть о том, что она покинула пять минут назад.

Значит здесь был фотограф, направлявший свой объектив на окна Саймона.

— Скрытый смысл всего этого в том, что мы обдираем его, Харриет, — сказала Карен. — Но ведь мы же этого не делаем?

— Единственные, кого мы сильно обдираем, — это «Лендуит Эссоушиэйтс», — резко ответила Харриет. — Но они могут постоять за себя. Если кто-нибудь будет звонить по этим делам, Карен, то я в отъезде, а у тебя нет никаких данных.

— Хорошо. Звонил Робин Лендуит, спрашивал ваш контактный телефон.

— Ладно. Я вернусь, когда смогу, Карен. — Харриет повесила трубку.

«Больше здесь ничего не сделаешь, — сказала она про себя, — лишь бы «Мейзу» выжила».

Она получила то, что хотела. Известность распространяет известность, и ее не волновало, что другие газеты могут, в свою очередь, дать свои собственные версии. Она понимала, что это не принесет вреда «Мейзу». Она могла даже слышать свой собственный голос, весело повторяющий трюизм на какой-то праздничной выпивке о том, что любая известность — это хорошая известность.

Все, что она сможет сделать сегодня — это попытаться защитить Саймона от «хорошей» известности. Но того, что уже было сделано, не изменишь.

Харриет снова взяла трубку и набрала номер своей матери.