Вблизи гора выглядит гораздо внушительнее, и мне не верится, что в ней меньше тысячи метров высоты.
Это только считается, что она низенькая, а подумав, понимаешь: подъём продлится не час и не два, невозможно предугадать, когда я окажусь на вершине, которая отсюда, от подножия, не просматривается.
И ещё я обалдеваю от того, какая гора красивая.
Издали это не так заметно — ну, поросшая странными, какими-то причёсанными соснами гора, почти правильный конус, раздваивающийся наверху, и получается, что у горы не одна вершина, а две — самая высокая точка левее, а чуть пониже, на отлёте, ещё вершинка, как два зубца вилки, один из которых обломан.
Забавно, я живу возле неё целых пятнадцать лет, но ни разу не приближался к ней вплотную, впрочем, и почти никто в городе не жаждет там прогуливаться, что-то вынуждает взрослых говорить о горе с опаской.
Папенька называет её просто «Она».
Я смотрю на гору, и мне чудится, что и гора с любопытством поглядывает на меня.
Сейчас около семи утра, Симба, наверное, ещё спит и не прочитала мою записку.
Я зажмуриваюсь и вновь вижу спящую на спине Симбу, сбросившую с себя простыню.
И чёрный курчавый треугольник между её ног заставляет меня сглотнуть слюну.
Солнце уже утвердилось над горизонтом, вскоре станет жарко, так что мне пора начинать подъём.
Легко сказать — пора.
На гору не ведёт никакая тропинка, прямо от подножия, чуть ли не с того места, где я стою, вверх по склону тянется густой подлесок.
А тропинки тут должны быть — ведь на городском базаре торгуют июньской земляникой с горных полян, а под конец лета — мёдом, тоже якобы с горы.
По крайней мере, так утверждают торговцы.
И матушка, притаскиваясь домой, уверенно произносит:
— Вот, меня убедили, что этот мёд — с горы.
— Якобы с горы… — сомневается папенька.
— Пусть якобы, — отвечает матушка, — он всё равно вкусный, так что скажи спасибо.
— Спасибо, — говорит папенька.
Вот откуда я знаю слово «якобы».
Что-то типа «вроде бы» или «как бы», я раз попросил матушку объяснить, и она так и сказала — что-то типа «как бы» или «вроде бы»…
Короче, тропинки вроде бы действительно должны быть, если на горе кто-то якобы держит пчёл…
Я улыбаюсь, поправляю Симбин рюкзачок на правом плече.
И понимаю, что забыл взять одну штуку, которая мне очень пригодилась бы.
В пути с ней намного веселее. То есть с ним. Штука — она, плеер — он. Переехав к Симбе, я так и не достал его со дна сумки. Обычно я не в состоянии прожить без музыки и десяти минут, а вот вчера мне было не до музыки, я даже не вспоминал о её существовании.
Однако сейчас мне захотелось нацепить наушники и нажать на кнопку Play.
Конечно, можно вернуться за плеером, но тогда придётся разбудить Симбу, и больше она меня никуда не пустит.
Остаётся шагать в тишине, хотя тишиной это не назовёшь — так вопят в кустах какие-то утренние птахи. Я задерживаю дыхание, будто перед прыжком в воду, набираюсь смелости и раздвигаю ветки с продолговатыми зелёными листьями.
Я не знаю имени этих птах, я не знаю названия этих кустов.
Ветки смыкаются за мной, впереди — новые кусты и новые ветки.
Птахи возмущённо орут, солнце ещё не раскочегарилось как следует, но мне уже жарко и хочется пить.
Воды у меня с собой всего одна бутылка, так что я решаю потерпеть и продолжаю продираться сквозь подлесок, то запинаясь о корни, то путаясь в траве.
Трава здесь растёт неравномерно, перемежается проплешинами голой почвы, по поверхности которой змеятся зигзаги тонких корней.
Ветки только и делают, что с размаху хлещут меня по лицу — словно кусты отвешивают мне пощёчины.
Подлесок никак не кончается. Смогу я когда-нибудь подниматься на эту чёртову гору нормально, не глядя под ноги?
Мой папенька — любитель таких экстремальных прогулок. Перед отъездом он всё беспокоился, не заскучают ли они с матушкой в Турции. И вычитал в путеводителе, что неподалёку от их отеля, который расположен между двумя горами — там ведь вдоль побережья сплошные горы, — имеется водопад.
После того как он про этот водопад вызнал, весь вечер сидел и мечтательно разглагольствовал о том, как они с матушкой отправятся к нему пешком.
Даже заставил её положить в чемодан кроссовки. Для него и для неё.
Хотя матушка явно предпочла бы какое-нибудь другое развлечение.
В крайнем случае, её бы устроило, если бы к водопаду их отвезли на автобусе.
Я спотыкаюсь об очередной дурацкий корень, но удерживаюсь на ногах. Если в ближайшие пять минут я не обнаружу тропинку, боюсь, до вершины мне не добраться не то что к обеду, но и к вечеру, а может, и к завтрашнему утру. Хорошо ещё, здесь нет лиан, как в документальных фильмах канала «Дискавери», которые иногда показывают по нашему кабельному, — чтоб рубить лианы, мне бы понадобился нож, а нож я тоже не взял.
Лучше ножа — мачете, но мачете я видел только в кино.
Как, впрочем, и лианы.
Симба, наверное, уже проснулась — судя по всему, время к восьми, я и часы, между прочим, забыл.
Идиот. Без плеера на горе можно обойтись, а без ножа и часов придётся трудновато. Ориентироваться по солнцу я не умею. Вроде бы меня этому учили, но разве запомнишь всё, чему тебя учат!
Вот если папенька с матушкой попрутся к водопаду, папенька часы ни за что не забудет!
У него патологическая страсть к точному времени.
А ещё — к прогнозам погоды на ближайшие дни.
Мало того что он смотрит метеосводки по всем каналам, так ещё и в сеть за ними лазит.
Причём что касается местных, городских прогнозов — это ещё понятно. Но зачем ему знать, какая погода завтра в Барселоне? Или в Дублине? Или в какой-нибудь Никосии? Барселона в Испании, Дублин — в Ирландии, а про Никосию я знаю лишь то, что это чья-то столица.
Можно попробовать вспомнить, чья.
Кажется, какого-то острова в Средиземном море.
Столица какого острова в Средиземном море называется Никосией?
Я опять спотыкаюсь.
Дурацкие корни, и чего меня понесло на утреннюю прогулку?
Сколько раз папенька предлагал мне бегать с ним по утрам — я отвечал, что я не больной, сам пусть бегает.
Видимо, всё же больной, хотя это не болезнь, это — Симба!
Которая, скорее всего, ещё спит, а я тащусь ради неё на эту проклятую гору.
Вбил себе в голову, что на вершине что-то есть.
А там наверняка ничего нет.
И потом — вершины две, на какую мне подниматься, на правую, что пониже, или на левую?
Я бы всё отдал, чтобы ещё разок посмотреть, как спит Симба — сбросив простыню, на спине, закинув руки за голову.
И вновь увидеть то, чего мне не полагается видеть.
Её высокую грудь и чёрную поросль между ног.
Я действительно никогда не видел этого у реальной женщины.
Дурацкое слово — тётка.
Тётка, я схожу по тебе с ума!
Я люблю тебя, тётка.
Отчего-то мне становится смешно, хотя должно бы стать очень грустно.
Я уже битый час ломлюсь сквозь подлесок, а на тропинку всё не набреду.
Птахи теперь вопят не так громко, как вначале, — похоже, время утреннего ора закончилось, и у них передышка.
А у меня передышки нет, несмотря на то что хочется уже не только пить, но и есть.
Три бутерброда.
Если позавтракать ими сейчас, еды совсем не останется.
Сколько мне ещё шататься по этим зарослям?
И вдруг я понимаю, что недолго.
Впереди виднеются темнокорые узловатые сосны, там нет подлеска.
Неужели мои мучения закончились?
Ну да, почти закончились, осталось пройти несколько метров, продраться через оставшиеся кусты, траву и корни.
По моим прикидкам путь до этого места занял больше часа, а то и все два.
Понемногу я начинаю терять ощущение времени. Мне кажется, что я только-только вышел из квартиры Симбы, и одновременно — что я тащусь через кусты чуть не целую вечность.
Именно «чуть не», потому что кусты уже позади, и я вижу тропу.
И говорю вслух:
— Вау! Я сделал это!
Скидываю рюкзачок, сажусь под ближайшей сосной, достаю бутылку, припадаю к тёплому пластиковому горлышку.
И пью.
Пью долго и жадно, хотя понимаю, что воду нужно экономить — что я буду делать, когда бутылка опустеет?
Искать родник?
А если родников здесь нет?
Или вода в них непригодна для питья?
Я закрываю бутылку и убираю её в рюкзак.
В животе булькает. Надо вставать и идти дальше, но мне неохота.
Сидеть под сосной хорошо, наверное, не хуже, чем за компьютером в квартире Симбы.
Я не папенька, которому нравятся экстремальные прогулки.
И тем более не матушка, которая сейчас бредёт рядом с ним по тропинке к водопаду.
Это не глюки — я отчётливо вижу, как они поднимаются по горной тропинке, почти такой же, как та, что вьётся передо мной.
Даже сосны там почти такие же, только хвоя у них длиннее и какая-то нереально зелёная.
И я понимаю, что могу встать и пойти вслед за ними.
И даже крикнуть им:
— Эй, подождите!
То-то они удивятся!
Но я не кричу, я завязываю рюкзачок, забрасываю его на правое плечо, вскакиваю с хвойной подстилки.
И иду за родичами.
Не важно, что они поднимаются по склону совсем другой горы, идти за ними мне намного легче и не так страшно, хотя бояться вроде нечего.
Просто вокруг очень тихо, так тихо, что слышен только звук моих собственных шагов.
А когда я притормаживаю, слышно, как идут папенька с матушкой. И даже о чём они беседуют.
Они беседуют обо мне.
Матушка переживает, что там со мной и как.
— Чтобы не волноваться, — замечает папенька, — надо было взять его с собой, а не оставлять на попечение твоей сумасшедшей сестрицы. Да и чего ты, собственно, опасаешься? Что она лишит его девственности? Сомневаюсь…
— Нет, — говорит матушка, — если б я этого боялась, не оставила бы на неё ребёнка… У Симбы, конечно, не все дома, но она девушка ответственная, а ответственные девушки…
— Ответственные девушки не красят волосы в красный цвет! — перебивает папенька, внезапно оборачивается и смотрит в мою сторону.
Но меня не видит, потому что идёт по тропинке за много тысяч километров от той, по которой иду я.
И я понятия не имею, почему так отчётливо вижу его и матушку и слышу, о чём они говорят.
Хотя в результате на душе у меня гораздо спокойнее, чем какой-нибудь час назад, когда я был на горе совсем один.
А что они считают Симбу сумасшедшей — пусть их, они просто не чувствуют её так, как чувствую я.
Она не сумасшедшая, она несчастная, и ей что-то угрожает.
Я не знаю, что, но я должен узнать.
Поэтому я иду по тропинке, а впереди топают папенька с матушкой. На экскурсию к водопаду.
Интересно, на этой горе тоже есть водопад?
И ещё интересно, что сейчас делает Симба — она уже точно проснулась и прочла мою записку.
Главное, чтобы она не ругалась, когда я вернусь, ведь ясно, что к обеду я не успею.
К обеду мне дай бог оказаться на вершине.
А дальше всё будет зависеть от того, что я там найду.
Навряд ли я обнаружу бетонный бункер или нечто подобное, но что-то там должно быть.
Что-то связанное с Симбой.
В этом я убеждён так же твёрдо, как и утром, когда выходил из дома. В семь, если не раньше.
Я напрочь утратил ориентацию во времени.
Хоть спрашивай у папеньки, который час.
Между прочим, родители шагают очень бодро, словно такие прогулки для них в порядке вещей.
Я начинаю отставать и боюсь, что вот-вот потеряю их из виду.
И снова останусь один в лесу.
Странном, молчаливом, почти лишённом живности.
Только мелкие бабочки изредка пролетают над тропинкой да порою подаёт голос невидимая птаха.
Тропинка поворачивает, и я слышу негромкий гул.
Я стараюсь идти быстрее, но папенька с матушкой исчезли — их нет за поворотом, они растворились в брызгах водопада, который вдруг встаёт у меня на пути.
Чего-чего, а этого я не ожидал.
Тропинка привела меня к водопаду и оборвалась.
Теперь надо сообразить, что делать дальше.
А ведь я не прошёл ещё и полдороги к вершине.
Я продирался через кустарник. Потом поднимался по тропинке. Потом она повернула.
И на моём пути оказался водопад, небольшой, и двух метров не будет, но тропинки впереди нет, а есть небольшое озерцо и крутой склон, по которому придется карабкаться.
И вновь искать тропинку, а что, если не найду?
Из озерца вытекает ручеёк и журчит влево, вниз по склону.
Папенька с матушкой завели меня куда-то не туда, хотя воды здесь более чем достаточно.
И скорее всего — её можно пить.
И можно перевести дух и съесть один бутерброд.
Или два.
Лучше два, а третьим закусить на вершине.
Но про вершину я пока не хочу думать, я хочу есть, даже не есть — жрать!
Я сажусь на траву у водопада и смотрю, как летят брызги.
Затем развязываю рюкзачок, достаю оттуда свёрток с бутербродами и бутылку с водой.
В бутылке — меньше половины, но я наполню ее доверху.
Когда допью эту воду и съем два бутерброда с сыром.
Жаль, что не с колбасой, мясом или холодной домашней котлетой.
Из тех, что готовит матушка.
Они вернутся, и я сразу попрошу, чтобы она нажарила котлет.
Чем больше, тем лучше.
Чтобы осталось на ужин — они как раз успеют остыть, матушка наделает бутербродов, половина котлеты на куске черного хлеба, мне на ужин хватит четырёх.
Впрочем, я одолею и пять.
А сейчас у меня всего три бутерброда с сыром.
И один надо оставить на потом, так что получается два.
В животе урчит, я съедаю первый бутерброд, даже не съедаю — заглатываю.
В животе продолжает урчать, бутерброд проскакивает незаметно, будто я его и не ел!
Я беру второй и мрачно смотрю на него.
Он кажется маленьким и жалким, матушкины бутерброды с котлетами намного больше.
Я откладываю бутерброд и пью воду — чтобы наполнить желудок.
Есть после этого хочется ещё сильнее, я проглатываю второй бутерброд, а потом машинально съедаю третий, забыв, что хотел приберечь его на самый конец пути.
Пути наверх.
На вершину.
А ведь оттуда ещё придётся спускаться.
Я допиваю воду и ложусь в траву, подложив руки под голову.
Меня вдруг клонит в сон, солнце уже где-то в районе зенита.
А расстояние до вершины — в два раза больше, чем от дома Симбы до этого места.
И я плохо представляю, как пройду это расстояние.
«Интересно, — думаю я, — что сейчас делает Симба?» Закрываю глаза и мгновенно погружаюсь в сон.