После того, как случилось все, что должно было случиться, и у нее появилось время на воспоминания, да и вообще свободное время, Харриет нравилось вспоминать первые дни своей поездки в Голливуд.
В памяти она всегда возвращалась к этому месту, как к оскорблению всех ее чувств. Когда она думала об этом в полете, сидя в кресле в пяти милях над Гренландией, она могла представить запахи лилий и цветов апельсиновых деревьев, брызги воды на своей загорелой коже.
Потом ее воображение могло даже переключиться на еду: продуманно приготовленные изысканной простоты блюда, стоявшие перед ней в «Спаго», «Айви», «Бистро Гарденс» или в полной роскоши столовой в бледных, приглушенных тонах отеля «Бел-Эйр». Но она никогда не мечтала о тишине, нарушаемой только пением птиц, которая обволакивала на снимаемом Каспаром ранчо недалеко от дороги на Лома-Висту, которое потрясло Харриет в этом огромном городе, как значительно более роскошное, чем все эффекты, созданные художниками по интерьерам в Голливуде.
А потом, когда тишина была нарушена, она вспомнила разговоры. Голливудские разговоры, казалось, протекают быстрее и на другом уровне артистизма по сравнению с разговорами в Лондоне. Это не означает, что темы бесед были более глубокими или их тематика была более широкой, скорее эти беседы проходили по другим правилам. Здесь не было места воспоминаниям или даже каким-то ссылкам на определенные принципы искусства, истории или человеческого опыта. Все, что представляло интерес, было связано с будущим, и даже настоящее интересовало настолько, насколько оно может повлиять на то, что должно случиться.
Коллективный энтузиазм, текущий так же устрашающе, как лава, взбудоражил даже Харриет. Она почувствовала возбуждение, создаваемое близостью такого количества богатства, власти и энергии. Ей нравилось, что ответом на каждую просьбу, любую просьбу, казалось, всегда было «да». Она никогда не бывала ни в каком другом месте, где бы были такие широкие возможности, а потом она улыбалась, вспоминая свое злоупотребление ими. Невероятно. Даже невозможно, но абсолютно точно. После бизнеса в Лондоне, после осторожной оценки и глубокомысленного покачивания головой открыть Голливуд означало открыть свободу.
Харриет и не пыталась содействовать распространению здесь «Мейзу» или рекламировать «Пикокс». Это было не кино. На одном приеме, соблазненная едой, музыкой и новизной, Харриет рассказала историю Саймона одному молодому человеку, когда они сидели рядом перед сапфировым овалом освещенного бассейна.
— Это интересный рассказ, — сказал молодой человек. — Вы доработаете его, чтобы придать законченный вид? Кому вы его рассказывали?
Харриет откинула голову назад на подушки кресла. Ветви бамбука над ней переплелись в сеть на фоне темно-синего морского неба.
— Это не рассказ, — ответила она, — это правда.
— Не имеет значения, — ободряюще сказал он ей.
Харриет училась быстро, как и всегда это делала. Наблюдая и слушая, она начала понимать некоторые нюансы, управляющие этим поразительным обществом. Творческая беседа при всей ее артистичности ничего не стоила.
— Дерьмо всегда было бесплатным, — заметил Каспар.
Как приятельница Каспара, Харриет была на виду, и ее роль была ясна. Ее видели многие, но вряд ли замечали, и она с хорошим юмором принимала свою временную роль в этом бесконечном пышном зрелище. Она только хотела в минуты размышлений, когда для этого было время, чтобы сам Каспар мог лучше понимать ее. Он сопровождал ее на приемы, а потом в постель, но она не была вполне уверена, какое положение она занимает в его поле зрения. Он много пил, но и все остальное делал с достаточным воодушевлением. Он без умолку разговаривал, рассказывал истории и создавал веселье везде, где бы они не находились.
Всю эту неделю он собирал изумительное общество для Харриет и для любого другого, кто попадал в его орбиту. Наблюдая за ним на приемах, она сдерживала в себе желание броситься и встать перед ним, чтобы не дать ему смотреть на всех остальных. Харриет говорила себе, что должна отдать ему это время.
Позже, после церемонии награждения, она сможет заявить ему о себе.
А сейчас она должна быть счастлива, видя, что он находится просто на вершине наслаждения. Она гордилась тем, что становится все более осведомленной в перевернутых законах, что позволяло ей определить высоту ее волны.
Они не слишком много времени проводили вдвоем. В нескольких случаях, когда они бывали на ранчо без его многочисленной свиты, он предпочитал проводить время, читая или засыпая возле бассейна в форме ромба. Он очень много читал, поглощая романы и повести с таким же аппетитом, с которым он делал все остальное.
Харриет не стояла перед ним и не требовала: «Посмотри на меня», — хотя иногда ей и хотелось этого. Она не спрашивала его, почему он хотел, чтобы она присутствовала на награждении, хотя это неоднократно приходило ей в голову. Вместо этого она давала ему возможность расслабиться со своими книгами, брала белую машину, предназначенную для нее, и отправлялась исследовать Лос-Анджелес.
Она не ожидала увидеть такую красоту. Его очарование ярко проявлялось в Бел-Эйр и Беверли-Хиллс и на маленьких улочках западного Голливуда, где миниатюрные замки и особняки полностью соответствовали экзотике необычных растений, цветущих и вьющихся повсюду. Но Харриет также заметила, что ее тянет на городские пустыри, где за щитами рекламы и бензозаправочными станциями вытянулись акры низких лачуг, где солнце съедает цвета яркой рекламы, оставляя дымный, монотонный пейзаж. Харриет объезжала все это в белом автомобиле с кондиционером, наблюдая за раскрывающимся перед ней городом. В ее душе бились волны возбуждения.
Она ездила до Анахема, затем через микроскопические королевства долины Сан-Фернандо и западнее к океану, в Санта-Монику. Она получила удовольствие, открыв, что немного дальше, за пляжными домиками Малибу, дорога поднималась в каньоны и в пределах получаса езды привела ее на безлюдную вершину, с которой открывался пейзаж, представляющий собой полупустыню, покрытую порослью кустарника. Изолированность этих мест была тем более удивительна, что, повернувшись в другую сторону, она увидела огромную мозаику города, раскинувшегося вокруг взлетающих с международного аэропорта Лос-Анджелеса самолетов.
Благодаря скоростным автомагистралям она успевала все. Через час после того, как она покинула вершину, она катилась по Родео-драйв, разглядывая драгоценности и маленькие бежевые шелковые костюмы в витринах мастерских модельеров. Контрасты были настолько резкими, что от них порою захватывало дух, но, как это ни странно, она все же ощущала себя здесь, как дома. Эта энергия, казалось, соответствовала ее темпераменту.
Напевая про себя, она возвращалась к Каспару, который, смеясь и гладя рукой ее волосы, уводил ее в дом, чтобы заниматься любовью за закрытыми ставнями до тех пор, пока не придет время ехать на следующую вечеринку или прием.
На третий день Харриет взяла Линду на пляж. Она хотела увидеть ее на второй день после того, как выспалась, компенсировала разницу во времени и избавилась от связанного с «закатами» похмелья. Однако любые ее предложения требовали, как оказалось, удивительно продолжительных переговоров с секретарем Клэр Меллен. Наконец договорились, что Харриет должна взять Линду в доме ее матери в половине третьего и вернуть ее назад точно в шесть.
Когда подошло время, Харриет подъехала к традиционным чистым воротам в зеленой глубине Бел-Эйр и сообщила о себе в решетку переговорного устройства. Это заставило ее вновь подумать о Литтл-Шелли. После продолжительного ожидания ворота раскрылись. Харриет припарковала свою унылую машину возле роскошного мерседеса и автомобиля поменьше с открывающимся верхом. Секретарь вышла из дома скорее для того, чтобы проконтролировать ее, чем приветствовать, как предположила Харриет. Она выглядела даже менее доступной, чем Ронни Пейдж.
Харриет послушно ожидала в коридоре. Дом, казалось, был, в основном, отделан белым и бежевым мрамором, обставлен так экстравагантно украшенной оборками и рюшами мягкой мебелью, как Харриет еще никогда не видела. По сравнению с ним дом Аннунзиаты Лендуит выглядел таким же голым, как зал ожидания в автовокзале.
Через несколько секунд Клэр Меллен и Линда появились на верхних ступеньках бежевой мраморной лестницы, напоминающей по форме изгиб раковины, Клэр была на два-три года старше Харриет, однако лицо и фигура Клэр все еще были безупречны. Она была одета в розовое платье, которое плотно облегало ее бедра и заканчивалось выше колен, демонстрируя ее ноги балерины. Ногти на ее руках и ногах были покрыты лаком розового цвета такого же оттенка. На шаг за нею находилась Линда, превратившаяся в того же сердитого ребенка, которого Харриет впервые увидела в гостиной Аннунзиаты.
Она была одета в платье из такого же розового материала, что и у матери, но с длинной юбкой и украшенного лентами. Ее ногти, конечно, не были покрыты лаком, но Клэр удалось найти кожаные туфельки точно такого же розового цвета. «Или, скорее всего, они были специально изготовлены», — подумала Харриет. Бедная Линда выглядела так, как будто она отправлялась на скучнейший детский утренник или, возможно, выступать в роли подружки невесты на не слишком хорошо подготовленной свадьбе.
Харриет почувствовала себя растрепанной и неуклюжей под внимательным осмотром Клэр. Со своей стороны, она хорошо понимала длительное страстное увлечение Каспара. Клэр была очень красива, и ей не хватало только намека на живость.
Харриет протянула руку, и Клэр прикоснулась к ней кончиками пальцев.
— Это очень мило с вашей стороны, — произнесла Клэр в соответствии с правилами хорошего тона.
Секретарь уже четко указала, что, фактически, это Клэр проявляла доброту, даря Линду на послеобеденное время.
— Поздоровайся как следует, Линда.
Линда что-то пробормотала. Она выглядела несчастной, но стояла близко к Клэр. Впервые Харриет заметила, что ее лицо было меньшей и не такой красивой копией лица матери, более тяжелой из-за выразительных черт Каспара.
Она расстроилась из-за своего очевидного замешательства и начала сожалеть, что вообще пришла. Клэр была ее матерью, даже если они сейчас и не представляли собой счастливой картинки матери и дочери.
«Если бы она была моей, — подумала Харриет, — были бы мы похожи на Джейн и Имоджин?»
— Линда так хотела увидеть вас, — добавила Клэр.
— Мы хорошие друзья, не так ли, я думаю? — сказала Харриет непосредственно Линде.
Ей не нравилась такая манера разговора, когда беседа шла через голову ребенка. Однако Линда только кивнула, и все трое направились через акр мрамора по направлению к двери. Казалось немыслимым, чтобы кто-нибудь упомянул имя Каспара, однако Клэр весело сказала:
— Линде так свойственно воодушевляться. В этом она копия своего отца.
Харриет восхитилась точностью этого замечания, снижающего ее собственное значение в жизнях их обоих, Каспара и Линды, до мимолетной причуды.
— Это очень привлекательное качество, — улыбнулась она в ответ.
В дверях Клэр спросила:
— Куда, девочки, направляетесь?
Харриет мудро не упомянула о пляже. Не было необходимости испрашивать разрешения для доступа к песку и морю. Клэр, без сомнения, считала это как грязным и опасным, так и вульгарным.
— Да просто покататься. Может быть, зайдем в магазины и попьем чая в каком-нибудь тихом месте.
Спокойная программа была оценена, как подходящее послеобеденное развлечение для Линды. Клэр кивнула и открыла парадную дверь. Она наклонилась поцеловать Линду в щеку, когда та проходила мимо.
— До свидания, дорогая. Желаю приятных развлечений. Жду в шесть часов. — Последние слова, сказанные другим тоном, означали срок увольнения Линды.
В машине даже тогда, когда ворота за ними закрылись, Линда сидела, отвернувшись в сторону. Она смотрела в окно на волны зеленой растительности, как будто никогда не видела их раньше. Харриет ждала. В конце концов Линда повернулась к ней и сказала:
— Я действительно люблю ее, вы же знаете.
Харриет испугалась. Она не хотела, чтобы Линда защищала свою мать перед ней. Ей было стыдно, что она столь явно продемонстрировала свою собственную оценку Клэр. Она только ответила, высказав удивление:
— Конечно, ты любишь. Ты должна любить.
Через несколько секунд Линда дернула за юбку своего собственного платья.
— Глупо, да? Я скажу вам, что я думаю. Вы скорее наряжаетесь, чем просто носите что-нибудь.
Атмосфера моментально разрядилась. Харриет рассмеялась и направила машину в сторону Санта-Моники.
Линда была в восторге от предложения поехать на пляж.
Стоял теплый ясный день, однако огромное пространство, покрытое светлым песком, было почти безлюдным. Спасатель сидел в своем домике на сваях, наблюдая за десятком негритянских и мексиканских семей, разложивших свою одежду и полотенца вокруг пирамид из металлических банок с напитками. С океана дул легкий ветерок, и в ритме прибоя тонуло все, кроме буги-буги, раздающегося из их больших черных транзисторных приемников.
Линда сбежала по твердому поблескивающему песку к краю волн. Харриет прошла выше по склону, держа в руках ее розовые туфли и наблюдая за ее стремительными движениями от затухающих волн и снова к ним.
— Смотри, чтобы соль не попала тебе на юбку.
Лицо Линды сияло.
— Здесь внизу так чисто.
— Не говори мне, что никогда не была здесь раньше!
— Я много раз была в Малибу, там, где у знакомых есть пляжные домики. И еще я с Каспаром ездила по воскресеньям на венецианский пляж, потому что ему хочется, чтобы я смотрела на уродов, жуликов и всякую ерунду. Мне кажется, что я никогда не была здесь возле волнолома.
— А я в Лос-Анджелесе всего три дня и уже была здесь.
— Вам нравится здесь? — Линда казалась почти застенчивой.
— В Лос-Анджелесе? Я люблю его.
Линда засияла:
— Я же говорила. Но вы знаете, в этом есть что-то таинственное. Когда я здесь, непонятно почему, я начинаю скучать по Англии. По зелено-серой и мягкой Англии. Здесь все твердое и по-настоящему яркое. Вы понимаете, о чем я говорю? Или я сумасшедшая?
— Я совершенно точно знаю, о чем ты говоришь.
Харриет повернулась спиной к морю и посмотрела вдоль пляжа. Нелепо торчащие волноломы уходили в море, как впрочем и в любом другом месте. Если она полузакроет глаза, то сможет представить себя в Гастингсе. Или в Брайтоне. Брайтон навел ее на мысль о Каспаре, который проспал ланч в тени солнечного зонта с «Воспоминаниями пехотного офицера», лежащими на теплом камне рядом с ним.
Харриет широко раскрыла глаза. Пальмы вдоль Палисейдс никуда не годились по сравнению с Брайтоном и Гастингсом, и не было там ленивых негритянских семей. Как и Линда, она почувствовала ностальгию по маленьким, переполненным пляжам с песком и галькой и по родным зеленым пейзажам. Эта мысль заставила ее улыбнуться.
— Мы будем плавать?
— В море?
— Конечно.
— Я не взяла купальные принадлежности.
— Я взяла полотенца. Ты можешь плавать в своих трусиках.
Линда не нуждалась в дальнейших уговорах. Она стянула с себя платье, стоя в самодельной палатке из полотенец, что вновь вернуло Харриет к воспоминаниям об английском побережье. Кэт сооружала такие же палатки для нее и Лизы.
От совершенно излишней скромности, закрыв руками свою тощую грудь, Линда бегом бросилась вниз к воде. Харриет, извиваясь, сняла свою одежду и тоже побежала. Вода была ледяной, и они, задыхаясь, брызгаясь и шумя, подбадривали друг друга. Через пять минут они вернулись на пляж и теплыми полотенцами стали растирать руки и ноги, чтобы согреться.
— Я так з-замерзла, — захлебываясь, говорила Линда.
— Не жалуйся. В Англии такая погода официально считается периодом сильной жары.
Эта мысль заставила их обеих рассмеяться.
— Я хочу есть. Можем мы сходить на волнолом и купить что-нибудь поесть.
— Почему же нет? Это будет отлично.
Линда посмотрела на нее поверх полотенец.
— В самом деле?
— Я же предложила.
— Вы действительно замечательная, Харриет, — сказала ей Линда. — Я не представляю себе никого, кто с удовольствием сходил бы на волнолом. Кто сделал бы это без страданий, чтобы доставить мне удовольствие.
— И Каспар?
— Здесь я, фактически, не принадлежу Каспару. Я принадлежу ему, когда я в Англии. Так определили юристы.
Харриет взяла ее за руку. Она хотела обнять и прижать Линду, как будто могла этим что-то компенсировать, но она позволила себе только сцепить их пальцы и сжать их со всей теплотой, которая только была в ней.
— Ну, хорошо. Я хочу пойти на волнолом и хочу, чтобы ты пошла со мной и составила мне компанию.
Волнолом, как Харриет уже видела, был точно таким же, как и везде. Они съели по гамбургеру и наблюдали, как рыболовы горбились над своими удочками на дальнем конце волнолома, а потом их захватила механическая музыка, раздающаяся из забавной ниши, заполненной потным мужчиной с грудью, похожей на бочку, и незаметными молодыми людьми. Линда бегала между игровыми автоматами, почти подпрыгивая от восторга.
— Быстрее, Харриет, — командовала она. — Дайте мне несколько монет по четверти доллара.
Роль Харриет сводилась к поставке долларов, а Линда играла с автоматами, пока они предлагали ей игру с червяками. В этой игре плоские головки червяков быстро высовываются и исчезают в отверстиях в непредсказуемой последовательности. Вооруженный тяжелым деревянным молотком игрок должен загнать каждую головку обратно в отверстие до того, как появятся другие.
Линда неистово крутилась, однако Харриет не отступала. Она сплющивала каждого червяка, появляющегося из отверстия, и когда ее счет достиг тысячи, зазвонил колокол. Игроки у соседних автоматов повернулись к ней. Мигающие огоньки объявили, что Харриет набрала больше всех очков за день.
— Вот это да! Посмотрите, вам дают еще одну бесплатную игру! — пела Линда.
Харриет бросила свой молоток. Запыхавшись, она засмеялась.
— Это не очень отличается от работы предпринимателя. Просто всегда держись на один шаг впереди оппозиции. Пойдем отсюда. Я уже получила так много удовольствия, что начала волноваться за себя.
— Гроза червяков, — широко улыбнулась Линда.
Свет на улице стал белым и холодным. Они размахивали руками над просмоленной палубой.
— Я хотела бы, чтобы работало чертово колесо, — вздохнула Линда.
За загородкой с одной стороны волнолома располагался маленький парк аттракционов, однако качели все еще были укрыты поблекшим за зиму голубым брезентом. Но откуда-то неподалеку раздавалась музыка каруселей. Линда бросилась вперед.
— Посмотрите, Харриет!
С береговой стороны волнолома стояли защищенные своими стеклянными стенами и блестящим деревянным домиком ярмарочные карусели с резными, позолоченными и вставшими на дыбы лошадками. Пока они смотрели, карусели замедлили свое вращение и остановились. Ребята неохотно соскальзывали из раскрашенных седел. Скачки должны будут открыться в первый день летнего сезона. Харриет стояла и с восхищением смотрела на сверкающие лошадиные ноздри, стремительные золотые хвосты и на красивые изогнутые линии колесниц, которые они тянули.
— Я помню их, — с восторгом сказала Линда. — В начале фильма. Вы помните «Жало»? Там были эти замечательные карусели.
Харриет все еще восхищалась великолепной резьбой и цветом зеркальных поверхностей.
— Мне кажется, что я не видела этого фильма.
Линда взглянула на нее краем глаза.
— Харриет, вы ходите в кино?
— Не часто.
— Вы должны знать, что это действительно волшебное место.
— Я это уже чувствую.
Линда была коренным жителем, а она нет. Слабый холодный перст предостережения коснулся Харриет.
— Мы можем покататься?
— Попытайся.
Она выбрали себе раскрашенных лошадок и крутились по великолепному кругу. Окружающие яркие краски танцевали в зеркалах, тени в деревянном домике и дневной свет, проникающий через стеклянные двери, создавали успокаивающие образы в полузакрытых глазах Харриет.
Когда настала их очередь соскальзывать с гладких седел, она забыла, о чем думала.
— Пора везти тебя домой. Твоя мама будет ждать.
— Мама не ждет. За нее ждут другие люди.
Харриет доставила Линду секретарю ровно в шесть часов. От Клэр и следа не осталось.
— Как она? — спросил Каспар, когда она нашла его на стуле возле бассейна.
Перед ним на столе стоял стакан виски с содовой, и он смотрел на нее одним полузакрытым глазом.
— Твоя дочь?
— Конечно.
— С ней все в порядке. Она получила удовольствие от волнолома в Санта-Монике. Каспар фыркнул от смеха:
— Это была хорошая мысль.
Харриет опустилась на колени, чтобы глаза их были на одном уровне. На спутанных волосах у него на груди повисли маленькие бусинки пота, а морщинки в уголках глаз углубились в бледной восковой коже. Однако во внимательных синих глазах просматривалась тревога. Она почувствовала смесь нежности и раздражения. Она протянула палец, чтобы прикоснуться к липкому краю стакана.
— Почему ты пьешь так много?
— Я давно говорил тебе об этом.
Харриет на минуту задумалась. Тишина Голливуда окутала их. Казалось, что голубые и белые цветы переливаются в бледном свете.
— Что бы ты сделал, если бы я попросила тебя остановиться?
Каспар рассмеялся и одновременно взял ее за руку. Харриет почувствовала, что ее нежность возрастает. Она хотела положить голову ему на грудь, требуя его, но не сделала никаких движений.
— Я бы сказал, что это слишком поздно, Харриет. Даже ради тебя.
Такой фатализм расстроил ее. При ее неисчерпаемой энергии Харриет казалось, что никогда не бывает слишком поздно. Но она сконцентрировалась на словах «даже ради тебя», как будто в них содержалось обещание.
— Даже? Что это значит? Почему ты позвал, чтобы я приехала сюда? — Она не собиралась задавать таких вопросов, это получилось непроизвольно.
Каспар оценил ее. Сейчас она находилась в центре его поля зрения, чего она и хотела, но вдруг она встревожилась.
— Почему? — Он придал слову всю его значительность, как бы продекламировал, а затем его голос смягчился. — Я позвал тебя, потому что ты независимая женщина. Ты живешь такой жизнью, которую я не понимаю, и за это я восхищаюсь тобой. Ты не хочешь жить за мой счет, ты не нуждаешься в том, чтобы жить за мой счет.
Наклонив голову и слушая его, Харриет ощущала расстояние между ними, и не только между собой и Каспаром, но и между собой и любым из тех, кого она знала. Она выросла и ушла от Кэт. Ее замужество закончилось разводом. Ее друзья остались на их старых потрепанных позициях.
Саймон умер. Более остро, чем когда-либо раньше, она захотела, чтобы между ними были родственные связи, хотя их никогда не существовало и они никогда не признавались между ними.
Харриет положила руку на один из камней, которыми была выстлана земля. Она почувствовала накопленное им за день тепло. Если бы она передвинула пальцы еще на несколько сантиметров, то они попали бы в воду бассейна. Она могла видеть, обонять и слышать все богатство сада. Она была частью этого пейзажа, всего этого уединения.
Каспар сказал:
— Я позвал тебя, потому что ты такая женщина, которая не потребует, чтобы я отказался от своих привычек.
— В этом ты ошибся, — Харриет повернулась к нему лицом, — но я прошу тебя не из-за каких-то высокопарных моральных принципов. Я прошу тебя, потому что я думаю, что ты великий актер, и потому что я вижу, что ты пропиваешь свой талант.
Голос Каспара был спокоен:
— Я думаю, что я являюсь лучшим судьей всему этому.
Харриет почувствовала, что закололо волосы на затылке.
Но через несколько секунд он сказал:
— Подойди сюда. — Он притянул ее поближе к себе, так, что она села рядом с ним, а ее голова лежала у него на плече. — Послушай, я заключу с тобой договор. Если я поднимусь завтра за той маленькой статуэткой, то я постараюсь бросить. Договорились?
Оскар. За всю свою продолжительную карьеру Каспар выдвигался на него до этого всего один раз.
— Это имеет такое значение? — прошептала Харриет.
— Да. Да, дорогая, это имеет значение.
— Ты получишь его, — ответила ему Харриет. — Это бесспорно.
Он приподнял ее подбородок и поцеловал. Когда она обнимала его, чувствуя узлы его мышц, уже начавших слабеть, Харриет подумала, что ударная энергия новой любви постепенно превращается в близость. Страсть станет другой, лучшей любовью.
— Договорились, — сказала она.
Обходя дом, Вернон включал свет.
— Давай поедим перед тем, как ехать к Марв, — сказал Каспар, — давай смотреть и пускай смотрят на нас, давай потребуем лучший стол в комнате. Сегодня я щедрый, как король.
— А завтра, как император.
Они покинули мягкие сумерки и обнявшись вошли в дом.
Робин ехал домой через Блэкхит. Это была та часть Лондона, с которой он не был хорошо знаком, и ему приходилось задумываться, выбирая наилучший маршрут домой.
Но он был вполне доволен собой, чтобы тихо насвистывать, снова и снова повторяя, как фанфары победы, одну и ту же музыкальную фразу.
Кэт и Кен Тротты отреагировали точно так, как он и предполагал. Сидя в их парадной комнате среди витых стульев и чистых фарфоровых безделушек, он начал с такой осмотрительностью, что они сначала не поняли, о чем он говорит.
— У «Пикокс» неприятности? — Кэт положила руку себе на шею и скрутила свои бусы в узел.
Робин быстро успокоил:
— Конечно, нет. Это только вопрос управления, и все. Вы знаете, что много компаний под динамичным руководством похожих на Харриет предпринимателей испытывали небольшой спад именно в этой стадии. Поскольку все мы еще небольшая компания, почти как семья, я подумал, что было бы хорошо сообщить вам эту информацию, — и Робин показал на комнату в загородном доме и поднос с кофе на низком столике у их ног. — Вы одни из главных держателей акций и вы, конечно, семья Харриет. Для вас это имеет двойное значение.
— Так что вы выяснили, молодой человек? — Руки Кена были сложены, как бы демонстрируя враждебность.
Так как Кэт была директором «Пикокс», Робин неоднократно встречался с ней на собраниях совета директоров. Он давно оценил ее, как порядочную, но глупую женщину. Он был менее уверен в Кене, но он был уверен в том, что если он сумеет убедить Кэт, то Кен будет с нею заодно.
Робин вздохнул с хорошо отработанной комбинацией сожаления и беспокойства. Он открыл свой портфель и достал досье. Он начал говорить тихим приятным голосом, адресуя большую часть своих объяснений Кену, как бизнесмен бизнесмену, но бросая из-под длинных ресниц взгляды на Кэт, которые выглядели, почти как влюбленные. Слушая его, она даже приоткрыла рот.
Работа Робина с досье была к этому времени уже прекрасно отрепетирована, но сейчас он говорил запинаясь, как будто ему мешало говорить его собственное беспокойство.
— Как мы можем наилучшим образом поступить в этой сложной ситуации… теряя управление… не самые разумные капиталовложения… Джереми Крайтон и я… главный интерес Харриет… гарантия прежде, чем что-то другое… и, конечно, для защиты ваших собственных капиталовложений…
В комнате было тихо, как будто слушатели были загипнотизированы тихим голосом, но потом Кэт вздернула голову. Ее шея порозовела, и на щеках тоже появился румянец.
— Меня не волнуют деньги, если это все, что вы выяснили. Мне ничего от этого не надо после того, как умер Саймон. Это плохие деньги, не так ли?
Рука Кена опустилась на ее плечо. Он наклонился вперед, сдерживая ее.
Робин только улыбнулся. Труднее всего иметь дело с семьями, но они также приносят и наибольшее удовлетворение благодаря маленьким дверцам, которые открываются даже после легчайшего нажатия в правильно выбранной точке. Эта дверца открылась для него сейчас.
— Я понимаю, что вы должны чувствовать сейчас. Это большая трагедия. Причем трагедия, которой можно было избежать.
Он говорил так мягко, как будто старался убедить ребенка. Здесь не было и намека на атаку, хотя он все еще атаковал.
— Не расстраивайся, Кэт, — сказал Кен.
Робин доброжелательно кивнул, наблюдая, как тихо открылась вторая дверца. Кен последует в нужном направлении, потому что, поступив по-другому, он расстроит жену.
Тогда Робин понял, что получит желаемое. Он много времени пробыл на Сандерленд-авеню, выпил еще одну чашку кофе, которого не хотел, а позже и стакан хереса, которого он никогда не пил, но с этого момента он понял, что тихо приоткрылись две маленькие дверцы, что он выиграл, и выиграл триумфально.
Когда он уезжал, все трое были друзьями, объединенными их общей заботой о Харриет. Это была козырная карта Робина. Этот их заговор будет, в конце в концов, на пользу Харриет. Стоя на крыльце под навесом на холодном мартовском ветре, Кэт провожала Робина.
— Я не хочу, чтобы она ушла и покончила со всем этим, — оправдывала она себя, — но я рада освободиться от всего этого, Кен.
— Это похоже на то, что он сказал. Есть предприниматели, которые живут идеями, а есть такие люди, которые знают, как вести уже созданный бизнес по рельсам. Два разных дела, не так ли? Я знаю, я это видел. Меня не удивило то, что он сказал. — Кен был, как всегда, хорошо осведомлен. — То, что он сделает для нее, будет хорошо, Кэт. Он сам был влюблен в нее, но она отказала ему.
Он фыркнул, дав собственную оценку выбору Харриет.
Кэт вернулась к тому, с чего они начали, ее руки нервно крутили бусы на шее.
— Я хотела бы, чтобы она успокоилась. Возможно, это даст ей шанс. Как ты думаешь?
— Возможно, — ответил Кен без особой уверенности. Он подозревал, что понимает Харриет лучше, чем ее мать.
После Кэт и Кена живущая в Блекхите Лиза не представляла для Робина проблемы.
— Харриет допустила несколько ляпов, не так ли? — фыркнула Лиза. — Ну, никто не застрахован от ошибок.
Дверца открылась перед Робином мгновенно при первом же легчайшем нажатии. «Ревность, — подумал он, — зачастую может служить ключом».
Он увидел, что Лиза, представляющая собой ухудшенный вариант своей сестры, — это язвительный маленький человечек без явной интеллигентности Харриет или присущего ей во всем хорошего вкуса, благодаря чему его сразу потянуло к ней. Он не забывал ее с того момента, как впервые увидел в кабинете своего отца, и понимание того, что он должен впредь жить без нее, укрепляло его в желании реализовать свой замысел. Он подарил Лизе свою самую очаровательную улыбку.
— Есть некоторое беспокойство. Я хотел бы поговорить с вами в информационном плане, как…
Лиза не нуждалась в особых убеждениях. Она не обратила внимания на доводы Робина.
— Это деньги моей мамы. Харриет только записала пять процентов на мое имя, а деньги дала мама. Я, конечно, сделаю то же, что и она.
Только маленькая победная улыбка сказала Робину, что она тоже будет очень рада сделать это. Коренастый фотограф, который был бывшим мужем Харриет, оказался не столь покладистым. Робин вспомнил, что Харриет говорила ему о том, что Лео сошелся с ее младшей сестрой.
Столкнувшись с ними лицом к лицу, Робин увидел, что тот выбрал себе менее требовательный вариант — разбавленную Харриет без ее остроты и искры. И сам мужчина был второго сорта. Робин с трудом смог подавить презрительную усмешку.
— Почему вы все это делаете за спиной Харриет? — спросил Лео.
Робин развел руками:
— Это вполне естественно, операции такого типа должны быть быстрыми и решительными. А отсутствие Харриет в такое время, как вы понимаете, само по себе показательно.
Его палец лег на досье, текст которого был легок, как воздух, однако вес скрытой в нем информации был тяжелее, чем Лео был способен понять.
— Это не твои проблемы, Лео, — сказала Лиза своим голосом полу-Харриет.
Этот визит был непродолжителен. Робин не получил удовольствия от этой квартиры, в которой жили эхо Харриет и мужчина, который женился на ней, чтобы оставить ему то, что ему больше не принадлежало.
Уходя, он прикоснулся губами к щеке Лизы. Она это вполне заслужила. Исходящее от Лео выражение ядовитой неприязни следовало за ним и подбадривало его, когда он о нем вспоминал. Робин насвистывал; пересекая Блэкхит по направлению к дому, его победные фанфары повторялись снова и снова. Не было необходимости продолжать тревожные расчеты. У него был его пятьдесят один процент и кое-что про запас. Семена, которые он посеял, созрели, и в результате получилось поле волнующегося золотого зерна. Настало время скосить его и поставить на рынок.
Потом Робин сосчитал, но не акции, а часы, число часов, отделяющих Лондон от Лос-Анджелеса.
Харриет качалась в ромбовидном бассейне. Была вторая половина дня, когда сильная дневная жара сконцентрировалась между белыми крыльями ранчо. Вода в бассейне от жары покрылась пленкой, а размытый дымкой диск солнца отражался от волнистой поверхности, как блики света, рассеивающегося на белых стенах.
Надувное кресло медленно плавало в углу бассейна, и Харриет касалась его ступенек пальцем ноги. Она оттолкнулась и послала кресло по прямой, держа ногу поднятой и любуясь загорелой кожей подъема ноги и алыми кружками напедикюренных ногтей. Когда она пила, лед в стакане звенел, а потом она откинула голову назад, закрыла глаза, и медные солнечные диски отпечатались внутри ее век.
Она была готова к церемонии награждения. Ее платье от Брюса Оулдфилда, отглаженное до идеального состояния служанкой испанкой, висело в шкафу. Маникюрша и парикмахер сделали свое дело, и Харриет держала свою голову так, чтобы ни одна капля воды из бассейна не могла сдвинуть ни одного волоска.
Она даже слегка улыбнулась, вспоминая, что пришлось выполнять обязанности жены, наблюдая за тем, как гладился вечерний костюм Каспара. Она одобрила его великолепную британскую прическу и строгую простоту рубашки.
Каспар сел на свое обычное место в тени. Она учитывала, сколько он пьет. Если будет необходимо, она доставит его на место и пьяным, но полностью готовым произнести речь и необходимую добродушную шутку. Он сам себе будет судьей. Время приближалось. В соответствии с требованиями радио и телевидения, работающих в прямом эфире, они должны были занять свои места еще до начала вечера.
Харриет внутренне собралась. Ей необходимо попросить Вернона принести ей еще один стакан ледяного чая и следует вести Каспара в дом одеваться.
Харриет удовлетворенно вздохнула. Вернон как будто прочитал ее мысли. Он уже обходил бассейн, направляясь к ней. Она увидела, что он несет конверт.
— Это только что пришло для вас.
Харриет лениво протянула руку с идеально алыми ногтями.
Когда она брала это у Вернона, она увидела, что это был не конверт, а факс, аккуратно сложенный вдвое. Она взяла аккуратно сложенный листок бумаги и прочитала. Слова не уложились у нее в голове, и она прочла снова. Это было послание с эмблемой «Пикокс», подписанное Джереми Крайтоном, как секретарем компании.
Язык был неофициальным и таким невыразительным, что Харриет в замешательстве заморгала глазами, плавая в аромате апельсиновых цветов. Это было так неожиданно, так таинственно, что, казалось, было написано на иностранном языке.
Харриет прочла в третий раз, стараясь расшифровать послание, которое высасывало воздух из ее легких.
В соответствии со статьей 14b Устава акционерной компании настоящим вам дается трехдневное уведомление от даты настоящего письма о собрании Совета директоров, которое состоится в 11 часов 31 марта в зарегистрированном офисе компании.
В случае вашего неприбытия собрание приступает к делу в ваше отсутствие.
Ниже была изложена повестка дня.
1. Выполнение протокола предыдущего собрания.
2. Возникшие проблемы.
3. Назначение в совет.
4. Другие дела.
Подтверждением настоящего письма является телекс в соответствии с Уставом акционерной компании.
Безобразные фразы скакали в одуревшей от солнца голове Харриет. Приступит к делу. Назначения в Совет. Статья 14b. Что за статья 14b? Не может быть дела без нее. Не может быть назначений в совет. Как они могут быть без ее представления?
Несколько секунд ей казалось, что это шутка. Это был тщательно разработанный розыгрыш, который она не поняла, потому что находилась так далеко от Лондона и расплавилась под жарким солнцем Калифорнии. Она закрыла глаза и уронила руку, держащую листок бумаги. Один его уголок коснулся голубой воды. Здесь были только вода, дневной свет и тепло, которые сейчас казались чужими.
Харриет снова поднесла к глазам письмо. Это была не шутка. Шутка не могла затянуть такой узел гнева и страха вокруг ее груди, который она ощущала сейчас.
Кресло успокаивающе покачивалось в центре бассейна. Харриет заработала руками и ногами, барахтаясь там, где до этого она элегантно покачивалась на воде. Сейчас она думала только о том, как добраться до телефона. Каспар отвергал голливудскую моду звонить из бассейна. Она должна была войти в дом. Вода, казалось, превратилась, в патоку.
Она добралась до ступенек и выкарабкалась из кресла. Каспар открыл глаза, когда она пробегала мимо него. Он мельком увидел ее лицо и крикнул ей:
— Что случилось?
— Мне необходимо позвонить в Лондон.
Вставая, она схватила трубку еще до того, как спросила саму себя: «Кому? Куда?»
Величественный в своей куртке дворецкого Вернон пересекал комнату за ее спиной.
— Вернон, который сейчас час в Лондоне?
— Приблизительно три часа ночи.
Кто мог отправить по телефаксу ей письмо в такое время и откуда? Харриет набрала номер «Пикокс». Раздалось два звонка, а затем она услышала голос Карен по автоответчику: «…Офис фирмы «Пикокс» закрыт до девяти утра. Пожалуйста, оставьте свое имя и номер вашего телефона…»
Она попробовала позвонить Робину, представляя белый телефон, звенящий на тумбочке возле кровати, той кровати, на которой она спала, красного дерева… Она подождала несколько дольше, однако его предложение оставить свое имя и номер не дало ей большей информации, чем в «Пикокс». Так где же он? Неужели Робин организовал эту атаку против нее? И хотя ее мысли все еще были перепутаны, она начинала понимать, что это было так. Робин с Джереми, чья подпись стояла на письме, которое она сжимала в руке, а кто еще?
— Кому позвонить? Грэму Чандлеру? Она посмотрит его номер в своей записной книжке на тумбочке у кровати Каспара. Или Чарли? В середине ночи, когда все дети спят?
«Что я делаю здесь, так далеко от Лондона? Чарли предупреждал ее еще тогда, когда она уезжала в аэропорт. «Я собираюсь не в Амазонию», — ответила она ему. Что же знал Чарли и не знала она? «Я не собираюсь в Амазонию, я смогу вернуться в течение двенадцати часов», — вот что она ответила. Почему у нее не хватило терпения выслушать его?
Она не позвонит никому. Она улетит следующим рейсом и уже тогда ворвется к ним. Это будет ее контрудар. Следующий рейс доставит ее домой.
Харриет начала набирать номер аэропорта еще до того, как вспомнила, почему она находится в Голливуде. Через два часа она должна отправиться на награждение вместе с Каспаром. Онемевшей рукой она положила трубку и разгладила смятый факс так, чтобы его можно было более внимательно рассмотреть. Конечно, все было рассчитано по времени. Об этом говорило время передачи из Лондона.
Предполагалось, что письмо найдет ее, когда она будет готова выезжать в платье от Брюса Олдфилда под руку с кинозвездой, чтобы увидеть, как ее любовник принимает Оскара. Этот листок бумаги был тонким посланием расчетливого диверсанта. Он целился и в Каспара, и в нее в момент их публичной гордости, и это не мог быть никто другой, кроме Робина Лендуита.
Холодная ярость охватила Харриет. Она переливалась в ее животе и сердце и скрючивала ее пальцы в железные когти. Она скрутила послание в шарик и отшвырнула его от себя.
— Вернон.
— Да, мадам.
Ее мозги не работали. Она не могла ничего подсчитать или вспомнить, столь едким был ее гнев.
— Три часа прошлой ночи или сегодняшней?
— Лондонское время впереди лос-анджелеского. Следовательно, наступающей ночи, если вы это имеете в виду. Лично я считаю, что легче просто вычесть…
— Да, спасибо. Вернон, вы сделаете кое-что для меня? Вы можете зарезервировать для меня место на первый утренний рейс в Лондон? Любое место на первый рейс.
— Да, мадам.
Уведомление за три дня, как было сказано в письме. Харриет показалось, что она вспомнила, о чем говорится в статье 14b. Там было о том, что собрания директоров могут собираться с помощью писем или телексов, а в случае нахождения директора за границей считалось достаточным дать телекс или факс с уведомлением не менее, чем за три дня.
Таким образом, они дали ей три дня, то есть столько, сколько были обязаны, но из-за разницы во времени двенадцать часов уже похитили у нее. Тем не менее она поступит так, как решила. Все против нее, даже время. Она останется здесь на награждение и проигнорирует садистские расчеты Робина. Она останется на церемонию и последующий прием и попадет в Лондон через двадцать четыре часа после этого. Поступив так, она лишит Робина одного маленького удовольствия. Она не могла сейчас даже предположить, как еще она сможет противодействовать его планам, пока не узнает его намерения.
Они, видимо, были связаны с изменением баланса власти внутри «Пикокс» путем новых назначений в совет директоров и не в ее пользу, в чем она была уверена. Но обо всем этом она могла только гадать до возвращения в Лондон.
Харриет посмотрела на часы. Пора было одеваться.
Каспар открыл глаза еще раз, когда ее тень упала на него.
— Дозвонилась?
Когда он увидел лицо Харриет, он окончательно проснулся и вскочил.
— Господи, Харриет. Ты выглядишь так, как будто съела горсть гвоздей. Что случилось?
Харриет сжала кулаки.
— Будет еще хуже, чем съесть гвозди, завтра или через несколько дней. Мне или Робину Лендуиту. Каспар, он хочет уничтожить мою компанию, пока я отсутствую. Он хочет устроить какой-то грязный фокус, но я не могу понять какой. Но я его пойму. Я выверну все наизнанку вместе с Робином.
Харриет почувствовала вкус ярости, страха и решимости на своем языке — горький и мощный коктейль. Ее ноги и руки дергались под действием какого-то атавистического импульса к полету или погоне.
Тяжелая таблетка лекарства, которое Каспар должен был принимать для поддержания себя в форме и которым он, конечно же, пренебрегал, лежала на краю бассейна. Харриет выместила микроскопическую часть своего гнева, поддав ее ногой. Таблетка описала дугу и упала в воду, вытолкнув сверкающий сноп брызг. После удара у нее заболела нога.
Она встала на колени перед Каспаром и ухватилась за ручку кресла.
— Это ведь моя фирма, Каспар. Я сделала ее и испытала все связанные с этим страдания. Если он все испортит, я его убью.
Потом она подумала о Робине в его сидящих, как перчатки, костюмах, живущего своей упорядоченной, особой привилегированной жизнью вдали от ее борьбы, и которая нравится ей, потому что у него есть деньги, чтобы одаривать. В этот момент его власть казалась враждебной и вредоносной, как прикосновение какого-то средневекового короля, даровавшего за преданность болезни вместо здоровья.
«Королевское прикосновение», — подумала Харриет. Брать вместо того, чтобы давать. Она знала, что была неразумна. Но она также знала, что это она добилась успеха, а не Робин. Это сделали она и Саймон, который умер.
Она подняла голову и встретилась глазами с Каспаром. Ненависть к Робину, пересилившая ее гнев, пугала ее своей силой.
— Нет, — сказала она мягко, — я не убью его. Я кастрирую его и набью кусочками его льстивый рот.
— Харриет, — пораженно произнес Каспар.
Она улыбнулась, но недобро.
— Я возвращаюсь в Лондон. Завтра утром первым рейсом.
— Но ты переночуешь здесь?
Первой же мыслью Каспара была забота о его собственных интересах. Она знала, что это так, и всегда шла на это. Он никогда не проявлял никакого интереса к «Пикокс».
— Конечно, я останусь. Но я должна улететь, — повторила она, — завтра утром первым рейсом.
Каспар с усилием поднялся из кресла.
— Тогда вперед, детка. Давай покажем, что у нас есть.
Когда они вышли из лимузина, выстроившегося в ряд с другими такими же машинами, загромоздившими Голливуд в вечер награждения Оскарами, и Харриет подняла глаза с начала ковра, устилающего весь путь до входа в театр, единственным, что она могла увидеть, были лица и объективы фотоаппаратов. Лица принадлежали зрителям, по-видимому, тысячам зрителей, выстроившихся обладателей дешевых мест, стоящих ярусами по другую сторону ковровой дорожки. Исходящий от них шум был похож на приглушенный шум моря.
Телевизионные команды, репортеры, фотокорреспонденты составляли более плотные группы, тесно сжимающиеся вокруг кандидатов по мере их прибытия. Огни ослепили Харриет, а гигантские микрофоны, казалось, вытягивали шею прямо ей в лицо. При виде всего этого ее первым побуждением было броситься назад под защиту автомобиля. Даже в дни «Девушки Мейзу» она не мечтала предстать перед таким внимательным изучением.
Но она не спряталась. Она выпрямилась и повернулась спиной своего длинного красного платья к бушующим ярусам зрителей. Она почувствовала руку Каспара у своего локтя и повернулась к нему. Ничего не выражающий глаз камеры смотрел на них и передавал их невидимым зрителям, миллионам зрителей во всем мире. Харриет подумала о Робине, смотрящем информационное сообщение, посвященное награждению Оскарами, и ожидающем увидеть Каспара без нее…
Она подарила Каспару полную спокойствия улыбку, более сияющую, чем огни вокруг них.
— Успеха, — прошептала она.
Они пошли рука об руку к входу в театр. Веселый одобрительный шум сопровождал Каспара вдоль его пути в театр.
Внутри, несмотря на все это собрание красоты, богатства и власти, внимание Харриет отвлеклось. Подготовка была долгой и скучной. Ее мысли сконцентрировались на Лондоне. Улыбаясь, наклонив голову в сторону Каспара на случай, если они попадут в кадр, показывающий публику, который в течение нескольких часов может увидеть Робин, Харриет размышляла. Первым шагом, который она должна сделать, будет выяснение его намерений, вторым шагом — его остановка. До собрания. Это должно быть сделано до того, как они сядут за стол совещаний совета директоров.
Харриет аплодировала награждению польского мультипликатора. Даже несмотря на то, что она останется здесь на ночь, она рассчитывала, что сможет прибыть в Лондон в течение тех сорока часов, которые остаются до одиннадцати часов утра тридцать первого марта. Этого времени хватит. Этого времени должно хватить.
И наконец: «Лучший актер, исполнявший роль второго плана». Она услышала слова, как бы с очень большого расстояния, но затем ярусы кресел, звезды, режиссеры, технические работники снова резко вернулись в фокус. Она выдвинулась немного вперед в своем кресле и в это время почувствовала едва заметное напряжение рядом с собой — это был единственный знак, который подал Каспар.
Они повернули свои лица, чтобы посмотреть короткий клип с Каспаром, играющим роль старого опытного шпиона в фильме «Раскрытый секрет». Харриет видела каждый кадр с особой ясностью, зная его так, как будто она сама ставила эту картину, восхищаясь каждым нюансом игры Каспара.
«Награждение лучшего актера, исполнившего роль второго плана». Тяжелая пауза и банальная возня с конвертом. Декламация имени и взрыв восхищенных аплодисментов. Имя — не Каспара.
Потрясенная Харриет посмотрела на Каспара. «На первый взгляд, — подумала она, — он испытал удар». Одна сторона его лица от века к углу рта опала, как будто расплавилась, сделанная из воска. Когда Харриет коснулась его руки, он смотрел прямо перед собой. Она увидела, что опущенный угол его рта поднялся вверх, когда он заставил себя улыбнуться. Он аплодировал.
— Хлопай! — скомандовал он.
Харриет била ладонями друг об друга до тех пор, пока они не заболели.
Это казалось сейчас неправдоподобным, но она никогда не представляла себе, что произойдет, если он не выиграет Оскара. Спасения не было. Они были привязаны к своему разочарованию среди других разочарований.
Это продолжалось долго, но конец все-таки наступил. Как в тумане, Харриет увидела, как лорд Оливер представлял лучший фильм «Из Африки». Потом они повторили свой путь среди сочувствующих из театра в объятия темно-синего вечера.
Каспар сказал:
— Мне необходимо крепко выпить.
— Каспар, — Харриет собиралась сказать: «Я сожалею, ты заслужил победу», — и все другие бессмысленные штампы сочувствия, но она оборвала себя — договор есть договор.
Только сейчас она вспомнила об их договоре по поводу выпивки.
— Я знаю, тебе надо выпить, — ответила она, — и я тоже выпью с тобой разок.
Ее лондонский рейс был назначен на десять сорок утра. Регистрация была в восемь пятнадцать. Было время, чтобы выпить с Каспаром, упаковать чемоданы и даже немного поспать. Их машина выехала из полированного ряда машин.
— Ладно, — жестко сказал Каспар, — поехали на прием.
Они направились на великолепный ночной прием. Не на официальное застолье, а на ежегодное торжество, устраиваемое суперагентом, одним из самых могущественных и легендарных.
Как только они прибыли в толчею воркующих женщин и мужчин с теплыми рукопожатиями, Харриет поняла, что Каспар намерен сильно напиться. Все в нем, даже то, как он держит свое тело, как будто оно причиняет ему небольшое неудобство, напомнило ей новогодний прием у Лендуитов. Прием поглотил его. В такой момент он не мог позволить своему бокалу оставаться пустым. Харриет патрулировала по окраинам зала. Она помнила слова Линды возле каруселей в Санта-Монике и ее предостережения. Это было верно, что она не принадлежала этому месту. Ей надо было спешить домой.
Однажды через всю комнату она улыбнулась, стараясь передать Каспару свою уверенность. Он разговаривал и смеялся, создавая впечатление, что он очень доволен собой. Она не хотела, чтобы он чувствовал необходимость заботиться о ней, особенно сегодня вечером. Но она ощущала, что эти люди, случившееся событие и обильная выпивка разделяют их.
Ирония заключалась в том, что она думала об их любви после награждения и, забавно было видеть это сейчас, о спасении Каспара от бутылки. Все это подействовало на нее, ей стало тягостно и грустно. Что-то заканчивалось, но не удовольствием, а пустым эхом поражения.
В полночь Харриет отключилась от седьмой беседы с седьмым иностранцем и отправилась на поиски Каспара. Она нашла его за столом во внутренней комнате. Он вспотел, и его лицо покрылось морщинами. Харриет не узнала ни одного из его компаньонов.
Она тихо спросила:
— Каспар, скоро мы сможем поехать домой?
Он поднял на нее глаза. Его синие глаза были затуманенными и остекленевшими, как в первый день их встречи. Она не была уверена, что он вообще узнает ее.
— Поехать? — спросил Каспар. — А на черта? Еще рано.
— Тогда я могу уехать?
Он в замешательстве развел руками.
— Конечно.
Потом он сосредоточился. Как она отметила в Литтл-Шелли, он мог быть обаятельным даже при очень сильном опьянении.
— Харриет. Дорогая волнующаяся Харриет. Возьми машину. Скажи шоферу, просто возьми машину.
— Как ты доберешься до дома?
Он ухмыльнулся, его глаза снова заплыли.
— Как-нибудь. Это мой город. Или просто останусь здесь.
Она хотела сказать: «Но утром я уеду…»
Но остановила себя. Вместо этого она быстро наклонилась и поцеловала его в обе щеки. В углах его рта был белый налет, а дыхание наполнено виски.
— Спокойной ночи, — улыбнулась она ему.
Лимузин понес ее назад в ранчо мимо мелькающих улиц, обсаженных рядами пальм, под теплым бархатным небом в ее последнюю ночь в Голливуде. Вернон открыл ей дверь. Дом был темным и очень спокойным. Харриет запаковала свои вещи и положила сверху красное платье. Тишина была подавляющей и совсем не роскошной.
Она в нерешительности постояла у телефона, а затем взяла трубку и набрала номер газеты, в которой работал Чарли. К ее удивлению, он ответил. Она предполагала, что он, вероятно, отсутствует или на ланче.
— Харриет? Ты вернулась?
— Не совсем. Чарли, что ты имел в виду, когда звонил перед моим отъездом? Намек, ты сказал. Намек от кого? Что он означает?
— Ты спросила, что мне важнее — ты или хороший газетный материал?
— Поставь на первое место меня. Скажи мне, что ты слышал?
— У меня был ланч с агентом по связям с общественностью.
Харриет сосредоточенно слушала. Одна журналистка рассказал Чарли Тимбеллу во время пьяного ланча, что одному из финансистов страховой компании предложили использовать принадлежащие их компании акции «Пикокс» для поддержки перестройки управления компанией. Финансист отказался, заявив, что под руководством Харриет Пикок компания развивается по удовлетворительной кривой роста.
— Кто делал предложение, Чарли?
— Я не слышал разговора. Хотя и не требуется особенно напрягаться с догадками, не так ли?
— Особенно не требуется, — согласилась Харриет.
Это был один из слухов Сити, тысячи подобных разговоров циркулируют каждый день, и некоторым из них доверяют настолько, что они влияют на цены акций. Цена акций «Пикокс» стабильна, она не была чересчур самоуверенной, отмахнувшись от предупреждения Чарли перед отъездом. Только сегодняшний вызов наводил на размышления. Робин, наверное, действительно собрал себе поддержку.
«Для какой битвы?»
— Чарли, сделай мне одолжение. Порасспрашивай вокруг себя еще, но не распугивая лошадей.
— Хорошо. Я сделаю несколько звонков. А что случилось?
— Пока ничего не случилось. У меня есть просто подозрения.
— Когда ты возвращаешься?
— Завтра утром.
— Он победил?
— Нет.
— Черт. Он заслуживал.
— Я позвоню тебе завтра, Чарли. Спасибо.
Чарли откинулся на стуле. Что-то случилось, однако Харриет решила отрицать это. Он взял записную книжку, в которой хранил телефоны, которых не было у его секретаря. До того как набрать первый номер, он проверил цену акций «Пикокс». Они чуть-чуть упали в цене, до двух двадцати. Нос Чарли продолжал ощущать хороший газетный материал, однако он знал, что бы ни произошло, это будет не слишком хорошо для Харриет. Она поступает правильно, возвращаясь в Лондон на большой скорости.
Харриет бродила по безмолвному дому, беря журнал и кладя его назад, выходила на улицу вдохнуть ночные запахи возле бассейна, а затем возвращалась в успокаивающую темноту. Вернон ушел в свой коттедж за садом.
Время тянулось очень медленно, пока Харриет ждала и слушала. Однако она не услышала ни одного звука автомобиля, что придало бы ей надежды. Тишина казалась абсолютной.
Через несколько минут после двух часов ночи она поняла, что ей надо ложиться в кровать, чтобы попытаться хотя бы немного поспать перед отлетом. Было очевидно, что Каспар не собирался возвращаться домой или, по крайней мере, не собирался провести последнюю ночь с ней. Это была последняя ночь, и Харриет понимала это.
Она разделась и легла в постель. Голова и руки были тяжелыми.
Казалось, что она проспала всего несколько минут до того, как ее разбудил телефонный звонок. Она соображала, кто мог позвонить, обрывки сна еще крепко цеплялись друг за друга. Ее первой мыслью было, что это, должно быть, Лондон, Чарли, а возможно, даже Робин, чтобы разъяснить ей ошибку.
И сняв трубку, она долго еще не могла понять, чей низкий лос-анджелесский голос на другом конце провода пытается говорить с нею. Она бросила взгляд на часы и увидела, что было пять пятнадцать утра.
— Я думаю, вы неправильно набрали номер.
Но по тому, как она говорила, Харриет поняла, что номер был набран правильно, это был правильный номер, и что из отделения скорой помощи какого-то госпиталя в Шерман-Оукс стараются объяснить ей, что мистер Дженсен было доставлен после дорожного происшествия на Малхолланд-драйв.
Сонливость моментально улетучилась, уступив место страху.
— Извините, я не поняла. Где он? Он ранен?
Малхолланд-драйв проходит под горами Санта-Моника, и с этой дороги открывается широкая перспектива на долину Сан-Фернандо. Харриет ездила по ней, когда изучала город. Что Каспар там делал?
Голос повторил адрес госпиталя, Харриет старалась записать его.
— Полиция занимается этим делом, мисс. Только мистер Дженсен видел…
— Спасибо, спасибо. Пожалуйста, скажите, в каком он состоянии?
— Он ранен, но в сознании.
— Я сейчас же приеду.
В течение нескольких секунд Харриет не знала, что делать. Она была одна в темном доме. Записав адрес госпиталя, она не представляла, как до него добраться. На стороне кровати Каспара покрывало было нетронуто. Она колебалась только секунду. Она надела одежду, приготовленную для полета домой, и выбежала из дома. Место на дорожке, на котором обычно стояла белая машина, было пустым. Она вспомнила, что Вернон ставил ее в гараж тогда, когда ею не пользовались. Она не знала, где гараж.
Харриет наклонила голову и побежала через сад, сквозь стену толстой, вьющейся растительности к коттеджу дворецкого. Ее стук в дверь не вызвал никакой реакции, и тогда она обежала домик вокруг и слегка постучала в окно. Наконец за закрытыми ставнями зажегся свет. Харриет снова обежала дом к передней двери и, когда она открылась, спотыкаясь, вошла в маленький коридор такой запыхавшейся, что почти не могла высказать то, что хотела.
Коттедж был крохотный. За плечами Вернона она увидела его спальню. Китайский мальчик сидел на кровати, смотря на нее немигающим взглядом.
Харриет отвернулась и умоляюще положила свою руку на руку Вернона.
— Извините. Я очень сожалею. Каспар попал в дорожное происшествие. Он в госпитале. Мне нужна машина, поторопитесь, Вернон.
Дворецкий отреагировал с впечатляющей скоростью, Через минуту она обнаружила, что находится в темном гараже, расположенном за коттеджем. Двигатель запустился, они выкатились из гаража и поехали вниз по дорожке.
— Где это? — спросил Вернон, когда они пролетели через ворота.
Харриет посмотрела на клочок бумаги в руках.
— Госпиталь «Мур-Парк», Шерман-Оукс.
— Не очень далеко.
— Вы знаете дорогу?
— Я найду.
Харриет была готова заплакать от благодарности, представляя, каково было бы ей вести машину одной.
Тишина ночи исчезла. С рассветом на дороге появились легковые машины и грузовики.
— Что он мог делать на Малхолланд-драйв?
Харриет говорила больше для себя, чем для Вернона, однако он ответил, не глядя на нее:
— Ночь вечеринок.
Госпиталь представлял собой куб из стекла и бетона, установленный в маленьком, зеленом парке. Они оставили машину и прошли через автоматические двери в отделение скорой помощи.
— Мистер Дженсен? — спросила Харриет у стойки.
Дежурный сказал, что им следует подождать. Возле стены за ними стоял ряд зеленых стульев. Они послушно сели и стали ждать. Стрелки часов над головой дежурного показывали шесть двадцать пять. Харриет понимала, что она не будет, не сможет быть в аэропорту ко времени отлета ее самолета. Узлы беспокойства за себя и за Каспара начали затягиваться в ее животе. Волнение сделало ее голос резче, когда она подошла большими шагами к стойке и потребовала, чтобы ей дали увидеть Каспара или доктора, или кого-нибудь еще, кто бы предоставил ей исчерпывающую информацию.
— Сейчас у него полиция, — ответили Харриет.
— Полиция?
— Конечно. Было происшествие.
Узлы затягивались еще туже. Она была чужеродной, недееспособной. Наконец, к ним вышел доктор. На нем был короткий голубой халат, он выглядел молодым и уставшим, как и все молодые врачи в госпитале. Он с сомнением посмотрел на нее.
— Вы миссис Дженсен?
— Нет, я его приятельница. А это сотрудник мистера Дженсена. Как он?
— С ним будет все в порядке. Он счастливчик.
Выражение лица доктора, казалось, не соответствовало тем новостям, которые он сообщил им.
— Мы можем увидеть…
— Очень сожалею, но я должен сказать, что его спутница мертва. Она была мертва, когда ее привезли.
Харриет посмотрела на него в упор:
— Его спутница? Этого не может быть. Он не мог управлять машиной. У него не было машины, я приехала на его машине меньше часа назад.
— Машина была зарегистрирована на имя мисс Гетц, но вел машину мистер Дженсен. Вы знаете ее?
Харриет отрицательно покачала головой.
— Нет, этою не может быть. Он не мог вести машину.
Однако она помнила тот день, когда они ездили в «Уотерсайд», когда они уезжали от подлого фотографа и веселой регаты на Темзе.
«Вы можете управлять машиной?» — спросил Каспар, и она ответила, что не может. «Тогда вы позволите мне», — сказал Каспар. Сказал ли он тоже самое мисс Гетц, кем бы она ни была, которая погибла в своей машине на Малхолланд-драйв?
— Полиция расскажет вам подробности, — сказал доктор.
Ему было неловко, и Харриет видела, что он хочет уйти от ее отрицаний и вернуться к своей работе. Она кивнула, чувствуя, как груз усталости спускается на нее.
Палата Каспара находилась всего в нескольких метрах от того места, где они ждали. Полиция все еще была у него, собираясь уходить, получив, вероятно, те показания, которые были необходимы. Это были мужчина и женщина с плоскими лицами, которые без всякого интереса посмотрели на Харриет и Вернона.
Харриет не хотелось их ни о чем спрашивать. Она стояла возле стены, когда они проходили мимо нее к двери. Когда они ушли и дверь закрылась, она подошла к кровати и посмотрела на Каспара. Глубокая рана с черными краями и свежий синяк исказили одну сторону его лица. Его, вероятно, тошнило, корка рвоты застыла в волосах на виске. Харриет прикрыла глаза и открыла их снова. Она подумала о Линде.
За ее спиной Вернон сказал:
— Я буду снаружи, мистер Дженсен.
Харриет видела, что Каспар все еще пьян. Она села и прикоснулась пальцем к его запястью. Он посмотрел на нее и повернул голову на подушке. Движение вызвало боль.
— Ну и как? — мягко спросила Харриет.
Он попытался пожать плечами.
— Более или менее выскочил. Пьяницам везет, как сказал доктор. Если бы я был трезвее, то, наверное, был бы мертвым.
Его веки прикрылись, но он с усилием поднял их вновь. Харриет могла только догадываться, что он не мог рассмотреть за ними.
— Девушка умерла. Они сказали тебе?
Она кивнула.
— Да.
— Я вел машину. Так сказали полицейские. Я не помню этого. Только то, что было после.
Харриет ничего не сказала, потому что она не могла думать ни о чем. Она видела Линду, катающуюся на каруселях на волноломе, и этот образ стал как-то сливаться с мисс Гетц, когда маленькая девочка с лентами в волосах размахивала рукой с резной, позолоченной лошадки.
Каспар сказал:
— Мне жаль… — Но не закончил.
Харриет знала, что его жалость относится к бесконечному оптимизму яркого окружающего мира, но не имеет отношения к Каспару в госпитале. Она сидела, наклонив голову и бесполезно держа его руку.
Каспар, прервав молчание, сказал:
— Я не хотел бы, чтобы ты приезжала сюда среди ночи. Я дал им свой номер телефона. Это был единственный номер, который я мог вспомнить.
— Вернон привез меня. Я приехала бы все равно, хотел бы ты этого или нет.
— Ты поедешь к Линде?
— Да.
— Тебе нужно лететь в Лондон, но, если сможешь, встреться до этого с Линдой.
Харриет поняла, что ей дают отставку. Она не чувствовала ответственности за Каспара за все месяцы, что они были вместе. Он не подпустил ее достаточно близко для того, чтобы она страдала вместе с ним, и в этот момент она отчетливо поняла, что он никогда бы этого и не сделал.
Их отношения были более голливудскими, чем она это себе представляла. Вершина волны должна была двигаться в орбите славы, а ее впадина должна быть отброшена, так как притворялись, что ее не существует.
Юристы Каспара, его агенты и все остальные сомкнут свои профессиональные шеренги вокруг него. Теперь Харриет здесь нечего было делать. В госпитальной палате не было окна, но Харриет знала, что на улице уже светло, как днем. Последняя ночь.
Лицо Каспара было цвета камня, за исключением лилово-синих пятен синяков.
— Встреться с Линдой до отъезда домой, — повторил он. — Сделай так, чтобы она не узнала, что я кого-то убил, понимаешь?
«Она узнает достаточно быстро», — подумала Харриет.
— Я скажу ей, что ты получил травму, но не сильную. Она захочет прийти и посмотреть на тебя. Что ей сказать?
Каспар поднял их соединенные руки, однако не смог справиться с их весом, и они упали вновь. Это означало: «Когда она посмотрит на меня, что она увидит?»
— Есть ли еще что-то, что я могла бы сделать, Каспар?
— Попроси Вернона зайти.
Харриет встала, наклонилась над ним, чтобы поцеловать неповрежденную сторону его лица. Она колебалась, потому что хотела дать больше, но Каспар смотрел в сторону, стараясь освободить ее даже от этой ничтожной обязанности. Она смогла только приложить свою щеку к его лбу.
— Если ты нуждаешься во мне, — прошептала она.
Каспар не ответил.
Харриет снова выпрямилась и пошла к двери. Каспар лежал среди подушек. Он уменьшился, стало меньше жизни. Она вспомнила, что когда она впервые увидела его в Литтл-Шелли, на его фоне казался меньше Мартин Лендуит.
— Если ты нуждаешься во мне, — повторила Харриет, но сейчас это был уже рефрен.
Она вышла и кивнула Вернону, который стоял, прислонившись к противоположной стене коридора. Ожидая, она слышала инструкции Каспара по мобилизации юристов и агентов.
Харриет и Вернон повторили свой путь по коридору и затем через зал ожидания. Когда они подошли к стеклянной двери, которая открылась перед ними навстречу утреннему свету, Харриет заметила двух человек, идущих в ту же сторону, что и они.
Они шли очень медленно, и Харриет увидела, что это было из-за того, что женщина плакала, а мужчина поддерживал ее. Он был толстым, в спортивной рубашке, которая слишком плотно обтягивала его. Слезы женщины незаметно капали на ее розовую блузку. Хотя ей и незачем было выяснять, кто это, Харриет была уверена, что это мистер и миссис Гетц.
Автоматические двери раскрылись, и Харриет с Верноном вышли в яркий наступивший день.
— Линда сейчас спустится, — сообщила Харриет секретарь Клэр.
Харриет сидела среди плиссированных подушек в мраморной прохладе и ждала. Линда медленно спустилась по ступенькам. Ее глаза казались темными на бледном лице. Харриет подошла обнять ее, однако Линда только приняла объятия, не ответив на них.
— Давайте выйдем на улицу, — предложила Линда.
Было уже позднее утро, потому что Харриет пришлось провести длительные переговоры с секретарем, чтобы получить разрешение увидеть Линду.
Солнце пекло им головы, а они шли через безукоризненно чистую лужайку, мимо зеркального бассейна и цветочных газонов, оттененных темными колоннами кипарисов. Кто-то, то ли мать, то ли секретарь, уже сообщили Линде новости.
— Скажите, как он выглядит? — спросила она тихим монотонным голосом.
Харриет рассказала ей с тем оптимизмом, на который сейчас была способна. Линда пристально смотрела в сторону теннисного корта.
— Он не умрет?
Харриет остановилась, повернулась, встала перед ней и взяла ее руку.
— Нет. Я обещаю, что он не умрет.
Наконец, Линда, не мигая, посмотрела на нее.
— Он был пьяным в автомобиле?
Ложь и полуправда нейтрализовали друг друга у нее в голове, пока она не ответила:
— Да, был.
— Почему вас не было с ним?
— Я собиралась в Лондон сегодня утром. Я рано уехала домой. Наверное, я должна была остаться с ним.
— Другая девушка осталась, — сказала Линда тем же тихим голосом.
Клэр, должно быть, сказала ей. «Лучше бы она знала все», — подумала Харриет, — чем получала искаженную правду.
— Это была автомобильная катастрофа, Линда. Ужасный несчастный случай. Возможно, мы никогда точно не узнаем, что случилось.
— Возможно, — вежливо согласилась Линда.
Они пошли дальше под лучами солнца через пышный сад.
— Сегодня, после всего, вы уезжаете?
— Я должна.
Харриет заказала билет на вечерний рейс. Она прилетит в Лондон поздно, всего за несколько часов до собрания. Она сейчас старалась не думать об этом. Они были в дальнем конце сада, когда домоправительница-испанка вышла сказать Линде, что ее ланч готов.
Это была большая женщина, улыбающаяся Линде и называющая ее «душечка» со своим латинским акцентом. Линда и Харриет возвращались к дому, а Харриет снова вспомнила, как они прогуливали новогодний прием у Аннунзиаты.
Возле открытых дверей Линда замешкалась, ткнув носком туфли в камень дорожки.
— Я сначала подумала, что это вы, — сказала она, — в машине с Каспаром.
Харриет обняла ее, не заботясь о том, что Клэр может их увидеть.
— Это была не я. Я здесь с тобой. Я всегда буду с тобой, если тебе это будет нужно.
Такие же слова были адресованы и Каспару, но сейчас они не были стереотипом. Это была правда.
Линда кивнула. Почти неслышно она сказала:
— Я люблю вас.
Харриет улыбнулась, глядя вниз на макушку головы Линды. Неожиданное, но настоящее острое чувство счастья охватило ее.
— Я тоже тебя люблю.
— Харриет? Это плохо, радоваться, что умер кто-то другой, потому что это значит, что не вы?
Харриет сказала:
— Тебе нечего бояться или стыдиться, Линда. Запомни это, если можешь. Не бери на себя вину, которая не имеет к тебе отношения. В конце концов, ты получишь и свою долю.
Харриет старалась говорить как можно ласковее, однако Линда была непреклонна.
Она спросила:
— Тогда она имеет отношение к Каспару?
Харриет на секунду дольше задержала ее, пока обдумывала ответ, а потом отступила. Она не хотела делать этого, но все-таки отступила на шаг, держа Линду двумя руками.
— Я думаю, что Каспар — это единственный человек, который мог бы говорить с тобой об этом.
Она увидела слезы в глазах Линды, которые она с трудом пыталась сдерживать. Из дома послышался крик домоправительницы.
— Иди, — прошептала Харриет, — и помни о том, что я сказала тебе. До встречи в Лондоне.
— Помните и то, что сказала я, — твердо ответила Линда.
Она повернулась и побежала в дом.
Ровно в семь часов самолет Харриет начал взбираться вверх прямо на пламя лос-анджелесского заката. Затем, видимо решив, что зрелище зашло слишком далеко, он вошел в плавный поворот над дугою залива. Он снова выровнялся и взял направление на восток в сгущающуюся темноту, на Лондон.