Лондон, март 1985 года
Управляющим фабрики был большой, энергичный человек, белая нейлоновая рубашка которого распахивалась посредине, обнажая эллипсы мышц, обтянутые белой футболкой. Рукава рубашки, закатанные до локтей, демонстрировали мускулистые руки, которыми он упирался в бока, прокладывая себе путь через фабрику. Операторы станков внимательно смотрели на Грэма Чандлера и Харриет, которые следовали за их начальником. Особенно внимательно они разглядывали костюм Харриет цвета морской волны с широкими плечами и узкой юбкой, ее волосы, кольцо с бриллиантом и плоский черный дипломат, который она несла в руке.
Харриет не согласилась с их предложением встретиться в конторе фабрики. Она остановилась возле ближайшего станка — дорогой и сложной новой машины из Германии, производящей пластмассовые детали для «Тревоги», чтобы поздороваться с обслуживающим персоналом. Она уже знала двух из них и помнила их имена, поэтому она представилась третьему и пожала ему руку.
— Бесперебойно работает? — спросила она, кивая в сторону станка.
Мастер мрачно кивнул и отступил, чтобы вытереть лоб тыльной стороной запястья.
— Поэтому производственные показатели на двадцать процентов ниже, чем должны быть, — спокойно добавила она и стала ждать его реакции.
— Повреждение зубчатых колес. Штампы недостаточно точно установлены. Сегодня были отбракованы.
— Так я и говорила, — улыбнулась Харриет.
Грэм и Рей Даннетт, управляющий фабрики, ожидали ее в шести шагах.
Харриет сказала:
— Я знаю, что у вас были и другие проблемы. Сегодня мы их решим.
Она продолжала идти через фабрику в Уинвуде, обмениваясь короткими фразами с некоторыми из мужчин. Когда она проходила дальше, они оборачивались, чтобы посмотреть на ее ноги, а потом ухмылялись друг другу. Харриет чувствовала это пристальное разглядывание и считала, что это проявление любопытства, а не враждебности.
В Уинвуде были свои проблемы, большей частью технические, и ничего такого, чего нельзя было бы не разрешить. Проблемой были производственные показатели, а не ее ноги. Харриет совершенно хладнокровно рассматривала производственную ситуацию.
Они прошли до конца помещения, где располагался ряд кабинетов, занимаемых конторским персоналом. Последним был кабинет Рея Даннетта. Он открыл перед ней дверь. В конце технологической линии две женщины в халатах проверяли комплекты готовых деталей и временно упаковывали их в полиэтиленовые пакеты перед окончательной укладкой в коробки. Большие картонные ящики, наполненные такими пакетами, стояли на поддонах рядом с ними. Они смотрели на Харриет и Грэма до тех пор, пока за ними не закрылась дверь. Затем одна из женщин, опустив уголки губ, повернулась к другой.
— Она выглядит не слишком толстой или счастливой от всего этого.
— От чего, Бет? От него или от денег?
— Нет. Я не имела в виду шанс растолстеть от него. Принимай то, что приходит, — вот что я имела в виду.
— Того, кто приходит?
Обе женщины громко рассмеялись. Харриет и Каспар Дженсен стали общим достоянием фабрики после газетных статей о них. В Уинвуде было много грязных разговоров. Бет зажгла сигарету и откинулась на стопку полных ящиков.
— Рей занят, не так ли? — игриво спросила она.
Проходивший мимо мужчина остановился возле нее.
— Ну, тогда какие же у меня шансы, дорогая? Я не знаменитый, но у меня есть другие достоинства, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Проваливай, — ответила она игриво.
Харриет села напротив серого, металлического стола Рея Даннетта вдоль пары серых, металлических шкафов с кнопками. Кабинет ее руководителя производства очень напоминал ей кабинет мистера Дженсена из «Мидленд Пластикс».
Здесь была та же картинка с раскрашенным телом, такая же интенсивно используемая пепельница и, вероятно, совершенно такой же бумажный стаканчик, наполовину заполненный остывшим кофе. Но разница была в том, что Рей должен был начать выпускать лучшую продукцию, чем это делал мистер Джепсон. Харриет открыла свой чемодан.
— Давайте начнем с технологических вопросов, если не возражаете, Грэм!
Грэм и Рей обсуждали сбои нового станка. Технические представители изготовителя посетили фабрику, и негодная деталь была заменена. Рей и его мастер наблюдали за станком и отлаживали его работу. Харриет слушала вопросы Грэма. Его квалификация не вызывала сомнений, он знал, о чем он говорит, однако то, что он говорил, никогда не звучало достаточно убедительно для Харриет.
Она почувствовала, что решает вопросы в пользу Рея Даннетта и преувеличивает важность нормальной работы станков. Ее раздражало, что она не может достаточно четко понять, почему они все же отказывают, но в то же время ей было совершенно ясно, что Грэм не использует инвестиции с необходимой энергией.
Она также поняла, что была не права, полагая, что сама сможет повысить эффективность работы любого другого человека. «Это было нехорошо, — думала она, — проявлять раздражительность со своими коллегами из-за осознания своей собственной ошибки». Она заставила себя спокойно все выслушать, а затем поблагодарила Грэма и Рея за разъяснение технических деталей. Но она видела, что Грэм все-таки остался недоволен.
— Давайте пойдем дальше, не возражаете? — предложила она.
— Я должен вызвать из цеха Мика, — объявил Рей.
Со следующей проблемой, как правильно подозревала Харриет, не удастся так легко разобраться. Мик вошел и сел. Он с необычайной сосредоточенностью покрутил тонкую сигарету и начал длинно объяснять, что его парней не устраивает соглашение о столовой. Харриет слушала и хмурила брови. Представитель профсоюза старался убедить ее, что ему нужна подача горячей пищи для рабочих.
— Здесь работают всего сорок два человека, включая конторских служащих, — начала объяснять Харриет. — Вряд ли будет целесообразно с экономической точки зрения оборудовать кухню и нанимать обслуживающий персонал для столовых при таком количестве людей, не правда ли? Столовая оборудована таким образом, чтобы люди ели то, что они приносят с собой, а кроме того, как вы знаете, имеется торговый автомат с горячим питьем. Это все, что мы можем сделать, пока Уинвуд остается своих сегодняшних размеров.
Мик, казалось, не слышал того, что она говорила.
— Или столовая с полным обслуживанием, — продолжал он, — или более продолжительный перерыв, чтобы они могли съездить домой и съесть горячий обед.
Уинвуд был изолированным промышленным производством. Потребовалось бы довольно много времени, чтобы доехать до ближайшего города и вернуться назад.
— О перерыве уже договорились, как вы знаете, — ответила ему Харриет. — Я не могу его увеличить.
Она с тоской вспомнила времена в «Степпинг», когда она, Карен и другие организовывали свое время без дискуссий, таким образом, чтобы было удобно и им, и другим. И в офисе «Пикокс» каждый сотрудник и сама Харриет работают до тех пор, пока необходимая работа не будет сделана. В противоположность этому вежливая глухота Мика раздражала. Он продолжал, вовлекая их всех в дискуссию о простоях, рабочей практике и разграничениях, которая угрожала затянуться на весь день. Харриет безуспешно боролась со скукой и злостью.
Наконец она оборвала дискуссию:
— У нас уже нет времени для обсуждения этого вопроса. Перерывы согласованы с вашим руководством в самом начале, а соглашения о столовой останутся такими, какие они есть.
Мик втянул щеки, но, в конце концов, встал. Грэм выразительно взглянул на Харриет, но она проигнорировала его взгляд.
— Я все это доложу членам профсоюза.
— Пожалуйста, — решительно ответила Харриет. Мик вышел из комнаты, излучая недовольство. — Что у нас дальше, Рей?
— Техника безопасности и производственная санитария.
Инспектор по технике безопасности посетил фабрику в Уинвуде и оставил свой отчет. Здесь был перечень моментов, которые ему не понравились, начиная с недостаточно хорошего ограждения станков и кончая полотенцами в женских уборных. Харриет вздохнула и потерла лоб.
— Ладно. Давайте начнем с самого начала. Где должны быть установлены защитные ограждения?
— Ну, я покажу вам, но если их установить, то оператор будет вынужден снимать их всякий раз, когда захочет добраться до ремня.
— И как часто ему приходится делать это?
— Два-три раза в день.
— Так каков же тогда ответ?
Рей пожал плечами.
— Терять время или проигнорировать требования безопасности.
— Кто-нибудь стоял перед таким выбором?
Он рассмеялся.
— Конечно.
«Не получаешь удовлетворения, занимаясь такими делами», — подумала Харриет. Она начала ощущать, что немеет от этого утомительного дня. Медленно, мучительно медленно они проходили по списку инспектора. Это заняло все послеобеденное время, и в конце его у Харриет даже не было чувство удовлетворения от того, что кое-что удалось сделать.
Перед отъездом в Лондон они пожали руку Рею Даннетту.
Они решили несколько второстепенных вопросов, связанных с техникой безопасности, и смогли только договориться о том, что будут изыскивать возможности для решения остальных. Дело Мика и его требования, связанные со столовой, тоже дальше не продвинулись. Рей мрачно покачал головой. Харриет понимала, что он хочет услышать, как быть с этим вопросом. Она подумала, что должна назначить кого-то более энергичного управлять ее фабрикой.
— Делайте то, что вы считаете необходимым, — решительно сказала она, высвобождая свою руку. — Это то, что я хочу.
— Что вы хотите, — эхом отозвался он, как бы серьезно обдумывая идею, но с некоторой долей сарказма.
И опять Харриет захотелось лучше понимать технические загадки, которые были ясны для Грэма и Рея. Ей следует поучиться. Конечно, возможно, было бы лучше истратить еще неделю или месяц на Уинвуд, чтобы понаблюдать и последить за всем. Если бы она могла сберечь время для того, чтобы находиться вне офиса. Но, с другой стороны, время всегда можно найти тем или иным образом, и она уже научилась это делать.
Когда они вышли из офиса, Харриет увидела, что цех опустел. Было несколько минут шестого. Большой немецкий станок был уже выключен, старик в халате равнодушно подметал в дальнем углу.
Без работы станки казались еще больше, окутанные тайной своей дорогой загадки. «Здесь не перерабатывают», — Харриет осознала это. До настоящего времени у них было все в порядке с заказами на «Мейзу», «Тревогу» и другие более мелкие изделия.
Они оставили Рея на автостоянке машин сотрудников и направились по автомагистрали в Лондон.
— Мы должны заставить их работать, — сказала Харриет. — Это стоит сотни тысяч. — Грэм только кивнул.
— Я не деловой человек, Харриет, но я хорошо знаю, что ничего не добьешься конфронтацией с людьми или демонстрацией своего раздражения людям вроде Рея Даннетта.
— Я не раздражена, — отрезала Харриет.
Она с силой опустила свою ногу вниз, направляя свою машину кружиться в потоке быстрого уличного движения.
Следующий день был загружен. У Харриет была продолжительная встреча с ее руководителем по маркетингу и группой дизайнеров по упаковке, разрабатывающей новый материал для «Тревоги».
Они провели утро, окруженные макетами коробок, проверяя выполнение рекламных материалов. Это была та работа, которую Харриет любила больше всего и которая давала неповторимое ощущение готового изделия в собственных руках, и она знала, что эту работу она делает хорошо. Она принимала инстинктивные решения, но всегда могла объяснить их.
Она сказала:
— Мне бы хотелось, чтобы буквы были написаны на красно-вишневом фоне. Он теплее, чем синий, и текст лучше читается.
— Тогда красный, — сказал художник.
Специалисты по упаковке также энергично работали с Харриет, и в офисе стояла атмосфера веселья. Они послали за бутербродами и устроили завтрак во время работы, сидя среди цветных образцов и коробок «Тревоги».
После совещания Харриет была в прекрасном расположении духа. Когда офис уже опустел, в дверь просунул голову Джереми Крайтон. Харриет улыбнулась ему:
— Заходите, Джереми. Простите, но я все утро была занята.
Цифры, которые Джереми хотел обсудить, заняли у них полчаса. Когда перед уходом Джереми встал, он в нерешительности замялся, держа руки на спинке стула, и сказал, как бы высказывая запоздалую мысль:
— Робин приглашает меня пообедать с ним.
Харриет подняла округлившиеся глаза.
— Очень хорошо. Я надеюсь, вы пойдете.
— Да, я тоже так думаю.
Джереми не был общительным человеком, предпочитая возвращаться вечером домой к жене и саду, и не стремился к дружеским встречам с Робином Лендуитом.
— Хорошо, — произнесла Харриет и на миллиметр подняла брови, как бы спрашивая: «Есть что-то еще?»
— Все, — пробормотал Джереми.
Он ушел, оставив ее наедине со своей работой, но Харриет уже не думала ни о чем другом. Это будет полезно, если Робин наладит дружеские связи с другими директорами «Пикокс», даже если их собственные прекратятся. Она не сомневалась, что Джереми сообщит ей все, что необходимо знать. Она снова склонила голову над столом, напоминая себе, что ей, между прочим, тоже следует поговорить с Робином.
Прошло несколько дней, прежде чем она сделала это, хотя и не признавалась, что оттягивала звонок. Она только собиралась сказать ему, что будет отсутствовать в офисе в течение нескольких дней, и все. Она не имела никаких отношений с Робином Лендуитом, за исключением деловых.
Наконец она позвонила, сама набрав номер вместо того, чтобы попросить секретаря соединить ее. Ожидая, она крутилась в кресле, оглядывая свой кабинет и представляя Робина в его кабинете. Когда он ответил, они минуту обменивались нейтральными фразами. Их отношения сейчас четко ограничились бизнесом.
Они не слишком часто разговаривали по телефону и встречались только на собраниях совета директоров. Робин, как всегда, был деловит. В этой области она не имела к нему претензий. Он был удивительно сговорчив по вопросам, связанным с Уинвудом, и был настолько полезен, насколько был знаком с возникшими проблемами. Но его манеры были сдержанными и скорее холодными, чем враждебными, и поэтому она не могла понять, что он думает.
— Харриет перешла к определению даты следующего собрания совета директоров.
— Робин, можем мы изменить дату собрания в этом месяце? Двадцать восьмого числа я буду отсутствовать.
— Конечно. Ты собираешься в приятное путешествие?
Харриет на секунду задумалась. Ей не хотелось врать и не было необходимости опускаться до этого. Ее личная жизнь не имела теперь никакого отношения к Робину, ей нечего было скрывать или раскрывать.
Она коротко рассказала ему о своих планах. Она связывала свои планы, полные счастливых ожиданий, с Каспаром, но она не назвала его имени и не упомянула о своих ожиданиях.
— Ты собираешься в Лос-Анджелес? Его голос изменился, он приобрел тот бархатный тон, который не слишком нравился Харриет, однако в эти дни многое было в Робине, что не слишком нравилось ей. В эту минуту Харриет хотелось бы увидеть выражение его лица. Она подвинулась вперед в своем кресле, глядя через комнату на свой портрет, висящий на противоположной стене.
— Да. Всего на несколько дней.
— Дела или отпуск?
«Награда, — подумала Харриет. — Должны же быть и награды». Она позволяла себе очень немногое. Наверное, далеко не все, чего хотелось, но это было тем немногим, чему она научилась у Каспара. Он пил слишком много и он зря растрачивал время и свой звездный талант, но всегда, когда мог, он доставлял себе удовольствия. Каспар любил крайности, в то время как она боялась их.
— У меня будет несколько деловых встреч.
Различные виды «Мейзу» хорошо продавались в Штатах. Ее преемники, в том числе «Тревога», нуждались в поддержке. Но для этого нужно было лететь в Нью-Йорк, и Робин прекрасно понимал это.
— Удачное совпадение с награждениями Академии киноискусства, — медленно, растягивая слова, произнес Робин.
— Конечно, я хочу побывать там, — сказала Харриет.
Она не смогла скрыть гордости, прозвучавшей в ее голосе. Кандидатура Каспара была представлена за лучшее исполнение роли второго плана в фильме «Раскрытый секрет». Она хотела видеть его поднимающимся за своим Оскаром.
— Поздравь его от меня, хорошо? Ты никогда раньше не бывала на Западном побережье?
— Нет.
— Когда ты вылетаешь и когда вернешься назад?
Харриет ответила.
— Желаю получить удовольствие, — пробормотал Робин и повесил трубку.
— У нас будет по-семейному, — сказала Харриет Дженни и Чарли, открывая перед ними дверь своей квартиры в Хэмпстеде. — Мы и Джейн.
Прошло много времени, прежде чем она смогла найти время приготовить обед для своих друзей. Она решила сделать это до отъезда в Штаты.
— Как хорошо, — сказала Дженни. — Мы сможем расслабиться. Я думала, что тут одни брокеры и банкиры, и я опозорюсь, заснув. Я не могу бодрствовать в первые три месяца, как бы не старалась.
Дженни снова была беременна. Чарли проследовал за ней, передав две бутылки вина в руки Харриет. Он поцеловал Харриет в обе щеки в то время, как она с долей вины подумала о том, что было бы маловероятно, чтобы Дженни смогла столкнуться с кем-нибудь из других сфер ее жизни за обеденным столом в Хэмпстеде. Очень давно она усвоила урок, что разные сферы ее жизни лучше не смешивать.
— Джейн уже здесь?
— Нет. У нее, кажется, массу времени занимает бег туда-сюда.
— Я представляю, как это бывает, — вздохнула Дженни, — а одной это, наверное, еще тяжелее.
Дочери Джейн было три недели. Харриет видела ее только два раза, мельком. У нее была копна темных волос и круглое красное лицо. Харриет поразило то, что она внешне так не похожа на мать. Джейн проявляла себя как мать точно так, как и представляла себе Харриет, с присущими ей умением и уверенностью. Но было заметно, что ребенок занимает все ее внимание. Она не проявляла излишнего беспокойства и даже не казалась по-настоящему счастливой, она была просто полностью поглощена ребенком по имени Имоджин.
Дженни, Чарли и Харриет прошли в кухню, где Харриет предложила выпить. Джейн отрицательно покачала головой и попросила апельсиновый сок, разглядывая шампанское, которое Харриет разливала себе и Чарли.
— Что мы отмечаем?
Харриет продуманно накрыла стол: с цветами, свечами и изысканными бокалами. Она получала удовольствие от таких приготовлений, если уж решила уделить этому время. Сегодня она выставила свои лучшие, белые с голубым тарелки на льняной скатерти, заполнила яркими весенними цветами стеклянные вазы для того, чтобы компенсировать цветом изящную нейтральность ее квартиры, которая так выглядела в глазах Каспара. Ее кулинарные способности не стали лучше, чем раньше, но она покупала лучшие продукты для блюд и приготовляла их, просто нарезая и делая из них гарнир, украшавший тарелки.
Экзотически поданная простая пища понравилась Каспару в тех нескольких случаях, когда она готовила ему еду. Однажды в Литтл-Шелли он сам готовил и удивил ее своими познаниями в области лука, жиров и тушеного мяса. Это напомнило ей о том, что он был женат в течение пятнадцати лет до появления Клэр, и заставило ее подумать о семейной жизни, о которой она ничего не знала.
Странная ревность охватила ее, что зачастую случалось с ней после знакомства с Каспаром, но она внушала себе, что не имеет никаких оснований, чтобы обращать на это внимание.
При Робине она почти никогда не готовила. Они ели каждый раз в новом ресторане, придирчиво оценивая пищу. Сейчас казалось, что это было очень давно.
— Отмечаем Имоджин и Джейн, — ответила Харриет. — И всех нас, находящихся здесь.
Они потягивали свои напитки, а Дженни оглядывала блеклую, светлую, аккуратную кухню так, как будто она была здесь в первый раз.
— Здесь очень приятно, — пробормотала она, заставляя Харриет задуматься о том, не было ли в этих словах упрека за то, что это случается так редко.
— За твое путешествие, — добавил Чарли, опуская и протягивая свой бокал, чтобы наполнить снова.
— Твой приятель собирается выиграть Оскара?
— Я не знаю, — улыбнулась ему Харриет. — Я хотела бы посмотреть на него там, если это произойдет.
Через несколько минут приехала Джейн. Ей потребовалось несколько раз сходить к своему ситроену, прежде чем ребенок и все вещи, постоянно необходимые ему, не были водружены в центре гостиной. Харриет обозревала плетеную детскую кроватку, бутылку для кипяченой воды и ее держатель, раздутый резиновый мешок с пеленками, кремами, запасными одеялами, платками и веревку с яркими пластмассовыми игрушками, которую Джейн повесит над кроваткой для того, чтобы девочка разглядывала их и не беспокоилась, когда проснется. Имоджин выглядела очень маленькой среди всего этого.
— Наконец сделали все, — вздохнула Джейн и опустилась на диван.
Дженни встала на колени и внимательно посмотрела в корзину.
— Она такая хорошенькая. Как с кормлением? Аэрозоль помогла?
Имоджин была требовательным едоком, и Джейн начала страдать от растрескавшихся сосков. Исходя из своего опыта, Дженни могла порекомендовать лучшее лекарство.
— Если каждые два или три часа, то помогает. Но как у тебя? Все еще тошнит?
Харриет подняла одну из своих прекрасных французских тарелок и предложила свою экстравагантную закуску гостям. Дженни снова отрицательно покачала головой и вздохнула, а Джейн охотно взяла щедрую порцию.
— Я все время такая голодная. Я не собираюсь расставаться с этими камнями, Которые я, кажется, приобрела. — Джейн, одетая в необъятный цветастый халат, размахивала одной рукой возле груди, которая в последнее время увеличилась вдвое и которую она называла передней кормушкой.
— Я тоже всегда бывала голодная, когда кормила грудью, — сказала Дженни.
Чарли снова протянул свой бокал за шампанским.
Затем последовали крошечные паровые овощи с сочной холодной уткой, которые мог приготовить только очень опытный кулинар, но тут проснулась Имоджин и немедленно потребовала кормления. Джейн перенесла ее на стол, хотя прекрасно понимала, что Харриет не хотелось бы, чтобы остывали в ожидании ее микроскопические морковки и фасоль. Она расстегнула свой халат и обнажила бело-голубую грудь, величиной, казалось, большей головы ребенка. В ответ на крик в полный голос Имоджин из соска брызнула тонкая струя полупрозрачного молока.
— Ой! — вскрикнула Джейн. — Ну, давай, малыш.
Ребенок схватил грудь, фыркая и глотая. Дженни нежно улыбнулась в первый раз с начала вечера.
Харриет вспоминала почти такую же сцену за столом Джейн в позапрошлое Рождество. Только тогда Джейн пристально вглядывалась в ребенка другой женщины, а Харриет чувствовала, что вся сжимается, как при спазме в кишечнике. Она ощущала подобное и сейчас, наблюдая, как Джейн кормит ребенка, но не стала обращать на это внимания.
— Как твой бизнес, Харриет? — спросил Чарли.
— Прекрасно, в самом деле, очень хорошо, — соврала она. — Отказы станка в Уинвуде, но ничего серьезного.
Они закончили шампанское. У Харриет было еще две бутылки белого вина, но Чарли сказал, что предпочитает красное. Поэтому она открыла бутылку бургунского и разлила вино по бокалам. Джейн сразу подняла свой.
— Если я выпью, то она спит, — объяснила она.
Вот таким был этот вечер. На какую бы тему не начали разговор Харриет или Чарли, беседа обязательно возвращалась к детям. Толстые брови Чарли сошлись в прямую линию, а в Харриет накапливалось раздражение. Это не означало, конечно, что она желала говорить о своей жизни, которая, в основном, сводилась к работе, или слушать признания того, как она значительна, так же значительна, как эти священные и исключительные обряды материнства. На самом деле, она мечтала о том, чтобы хоть на вечер забыть о «Пикокс» и насладиться каким-нибудь из старых разговоров.
Джейн была одной из тех, кто всегда был готов к дискуссии, спору на любую тему, перегнувшись через стол в полночь с глазами, светящимися убежденностью. Но Джейн превратилась в цветочную гору, которая, казалось, способна была говорить только о родах и кормлении грудью. Ее первоначальное чувство раздвоенности, связанное с рождением ребенка, казалось, исчезло вместе с триумфальным появлением Имоджин. Она была прикована и загипнотизирована.
«Она поглупела», — подумала Харриет. И вдруг она заскучала по старой Джейн, чего с ней никогда не случалось раньше с тех пор, как она погрузилась в дела «Пикокс». После трех экзотических фруктовых шербетов Харриет усадила Джейн и Дженни рядом на диван напротив чайника с мятным чаем. Она закрыла дверь кухни и оставила их вместе с их секретным разговором. Она хотела крепкого кофе, и того же хотел Чарли, который прислонился к кухонной раковине и крутил бокал арманьяка между ладонями.
— Я сожалею, — сказал он.
— О чем? — притворилась Харриет.
— Этот материнский комплекс пройдет. Он имеет тенденцию усиливаться сразу после зачатия и сразу после родов. Ты убедишься в этом.
— Я не думаю, — ответила Харриет, осознавая истину.
Ее тело, все его клеточки и жилочки могли говорить одно, а ум утверждал обратное. Чарли только рассмеялся.
— Так что нового и интересного?
Харриет колебалась. Она находилась между желанием поговорить после вечера, на котором она почти исключительно слушала, и сознанием того, что Чарли был проницательным комментатором по финансовым вопросам, который не справлялся бы со своей работой, если бы не схватился за малейший намек на проблемы в «Пикокс».
Это противоречие всегда сопровождало ее в последнее время, когда она встречалась с Чарли, но обычно она не обращала на него внимания, потому что любила Чарли и доверяла ему. Сегодня она с легким сердцем пожала плечами.
— Ничего особенного. Мы получили новый немецкий чудо-станок, но он до сих пор дает меньше, чем больше…
— Ради Бога, — перебил ее Чарли, — неужели ты не думаешь ни о чем другом? После хорошего обеда? В постели? Когда ты засыпаешь?
Непроизвольно Харриет бросила взгляд на дверь, отделяющую их от Дженни и Джейн. Сравнение было очевидным. Ее собственный ребенок — «Пикокс»…
Она видела, что Чарли был уже довольно пьян. Он хмуро взглянул на нее из-под бровей, а она широко улыбнулась ему, полная искреннего расположения.
— Прости, — извинилась она в свою очередь.
Чарли покинул свою опору в виде раковины и приблизился к ней. Она наклонилась над белым столом, повернувшись в полоборота, чтобы следить за кофе в стеклянном кофейнике. Чарли подошел еще ближе. Его бедра прикоснулись к ее бедрам. Он положил руки ей на талию и повернул ее к себе.
— Мм-м, — промычал Чарли, — так лучше.
Его руки поднялись вверх, пробежали по ребрам грудной клетки и остановились на груди. У Чарли были большие руки, они проглотили все. Она была беспомощна, но чувствовала себя туго натянутой и напряженной после столь распространенного и обильного материнства.
— Хорошо, — промычал он, а потом спросил: — Хорошо?
Его пальцы двигались, слегка поглаживая. Харриет полусонно подумала, что хорошо. Был уже один случай у Джейн, когда он довольно меланхолично запустил руку ей в блузку. Она подозревала, что оба они подумали об этом сейчас, хотя была уверена в том, что никто из них об этом раньше и не вспоминал. Она подумала, что это был тот вечер, на котором она встретила мужчину в синей рубашке. По каким-то причинам она вспоминала о нем один-два раза после их последней встречи.
Ласки Чарли становились все более настойчивыми. Это было не так, как будто они испытывали давнишнюю страсть друг к другу. Харриет была уверена в этом. Ее никогда по-настоящему не влекло в сексуальном плане к Чарли Тимбеллу. А сейчас она хотела только Каспара, прибыть к Каспару в Лос-Анджелес. Она чувствовала плоть Чарли, давящую на ее бедро. Его губы скользили от ее уха к шее, а нос упирался в ее подбородок.
Харриет глубоко вздохнула. Это было приятно, вызывающе и дерзко приятно после скучного вечера, однако только это и представляло какой-то интерес. Она подняла руку, отвела руку Чарли и дала ей возможность отклониться в сторону.
— А что ты, собственно, хочешь, Чарли? Быстренько на полу в кухне, пока Дженни и Джейн репетируют эпизиотомию, с которой уже знакомы.
Чарли выпрямился.
— Я ничего не хочу. Я вообще ничего не хочу.
Он дрожал, когда говорил, а потом запустил пальцы под ремень брюк и привел себя в порядок. Харриет рассмеялась все еще с симпатией.
— Ты сильно пьян, Чарли.
— Ты совершенно права.
Странно, но сейчас он напоминал ей Каспара. На определенной стадии опьянения они оба демонстрировали милое мужское распутство, качество, которое она объясняла себе, как ребячество. Она по опыту жизни с Каспаром знала, что эта стадия продолжается недолго, и пока размышляла, увидела, что лицо Чарли изменилось.
— Ты понимаешь, не легко перенести этот период бездействия, — объяснил он, — в начале, в конце и еще потом. И это всегда происходит тогда, когда Дженни выглядит очень мягкой и привлекательной.
«Так же, как, — с удовлетворением подумала Харриет, — как она, обтянутая кожей».
— Я не забыл, как это было, когда мы потеряли Джеймса, ты ведь понимаешь. Я никогда, никогда этого не забуду. Но сейчас я просто чувствую, понимаешь, дорогая Харриет, я чувствую себя так, как будто меня бомбардируют молочными младенцами. С молоком, мочой и детскими какашками. А в это время ты, дорогая, очаровательная Харриет, с твоей головой, заполненной финансовым рынком и твоим соотношением цены акции к доходу на одну акцию, закутываешься в шелк и пахнешь как Хлоя. У тебя небольшая твердая грудь, красивый плоский живот и длинные ноги, так что ты можешь осуждать меня, можешь осуждать любого мужчину за желание лечь рядом с тобой и завернуться во все это.
Харриет сухо сказала:
— Оставь это. В любом случае, я знаю, как и кого осуждать. Держи, Чарли. Пей свой кофе. Крепкий и черный.
«Интересно, — подумала она, — Каспар также считает в аналогичных ситуациях? Неужели она — собрание некоторых плоских элементов, в которые хорошо завернуться? Она была уверена в том, что Робин никогда так не думал. И Лео, даже в конце.
Чарли пил кофе. Он заметно его отрезвлял.
— Извини, — снова поморщился он.
— Давай кончим извинения, — она протянула руку, немного посмеиваясь над ним. — Присоединимся к дамам?
Чарли рассмеялся:
— Ты молодец, Харриет. Не удивительно, что тебе сопутствует успех в бизнесе. Ты думаешь, как мужчина.
Харриет не беспокоило, что она внушила ему такое мнение.
— Все еще? — спросил Чарли, когда они вернулись в гостиную.
Дженни и Джейн виновато подняли глаза. Имоджин опять была возле груди матери. Однако Харриет заметила, что ее настроение изменилось. Харриет понимала, что, конечно, Джейн надо поговорить с Дженни и о питании, и о расписании, и о прибавке веса. Она была одинока, молодая мать, и ей не к кому было обратиться, кроме специалистов-профессионалов. Раскаиваясь, она прошла к ней через комнату и крепко обняла ее вместе с ребенком. От нее пахло молоком и тем, что срыгнул ребенок. Она также подумала, что немного понимает Чарли.
— Не слушайте его. Говорите хоть всю ночь, если хотите.
Дженни охватила зевота. Ее глаза были влажными, а под ними были желтоватые пятна.
— Я, кажется, уже не могу. Чарли, я не хочу тащить тебя слишком рано, но не следует ли нам подумать о том, что пора уходить?
— Хоть сейчас, моя дорогая, если ты хочешь.
Он протянул ей руку и покачнулся, когда помогал ей встать на ноги.
— Я поведу машину, — терпеливо сказала Дженни.
Джейн закутала ребенка и собрала его вещи. Они разделили поклажу на четверых и отнесли в ее машину.
Когда Дженни прощалась, ее лицо было бледным.
— Извини, если я испортила тебе такой замечательный обед, Харриет. Я просто неважно себя чувствую, в этом все дело. Значительно хуже, чем в предыдущих случаях. Пора остановится, я думаю. Чарли будет рад.
Харриет утешала ее:
— Не волнуйся, после тринадцати недель с тобой все будет в порядке и ты будешь полна энергии.
Дженни даже рассмеялась в ответ на это:
— Бедная Харриет. Обо всем этом ты слышала. Но ты еще многое узнаешь, когда придет твоя очередь. Чарли скромно поцеловал Харриет, и Дженни увезла их.
— Когда ты улетаешь? — спросила Джейн через открытое окно ситроена. Харриет ответила. — Счастливо тебе. Я бы отдала все, чтобы увидеть немножко светской жизни Лос-Анджелеса.
Однако в ее голосе не было и следа зависти. У Джейн были пятимесячный отпуск по беременности и родам, проблемы с поисками нового дома, няньки для ребенка, ожидающая ее трудная работа, которую, вероятно, придется менять, и еще у нее была Имоджин. Она не ревновала ее к тому, что было у Харриет, и Харриет ясно осознавала это.
— Счастливого пути, — крикнула Джейн.
— Я постараюсь, — тепло ответила Харриет.
Она посмотрела, как уезжала Джейн, а затем вернулась в дом и аккуратно загрузила тарелки в посудомоечную машину.
Робин был занят. Робин всегда был занят, однако в последнее время к работе его притягивала методичная, безжалостная сила. Все это происходило с связи с «Пикокс». Он собрал урожай от тех семян, которые посадил давно, еще в прошлое лето.
Харриет удивилась бы, узнав, каким основательным он был, но Харриет ничего не знала об урожае Робина. Ее внимание было занято другими вещами, и эта занятость привела к тому, что она забыла или просмотрела то, что она уж определенно хорошо знала о Робине Лендуите.
Робин начал прошлым летом, когда Харриет окунулась в головокружительный, экзотический процесс любви к Каспару, серией телефонных звонков нескольким избранным служащим «Пикокс». Харриет была, конечно, директором-распорядителем, но Робин был председателем совета директоров компании, и поэтому не было ничего необычного в том, что он захотел поговорить с некоторыми ключевыми сотрудниками. Немного более необычным было то, что они не были главными руководителями, а принадлежали ко второму уровню управления, и было важно, что звонки были приватными, в нерабочее время, по индивидуальным домашним телефонам.
Телефонные семена не всегда прорастали, но когда это происходило, за ними следовали сдержанные встречи подальше от офиса «Пикокс». Ту информацию, которую Робин собирал на этих встречах, он хранил в досье, которое находилось во всегда запертом ящике его большого письменного стола.
Позднее он посетил Уинвуд. Никто из рабочих не заинтересовался ногами Робина, когда он обходил цех фабрики вместе с Реем Даннеттом, хотя они и передразнивали его позу герцога Эдинбургского с руками за спиной. После этих инспекционных обходов Робин и Рей вернулись в кабинет Рея, и Робин делал небрежные заметки, когда двое мужчин беседовали под глазами девушек с календарей.
Затем Робин принялся за бухгалтера Джереми Крайтона. Робин выбрал время и тщательно подготовился, однако первая их встреча за хорошим обедом в одном из клубов Робина оказалась недостаточно удовлетворительной.
Джереми был необщителен и поначалу даже не понял, почему Робин Лендуит вдруг пригласил его в один из фешенебельных клубов просто для того, чтобы поболтать за бифштексом и бургундским. Но замкнутый бухгалтер был далеко не глупым человеком и достаточно быстро все понял. Он не доверял Робину, но он и вообще никому не доверял, и очень быстро определял, в какую сторону дует ветер.
Когда они встретились во второй раз, Робин на свои будто бы случайные вопросы получил более ясные ответы. В третий раз Робин взял досье с собой, и они просмотрели его вместе. Джереми выглядел встревоженным, но через некоторое время, когда Робин откинулся на спинку кресла, наслаждаясь портвейном и сигарой, беспокойство почти исчезло.
— Похоже, что у вас есть возможность, — осторожно сказал Джереми, — или она может появиться. Однако я согласен с теми финансовыми показателями, которые вы указали. Это неопровержимо.
Робин улыбнулся его подтверждению и вновь наполнил стаканы портвейном из графина, оставленного для них клубным официантом.
— Я не думаю, что будет трудно аргументировать данный стиль управления, но другого открытого для вас пути я не вижу. Суть дела состоит, конечно, в том, что вам не следует беспокоиться о вашей предыдущей роли, если держатели акций смогут быть убеждены в том, что жесткое руководство сделает все необходимое для обеспечения надежного положения компании в будущем, — объяснял Джереми.
Джереми не любил сигар. Он зажег свою сигарету и рассматривал Робина через дым.
— И вы сможете получить достаточную поддержку от организаций.
— Я думаю, что будет лучше, если это дело вы оставите мне, — ответил Робин.
Робин сделал последнюю подготовку к сбору урожая еще одной серией встреч. Эти последние встречи представляли собой странную смесь официальных и неофициальных, проходили, в основном, в соответствующих офисах больших финансовых организаций, но в разговорах мужчины в темных костюмах часто называли друг друга по имени и даже полушутливым «старина».
На этих встречах Робин провел множество комбинаций с помощью своего досье и информации, которую он получил от финансиста-контролера, руководителя производства, младшего руководителя маркетинговой службы и других из его коллекции проросших и уже цветущих семян. И после того, как были учтены эти маленькие ростки, он принялся за Рея Даннетта и Джереми Крайтона, самых ценных его экземпляров.
Ни одна из этих встреч при всем их внешнем дружелюбии не была для Робина легкой. И не один раз он, возвращаясь в свой кабинет, менял мокрую от пота рубашку на свежую из стопки целлофановых пакетов в ящике стола. Но он всегда точно знал, что он хочет, и, в любом случае, это было в природе Робина: получать удовольствие, привлекая на свою сторону этих людей — финансовых руководителей больших страховых компаний со всей их мощью и могуществом Комитета по защите инвестиций и стоящих за ним людей, восхищающихся финансовым талантом Харриет и соответствующим образом инвестирующих ее. И всех их он перетянул на свою сторону.
Не каждый раз он добивался своего. Иногда Джеймс или Кристофер или какой-нибудь другой финансист в какой-нибудь организации поднимал глаза от досье, подготовленного Робином, и спрашивал, сузив глаза:
— А ты не преувеличиваешь все это, Робин? Мне кажется, что все не так уж плохо.
Тогда Робин с сожалением кивал и украшал свои доказательства еще несколькими гладкими преувеличениями. Некоторые из этих преувеличений, если бы они были достаточно разработаны, могли бы квалифицироваться как ложь, но Робин был очень, очень искусным лжецом.
Под конец он складывал свои бумаги и говорил:
— Это так, Крис. Мы все восхищаемся Харриет Пикок, и ее способности бесспорны. Но как председатель я несу ответственность перед держателями акций и будущим компании…
Кристофер, Джеймс и другие не видели темных пятен под рукавами рубашки Робина, потому что его отлично сшитый пиджак скрывал их. И они даже не подозревали о восхитительном адреналине, бегущем по его венам, когда он убеждал их. «Нервное возбуждение лучше, чем секс», — думал Робин. Даже лучше, чем тогда, когда он занимался любовью с Харриет в своем кабинете за неделю до выпуска на бирже акций «Пикокс».
Конечно, в конце концов, он получил то, что хотел, потому что он всегда это получал и всегда будет получать.
Численность индивидуальных владельцев акций «Пикокс» составляла от трех до четырех процентов. Он подсчитал, что ему необходимо переманить в свой лагерь всего четырех главных держателей акций. Четыре финансиста, представляемые Джеймсами и Кристоферами, давали ему необходимый пятьдесят один процент.
После последней встречи Робин вернулся в свой офис и запер досье в стол. Он на минуту присел и задумался. Наиболее деликатные переговоры были уже завершены, и ему придется иметь дело с менее знакомыми и предсказуемыми людьми, чем финансисты главных страховых компаний. Но по опыту он знал, что семьи представляют собой значительно более плодородную почву, чем финансовые организации, для посева его семян подозрений и разногласий.
Планы и потенциальный приз, если он хорошо сделал свою работу, интересовали его даже больше, чем все призы, которые он когда-либо в жизни получал. Это был вызов ему. Он знал, что простые люди не всегда выбирают простые цели.
Робин вышел из-за стола, подошел к низким полкам, на которых среди сувениров и всякой мелочи стоял, прислоненный к стене, самый первый вариант «Мейзу». Это была первая сверкающая черная пластиковая модель, которую Харриет окрестила «Головоломкой» и которая не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Ему нравилось смотреть на нее сейчас, потому что она напоминала ему, что Харриет тоже может проигрывать, чему бы не поверили ее сторонники.
Именно провал «Головоломки», а также ее перерождение в «Мейзу» дали в его руки самую сильную карту в его игре, в которую он играл с Харриет. Робин улыбнулся, когда подумал об этом. Кроме всего прочего, он любил выигрывать.
Он взял «Головоломку» и установил положение ворот перед тем, как выпустить шарики, которые гремели, катясь по дорожкам, ведущим к местам их назначения. Когда они остановились, он увидел, что просчитался, что желтый шарик проник перед синим не в ту прорезь.
Робин, все еще улыбаясь, поставил доску назад и вернулся к столу, оставив цветные шарики и блестящие фишки в неправильном положении. «Это было типично для Харриет, — подумал он, — и, возможно, для того старика, о котором она так неудачно побеспокоилась, представлять, что эта игра является в некотором роде метафорой жизни».
Робин не представлял своей жизни в виде какого-то лабиринта. Скорее, это был прямой и правильно выбранный путь, по которому он уверенно продвигался прямо к цели для своего собственного удовольствия. Если какие-то препятствия появлялись на его пути, то они могли быть отодвинуты в сторону, а если путь отклонялся, то его можно было, приложив определенные усилия, повернуть снова в нужном направлении.
Восстановление, в конце концов, своего прямого пути — вот в чем заключалась сейчас его задача. Харриет нарушила его равновесие, она отказала ему, и он не мог потерпеть этого.
В непонимании этого и заключалась ошибка Харриет.
У Харриет было все готово. Грэм, Джереми и другие были подготовлены к ее недельному отсутствию. Уинвуд, казалось, работает приемлемо, в сумку упаковано ее платье для вечера награждения. Она даже увиделась в Хитроу с Линдой, улетающей на пасхальные каникулы в имение Клэр в Бел-Эйр.
Линда демонстрировала хорошее знакомство опытного путешественника с терминалом дальних рейсов и со всем, связанным с полетом. Она сняла значок, объявляющий ее «несовершеннолетним без сопровождения», почти сразу же после того, как его прикололи ей на лацкан, и спрятала его в карман. Она подняла голову и посмотрела на табло отправлений.
— Смотрите. Еще даже посадку не объявили. Харриет, можно я куплю что-нибудь почитать в полете? Магазин в конце зала.
— Я куплю тебе детскую книжку, — доброжелательно предложила Харриет.
Линда бросила на нее сердитый взгляд:
— Спасибо. Хорошо бы пару журналов.
Они вместе протиснулись через толпу. Магазин предлагал стену книг в мягком переплете с золотыми надписями, выставку чайных полотенец с изображением британского флага и пластмассовых лейб-гвардейцев. Линда схватила Харриет за рукав.
— Посмотрите! — закричала она.
Опытные глаза Харриет уже увидели это и тоже зафиксировали содержание витрины. Здесь был волчок в одном конце витрины, один из выпускаемых ею волчков, украшенный перьями «Пикокс», а полки были плотно заполнены ее играми. «Мейзу» в блестящей упаковке, создавшей производственные проблемы, «Мейзу» в черном с серебром роскошном исполнении и «Тревога» в старой, не удовлетворяющей ее упаковке.
Харриет сказала:
— Да, аэропорты — это хорошее место для торговли.
Линда уже спешила к волчку. Она наводила порядок на полках, передвигая игрушки на те места, которые были не заполнены. Японская пара стояла неподалеку, рассматривая «Мейзу» для путешественников.
— Это, действительно, очень хорошая вещь, — сказала Линда, встав прямо перед ними. — Вы должны купить ее.
Они отступили от нее, с трудом удерживая «Мейзу» в руках, занятых пачками песочного печенья в клетчатой упаковке.
— Линда! — возмущенно позвала Харриет.
— Ну и что? Это же торговля, так ведь? Разве вы не испытываете гордости, видя, как люди покупают ваши изделия? Я горжусь вами. Это все равно, что видеть папу в кино. Разве вы не можете гордиться своим делом?
— Да, я чувствую гордость. Конечно. Но я не говорю об этом.
«Так же, как и о том удовольствии, которое испытываю, услышав, что Линда связывает меня с Каспаром на одном восторженном дыхании», — подумала Харриет. Однако это не отрицало реальности такой ситуации. Она улыбнулась Линде.
— Я возьму тебя в свои торговые агенты.
Пришло время посадки на ее рейс. Харриет проверила, на месте ли ее паспорт, билет и посадочный талон.
— Это не настоящее прощание, — сказала Линда, — потому что вы скоро будете в Лос-Анджелесе. Это будет так замечательно — увидеть вас там.
— Это только на неделю, — предупредила Харриет. — Я не знаю, как часто мы сможем видеть друг друга. Ты будешь со своей мамой…
«А я подружка твоего папы», — деликатно не добавила она.
Линда отреагировала мудро:
— Клэр нравится то, что делает меня счастливой. Вы, кажется, делаете меня счастливой. Не волнуйтесь, это мы устроим.
Ее хорошее настроение, ее доверие и привязанность доставляли Харриет удовольствие. Линда, казалось, была уже не тем мятежным ребенком, которого она встретила у Лендуитов.
— Увидимся в Лос-Анджелесе.
Они крепко обнялись, не как мать и дочь, но и не так, как сестры. «Во всяком случае, не так, как я с Лизой», — подумала Харриет. Она смотрела и махала рукой, пока Линда не скрылась из виду.
Пришел последний день перед ее собственным отлетом. На этот день было запланировано телевизионное интервью, после которого она отправится в аэропорт.
Вместе с телевизионной командой приехала Элисон Шоу, делающая программу «История успеха». Сидящая в своем кабинете под собственным портретом с пугающим титулом «Предприниматель года», только что присвоенным ей, Харриет явно демонстрировала собой успех. Она могла вспомнить Саймона, протянуть руку и прикоснуться к растрескавшемуся куску древесины первой «Мейзу», но у нее не было необходимости подробно останавливаться на том, что случилось. Она могла быть уверена в том, что, когда она вернется после недельного отпуска — ее заслуженной награды, она сможет наладить работу в Уинвуде. Она всегда справлялась с любой работой, она — это история успеха.
Комментатор закончила интервью. Пока телевизионная команда снимала последние кадры, Харриет вышла из кабинета ответить на звонок Чарли Тимбелла. Чарли обрадовался, что застал ее. Когда он говорил, он машинально и энергично рисовал в своем блокноте, изображая замкнутые окружности, а затем заштриховывал их косыми линиями.
«Харриет, до меня дошел слух».
У него был ланч с агентом по связям с общественностью, жизнерадостной девушкой, которая с удовольствием пила вино и с которой он регулярно встречался на веселых и оживленных ланчах. Но после ланча Чарли нужно было писать статью, и поэтому он выпил только один стакан, а девушка закончила все оставшееся в бутылке.
«Вы приятель Харриет Пикок, не так ли, Чарли?»
Вопрос сопровождался многозначительным взглядом, предполагавшим, что за ним последует лакомый кусочек информации. Приятельница Чарли не работала в фирме, связанной с «Пикокс», но у нее были личные контакты. И хотя то, что она, наклонившись вперед через стол, выдохнула ему, содержало не слишком много информации, это очень встревожило Чарли. Кроме того, информация содержала такую историю из жизни Сити, которая отличалась от предлагаемых им своим читателям. Он заспешил в свой офис и сразу же позвонил Харриет.
«Харриет, ты знаешь, что творится у тебя за спиной? Не слишком ли далеко вы зашли?
Ее смех был уверенным, но это не успокоило его.
«Я не скажу тебе, Чарли. Что для тебя важнее — я или хороший газетный материал?»
«Ты будешь далеко от дома».
Она беззаботно ответила ему, что направляется не в Амазонию. Она сможет вернуться в Лондон в течение двенадцати часов, если это потребуется. Чего не может быть.
И, таким образом, Чарли ничего не оставалось, как сказать: «Желаю тебе хорошо провести время».
Харриет повесила трубку. Карен сказала, что машина, которая должна отвезти ее в аэропорт, ждет внизу. Элисон Шоу вышла из кабинета Харриет, из-за тяжелых складок ее одежды и плаща, перекинутого через руку, она казалась более унылой на фоне элегантной Харриет.
Женщины пожали друг другу руки, и Элисон поблагодарила Харриет за интервью. Харриет сказала, что она получила от него удовольствие, что было неправдой, потому что она не любила давать интервью. Это было связано с поисками известности в прошлом, любой известности, и, кроме того, с Саймоном.
Но она заметила, что сейчас, когда комментаторская работа была закончена, на лице Элисон засветились теплота и дружелюбие, а также стал явно виден острый интеллект. Это заставило Харриет подумать о том, что, если бы было время, то хорошо было бы завести нового друга. В ответ у нее появилось такое же теплое выражение лица.
«Счастливого путешествия», — одновременно пожелали Элисон и Карен.
В пять часов Харриет оторвалась от земли.
Сидя в своем кресле первого класса и держа бокал шампанского от «Бритиш эйрлайнс», Харриет позволила себе небольшой вздох удовлетворения, тронутого самым маленьким и самым приятным зудом неверия.
Она была преуспевающей деловой женщиной, по решению избирающего комитета она была не меньше, чем «Предпринимателем года».
У нее были деньги, настоящие деньги, свидетельством чего были шелк и шерстяной костюм с желанным ярлычком, туфли ручной работы и бриллиантовое кольцо, которое она с удовольствием подарила себе. А сейчас, что было лучше всего остального, что было лучше всего, она летела в Лос-Анджелес к Каспару Дженсену.
Харриет сделала глоток шампанского, улыбаясь и забыв о предостережениях Чарли. Ей предстоял дальний путь.
Лос-Анджелес появился вокруг Харриет, как фейерверк.
С первого взгляда на город поверх крыла Боинга-747 на серебряную и цвета слоновой кости мозаику внутри изгиба Тихого океана она была очарована.
Когда она вышла из аэропорта в бурлящую толпу и впервые ощутила перегретый, насыщенный воздух, она уже забыла об усталости от полета. Она увидела автомобиль, который Каспар прислал за нею — длинный черный лимузин со светонепроницаемыми черными окнами, зажатый такими же автомобилями, ожидающими, когда «истории успеха» спустятся с неба и завладеют ими, и она почувствовала такое количество адреналина в своей крови, какого никогда раньше не было.
Машина поглотила ее вместе с двумя чемоданами, а водитель прикоснулся к своей фирменной фуражке.
— Вы готовы, мэм?
— Готова.
Они проскочили через гудящие джунгли небольших торговых точек подачи быстрых блюд и рекламных щитов, окружающих аэропорт, и в процессе их продвижения Харриет заметила, что водители фордов, бьюиков и потрепанных фольксвагенов, движущихся в потоке по магистрали, поворачиваются и тщетно пытаются рассмотреть что-то за темными стеклами, как будто хотят прикоснуться поближе к какой-то знаменитости.
Она прочитала дорожный указатель — скоростная автострада Сан-Диего — и посмотрела вперед на тянущуюся ленту металла, стекла и резины, сверкающую в знойном воздухе. Уличное движение. Она могла скорее чувствовать, чем слышать, как окружающий воздух вибрировал вместе со звуковыми волнами тысяч радиостанций. Пальцы постукивали по баранкам рулевых колес и сверкающему металлу повсюду вокруг нее, насколько она могла видеть, в резонанс с каким-то настойчивым и неслышимым ритмом.
Впереди над дорогой на электронном табло снова и снова вспыхивали цифры 18:27. 87°. 18:27. 87°. 18:28. На улице было жарко, а Харриет было прохладно в ее покоях с кондиционером. Вместо того, чтобы откинуться назад на подушки и закрыть глаза, она подалась вперед, страстно желая, чтобы лимузин быстрее вез ее.
Бульвар Санта-Моника. Движение стало менее напряженным. Четыре ряда машин проходили мимо зиккуратов небоскребов с зелеными и черными окнами, мимо величественных сооружений кремового цвета, похожих на современные соборы, мимо множества рекламных щитов, сверкающих знаков, слов и цветов, привлекающих ее внимание сильнее, чем какой-либо другой ландшафт в ее жизни.
Она внимательно смотрела на все это, ее глаза готовы были выскочить вперед и бежать быстрее, чем мог двигаться автомобиль. Она повторила про себя: «Бульвар Санта-Моника». Какой-то автомобиль с надписью «Актриса», солнцезащитными очками и ярко-красными губами на колесе резко рванулся вперед и умчался в противоположном направлении.
Харриет громко рассмеялась, жаждущая увидеть раскинувшийся перед ней легендарный город и в то же время испытывающая благоговейный страх перед ним.
Лимузин вынырнул из потока машин. Теперь Харриет видела широкие, тихие улицы, более похожие на те, которые были ей знакомы, за исключением тех улиц, по сторонам которых, как часовые в четыре ряда, стояли шестидесятифутовые пальмы. Листья пальм, выходящие из гладких, перерезанных кольцами стволов, были настолько неподвижны в тяжелом воздухе, как будто они были отлиты из металла.
Здесь не было рекламных щитов и заправочных станций. Здесь были только машины, которые неслышно скользили под пальмами-часовыми мимо площадок с подстриженной травой. За этой травой, похожей на бархат, Харриет видела дома, белые, розовые, кремовые дома за валом цветов. Над цветами бесстрастно зияли окна, встречая ее пристальный взгляд.
Харриет наклонилась вперед и легонько щелкнула по стеклу, которое отделяло ее от водителя. Послушное стекло с жужжанием опустилась.
— Как называется это место? — спросила Харриет.
— Это? Беверли-Хиллс, мэм.
Да, конечно же, это Беверли-Хиллс.
— Вы в первый раз в Лос-Анджелесе?
— Да.
Водитель покачал головой:
— Такого места больше нигде нет. Сумасшедший город. Вы будете здесь одна?
— Нет.
Он кивнул:
— Это лучше всего. Приехали, посмотрели и назад домой.
Харриет рассмеялась:
— Это звучит, как предупреждение.
По мере того, как они все более углублялись в Беверли-Хиллс, исчезали даже дома. Теперь была видна только зеленая растительность, украшенная бугенвиллиями, гибискусом и цветущими апельсиновыми деревьями, и огороженные участки подстриженной травы. Тут и там были видны высокие ворота и изредка верхушки крыши над валами растительности. Харриет пришло в голову, что это гигантский субтропический вариант Литтл-Шелли.
Машина начала подниматься по извилистой дороге. Обернувшись и посмотрев назад, Харриет увидела под собой плотный ковер города, раскинувшегося в западном направлении до океана. Солнце садилось, укладывая оранжево-золотой лист на серебро воды. Вид был великолепный, но не было никого, чтобы получать от него удовольствие. Харриет вдруг поняла, что им не попалось ни одной живой души, пока они поднимались по дороге вдоль глубокого ущелья. Через минуту длинный, черный автомобиль преодолел опасный поворот между островами пышной растительности.
Харриет взглянула на дорожный указатель и прочитала: «ЗОНА ПАТРУЛИРУЕТСЯ ЧАСТНОЙ ВООРУЖЕННОЙ ОХРАНОЙ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА В СУТКИ!»
Машина остановилась.
Она открыла дверь и вышла. Жара тут же окутала ее голову. Харриет увидела, что она в саду возле длинного, низкого дома с белыми стенами. Дом был отрезан от остального мира, но на этом сходство с Литтл-Шелли заканчивалось. В этом саду, в отличие от знакомых влажных английских кустов, росли кактусы, загадочные, мясистые, высокие белые эфиопские зантедешии и вьющийся плющ, а на ковре из розовых и пурпурных цветов виднелись черные точки кипарисов и пышно расцветшие апельсиновые деревья в керамических горшках. Сонная тишина нарушалась только раздающимся откуда-то поблизости лаем и хрипением сидящих на цепи сторожевых собак.
Харриет колебалась. Низкий белый фермерский дом, казалось, не имел парадного входа, а все окна, как ей показалось, были закрыты. Затем она заметила движение среди толстых, глянцевых зеленых листьев. Секундой позже она увидела направляющегося в ее сторону мужчину в оливково-зеленом рабочем халате; радуга возникла возле его руки, в которой он держал шланг для полива.
— Извините, скажите пожалуйста, как пройти к парадной двери.
Садовник повернулся и безучастно посмотрел на нее. Харриет повторила вопрос, и он лучезарно улыбнулся, показав серо-розовые десны, но все еще ничего не ответив. Она решила, что он либо совершенно глухой, либо ни слова не понимает по-английски. Взрыв громкой музыки, еще какого-то шума и смеха раздался где-то совсем рядом. Краем глаза Харриет увидела, что лимузин отъехал, оставив на дороге два ее чемодана.
Сияющий улыбкой садовник указывал в сторону дома, туда, откуда звучали музыка и смех.
— Си, си, — подбадривал он ее.
Харриет медленно пошла. Ей было жарко в лондонской одежде. Листва поглощала все шумы вокруг, она едва слышала звуки своих шагов. Свисающие усики и резко пахнущие цветы касались лица. Она долго обходила одно длинное крыло большого дома.
Завернув за два угла, она неожиданно оказалась на террасе с бассейном.
Терраса, выходящая на юго-запад, тянулась вдоль аллеи и поэтому вечером была хорошо освещена. Колеблющаяся вода в бассейне, имеющем форму ромба, отражала струи света и деревья. В бассейне плавали люди и очень толстый мужчина, похожий на розовую надувную игрушку. Вокруг бассейна сидели, стояли и лежали женщины, все одетые в очень открытые купальные костюмы и туфли на высоких каблуках. Ближайшая к Харриет девушка была одета в черный купальный костюм, а остальная поверхность ее тела была покрыта пятнами черного латекса, усеянного крупинками горного хрусталя.
Дворецкий перемещался среди одетых тел, предлагая ярко-красный напиток, в котором были кусочки фруктов. Полностью одетый, в своей белой куртке и галстуке-бабочке, он выглядел, как на маскараде.
Каспар стоял на краю бассейна. В руке у него был полный стакан. Наклонив на бок голову, он, казалось, прислушивался то ли к голосам девушек, то ли к музыке, которая снова заиграла. Харриет в замешательстве не смогла понять, неуместно или вполне нормально то, что звучало танго «Чай для двоих». Каспар выпрямил голову и посмотрел на нее.
Он шел не слишком уверенно, но через несколько секунд он уже был на ее стороне бассейна. Он обнял ее так, как она и предполагала. Харриет казалось, что никто еще не обратил ни малейшего внимания на ее появление.
— Детка, я так рад, что ты здесь. Я не ожидал тебя так рано.
Он получал удовольствие, глядя на нее. Он был тем Каспаром, каким он был всегда, большего масштаба, чем все остальные, и она моментально стала не «Девушкой Мейзу» и даже не «историей успеха», а просто Харриет. Она устала, но он разбудил ее, заставляя быть настороженной и готовой к любому сюрпризу. Она соскучилась по нему и была счастлива видеть его. Целуя его в губы, она ощутила вкус виски.
— Я рада, что я здесь, — музыка звучала у нее в ушах.
«Чай для двоих и двое для чая. Я для тебя и ты для меня».
— Каспар, — прошептала она, — что тут происходит? Кто эти люди?
Он ответил краем рта со свойственными ему модуляциями в голосе:
— Ты должна понять, детка. Это Голливуд.
Желание соединиться с ним охватило ее. Харриет уронила голову ему на плечо, минутное замешательство прошло. Ей показалось удивительным, что она засмеялась.
— Добро пожаловать в Лос-Анджелес. Хочешь танго?
«Я для тебя и ты для меня…»
Он был хорошим танцором. Его рука немного обрызгала ей спину, когда он удерживал ее перед собой. Другая его рука соединилась с ее рукой, их щеки соприкоснулись. Харриет сначала чувствовала себя скованно, но потом вошла в ритм абсурдного танца. Она улыбалась, ее глаза закрылись, когда она слушала, как подпевал Каспар. Она ощущала, какой он крепкий и теплый, и ей нравилось, как он держал ее.
Танго сменил вальс. И даже «Голубой Дунай». Харриет плыла покорно, как во сне. Каспар нежно шептал, его дыхание согревало ей ухо. «Хороший прием», — подумала она. Хорошее вступление.
Они танцевали до тех пор, пока Харриет не вспомнила, что она пролетела двенадцать часов и ее тело не сказало ей, что сейчас семь часов утра после бессонной ночи и рабочего дня. Она остановилась, и ее руки упали. Каспар вопросительно посмотрел на нее:
— Ты устала. Ты хочешь под душ и спать. Я ведь прав?
С благодарностью Харриет кивнула.
— Конечно, ты это сделаешь. Но Харриет, это Голливуд. Неделя присуждения Оскара. Перед тем, как заснуть, ты поучаствуешь. Пойдем познакомиться с мальчиками и девочками.
И Харриет покорно последовала за ним, пожимая руки, когда ее представляли, пытаясь запомнить разницу между очень похожими широкими безупречными улыбками, которыми приветствовали ее. Толстый мужчина был агентом, а красивые девушки со своими потрясающе тренированными фигурами были актрисами, редакторами и ассистентами. Здесь были также темноволосые мужчины, которых Харриет сначала не заметила. Мужчины были писателями, юристами и финансистами.
— Я — деловая женщина, — ответила Харриет. — Я предприниматель. Нет. Никакого отношения к кино.
Люди были дружелюбны, но она знала, что они моментально определили, что она чужой среди них человек. Странно чувствовать себя отвергнутой, даже сердечно, когда ты уже достигла того, что тебя обычно узнают.
Дворецкий Вернон был британцем.
— Добрый вечер, мадам. — Он приветствовал так, как будто все они находились в Белгрейвии. — Хотите выпить «мексиканский закат»?
Разница заключалась в том, что он подмигнул ей, когда она взяла стакан с его подноса.
Харриет пила, сидя и разговаривая с девушкой в розовом купальнике, восхищавшейся ее костюмом от Джаспера Конрана.
— А вам не жарко? — с участием спросила девушка?
— Удушающе, — ответила Харриет, — но мой багаж, я думаю, все еще стоит перед парадной дверью.
Доброжелательная девушка указала на домик возле бассейна.
— Там висит всякая одежда. Сходите туда.
Каспар перемещался среди гостей. Его голос был хорошо слышен, ясно выделяясь из остальных. Харриет несколько секунд внимательно наблюдала за ним, а потом последовала совету девушки. Она сняла свою одежду в домике у бассейна и смущенно появилась с белыми руками и ногами среди загорелых тел в пятнышках радужного латекса.
Харриет села на край бассейна, опустив ноги в бархатную воду. Было уже почти темно, и крошечные огоньки на деревьях светились, как светлячки. Прямо перед ней раскинулся Лос-Анджелес, сеть огней протянулась вдоль всей дороги к океану. От Лондона, казалось, отделяло больше, чем половина мира.
Каспар с кем-то танцевал. Он улыбался Харриет через плечо партнерши. Харриет понимала, что это был другой мир Каспара.
Когда вечеринка закончится, когда это произойдет, настанет их собственное время. Она чувствовала себя совершенно как дома. «Закат», два или три «заката» ударили ей в голову.
Она встала и протянула руки.
— Я собираюсь поплавать, — объявила она, ни к кому конкретно не обращаясь.
Она изогнула спину и нырнула. Она скользила в воде до тех пор, пока ее пальцы не коснулись дна бассейна. Тогда она повернулась и заскользила вверх, а пузырьки воздуха, как в шампанском, пенились вокруг ее головы.
Когда она снова окунулась в ароматную темноту, она перевернулась на спину и поплыла. Ее волосы расплывались, как водоросли. Она была недосягаемой в оболочке воды. Впечатления от сегодняшних дня и ночи прокручивались за ее закрытыми веками, как галлюцинации.