Женщина нашего времени - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 15

Глава 13

Всю дорогу назад в Эскот в машине Харриет Линда просидела молча, глядя в окно без всякого интереса. Харриет время от времени бросала на нее быстрый взгляд, но ничего не говорила.

Когда прошлой ночью Харриет позвонила директрисе Линды, то облегчение миссис Харпер от того, что Линда в безопасности, очень быстро переросло в сдержанный гнев. Харриет не могла до конца обвинять ее, так как предполагала, что если бы она была ответственна за Линду Дженсен, то ее реакция могла бы быть такой же. Она вежливо выслушала все то, что высказала директриса.

«Конечно, была вызвана полиция, мисс Пикок, вы ведь это понимает? Няня Линды приехала прямо в школу и до сих пор пытается дозвониться до мистера Дженсена за океан, вы понимаете? — Харриет сжала губы, понимая, что она не должна показывать даже намеков на веселье. Линда внимательно наблюдала за ней. — Не подтолкнула ли как-нибудь мисс Пикок Линду к побегу?»

— Конечно, нет, — запротестовала Харриет, — но она сказала мне, что она очень несчастна в Сент-Бриджиде.

Карие глаза Линды остановились на лице Харриет.

После непродолжительной паузы миссис Харпер ответила:

— Да. Это не очень простая ситуация. Вы знаете, мы стараемся сделать все, что можем, чтобы помочь ей.

Харриет представила себе ее. Опытная и, наверное, добрая женщина, замученная ежедневными заботами. Она вызывала симпатию.

— Я понимаю это.

Поговорили и еще немного. Вероника Пейдж хотела ехать прямо в Хэмпстед, чтобы забрать Линду. Харриет сказала ей, находясь под пристальным взглядом Линды, что в этом нет необходимости, что ее можно рассматривать, как друга семьи, и поэтому она с удовольствием присмотрит за Линдой ночью и привезет ее назад в Сент-Бриджид на следующий день.

Мисс Пейдж, вероятно, сможет встретить их в школе. Так и договорились. Линда подошла к телефону и пробормотала несколько слов Ронни для подтверждения того, что она действительно находится в безопасности. Харриет приняла благодарности миссис Харпер и мисс Пейдж и повесила трубку. Как только трубка вернулась на свое место, Линда набросилась на Харриет.

— Я не поеду. Вы не сможете меня заставить. Все это отвратительно, вы ведь не знаете.

Слова вылетали с дрожью, яростью и слезами. Она резко повернулась, пытаясь стукнуть Харриет кулаком, но Харриет перехватила ее руку, и все кончилось слезами. Линда стояла, и ее узенькие плечи сотрясались от громких рыданий. Харриет удерживала ее и смотрела поверх ее головы на Робина.

Робин был раздражен, обеспокоен и рассержен. Между ними был рыдающий ребенок. Харриет вздохнула.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

В его устах «Линда» прозвучало как деловое решение, которое следовало быстро принять перед тем, как перейти к следующему пункту повестки дня. Харриет почувствовала, что она смотрит на него почти с неприязнью. Она подняла руку, чтобы прикоснуться к тонким прямым волосам Линды и вынула крошечную веточку, которая запуталась в них.

— Я собираюсь уложить ее спать, а утром посмотреть, захочет ли она говорить. Потом я отвезу ее назад в школу.

Линда отскочила от нее. Она замешкалась, пытаясь сообразить, куда бежать, а затем стремительно бросилась мимо Робина по направлению к двери. Робин поймал ее не слишком нежно, и Линда выбросила ногу в школьном ботинке с круглым носком и ударила его в голень. Робин выругался.

— Ты не можешь убежать отсюда, Линда. Где ты остановишься, если ты это сделаешь? — спросила Харриет.

— И ты также не должна бить людей, которые стараются тебе помочь, — сказал сквозь зубы Робин.

— Это вы-то? — спросила Линда. — А я и не заметила.

— Робин, — быстро сказала Харриет, — почему ты не едешь домой? Я позвоню тебе завтра.

Робин помедлил, не желая уступать. Он строил другие планы на остаток ночи. Но он понял, что альтернативы здесь не было, и отступил достаточно деликатно. Он пересек комнату и, подойдя к тому месту, где стояла Харриет, поцеловал ее. Харриет оставалась неподвижной.

— Я ухожу, — сказал Робин.

Когда они остались одни, Линда опустила голову, чтобы не встречаться глазами с Харриет.

— Извините, — пробормотала она, — вы хотели лечь с ним спать и не смогли из-за того, что я осталась здесь?

Харриет не стала отвечать, независимо от того, был это вызов или прямой вопрос. Она проигнорировала его и снова обняла ее за плечи.

— Линда, что ты на самом деле хочешь?

Сначала она молчала. А затем тронувшим Харриет голосом, наполненным гневом и бравадой, Линда призналась:

— Я хочу вернуться в Лос-Анджелес к своей маме.

— Когда ты это сможешь?

— В летние каникулы.

— До них не очень долго.

— Это недели, — это прозвучало, как крик отчаяния, — и я должна буду вернуться назад, когда они закончатся. Вернуться в проклятый Сент-Бриджид и Литтл-Шелли к Ронни. Мой папа хочет, чтобы я выросла англичанкой. Чтобы я имела английское образование.

— Твой папа британец. И он любит тебя, ты это знаешь.

— Да уж. Если бы не любил, он бы, конечно, не интересовался, где я и какая я. К тому же, маму устраивает, что я здесь. Она занята, и все такое.

Харриет не слишком понравилось, как она сказала о матери. Она еще подумала, что Линда Дженсен, хотя она и пишет письма, создающие впечатление, что она едва умеет писать и читать, совсем неглупая девочка. Она приподняла голову ребенка так, чтобы та могла смотреть на нее. Лицо Линды было белым под слоем пыли от живой изгороди и грязными подтеками от слез.

— Разве тебе не нравится Ронни? И Литтл-Шелли?

— С Ронни все в порядке. А вы ведь видели Литтл-Шелли, не так ли?

— Да, видела, — и они обе рассмеялись.

— Сейчас пора ложиться спать, Линда.

Харриет оставила ее и пошла взять постельное белье. Она разложила диван-кровать в гостиной и начала быстро стелить постель. Линда наблюдала за ней.

— А где ваша спальня?

— Ниже этой комнаты.

— А не могу ли я лечь спать вместе с вами? — Линда вдруг стала значительно младше своих лет.

Харриет улыбнулась ей.

— Там только одна кровать. И я лягаюсь.

— Я думаю, что его вы не лягаете.

— Это не твое дело.

Харриет стало интересно, все ли дети меняются с такой калейдоскопической быстротой.

— Я знаю, как это бывает.

— Я уверена, что ты знаешь, Линда, но есть разница между знать и понимать.

— А какую паршивую шуточку выдал мой папа?

— Мне нравится твой папа.

«Нравится». Харриет вспомнила орхидеи, которые сбрасывали свои лепестки, похожие на кусочки высохшей кожи, ей на стол. И она понимала, что любить Каспара Дженсена — это почти то же самое, что и любить королеву Елизавету Вторую. Это уйдет, какими бы ни были ее чувства.

— Пошли, Линда. Я найду тебе зубную щетку и рубашку, в которой ты будешь спать.

В постели, среди больших подушек, Линда выглядела совсем маленькой.

— Я не смогу заснуть, — заявила она.

— Если я понадоблюсь тебе ночью, ты можешь позвать меня, и я приду, — пообещала Харриет, которая ненавидела, когда перебивают ее сон.

Она с новой стороны посмотрела на Дженни и ее детей.

Однако когда Харриет заглянула в комнату после того, как сама подготовилась ко сну, Линда уже спала, лежа в том же положении, как и тогда, когда Харриет оставила ее. Харриет стояла и смотрела на видимую половину ее гладкого лица. Она могла бы наклониться и поцеловать ее в щеку, что она и решила про себя, но потом подумала, что это бодрствующей Линде требуется любовь, а делать такой жест при спящей Линде, которая не является ее ребенком, будет слишком уж сентиментально. Харриет тихо закрыла дверь и пошла в свою спальню. Ночью ее никто не потревожил.

Утром, когда Линда ела завтрак, а Харриет делала необходимые телефонные звонки для того, чтобы перестроить свое утро, они почти не разговаривали. Линда выглядела упрямой, а Харриет не обращала на нее внимания. И только тогда, когда Харриет взяла жакет и сумку и протянула Линде ее темно-бордовый вязаный джемпер, чтобы она надела его, Линда поняла, что, действительно, отсрочки приговора не будет.

— Пожалуйста, Харриет, — умоляла она, — можно я останусь здесь, с вами? Я буду хорошей. Я могу быть хорошей, вы же знаете.

Харриет обвела рукой вокруг себя.

— Посмотри. Разве ты не видишь? У меня даже нет приличной комнаты для гостей. Здесь все только для взрослых. Я ничего не знаю о детях.

«Если бы я была как Дженни или хотя бы как Джейн», — подумала она. Тогда могло бы быть по-другому. Да и то не могло бы, потому что Линда — дочь Каспара Дженсена и Клэр Меллен, а не их.

— И еще у меня есть работа, Линда. Работа эта важна для меня и требует очень много времени.

— Сейчас вы заговорили, как Клэр. Только она притворяется, что отсутствие у нее времени отражается на моем образовании и поведении. Вы, по крайней мере, говорите честно.

Харриет выслушала упрек.

— Я не то имела в виду, что у меня совсем нет времени для тебя.

— С этим все в порядке.

В машине стояло молчание, продолжавшееся до тех нор, пока они не подъехали к школе.

Харриет предпринимала несколько попыток заговорить, но потом сдалась.

Они подъехали к открытым школьным воротам по дороге, обсаженной с обеих сторон конскими каштанами. Харриет читала отдельные буквы вывески по мере того, как они проезжали мимо них: НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА-ИНТЕРНАТ ДЛЯ ДЕВОЧЕК СЕМИ — ОДИННАДЦАТИ ЛЕТ. Семь лет казалось очень мало как для интерната, так и для начальной школы.

Линда сгорбилась. Машина завернула за угол, и перед ними предстал большой дом из серого камня. За ним были видны навесы для велосипедов, современные учебные здания и теннисные корты.

— Вы просто такая же, как все остальные, — безнадежно проговорила Линда, — а я думала, вы другая.

Харриет приняла отставку:

— Я знаю, что ты так подумала.

Парадная дверь между каменными колоннами выглядела внушительно, однако внутри стоял непреходящий запах столовой и мастики для натирки полов. Почувствовав его, Харриет ощутила, как ее собственное сердце упало. Она попыталась взять Линду за руку, однако та упорно отводила свою руку в сторону.

Секретарь школы провела их наверх по нескольким ступенькам и по скрипучим коридорам. Они прошли мимо нескольких групп тихих маленьких девочек в унылой форме. Они таращили глаза на Линду, а потом толкали друг друга локтями.

Директриса сидела за столом за дверью, на которой была табличка «Директриса». Она встала, приветствуя их. На ней были юбка с каймой и блузка с бантом, как и представляла себе Харриет. За ее стулом стоял стеклянный шкаф с рядом маленьких серебряных чашечек.

Харриет пожала руку, принимая благодарность директрисы за заботу о Линде и ее приглашение на чашку кофе. Харриет выслушала в подробном изложении рассказ миссис Харпер о тех тревогах и волнениях, которые были вызваны побегом. Харриет и Линда узнали, что мисс Пейдж находится на пути в школу и будет здесь с минуты на минуту, что мистеру Дженсену сообщили и что миссис… Дженсен, видимо, позвонит из Калифорнии сегодня вечером. Они и будут между собой решать, что лучше всего для Линды.

— Потому что мы все на твоей стороне, дорогая. Мы только хотим, чтобы ты была счастлива и тебе было удобно, Линда. Но ты должна помочь нам, понимаешь?

Линда кивнула. Казалось, что сказать больше нечего.

Кофе и Вероника Пейдж прибыли вместе. И снова были рукопожатия, благодарности и последующие разъяснения Линде, что все будет хорошо. Три женщины пили кофе, а Линда изучала верх книжного шкафа.

Наконец, поставив пустую чашку на поднос, наклонившись и изучив грязные белые носки Линды, миссис Харпер сказала:

— Я думаю, что сейчас ты, Линда, могла бы вернуться в свою спальню переодеться, а затем, я думаю, тебе следует включиться в утренние занятия.

— Пожалуйста, можно будет Харриет пойти со мной? Тогда я смогу показать ей свою спальню.

— Мне бы хотелось посмотреть, — быстро сказала Харриет.

— Пожалуйста.

Закрыв за собой дверь, Харриет почувствовала себя точно так же, как и тогда, когда покидала гостиную Аннунзиаты Лендуит в канун Нового Года. Ей хотелось побежать по коридору и скатиться вниз по перилам.

— Вы поняли? — требовательно спросила Линда.

— Я подумала, что миссис Харпер выглядит доброй и разумной, — однако на сей раз Линда не вырвала своей руки. Они поднимались по лестницам, ступеньки которых становились все более узкими и крутыми, на самый верх дома. Через открытые двери Харриет видела ряды аккуратных кроватей и умывальников. Линда распахнула одну из дверей, и они вошли в расположенную в мансарде комнату с кремовыми стенами, шестью железными кроватями, выкрашенными в такой же цвет, и шестью тумбочками. На кроватях лежали игрушечные медведи, а на окнах висели кремово-розовые занавески.

— Вот так. Разве это не отвратительно? — Линда рывком раскрыла шкаф и вынула чистую, сложенную одежду.

— Здесь очень уютно, — Харриет посмотрела на другие пять кроватей, интересуясь их хозяевами. — Сколько денег ты заняла из противной сумочки Арабеллы Мейкпис?

Линда засмеялась.

— У вас великолепная память. Десять фунтов.

— Действительно, у меня есть некоторые способности, держи.

Харриет дала ей деньги. Линда рывком открыла другую тумбочку, достала маленькую кожаную сумочку и запихнула в нее деньги.

— Скорее всего, она никогда и не заметит. Спасибо, Харриет.

Пока Линда раздевалась, Харриет обошла комнату. На тумбочке Линды, как и на других, стояли семейные фотографии. Харриет взяла одну и стала рассматривать. Она увидела большую, красивую голову Каспара и яркую, светловолосую Клэр. Они выглядели так, как будто отправлялись на какую-нибудь голливудскую вечеринку. На Клэр было платье из светлого, блестящего материала с широким и глубоким вырезом. На заднем плане фотографии стоял лимузин, и, казалось, что фотография сделана с использованием лампы-вспышки.

Харриет поставила фотографию на место. Она не стала смотреть на фотографии других девочек, но она могла представить себе картинки «Пони-клуба», сентиментальных мам, собак, пап в военной форме или без нее и братьев на пикнике по случаю Четвертого июня[4]. Она остро почувствовала, что Линда чужая среди этих людей, и сочувствие пересилило решение быть разумной. Она резко повернулась и сказала:

— Ты, наверное, думаешь, что я тебя предала?

Линда пожала плечами.

Харриет продолжала:

— Я не хочу тебя предавать, но я не могу забрать тебя отсюда или сделать что-нибудь в этом роде, потому что твои отец, мать и Ронни так решили. Но кое-что я могу сделать. Я могу брать тебя на день, не так ли? Ты можешь приезжать на уик-энд и жить у меня в Лондоне всегда, когда тебе этого захочется и когда они разрешат. Мы можем звонить друг другу и разговаривать, ты можешь рассказывать мне об Арабелле Мейкпис и миссис Харпер, а я буду рассказывать тебе о том, что я делаю. Так все-таки легче. Легче быть друзьями тогда, когда не имеешь никаких обязательств друг перед другом, например, когда не предоставляешь возможности получить английское образование и когда не нужно стойко переносить это несчастье.

Улыбка Линды была ответом на опасения Харриет, что она взяла на себя слишком большие обязательства, и одновременно наградой для нее. Улыбка расплылась по всему лицу ребенка, изменяя его форму и делая его красивым.

— Правда? — спросила Линда. — Вы это действительно?

— Да, действительно. Столько, сколько ты захочешь.

За улыбкой последовали неловкие объятия. Харриет была ошеломлена таким напором страсти.

— Правда? На уик-энды?

— Когда бы ты не захотела.

Харриет подумала о Робине и еще сохраняющемся расписании, которое они установили. Почему-то мысль о его нарушении из-за Линды Дженсен заставила ее улыбнуться.

— Сначала ты должна спросить у папы и Ронни и получить их разрешение.

— Они мне разрешат, Харриет. Я не думаю так, как сказала раньше. Вы — другая. Вы даже лучше, чем другая. Вы… любите меня.

— Большое спасибо, — улыбаясь ей, сказала Харриет.

Харриет нужно было уходить. Удовлетворенная полученным обещанием, Линда отпустила ее без протестов. Она помахала ей на прощание и отправилась в класс с явной покорностью. Ронни Пейдж подошла вместе с Харриет к ее автомобилю. Она откашлялась, прежде чем начать говорить, и это заставило Харриет подумать о том, что ей неловко от того, что она хочет сказать.

— Я очень сожалею, что это вам причинило беспокойство.

Харриет бросила на нее быстрый взгляд. Ронни была корректной и аккуратной, но какой-то бесцветной. Она была умелой в своей работе, но, видимо, не была одарена богатым воображением. Его было явно недостаточно для Линды при отсутствии родителей. Харриет вновь почувствовала прилив симпатии.

— Я думаю, что мне, наверное, тоже нужно извиниться. Я дала Линде обещание, — пояснила она.

Ронни слушала и кивала, и только едва заметный румянец проступил на ее щеках.

— Конечно, лично у меня нет никаких возражений, но следует поговорить и с мистером Дженсеном.

— Да. Как я могу с ним связаться?

Поведение Ронни резко изменилось.

— Это может быть трудно из-за его указаний.

Она была хорошим личным помощником, защищающим известного работодателя от вторжения посторонних. Харриет едва заметно улыбнулась и вспомнила, как великий человек опрокинул свою тарелку с пудингом на ее колени.

— Я, конечно, сообщу ему все, что случилось. И я знаю, что он будет очень благодарен за все, что вы сделали для Линды.

— Спасибо, — сказала Харриет.

Она повела свою машину к воротам с облегчением, что ей не нужно больше заставлять себя находиться в Сент-Бриджиде. Понимание этого настроило ее более решительно действовать, если это понадобиться Линде Дженсен.

Харриет вернулась в офис «Пикокс». Казалось, что это было не прошлым вечером, а очень давно, когда они отмечали успешный выпуск акций, хотя в углах еще стояли оставленные ею бутылки из-под шампанского и забытые стаканы.

Харриет закрыла дверь в комнату Карен и сгребла в кучу цветы в приемной. Сара положила на стол перед ней список телефонных звонков и сообщений для нее, и Харриет увидела в нем имя Робина. Сама Сара сидела перед горой почты и аккуратно разбирала ее, отмечая для Харриет первые сообщения в деловой прессе о выпуске акций «Пикокс». Харриет села и посмотрела на работу, разложенную перед ней, на имена людей, ожидающих ее решения, комментариев или подтверждения.

Оглядывая все это, Харриет почувствовала себя встревоженной и подавленной. Это было то чувство, которое не покидало ее в течение всех последних дней.

Шесть месяцев было затрачено на подготовку выпуска акций на биржу. Харриет была занята ежечасно и ежедневно, а когда у нее оставалось время на размышления о чем-то, что не требовало сиюминутного решения, она вспоминала о своей мечте — сделать «Пикокс» компанией, признанной на фондовой бирже. Эта работа приносила удовольствие, что было мощнейшим стимулом.

Необходимость такой работы также означала, что Харриет была вынуждена забросить другие дела, а некоторые из таких повседневных проблем накопились и ожидали ее сейчас. Она должна обратить внимание на новые предложенные игры, на решение вопросов инвестирования в ее собственное производство, на расширение ее команды и десятки более мелких, связанных с этим вопросов.

Харриет усердно принялась за работу. Однако она испытывала недостаток возбуждения, которое помогало ей в прошлом. Она посмотрела, что цена акций «Пикокс» вполне удовлетворительно двигалась вверх, и прочитала благоприятные комментарии в печати. Хотя ее компания существовала сравнительно недолго, всего в течение шести месяцев, она уже находилась в фокусе детального и приятного внимания юристов, банкиров и брокеров. Сначала они стали просто еще одной новой фирмой с положением, которое они могли удерживать в сложном секторе рынка, а теперь они заняли такое место, что стали горячей темой дня.

Харриет, скрипя зубами, продолжала разбираться с тем, что она еще должна была сделать. Карен и Грэм Чандлер осторожно обходили ее.

Она отменила вечернее посещение театра с Робином, хотя шла пьеса, которую она мечтала увидеть, заявив, что у нее слишком много срочной работы. Она провела вечер в офисе, но былая способность сконцентрироваться покинула ее. Она потратила больше часа, сидя с одной из старых досок «Шамшуйпо Мейзу» на столе и наблюдая, как цветные шарики неумолимо катятся на встречу с лежащими в пазах фишками. Харриет теперь умела играть в эту игру. Она знала все маршруты — кружные и прямые. И ей в голову пришла только мысль о том, что прошло уже много времени с тех пор, как она в последний раз видела Саймона Арчера.

В течение этого времени она дважды поговорила по телефону с Линдой, которая теперь ни на что не жаловалась. Это было удивительно. Как будто бы только знание того, что Харриет здесь, обеспечивало ей безопасность или столь нужную ей подстраховку. В одном из разговоров Линда сообщила, что она вошла в команду своего дома по раундерз[5]. «Это тупая игра, не похожая на американские игры, но я неплохо играю в нее», а в другом разговоре она описывала юбку, которую обязательно должны носить все большие девочки и которая, по словам Ронни, не отличалась от уже имеющейся у Линды летней юбки. Харриет внимательно выслушала ее описания, а потом во время ланча пошла в магазин и купила похожую самого маленького размера. Она запаковала ее и отправила, а потом получила восторженную благодарность от Линды: «Харриет — вы ЧУДО».

Наступили последние июньские дни. Харриет внушала себе, что она должна почаще встречаться с Джейн и Дженни после того, как драма на ланче отошла в историю. Однако она должна решить свои производственные проблемы до того, как переключит внимание на свою общественную жизнь. По той же самой причине она отказалась от приглашения Робина посетить Глайндборнский фестиваль, и она знала, что он возьмет Аннунзиату на ее место.

А в начале июля, когда деревья в Гайд-парке уже потеряли свою яркую свежесть раннего лета, а на Оксфорд-стрит и Пикадилли заметно увеличились толпы туристов, Харриет почувствовала, что спад вместо того, чтобы прекратиться, стал еще глубже. Дни стояли солнечные, но холодные. Это была бодрящая погода, которая беспокоила ее, потому что она не могла нормально реагировать на нее.

Однажды утром она слушала планы Карен на отпуск, который она собиралась провести со своим приятелем на греческом острове Кос в Эгейском море. Харриет подумала, что, возможно, и она сама нуждается в отпуске. Почему бы ей не захотеть пройтись по галерее Уффици или полежать на песке у Адриатического моря («Ты можешь поехать, куда угодно, — послышались ей слова Джейн, — ты богатая». Как будто заразная.)

Она могла бы поехать на Крит и остановиться в одном из новых роскошных курортных отелей вдалеке от всех забот, что раньше, в первый визит, ей было не по карману. Ей было интересно, сможет ли она уговорить Джейн составить ей компанию. Она чувствовала, что ей не хочется ехать в отпуск с Робином. Время, которое они проводят вместе, размышляла она, стало слишком сверхорганизованным. Трудно было представить, как бы они преодолевали трудности, связанные с отпуском.

Харриет раздраженно тряхнула головой. Она притянула к себе папку, содержащую информацию о нескольких небольших промышленных объектах, которые могли бы подойти ей для производственных целей. Она читала данные по первому объекту, когда позвонила Карен.

— Харриет, тут кто-то хочет видеть вас, — ее голос звучал необычно, как будто бы она проглотила что-то слишком горячее.

Харриет нахмурилась, глядя в свой дневник.

— Кто? Я никого не жду.

— Здесь мистер Дженсен, — ответила Карен.

Харриет только наполовину привстала, когда дверь резко распахнулась будто бы от порыва сильного ветра, и появился Каспар.

— Вы будете еще проверять все это? Почему вы не сказали мне, что вы «Девушка Мейзу»?

— Насколько я помню, мне не предоставилось такой возможности.

Он выдал взрыв здорового смеха.

— Вы помните больше, чем я. Это был не лучший мой день, а потом это и не был особенно памятный случай, не так ли? Но вас я запомнил.

Он подошел через комнату к ее столу. Харриет, выпрямившись, встала. Она снова увидела синие глаза и светлый загар, который не мог полностью скрыть тоненькие прожилки, распространяющиеся по скулам. Он принес с собой запах одеколона, дорогой одежды и темного, прокуренного бара. Каспар протянул руку, и Харриет пожала ее. В первый раз его голос заставил ее подумать о меде и дыме. Сейчас, когда он был трезвым, она почувствовала, что его голос был значительно более сложным, модуляции его были сдержанными и связанными друг с другом, как годичные кольца у дерева. Он обладал даром делать обычные звуки значительными, он заставлял ее слушать его, чтобы он ни сказал.

— Я никогда не благодарил вас по-настоящему.

— Вы прислали мне изумительные цветы. Я люблю орхидеи.

Каспар отпустил ее руку, все еще глядя на нее. Харриет медленно отошла. Она была ошеломлена от материализации его знакомого лица, его более чем реального присутствия в ее кабинете. Но она была рада, что он здесь. Она отдавала себе в этом отчет.

— Теперь я еще более вам благодарен.

— Мне было очень приятно, что Линда пришла ко мне. Она осталась у меня на ночь, а утром я отвезла ее назад. Вот и все. Мы разговаривали пару раз по телефону. Я сказала ей, что она может иногда приезжать ко мне на уик-энд, если вы ей разрешите.

Каспар приложил край большого пальца к углу рта и задумчиво потер им, не спуская глаз с Харриет.

— Пойдемте позавтракаем.

У Харриет было такое чувство, что целые куски из диалога, который должен был бы возникнуть между ними, вырезали, даже целые сцены были изъяты. Это чувство не казалось неприятным, но она запротестовала:

— Сейчас десять минут двенадцатого.

— Утро приближается к времени ланча. И я думаю, что нам надо поговорить о моей дочери.

Я бы тоже хотела, — согласилась Харриет.

Потом она показала на свой заваленный письменный стол и на открытый дневник.

— Но сейчас я просто не могу. Не сегодня.

— Боже мой, почему? Поговорите со свои боссом.

Харриет распрямилась:

— Босс — это я.

— Вот именно. Так все дело заключается в том, что вы будете сидеть и ждать, пока вам не позвонят какие-нибудь дураки? Пойдемте завтракать.

Каспар Дженсен приглашал ее. «Нельзя ответить «нет» дважды», — подумала Харриет.

— Хорошо, — кратко сказала она, — пусть будет ланч.

Каспар повел ее с собой. Харриет помнила испуганное выражение лица Карен. Сара с полными руками компьютерных распечаток внезапно остановилась, еще два или три лица внимательно наблюдали — ее штат был свидетелем их ухода.

— Я ухожу с мистером Дженсеном, — как пророк произнесла Харриет, — если кто-нибудь захочет прийти, я приглашаю на вторую половину дня.

Она знала, что из-за двери будет прекрасно слышен взрывной смех Каспара. Она вышла за ним на улицу и увидела, что стоит замечательная погода. У края тротуара был припаркован автомобиль Каспара, черный ягуар. Харриет знала, что много голов повернулись, когда Каспар открывал для нее пассажирскую дверь. Он насвистывал, пока устраивался рядом с ней. Они двинулись вперед, оставляя за спиной «Пикокс».

Каспар повернулся, чтобы взглянуть на нее.

— Вот видите, это легко.

— Вы правы, — ответила Харриет.

Она вытянула ноги и откинулась назад, глядя на прохожих так, как будто они принадлежали к другому миру. Она совершила почти что бегство. Она ощущала веселье и безответственность.

— Что вы думаете о об «Уотерсайде»? — спросил Каспар.

Харриет знала, что «Уотерсайд» находится за городом, рядом с Темзой.

— Подходит.

Они направились на запад.

— Почему вы не сказали мне, кто вы? — спросил ее Каспар.

Он вынул сигарету и зажег ее одной рукой, затем затянулся ею и через дым скосил на нее глаза. Затем он вынул изо рта сигарету и предложил ей. Харриет курила очень редко, однако взяла ее и крутила между пальцами, глядя туда, где был его рот.

Потом она спросила:

— Разве это имело какое-нибудь значение? И разве это имеет какое-нибудь значение сейчас?

— Я думаю, да.

Он был вполне искренен. Она заметила, что он взглянул на ее бедра, выступившие из-под края приподнявшейся юбки, когда она откинулась назад на своем сидении. Она не старалась снова натянуть ее.

— Мне это нравится. Я люблю успех, — сказал ей Каспар и переключил свое внимание на дорогу.

Она смотрела, как сверкающее солнце отражается в проезжающих автомобилях, радовалась движению и тому, что они вместе ограждены затемненными окнами ягуара. Каспар тоже был доволен собой. Он начал напевать, а затем запел в полный голос:

«Певец не веселится,Осужденный отсюда в вечность».

Это была старая любимая песня Кена. Харриет помнила ее с детства, когда она наблюдала, как он брился, снимая валки белой пены со своих щек, и пел. Сейчас она присоединилась, чего никогда не делала раньше, и ее голос тонко и сухо звучал в унисон с голосом Каспара:

«О Боже, будь милосерден к таким, как мы,Баа, баа, баа…»

Каспар был в восторге. Он барабанил пальцами по рулевому колесу.

— Бис!

Они пропели большую часть пути к реке в Брей.

Пение заставило Харриет почувствовать себя, как на восхитительной загородной прогулке, такой старомодной прогулке, как поездка с воскресной школой. Вид реки, которой они к этому времени достигли, усилил эффект. По воде, покрытой солнечными пятнами, бежала рябь, а сильный ветер взвивал ветви плакучей ивы. Красивые лодки с развевающимися флагами проплывали мимо, а вдоль берега были развешены гирлянды маленьких флажков. Обрывки музыки доносились с лодок, а затем заглушались плеском их же волн.

Каспара тепло приветствовали.

— На двоих? Конечно, мистер Дженсен. Мы так рады видеть вас.

Каспар не заказывал стола, но Харриет подумала, что для него стол всегда найдется, причем всегда лучший стол. Импровизированность этого дня приятно волновала ее. Это было совсем не так, как бывало у них с Робином. Они согласовывали свои дневники и сравнивали расписания, всегда заранее заказывали места в опере и театрах. Секретарь Робина заказывал столики и звонил секретарю Харриет для согласования времени.

Робин и Харриет тщательно планировали свое время, потому что они оставляли лично для себя очень малую часть его. Но в этом месте Харриет запнулась. Робин готов был проводить с ней больше времени, но вот только она ограничивала его. Она не была уверена в том, что будет к лучшему, если они смогут проводить друг с другом больше времени.

Каспар с удовлетворением отметил, что еще слишком рано для того, чтобы есть ланч. Они вышли посидеть в саду и понаблюдать за движением на реке. Он заказал Беллини, которое принесли в замороженных бокалах и которое, на взгляд Харриет, было слишком красивым, чтобы его пробовать. Каспар так не считал, и его бокал опустел сразу же, после чего был заказан следующий. Он откинулся на спинку своего белого стула и зажег сигарету.

— Линда, — начал он.

Харриет слушала его рассказ, воспринимая детали истории, о содержании которой она, в основном, догадывалась.

Линда тяжело перенесла развод родителей. Сначала она просто не допускала этой возможности. Потом, столкнувшись с тем, чего нельзя было отрицать, она начала отчаянно метаться от одного из родителей к другому: сначала она отказывалась навестить Каспара в снимаемом им доме на побережье, а затем настаивала на том, что она не может больше жить с Клэр в ее имении в Бел-Эйр.

— Обычная манера поведения ребенка, — сказал Каспар.

«Интересно было бы посмотреть на детей, для которых такое поведение было бы обычным», — подумала Харриет. Единственные дети, которых она знала, были Гарри и Элис, защищенные в Айлингтоне заботящимися о них Дженни и Чарли. В ней крепла симпатия к Линде.

Потом Каспару предложили короткий театральный сезон в Лондоне. Он в большой спешке купил дом в Литтл-Шелли, переехал в него, оставив Линду с матерью в Лос-Анджелесе. Линда была чрезвычайно трудным ребенком, а потом Клэр предложили последовательно два сценария наверняка. Оба требовали длинных периодов натурных съемок. В первом фильме участвовал также Марко Рей, молодой актер и новая любовь Клэр Меллен.

Очевидным решением проблемы Линды была школа-интернат в Англии под непосредственным наблюдением Ронни Пейдж и более отдаленным наблюдением отца.

— Бедная Линда, — заметила Харриет.

— Она не узнает массы вещей в американской начальной школе. Я хотел, чтобы она получила английское образование.

— Она мне это говорила.

— Вы ей нравитесь. С первого дня, когда вы избавили ее от этих чертовых маленьких птичек в тарелке. А ее папочка был слишком пьян, чтобы сделать это.

— Она мне тоже очень нравится, — сдержанно сказала Харриет.

Каспар оценивал ее. Было что-то общее с тем, как это делал Мартин Лендуит, но Каспар был выше во всех отношениях и более блестящий, чем Мартин Лендуит. В памяти Харриет Лендуиты, казалось, рассеивались, как легкий туман под солнцем близости Каспара.

— Вы хотите быть ее другом из-за отсутствия ее матери, а также потому, что я таковым быть не могу?

— Я уже сказала об этом Линде. Мне требуется ваше разрешение. Возможно, Сент-Бриджид потребует его в письменном виде. В трех экземплярах.

Каспар проигнорировал это. Он вдруг подался вперед и коснулся руки Харриет.

— Спасибо, — сказал он.

— Я сделаю все, что смогу. Линда во многом нуждается, но я сомневаюсь, что хоть кто-нибудь сможет дать ей это, кроме вас и ее матери.

Каспар вновь уселся на свой стул. Он опустошил до дна свой второй бокал Беллини, когда Харриет закончила первый.

— Скажите, — произнес он. — Я был отвратителен в тот день, когда мы встретились?

Харриет задумалась. Затем она сказала правду:

— Ничуть. Я подумала тогда, что вы были единственным человеком в комнате, который показался мне действительно живым.

Правда доставила Каспару удовольствие. А Харриет и хотела этого. Она хотела сидеть на солнце, смотреть из сада на праздничную регату и слушать его голос.

Когда она его слушала, ей самой пришла в голову мысль о том, что она розовеет и оживает благодаря ему, как будто до его прихода она была бледна и безжизненна. Понимание того, что она влюбилась в Каспара Дженсена, пришло полностью сформировавшимся, не требующим исследования или оценки. Она действительно уже влюбилась в него, пока они сидели здесь в пределах слышимости музыки с симпатичных лодок и шума волн от них.

Если он захочет ее, решила она просто, то она пойдет с ним.

Сама по себе эта простота была притягательна. Она потратила в жизни так много времени на рассуждения, планирование и расчеты. Даже Робин, казалось, был другим человеком, требующим оценки и здравого рассуждения. Каспару не требовалось ничего подобного. Он притянул ее к себе, она закружилась в течении вокруг него, и этого было достаточно.

Размышляя об этом, Харриет продолжала разговаривать и смеяться, и это казалось ей вполне естественным. Что бы ни случилось сегодня или впоследствии, это уже произошло. Флаги на деревьях и вдоль берега были развешены для нее.

Подошел официант и сообщил, что стол ждет их.

— Вы готовы? — спросил Каспар.

— Да, — ответила Харриет.

Признание заставило ее улыбнуться, а Каспар обнял ее за плечи, когда они пошли в ресторан, как бы ратифицируя договор.

Харриет помнила, как гости Лендуитов незаметно, но внимательно смотрели, когда Каспар шествовал среди них. Такими же взглядами провожали его и Харриет и сейчас, когда они проходили к своему столу.

Каспар, казалось, так же, как и тогда, не замечал их. Он отстранил метрдотеля и отодвинул к себе стул Харриет. Рядом со столом в ведерке со льдом ожидало белое вино, и как только они уселись друг против друга, он взял бутылку и разлил ее. Он поднял бокал, обхватив одной рукой спинку своего стула, и внимательно посмотрел поверх него на Харриет.

— За что будем пить?

Она, в свою очередь, изучала его, сравнивая с экранным образом. Фигура у него была тяжелее и крупнее и поэтому привлекательнее, а в синих глазах было меньше киношного блеска, но они казались более веселыми. Ей понравилось то, что она увидела.

— Давайте выпьем за прогул, — сказала Харриет.

— Очень хорошо. Я вечный прогульщик. А вы «Девушка Мейзу»? Вы прогуливаете от гладкого мальчика, который выглядит так, как будто вырос на диете, состоящей из сливок и доходов от прироста капитала?

— Я думаю, что стала прогуливать от Робина задолго от сегодняшнего дня.

— Хорошо.

Харриет ела, набивая полный рот и не пробуя, все, что было на тарелке, стоящей перед ней.

— Сейчас. Я думаю, что вы должны рассказать мне о себе. Детство, замужество и все такое, — он опустошил и вновь наполнил свой бокал.

— А мы не можем вместо этого поговорить о кинозвезде?

— Конечно, когда придет моя очередь. У нас еще многое впереди.

«Как в сценарии, — подумала Харриет, — до того как действие полностью развернется. Тем не менее, она расслабилась от его вопросов и наговорила о себе больше, чем когда-либо за долгое время. Снова принесли еду, без сомнения, прекрасную, и снова унесли тарелки. Каспар размеренно пил, и когда закончилась первая бутылка, он заказал вторую.

Каспар тоже разговорился. Он рассказал несколько остроумных историй, которые заставили ее рассмеяться, и несколько голливудских анекдотов, а также он рассказал о тайнсайдском воспитании и тех днях, когда он работал в провинциальном репертуарном театре. Этого было достаточно, чтобы она почувствовала, что он предложил ей кое-что такое, что скрыто за его всем известным лицом. Она забыла о тайных взглядах других посетителей ресторана.

Если бы это было даже представлением для окружающих их столиков, демонстрирующим, как выдающийся актер весело завтракает с деловой молодой женщиной, то и в этом случае Харриет не смогла бы осудить его.

С кофе Каспар пил кальвадос. Харриет выпила меньше половины того, что выпил он, а ее последний стакан вина остался нетронутым, но ей казалось, что стены комнаты покрываются рябью и растворяются, а ковер колеблется у нее под ногами. Она не была вполне уверена, что сможет нормально встать, когда это потребуется, но она уже достигла такого счастливого расслабленного состояния, которое позволило ей не задумываться о том, что происходит со стенами и полом.

Такая же беззаботность заставила ее спросить Каспара:

— Почему вы так много пьете?

Так же, как и в Литтл-Шелли, не было заметно почти никаких признаков опьянения, но сейчас выражение его лица изменилось, и она вспомнила, как он выглядел, когда потерял самообладание от глупого замечания за столом. Она на секунду испугалась, но потом это прошло. Он наклонился к ней поближе:

— Вы боитесь, что я опять переверну вашу тарелку вам на колени? Или что я нападу на официанта? Или на вас?

— Нет, ничего подобного. Я думаю, что я боюсь гнева.

— Харриет, я не сержусь.

Это был первый раз, когда он назвал ее по имени.

— Я пью, потому что мне это нравится. Когда вы доживете до моих лет, — Харриет уже прикинула, что он на пятнадцать или даже двадцать лет старше ее, — то вы узнаете, что, кроме всего прочего, можно сосредоточиться на своих удовольствиях, диапазон которых становится все уже и уже. К тому же, Харриет, если вы знакомы с каким-нибудь пьяницей, то должны знать, что у них есть и хорошие, и плохие дни. Вы уже были свидетелем плохого дня. Сегодня — хороший день.

Харриет подняла голову.

— Для меня тоже, — сказала она ему.

Каспар, казалось, задумался. Затем он тихо сказал:

— Из-за Линды мы больше не будем встречаться, не так ли?

— Да.

Харриет опустила подбородок на руки. Каспар обхватил ее запястье своими пальцами:

— Я хочу вам сказать, что предлагаю сейчас поехать в Литтл-Шелли. Там я еще попотчую вас выпивкой, немножко Моцарта и попытка соблазнить вас.

Харриет дала возможность ему понаблюдать за тем, как она размышляет.

— Это обычная схема? С кинозвездочками и им подобным?

— Как известно из моего жизненного опыта, более или менее.

— Я должна сказать вам, что, из моего жизненного опыта, любая работа выполняется значительно лучше, если имеется взаимное согласие. Я бы хотела поехать с вами в Литтл-Шелли. И мне тоже нравится Моцарт. Но я не хочу быть соблазненной, Каспар, потому что я могу сама о себе позаботиться.

Синие глаза одарили ее долгим взглядом, а потом он кивнул:

— Я понял это два часа тому назад, — Каспар встал и протянул ей руку. — Полно, «Девушка Мейзу». Поехали домой.

Харриет уже была на ногах. Земля оставалась твердой.

— Этим именем меня называют только те, кто не знает меня.

Каспар ответил:

— Я вас еще не знаю, но намерен узнать.

На улице они зажмурились от яркого солнечного света после прохладного зала ресторана. Ягуар был припаркован швейцаром. Каспар обернулся, давая указания о том, чтобы машина была доставлена, и, когда он положил свою руку на руку Харриет, какой-то человек выпрыгнул перед ними на дорогу. Харриет инстинктивно повернулась к Каспару, стараясь защитить его от нападающего. Слишком поздно.

В ее мозгу зафиксировалось черное оружие, которое мужчина направил ему в лицо, а затем она услышала щелчки и гудение моторчика перемотки. Мужчина был фотографом.

Каспар слегка похлопал ее по плечу, когда Харриет опустила руку от своего лица, все еще моргая от яркого света. Она увидела, что он обошел фотографа, стараясь столкнуть его прочь с дороги.

— Убирайся, приятель.

Он уже сделал свои снимки. Фотограф, кивая, отступил при приближении Каспара.

Черный нос ягуара обогнул угол и остановился прямо перед Харриет. Швейцар открыл для нее дверь, и она благодарно проскользнула внутрь на свое место. Каспар опустился рядом с ней, и машина рванулась вперед. Харриет вспомнила ведерко со льдом.

— Вы можете управлять машиной?

— А что, вы хотите сами?

Она чувствовала, что оставшиеся фотограф, швейцар и пара официантов смотрят им вслед.

— Я не могу.

— Тогда вы должны разрешить мне.

Они понеслись по дороге, удаляясь от берега реки, напоминающего о загородной прогулке с воскресной школой. Когда Харриет почувствовала, что они в безопасности, она спросила:

— Кто это был?

Каспар пожал плечами.

— Кто-то из людей Демпстера. Или кто-нибудь такой же.

— А как он узнал?

— Ему сообщил кто-то из официантов или посетителей. Вы никогда не узнаете.

«Такое, должно быть, случается с Каспаром Дженсеном постоянно», — решала Харриет.

— Вы лучше подготовьтесь прочитать все это. «Новая любовь Каспара. Светская жизнь деловой девушки Харриет». Они теперь вытащат все, что о вас уже знали.

Харриет следила за дорогой. Сюжет, казалось, раскручивался устойчиво, успокоительно, медленно. Она откинулась назад на сиденье, чувствуя, как сильно бьется сердце.

— Им нечего особенно вытаскивать. Моих людей по связям с общественностью, наверное, будут трясти. Но никакой шумихи, как они говорят.

«До тех пор, пока не дойдет до Саймона», — подумала она. Именно так, пока не дойдет до Саймона.

Каспар стал потихоньку насвистывать:

«Певец не веселится…»

До Литтл-Шелли было недалеко. Когда они уже почти приехали, Харриет спросила:

— Вы пьяны, Каспар?

В ответ послышался громкий смех.

— Трудно представить хоть какие-то свидетельства обратного.

Они проехали по обсаженной деревьями дороге, мимо домов, невидимых за деревьями, и подъехали к дому Каспара. Харриет даже не попыталась представить, что произойдет, когда они окажутся здесь. Для нее было достаточным повиноваться просто побуждению следовать за Каспаром. Сейчас она смотрела на ничего не выражающие окна. Днем дом выглядел не намного гостеприимней, чем ночью.

В большой квадратной прихожей было довольно холодно. Возле стен стояли те же коробки и ящики, которые Харриет видела перед новым годом. Каспар повел ее в просторную кухню с огромным обеденным столом, слишком большим количеством пустых стульев и кухонной плитой «Ага», которая, когда Харриет приложила к ней руки, оказалась холодной. Это был семейный дом без семьи.

— А где мисс Пейдж? — спросила она, немного беспокоясь о том, что может подумать бедная дама, увидев ее здесь вместе с Каспаром.

Каспар проследил за ходом ее мыслей, вставив в эту последовательность несколько звеньев.

— В своей собственной квартире, позволю себе заявить. Это мой дом, как вы знаете.

«И что я здесь делаю — это мое дело», — добавила за него Харриет. Ей было интересно, что же, действительно, он делает.

— Вы хотите выпить?

Она отрицательно покачала головой. Затем подошла к высокому окну в конце комнаты и посмотрела на бесцветный сад. Послышалось тарахтенье кубиков льда. Она расстроилась, представив, как Линда бродит по этим пустынным комнатам. Прикосновение Каспара испугало ее.

— Пойдемте со мной.

Она последовала за ним через такое множество дверей, что даже не могла представить себе, для чего можно использовать такое количество комнат, а потом они пошли еще наверх по широкой лестнице к другим комнатам. Он открыл дверь в дальнем конце дома и ввел ее в комнату. Спальня Каспара была спартанской, почти монашеской, за исключением книг и рукописей, горами лежащих на всех поверхностях. Он сделал жест, выражающий извинение, и поставил свой стакан на пол возле кровати.

— Вы сказали, чтобы я не пытался соблазнить вас.

— Да.

— Ну тогда, вы ляжете со мной в постель?

— Да.

Харриет не чувствовала ни потребности, ни внутреннего сопротивления. Она просто считала, что поступать так — правильно. Каспар начал расстегивать ее пуговицы. Его пальцы были грубыми и неловкими. Харриет полуприкрыла глаза. Ей не хотелось думать о всех тех телах, которые Каспар, должно быть, исследовал, телах значительно более прекрасных, чем ее собственное, и о тех хорошеньких страстных лицах, которые он целовал, как он сейчас целовал ее лицо. Она даже не хотела вспоминать, что находится в спальне Каспара Дженсена и что это именно Каспар Дженсен снимает с нее одежду. Это могло привести только к тому, что она будет скована от смущения.

Вместо этого она сконцентрировалась на другом, теплом и обычном Каспаре, которого, как ей казалось, она знала, и ей захотелось любви.

Они лежали вместе в постели. Его манера заниматься любовью была прямой, без каких-либо впечатляющих тонкостей, как у Робина. Он быстро вошел в нее, и Харриет отдала ему управление, хотя с Робином она научилась как подчиняться, так и управлять. Из его горла доносился негромкий щелкающий звук по мере того, как он двигался вверх и вниз. Он кончил довольно быстро. Харриет видела, как его лицо скривилось, оргазм, казалось, причинял ему почти боль. Когда все закончилось, он лежал, уткнувшись лицом в ее шею, его теплые и мягкие губы согревали ее холодную кожу. Харриет тоже лежала спокойно, чувствуя, как смутное ощущение счастья проникало в глубины ее сознания. Через некоторое время Каспар зашевелился. Он приподнялся на одном локте и потер рукой лицо. Потом он прикоснулся к щеке. Харриет.

— Спасибо, — сказал он серьезно.

Он потянулся вниз к своему стакану виски. Он отпил из него, глядя, как Харриет наблюдает за ним, и еще раз ее поцеловал. У него из-за растворившегося льда был холодный язык.

— Вы спросили, почему я пью. Расскажите мне что-нибудь, Харриет. Вы чувствовали это в «Уотерсайде», когда мы сидели в ресторане с цветами, портьерами и серебряной посудой? Вы начали подозревать, что все это декорация и что мы играем сцену, которая включает вас и меня за ланчем, а где-то весело крутится камера? Что все вокруг нереально — еда, серебро и, более всего, мы сами?

— Да, немного.

Каспар рассмеялся более сухо, чем обычно.

— Я чувствую это все время. Иногда я останавливаюсь и очень настойчиво думаю, где я сегодня, черт возьми, нахожусь? В роли или нет? Вот почему я пью. Когда вы слишком пьяны, чтобы беспокоиться о чем-то другом, когда вы слишком пьяны, чтобы искать другой путь, приходит цель, которая находится на дне бутылки. Это приятное ощущение. Вот почему я пью, Харриет. Не расстраивайтесь из-за этого, потому что от этого не будет никакой пользы.

— Хорошо, — мягко согласилась Харриет.

Каспар вздохнул. Его стакан был пуст, и он опять откинулся на подушки.

— Ваша грудь очень хороша, — сказал он ей, — круглая и хорошенькая.

— Она слишком мала.

— Мне нравится такая. У Клэр она слишком велика, она перекатывается как море.

Харриет видела ее в достаточном количестве фильмов. Она внезапно почувствовала абсурдность момента. Обнаружить себя в постели с Каспаром, обсуждающим грудь Клэр Меллен. Она засмеялась, а потом увидела, что Каспар заснул. На груди у него были толстые седые волосы, и она положила на них ладонь. Она чувствовала, как под ней бьется сердце.

Пока Каспар спал, Харриет лежала удовлетворенная и наблюдала за заходящим солнцем. Это навело ее на мысль, что она забыла позвонить в офис, но эта оплошность показалась ей не слишком серьезной. В доме стояла абсолютная тишина. Лежа здесь, она думала, что связь между Каспаром и ею достаточно крепка и не нуждается в упрочнении с помощью виски.

Харриет остановила машину перед парадной дверью дома Джейн. Она вышла из машины, положила одну руку на ее сверкающий верх и достала с заднего сиденья букет цветов в фирменной упаковке цветочного магазина. С цветами в руке она прошла через крошечный садик. Джейн наблюдала за ее прибытием через окно, но Харриет рефлекторно нажала на кнопку, ожидая, когда зазвонит звонок, вместо того, чтобы пройти прямо в дверь.

Раздался короткий звонок, потом вышла Джейн. Харриет улыбалась, стоя на ступеньке и протягивая цветы. Она выглядела элегантной и не вписывалась в обстановку, создаваемую неряшливыми домами.

Они не поцеловали друг друга, как обычно это делали. Джейн отступила назад, держа руки в карманах своих брюк цвета хаки и бормоча приглашение войти. В ограниченном пространстве коридора запах духов Харриет смешался с запахом принесенных цветов и стал очень сильным.

— Заходи в кухню, — пригласила Джейн. — Прекрасные цветы. Как дела?

На несколько большей площади кухни Джейн увидела, что не было необходимости спрашивать. Харриет, казалось, была отполирована до блеска, но не солнцем, хотя ее кожа светилась, а каким-то менее определенным и в равной степени мощным воздействием. В своем раздражении, на фоне блеска Харриет, Джейн заметила, что поверхности на кухне покрыты слоем жирной пыли, а ноготки в керамическом кувшине на столе высохли, вероятно, неделю назад. Она выдернула их, капая зеленоватой водой, и засунула в уже полное мусорное ведро.

— Я поставлю их в воду? — предложила Харриет. — Где ваза?

«Живя здесь в свои предмиллионерские времена, — раздраженно подумала Джейн, — она могла прекрасно узнать, где искать вазу вместо того, чтобы бездействовать, ожидая, когда она появится».

— Я сделаю это, — сказала она, — садись и выпей.

Она взяла из холодильника уже открытую двухлитровую бутылку «Соуавэ» и налила два полных стакана. «Это может довести меня до тошноты, — подумала она, — но мне необходимо выпить достаточно много, чтобы отважиться на это».

— Ура! — воскликнула она, наблюдая, как Харриет быстро осмотрела сидение деревянного стула перед тем, как расположить на ней складки своей льняной юбки кукурузного цвета.

Она взяла из шкафа невзрачную вазу из зеленого стекла и воткнула туда цветы Харриет.

— Что случилось? — спросила Харриет.

«Ничего, — хотелось ответить Джейн, — ничего такого, как твоя прическа, духи и жакет от Ралфа Лорена, что можно было бы решить с помощью банковского счета в несколько сот тысяч фунтов».

Но вместо того, чтобы сказать это, она шлепнулась на стул напротив Харриет, ослабив ремень своих брюк, который жал ей посредине, и сделала вызывающий глоток вина. Харриет была ее другом, однако, как оказалось, у них было мало общего в этот момент. Она постаралась изобразить улыбку на своем лице.

— Как я начну? С чувством ревности, потому что ты так хорошо выглядишь?

Джейн в принципе осуждала ревность. Она не была конструктивной. Но она чувствовала ее сейчас, и это чувство не ослабевало от того, что она признавалась себе в нем.

«Это легко для Харриет», — поймала она себя на мысли, а потом ей стало интересно, не сошла ли она слегка с ума. Она всегда гордилась своей рациональностью.

— Ты не захочешь слушать все это, — быстро сказала она, — подбодри меня. Расскажи мне что-нибудь интересное. — Она вновь наполнила стаканы, хотя Харриет только чуть-чуть отхлебнула от своего.

— Можно я, — проговорила Харриет, — можно я расскажу тебе, что случилось. — Она выглядела почти ошеломленной своим благополучием.

— Давай.

Харриет не требовалось дальнейших приглашений. Она хранила в секрете Каспара в течение трех дней. После первого дня он позвонил ей, а потом позвонил ей снова и попросил ее поехать с ним в Брайтон на уик-энд. Он считал, что она должна быть свободной, и Харриет освободилась, хотя она договорилась о встрече с Робином.

— Брайтон, — говорил ей Каспар, — наилучшее место для любовных дел. Морской воздух и потрепанное великолепие — возбуждающее сочетание.

Харриет отметила для себя слова «для любовных дел». Она чувствовала, что счастье и возбуждение разгораются внутри нее, готовые вырваться при малейшем давлении. Ей нужно было поговорить, излить часть этого возбуждения, и поэтому она поехала к Джейн.

— Ты никогда не догадаешься. Это невероятно, — рассмеялась она.

— Не заставляй меня угадывать. Просто расскажи мне.

Харриет рассказала ей, что она влюбилась, а потом — в кого влюбилась и как.

Джейн слушала и, несмотря на свое настроение, увлеклась. Образы быстрых автомобилей и ресторанов на берегу реки, орхидей, убегающих детей и огромных пустых домов были достаточно яркими, а потом еще знакомое лицо Каспара Дженсена ожило между ними.

«Неужели это та самая Харриет, — подумала она, — которая варила суп с лапшой на этой кухне и занимала освободившуюся спальню наверху, потому что ей некуда было идти».

— Мне все равно, что произошло, ты понимаешь, — закончила Харриет, — я просто хочу быть с ним. Я не могу без него. Я никогда не чувствовала такого раньше.

Джейн кивнула, хотя она тоже никогда этого не чувствовала. «Интересно, — подумала она, — могла бы я такое почувствовать, я бы могла выглядеть так, как выглядит сейчас Харриет?» В той ситуации, в которой она пребывала сейчас, эти размышления показались ей нелепыми.

— Это, действительно, история, — произнесла она вслух, — не удивительно, что ты выглядишь так, как будто готова взорваться от этого секрета.

— Это не слишком большой секрет, — ответила Харриет менее задумчиво, чем могла бы, — особенно с сегодняшнего вечера.

Она достала из своей сумки свернутую газету и толкнула ее по столу, уверенная, что Джейн может увидеть только ее название «Гардиан».

— Я счастлива за тебя, если ты счастлива, — сказала Джейн, а затем развернула вечернюю газету.

Там были колонка светской хроники и фотография. Харриет повернулась к Каспару, защищая его, испуганная человеком, который выскочил перед ними, однако на неясной фотографии она выглядела нежно прижавшейся к его плечу так же робко, как любая молоденькая актриса.

Джейн прочитала короткую статью. Там было, в основном, о Каспаре и Клэр, а Харриет фигурировала, как «предприимчивая деловая женщина Харриет Пикок, более известная как «Девушка Мейзу». Сама «Мейзу» была описана, как «трагическая игра военнопленного, которая стала модной во всем мире», и статья заканчивалась неизбежным заключением: «В какую игру может сейчас играть Каспар?»

— Господи, — проговорила Джейн, опустив уголки рта, — как ты можешь переносить вещи такого сорта, написанные о тебе?»

— Бывало и хуже, как ты знаешь, — ответила Харриет. — Она внимательно посмотрела на Джейн, а потом спросила: — В чем дело? Ты стала очень бледной.

— Меня сейчас вырвет, — объявила Джейн, — вот в чем дело.

Она вышла на десять минут. Харриет попыталась проводить ее, но Джейн толкнула ее назад на стул, когда проносилась мимо. Харриет сидела неподвижно, стараясь все обдумать, но она не была способна нормально думать уже в течение трех дней. Она села за стол в своем кабинете для того, чтобы выяснить относительные преимущества различных производственных участков, а ее мысли возвращались к Каспару. Сейчас она сидела неподвижно, устремив невидящий взгляд на темный сад Джейн, отдавшись своим мечтам.

Когда Джейн вернулась, она обессиленно прислонилась к дверному косяку, однако пятна румянца снова начали появляться на ее щеках.

— Вечерняя тошнота, — сухо объяснила она. — Разве ты не видишь, что все идет по плану?

Харриет глупо уставилась на нее.

— Ты беременна? — наконец спросила она.

— Я беременна, — признала Джейн без энтузиазма в голосе.

— Это хорошо? Или плохо? — мягко спросила Харриет.

— О, черт! — ответила Джейн. — Я, действительно, не знаю.

Она чувствовала, что готова заплакать, но она не хотела, чтобы эта новая Харриет видела ее плачущей после этой истории о Каспаре Дженсене, Брайтоне и неожиданной, пугающей любви.

— Как беременна?

Джейн шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной руки.

— На сто процентов. Тут нельзя быть наполовину, как ты понимаешь.

— Я имела в виду, как давно?

— Десять, одиннадцать недель. Мне сказали, что рвота прекратится через две-три недели.

Харриет воспринимала новую информацию, укладывая ее в существующую ситуацию. Привлекать логику для решения возникающих проблем стало у нее привычкой. Через несколько секунд она сказала:

— Ты говорила мне на Рождество, как сильно ты хочешь ребенка. Ты помнишь? Ты говорила, что ты ощущаешь эту потребность, как боль.

— Да, я помню. — Джейн почувствовала, что ее собственная способность рассуждать покинула ее.

Знакомые точки зрения, казалось, сдвинулись, оставляя за собой что-то искаженное. Она хотела ребенка, Харриет права. Особенно сильно она хотела ребенка от Дэвида, причем вместе с Дэвидом, хотя Харриет ничего не знала об этом. Она достаточно старалась за них обоих в то короткое время, когда они были вместе, но составные части упрямо отказывались соединяться, и, в конце концов, получили по заслугам.

Дэвид вел себя так, как, по ее подозрению, он был вынужден себя вести. Но Джейн была слишком практичной, чтобы думать о разбитых сердцах. В этот период она встретилась с Харриет на неудачном ланче перед Рождеством. Это было тогда, когда Харриет не удалось скрыть, что она слишком спешит, чтобы вести хоть о чем-то долгие разговоры.

— Я очень хотела ребенка.

Это было просто нелепостью, что после всех желаний и стремлений к Дэвиду этот ребенок появится в результате двух ночей, проведенных с учителем из Чатема, с которым она встретилась на конференции по компьютеризированному обучению и по обоюдному согласию не встречалась после этого. Боль, о которой она рассказывала Харриет, перешла в совсем другую боль, вызванную тревогой и неуверенностью, которые порождает одиночество.

— Тогда в чем же дело? — спросила Харриет тем же спокойным голосом.

— Я думаю, что мне хотелось бы этого в других условиях. С мужчиной.

— Но ведь мужчина должен был быть.

— Не то, что ты имеешь в виду. Не финансовый воротила и не кинозвезда, например.

Харриет услышала горечь и постаралась помочь.

— Что же ты хочешь, Джейни? Еще не поздно решить, иметь или не иметь его.

Джейн подняла голову и посмотрела прямо на нее.

— Да. Я хочу ребенка. Я хочу… — она по воздуху очертила рукой маленький круг, — … его. Но я боюсь бытовых проблем. Где жить, как мне одной ухаживать за ним, как продолжать работу. Да и просто, как зарабатывать на жизнь для нас обоих?

— Будь практична. Отец поможет тебе?

Когда Джейн только посмотрела и ничего не ответила, Харриет продолжила:

— Хорошо. Переезжай в район получше. Подумай о смене работы. Подумай о приходящей няне, яслях. Это твоя сфера, Джейн, а не моя, — и с некоторым раздражением: — А что говорит Дженни?

— Что после трех месяцев начинаешь чувствовать себя лучше.

Джейн почувствовала, что вся ее сущность начала рассыпаться, разъезжаться и растекаться, как песок, в то время как Харриет покрыла свое сознание нержавеющей сталью, яркой, определенной и непреодолимой.

Джейн ревновала не только к внешности Харриет. Она ревновала к ее успеху, к ее независимости от мужчин, к тому, что она могла, по-видимому, влюбляться, не влюбляться или выбирать, в кого влюбляться, вдобавок к прочному положению, которое принесли ей деньги. Если бы у Харриет был ребенок, то она смогла бы нанять для ухода за ним одну няньку или даже двух.

Размышляя о разнице между ними, Джейн понимала, что именно деньги разделяют их. Деньги защищали и поддерживали, а Джейн сейчас очень нуждалась в утешении. Изменение видов на будущее, обеспечиваемое богатством Харриет, усилило ее чувство того, что старые ценности изменяются, уплывая от нее. Когда-то она была уверена, что только общественная польза имеет значение, а индивидуальные стремления в определенной степени нежелательны. В равной степени она верила в то, что богатство существует для распределения, а не для индивидуального накопления.

«Но я работала для собственного успеха, — послышались ей слова Харриет, и я заслужила его».

«Я тоже работала, — безмолвно ответила ей Джейн, — я делала более важную работу, чем ты. И что я заработала?»

— Я на тебя не похожа, — сказала Харриет.

— Я сама на себя не похожа.

Ревность вызвала в ней еще более тошнотворные ощущения, чем беременность. Она не хотела этого, но чувство возникало и разливалось, как желчь, у нее во рту. А Харриет сидела напротив нее спокойная, деловитая и здравомыслящая. И далекая, хотя когда-то они были близки.

«Я нуждаюсь в друге», — подумала Джейн. Если бы Харриет оставалась бедной, то она поняла бы ее проблемы. Неожиданно ее чувство обиды перешло с Харриет на деньги, на этого ловкого соперника, вставшего между ними.

— Извини, — сказала Джейн, сама ясно не понимая, за что просит прощения.

Харриет сожалела о своем восторженном треске по поводу любви и Брайтона. Она взяла со стола вечернюю газету и запихнула ее в свою сумку. Она сожалела о том, что Джейн не рассказала ей своих новостей сразу же, как только она пришла, и что они не могут начать вечер снова, следуя другими путями. Ей хотелось бы, чтобы они отошли подальше назад к той самой точке, когда у них были похожие виды на будущее. А сейчас при том расстоянии, которое возникло между ними, она чувствовала, в основном, неосознанное раздражение.

Джейн получит своего ребенка, но только ли практические проблемы встали перед ней?

— Послушай, — сказала она мягко, — если с тобой все в порядке, если твой ребенок здоров, то нет ничего такого, что бы нельзя было устроить. Если тебе нужны деньги, то, ты знаешь, тебе надо только попросить.

Джейн, казалось, встрепенулась от поглощавших ее мыслей.

— Попросить что? Сколько времени ты собираешься обеспечивать нас? Шесть месяцев? Шесть лет? Пока он не вырастет?

По мере того, как она говорила, перед ней с ужасом открывалась перспектива будущей жизни ее ребенка. Она будет ответственна за существование другого человека, ответственна одна, когда она чувствовала, что едва ли может управлять своею собственной судьбой.

Неправильно поняв ее, Харриет сказала:

— Не проси, я буду просто посылать тебе чеки.

— Я не хочу твоих денег, — холодно отказалась Джейн.

— Я тоже буду с тобой.

— Конечно, ты будешь! Ты была у меня недавно, не так ли?

Харриет встала, ужаснувшись тому, что они ссорятся. Она подошла к Джейн, собираясь обнять ее, однако Джейн сжалась перед ней и, защищаясь, обхватила себя руками.

— Моя грудь стала, как футбольные мячи.

Они могли бы рассмеяться, как они сделали бы это раньше, но сейчас они не рассмеялись. Харриет задумалась, пытаясь вспомнить, когда и как открылась перед ними эта бездна.

— Есть что-нибудь, что я могла бы сделать? — прошептала она.

— Ты можешь поставить обед на плиту. Он в холодильнике. Блюдо, накрытое фольгой.

Это было все. Харриет сделала то, что ей сказали.

После этого их разговор пошел по кругу, и они обе притворялись, что все нормально. Они обсудили, что сказал доктор Джейн, отпуск по беременности, который она собиралась получить, дела «Пикокс» и планы Харриет, а также другие обычные вещи, составлявшие сущность их дружбы. Они немного посмеялись, были очень осторожны по отношению друг к другу и старались избегать опасных тем.

Разговор был вежливым, а кухня казалась холодной. Было еще довольно рано, когда Харриет сказала, что она должна уходить. Джейн проводила ее до парадной двери, как она обычно делала.

— Будем поддерживать связь, — сухо проговорила она.

Лампа на крыльце светила вниз на Харриет, выхватывая ее, как прожектором, на фоне темной улицы. Харриет снова поразилась своему несоответствию всему окружающему, и это усилило все впечатления от сегодняшнего вечера.

— Я позвоню тебе после уик-энда, — пообещала Харриет, — отдохни. Ты почувствуешь себя лучше.

«Было бы очень хорошо, — подумала Джейн, запирая двери, — если бы все было так просто, как это кажется Харриет». Если бы отдых что-нибудь решал, если бы реальная жизнь сводилась только к правильному выбору жилого помещения и нужному телефонному звонку в нужный момент вместо того, чтобы быть грязной, мрачной и сложной от наших собственных недостойных интересов».

Харриет ехала назад в Хэмпстед. Она была расстроена осложнениями в их дружбе, но верила, что это были только временные неприятности. И она была убеждена, что Джейн сама успешно выйдет из этого положения. Сегодня она была в некотором замешательстве, но она всегда была сильной. Она примет необходимые решения и будет действовать в соответствии с ними. У нее будут свой ребенок и своя жизнь. Она достойна выиграть обе гонки.

В автоответчике Харриет ожидали два звонка от Робина. Было без десяти одиннадцать, и она решила, что не будет отвечать на звонки сегодня вечером. Было поздно, и она не знала, что сказать ему. Она включила автоответчик и пошла спать, думая о Каспаре и Брайтоне.

В воскресенье вечером Кэт и Кен были дома на Сандерленд-авеню. С тех пор, как Лиза покинула дом, заведенный в доме порядок превратился в неизменный ритуал. В воскресенье вечером у них был холодный ужин, остаток дневного ростбифа, который любил Кен. Ему нравилось проводить вечера за газетами, внимательно рассматривая их спортивные страницы и покачивая головой над результатами игр. Вечерами в будние дни он часто удалялся в свой маленький кабинет поработать с деловыми бумагами, но в воскресенье, как он обычно подчеркивал, был день его отдыха.

Кэт, как правило, сидела напротив него в кресле, читая свою книгу. Сегодня вечером это был П.Д. Джеймс, которого она очень любила. Стоял тихий, сырой день. Они ели, сидя за белым, отделанным металлом столом во внутреннем дворике. Затем Кэт собрала посуду и запустила посудомоечную машину. Было приятно войти в прохладную гостиную, включить свет и взять свою книгу с гарнитурного столика возле своего стула.

Единственными звуками в комнате были шуршание газеты Кена и едва слышное жужжание посудомоечной машины на кухне.

Кэт уже собралась спросить: «Не хочешь ли чашки чая, дорогой?» — зная, что Кен ответит: «Посиди, я сам поставлю чайник», — как послышался какой-то звук у парадной двери. Сначала она услышала шаги, а потом и стук в дверь. Шаги были медленными и шаркающими.

Книга, которую она читала, вызывала в ней сильные чувства, вплоть до мурашек на коже. Кэт подняла голову, однако человек был уже возле двери, вне видимости через широкий эркер, выходящий на дорогу.

Кен услышал только стук. Он нетерпеливо отложил газету.

— Кто это? Беспокоить людей ночью, в такое время.

Было еще только начало девятого. Однако гости в воскресный вечер, появляющиеся без предупреждения, были редкостью на Сандерленд-авеню.

— Я иду, — пробормотал Кен, поднимаясь на ноги, хотя прозвучал пока еще только один стук, и не было звуков и просьб открыть.

Кэт слышала, как он открыл парадную дверь. Был слышен шум голосов: резкие и четкие звуки голоса Кена и звуки другого голоса, который отличался только тем, что был более мягким. Однако звук этого голоса показался знакомым, и это вызвало в ней тревогу.

Она уже встала, когда Кен раздраженно позвал:

— Кэт!

Она выбежала в коридор. Под стеклянным навесом крыльца среди бегоний и пеларгоний Кэт увидела Саймона Арчера. Он наклонился вперед, с одной стороны поддерживаемый Кеном. На нем была грязная одежда, у него была давно небритая пятнистая седая щетина и спутанные нестриженные волосы.

Кен в замешательстве посмотрел на нее:

— Я думал, это старый бродяга, промышляющий попрошайничеством, но он спросил тебя.

Саймон выпрямился, опираясь на Кена. Он посмотрел на Кэт через рамку из ее цветов и сказал своим четким дикторским голосом:

— Кэт, лучше бы нам зайти в дом и закрыть двери и окна. Они прямо за моей спиной.

— Саймон, Саймон.

Она вышла к нему и перекинула его висящую руку через свое плечо. Поддерживая его между собой, Кэт и Кен повели Саймона, минуя ярко освещенную гостиную, на чистый белый свет кухни в задней части дома. Они опустили его на стул. Кэт непроизвольно поднесла руку к лицу, когда посмотрела на него. И тотчас снова опустила ее, когда почувствовала запах, исходящий от того места, которым она прикасалась к нему.

— Кто это?

— Саймон Арчер. Я знала его, когда была девочкой. Я рассказывала тебе.

— Саймон Арчер. Приятель Харриет?

Саймон повернулся на своем стуле, всматриваясь в них.

— Харриет Пикок, — сказал он, — в честь Харриет Вейн.

Затем он отвернулся, и его глаза закрылись. Кожа обтягивала его лицо, подчеркивая глаза навыкате. В щетине вокруг рта запутались кусочки пищи или каких-то растений.

— Все в порядке, — ответила Кэт, — вы правы. Кен, не сделаешь ли ты ему чего-нибудь выпить? И принеси мне салфетку, полотенце или что-нибудь, чтобы вытереть ему лицо.

Кен принес немного виски. Саймон понюхал, а потом выпил. Он задрожал.

Кэт очень мягко сказала:

— Саймон, вы слышите меня? Как вы добрались сюда?

Он открыл глаза. В этом взгляде сконцентрировалась необычайная, ярко выраженная хитрость. Кэт сразу поняла, что Саймоном управляет какая-то сила, находящаяся вне пределов их досягаемости.

— Ха. Это было не просто. У меня был длинный тайный маршрут, вы же знаете. Но я сделал это. Я должен был сделать это, не так ли?

Они вернулись, когда я подумал, что они ушли. Они были возле моих дверей, эти глаза, смотрящие через окна. Снова повсюду наблюдают за мной.

— Кто наблюдает за вами? — спросил Кен.

— Кто это? — обратился Саймон к Кэт.

— Мой муж, Кен. Он тоже хочет помочь вам.

Это замечание Саймон проигнорировал.

— Так что же мне было делать? — он засмеялся надтреснутым смехом. — Я оставил их. Я оставил им пустой дом для их голосов, их внимательных глаз и их вопросов. Я приехал к тебе, Кэт. Я знаю, что ты будешь держать свои двери и окна запертыми. Но они могут быть уже здесь, — его вытаращенные глаза уставились на двери во внутренний дворик. — Задерни занавески, Кэт. Иначе они будут заглядывать сюда.

— Там никого нет, — запротестовал Кен, — это наш сад.

— Задерни их, Кен, — спокойно попросила Кэт.

Когда это было сделано, Саймон, казалось, почувствовал облегчение. Его голова снова упала. Кэт видела, что он был в изнеможении.

— Сидите спокойно, — приказала она ему, — вам необходимо поесть, принять ванную и отдохнуть. Я дам вам плед, потому что вы замерзли.

Он кивнул, как ребенок.

Кен вышел с Кэт в коридор.

— Что ты собираешься с ним делать? Бедный старый чудак, у него не все дома, не так ли?

Кэт взяла его за руку.

— Мы собираемся покормить его горячей едой, предложить ванну, дать чистую одежду и уложить в постель. Утром мы вызовем врача. — Ее полная нижняя губа выступила больше, чем тогда, когда она бывала сильно расстроена. — Это наша вина, что он стал таким. Ты понимаешь, это из-за нас, из-за Харриет и меня. — Ее слова прозвучали почти как вопль. — Этого не должно было случиться.

В Брайтоне у Каспара и Харриет был длинный, поздний ланч, после которого они отправились в постель. После занятий любовью Каспар заснул. Харриет лежала, наблюдая за ним и слушая море.

Был ранний вечер, когда он проснулся и поднял голову. От сна на его щеках образовались красные складки, и он потер их ладонями, сдвигая подбородок в одну сторону, как человек, просыпающийся перед кинокамерой.

Он увидел рядом с собой бодрствующую Харриет с характерной для нее настороженностью на лице с острыми чертами. Она выглядела мягкой и приятной, и он привлек ее к себе.

— Все в порядке? — пробормотал Каспар.

Она рассмеялась над ним и вытянулась так, чтобы ее ноги под простынями касались его ног.

— Ты считаешь, что должен выполнять сексуальную работу так же хорошо, как и все, что ты делаешь?

Он удивился:

— Это не работа. Я получаю удовольствие.

Он наклонился вперед и прижался губами к ее обнаженной груди.

— Харриет, дорогая, есть где-нибудь хоть немного виски?

Она налила, но прикрыла стакан рукой.

— Ты будешь еще пить?

Он откинулся назад, созерцая ее грудь так, как будто писал ее и накладывал последний мазок на холст.

— Да, конечно, — сказал Каспар, протягивая руку к стакану.

Однако, когда он сделал полный глоток виски, он указал на окно с таким выражением лица, как будто делал уступку.

— Посмотри на улицу. Давай погуляем по пляжу.

Харриет встала и без всякого смущения подошла к окну. Пляж выглядел как радужная лента с точками и пятнами людей и собак. Море казалось плоским, с равномерными складками мелких волн на высокой линии прилива.

— Хорошо. Давай погуляем, — рассеянно согласилась Харриет, осматривая панораму.

Однако бодрость Каспара удивляла ее. Он спрыгнул с кровати и в течение нескольких минут принял душ и оделся, ожидая, пока оденется она. Они быстро спустились вниз и через вращающиеся двери вышли в вечерние сумерки.

— Потише, — попросила Харриет.

— Лови момент, — ответил он, — всегда. Сама хватай его.

«Да, — подумала Харриет, — ты прав, делая так». Ей нравились его непосредственность и вкус к жизни, что особенно ощущалось по контрасту с ее собственной осмотрительностью.

Они преодолели загруженную машинами дорогу, идущую вдоль берега моря, пробежали между киосками и клумбами по направлению к перилам прогулочной дорожки. Каспар встал на нижний поручень, для сохранения равновесия раскинул руки вдоль верхнего, перегнулся через него и посмотрел на лежащую внизу гальку.

— Понюхай это, — ревел он, вдыхая столь неистово, что его ноздри сжались друг с другом, — уникальная смесь морских водорослей, мочи и жареных чипсов. Разве этот запах не напоминает тебе поездки к морю, когда ты была ребенком?

Побережье не играло существенной роли в воспоминаниях Харриет о жизни в южном Лондоне. Ей было интересно, насколько значительными они могли быть в предвоенном детстве Каспара в Тайнсайде и чем были его рассказы о собственной жизни — правдой или частью непрерывного спектакля.

— Нет, — ответила она.

— Стыдно, — пожурил он ее.

Две пожилые дамы остановились, внимательно посмотрели на него, а потом, узнав, начали восхищенно подталкивать друг друга локтями. Каспар отвесил им полупоклон, а затем взял Харриет за руку и повел ее вниз к замусоренной гальке.

— Пойдем дальше, — предложил он, — пока они не попросили у меня автограф, а затем не продемонстрировали своего разочарования, так как перепутали меня с Питером О’Тулом.

Близость моря вдруг стала ощутимей, галька заскрипела у них под ногами, когда они повернули на запад и начали прогулку рука об руку. Каспар мурлыкал свою любимую песню: «Певец не веселится, осужденный отсюда в вечность…» Харриет с удовольствием вздохнула, вдыхая соленый воздух, который не напоминал ей ничего особенного. Было хорошо бездельничать. А особенно было хорошо ощущать, что не нужно демонстрировать самообладание, «Пикокс» или что-нибудь еще. С Каспаром самообладание не было предметом обсуждения. Казалось, что он поступает всегда точно так, как чувствует, с эгоцентризмом звезды. Полная привязанности и расположения, Харриет во время прогулки подтянула его руку поближе и взяла его за руку. Его взгляды на жизнь раздвинули более узкие границы ее мира. Он был замечательным спутником.

— Ты знаешь, что это? — спросил он, указывая свободной рукой на ветхие и грандиозные фасады и причудливые балконы, расположенные вдоль линии моря. — Ты знаешь, я сожалею, что я не родился во времена короля Эдуарда VII. Актером-менеджером, как Ирвинг. Даря своего короля Лира своей обожаемой публике. Пить и есть перед этим стало пороком. Заниматься любовью в большом, тщательно ухоженном деревенском имении. Король в моей собственной компании. Элегантный и распутный, как это место.

— Это эпоха Регентства, а не времени Эдуарда VII, — педантично заявила Харриет, и они оба рассмеялись.

— А как ты, моя Харриет? Когда бы ты хотела родиться?

Она так надолго задумалась, что почувствовала его нетерпение. Потом она призналась:

— Я счастлива сейчас. Я ведь женщина. Какое другое время дало бы мне такие возможности, которые у меня сейчас есть?

Каспар простонал:

— О, Боже. Женщина нашего времени.

— А почему бы и нет? — спросила Харриет. — Почему? Я горжусь тем, что я сделала.

«Большей частью этого», — добавила она про себя. Потом она подумала о тех временах, когда она незаметно заходила в магазины просто для того, чтобы посмотреть на выставленные «Мейзу», оценить их своими глазами и понаблюдать за тем, как люди выбирают ее игру. А потом была свидетелем момента принятия решения, когда они поворачивались по направлению к кассе, удовлетворенные тем, что увидели, и готовые заплатить. Этот момент всегда вызывал у нее возбуждение. Иногда на какой-нибудь вечеринке она видела группу сосредоточенно опущенных голов, а затем понимала, что это люди, играющие в «Мейзу». После этого кто-нибудь, вероятно хозяйка, говорила: «Это Харриет. Она — «Девушка Мейзу». Разве вы не знали?» Все изменилось, когда щит анонимности исчез, но она всегда испытывала удовольствие, наблюдая, как играют в ее игру, что и планировалось ею. Она знала из цифр продажи, что инстинкт ее не обманул, и все доходы не приносили ей такого огромного удовлетворения, как наблюдение за одной продажей или одним поглощенным игрой человеком.

«Да, — подумала Харриет, — я горжусь этим, — и снова, — а почему бы и нет?»

Каспар крутил головой сбоку от нее. Его внимание уже переключилось. Каспар оставался Каспаром, и он не был особенно заинтересован, за пределами требований хорошего тона, ни ее миром, ни ее деловой жизнью.

«Это было то, — думала она, — что делало общение с ним легким». Он не задавал вопросов и не заставлял ее чувствовать смутную вину за свой успех. Его собственный успех был куда больших масштабов.

— Мне нравится здесь, — сказала Харриет.

Каспар услышал счастье в ее голосе.

— Я же говорил тебе, что Брайтон — наилучшее место для любовных дел, не так ли?

— Брайтон — это исключительно. Мне нравится быть с тобой, — сказала ему Харриет.

Он остановился и повернулся к ней лицом. Затем он очень медленно наклонился вперед и поцеловал в губы.

— Спасибо, — сказал Каспар.

Они далеко ушли за эту прогулку. Солнце село, и пляж опустел еще до того, как они повернули назад. У Харриет заболели икры ног от хождения по гальке. В отелях и жилых домах вдоль моря начали зажигаться огни, а небо над морем стало зеленого цвета и слилось с ним.

— Ты устала? — спросил Каспар, и Харриет кивнула. — Тогда давай поскорее вернемся и выпьем бутылочку шампанского перед обедом.

Он шел так упруго, как будто они только что вышли на прогулку, таща Харриет к более низкому уровню пляжа, открытому отступившим приливом.

— Раз, два. Раз, два, — терпеливо командовал он.

Харриет подумала, что она могла бы представить, как он вел себя с детьми, когда они были маленькими в счастливые времена.

Более пологий уклон пляжа приблизил их к кромке воды. Они шли сейчас в том месте, где пена проходит через гальку, когда седьмая волна стремительно пробегает в сумерках и разбивается, а Харриет и Каспар карабкались и спотыкались, убегая от нее значительно медленнее. Пока они, пошатываясь, шли, море кружило веселые водовороты вокруг ее икр. Они цеплялись друг за друга, когда отлив засасывал их ноги, а затем оставляли стекающую с них воду на простых отполированных камнях.

Каспар изобретательно ругался. Он промок до коленей, а туфли Харриет были полны воды.

— Проклятье, дьявольщина! Боже мой! — ревел Каспар, пока Харриет не напоминала ему:

— Брайтон — это наилучшее место.

Волна смеха, такая же неотвратимая, как и морская волна, накрыла их. Они вместе ввалились в отель, прошли через элегантное фойе, оставляя за собой мокрые полосы, все еще улыбаясь и не замечая сопровождавших их внимательных взглядов.

В лифте, когда они поднимались вверх, Каспар взял Харриет на руки. Она удовлетворенно прижалась к нему, думая о шампанском, обеде, постели и забыв обо всем остальном.


  1. Четвертое июня — актовый день в привилегированной мужской средней школе Итон. Выбран в честь дня рождения короля Георга III (1738–1820), патрона школы.

  2. Раундерз — упрощенный вид бейсбола, популярен среди учениц привилегированных частных школ.