Когда просыпаешься с готовой фразой в голове, чувствуешь себя последним дураком.
Хуже чем дураком — идиотом. Дурак — это что-то вроде домашних тапочек, носишь их или не носишь, но в хозяйстве они необходимы. Идиот же — совсем другое дело, он с тапочками не ассоциируется…
А фразочка была та ещё: дистенциальный коблоид.
Я открыл глаза и посмотрел в потолок.
На нём бесновались солнечные блики.
От сновидения, в котором я, по идее, должен был нахлебаться воды, не осталось и следа. Что уже хорошо! А то лежал бы сейчас в постели утопленник, руки сложены на груди крест-накрест, на закрытых веках — водоросли. И не зелёные, а мерзко-бурые, склизкие. И такие же водоросли обвивают шею. А тут дверь открывается и матушка входит в комнату: мол, пора вставать, день сегодня…
И никакого дня больше нет!
Так что остаётся радоваться, что я вышел из сна сухим, вот только фразочка эта ничуть не лучше, чем возможность нахлебаться воды во сне.
Дистенциальный коблоид.
Откуда такой бред лезет в голову?
Между прочим, фразочка возникла не сама по себе, не так чтобы лежу это я, лежу, сплю, а тут фразочка. Ведь где-то я ее увидел. Где?
Ответ приходит быстро. Стоит лишь пристальнее всмотреться в беснующиеся на потолке солнечные блики и потянуться пару раз да подумать, что пора вставать, а то матушка действительно начнёт колотиться в дверь с воплями: у них-де с отцом дел по горло, и мне тоже собираться надо, ведь не поеду я к Симбе голым…
Я представляю, как прусь через весь город в чём мать родила, и мне на самом деле становится смешно. Из подъезда я, может, и выйду, но дальше двора точно не уйду. Бдительные соседи вызовут милицию и «скорую помощь». Зачем «скорую помощь» — понятно, а милицию — так, до кучи. И вместо Симбиной квартиры отправлюсь я совсем в другое место, отпуск у родителей, естественно, к чёрту, наденут на меня грязно-лиловый халат огромного размера и уложат на койку. А родители вместо того, чтобы гулять по набережной и дышать морским воздухом, будут носить мне передачи. Вернее — возить. Больница для идиотов у нас за городом, где-то с той стороны горы.
А я сегодня точно идиот, потому что ко мне прицепилась дурацкая фразочка.
Но за одно это меня никто никуда не увезёт, если, конечно, я сейчас встану, и оденусь, и начну собирать вещи.
А фразочку эту я видел на майке.
Мне навстречу шёл какой-то придурок в чёрной майке. А на ней было крупными белыми буквами написано: дистенциальный коблоид.
Как на визитной карточке. У отца вот куча разных визиток. И на каждой — какая-нибудь смешная надпись. Его имя, отчество, фамилия и буквами помельче: директор по продажам. Это на одной. А на другой — мерчандайзер. Понятия не имею, что это такое. Есть ещё и «авторизованный дилер», что, на мой взгляд, ничуть не лучше дистенциального коблоида.
Причём если хорошенечко подумать, слово «коблоид» можно расшифровать. Бывают ведь, например, гуманоиды. То есть не люди, но вроде бы чем-то на нас похожие. В таком случае коблоиды — это от кобеля; у нас была собака — кобель. Отца на улице спрашивали: у вас мальчик? А он гордо так отвечал: у меня — кобель!
Кобель — коблоид, очень даже логично.
Видимо, я всё-таки не совсем идиот, так что можно прекратить подсчёт солнечных бликов и встать.
Встаю.
И тут в дверь стучат.
Матушка.
С недавних пор она всегда стучит, видимо, боится, что войдёт в комнату, а я занимаюсь чем-то не тем, лежу скинув одеяло и делаю нечто такое, что может её смутить. Она прекрасно знает, что это делают все подростки моего возраста, но видеть ей этого не хочется. И правильно — если я это и делаю, то лишь тогда, когда твёрдо убежден, что родители спят. Ну пусть не спят, но всё равно не войдут ко мне в комнату, хоть и будут шарашиться по коридору из своей спальни в ванную и обратно. Хорошо, когда вход в ванную прямо из спальни, а у нас обычная трёхкомнатная квартира с совмещённым санузлом. Вход в ванную из спальни я отлично помню — совсем маленьким родители брали меня с собой на отдых в Эмираты, отцовский друг жил там на вилле. Вилла была трёхэтажная, на втором и третьем — жилые комнаты. И в каждой — отдельная ванная. Родители жили на втором этаже, я — на третьем, им ванная досталась большая, а мне — крошечная, да и кровать у них была намного больше моей. Я иногда пытался к ним в эту кровать нырнуть, но они меня прогоняли…
Матушка уже одета и даже накрашена.
Матушка, накрашенная в субботу с утра, — такого я не припомню, обычно она начинает мазаться ближе к обеду — в выходные, естественно. Когда ей не надо на работу.
Сегодня ей на работу не надо, но они с отцом улетают в отпуск.
А идиот, то есть дистанционный коблоид, едет к Симбе.
Матушка в джинсах и майке, хорошо заметно, что она не надела лифчик.
Когда я был маленький, она загорала при мне без лифчика и не стеснялась.
Правда, в Эмиратах она загорала так только на вилле, у бассейна, чтобы никто, кроме меня, не видел.
А вот в Анапе — на пляже. Я тогда тоже был маленький, хотя и постарше, чем в Эмиратах. Анапа мне понравилась меньше, даром что там было не так жарко. А вот матушка там лежала на пляже без лифчика и хоть бы хны, мужики идут, пялятся, а она и бровью не ведёт — типа того что продвинутая она у меня…
— Можно? — спрашивает матушка.
— Можно, — говорю я и начинаю заправлять постель.
Солнечные блики внезапно исчезают с потолка.
Коблоид — явно от кобеля, с этим словом я разобрался, а вот что такое дистенциальный?
— Что ты с собой возьмешь? — спрашивает мать.
— Не знаю, — говорю я, — ещё не думал.
— Ты ведь сам стирать не будешь, — заявляет мать, — я тебя знаю…
— А может, буду! — возражаю я, представляя, как замачиваю у Симбы в ванной свои трусы и носки.
— А от Симбы не дождёшься, — продолжает мать.
Майка на ней розовая, без рукавов, в обтяжку. И хорошо заметны соски.
Слово «дистенциальный» можно, конечно, вывести из слова «дистанционный», есть ведь дистанционное управление, тот же пульт от телевизора, и от музыкального центра, и от видика… Всё это размещено в гостиной, и пульты всегда разбросаны, никто их не может найти. Отец вечно ищет пульт от телевизора, потому что страдает заппингом, это такая новомодная болезнь. Он приходит домой после работы, ужинает, ложится на диван и болеет. Лежит и переключает каналы, давит на кнопки и перелистывает картинки. Иногда мне кажется, что ему всё равно, что смотреть, главное — чтобы мельтешило, а когда он заканчивает листать, начинает храпеть, недолго, минут пятнадцать-двадцать, но очень громко. А потом его будят.
Это называется — папа отдыхает.
Он сегодня много работал.
Директором по продажам.
Мерчандайзером.
Авторизованным дилером.
И устал.
И теперь погрузился в прострацию, чуть-чуть поболев заппингом.
Он даже в отпуске этой болезнью страдает.
Забавно смотреть, как он пялится в телевизор, в котором нет ни одной русской программы, а сам ведь понимает только по-русски.
Но всё равно с умным видом переключает каналы.
Лучше бы рыбу ловил или запускал воздушных змеев.
Я начинаю смеяться, представив, как папенька запускает воздушного змея.
Даже в моём далёком детстве он этого никогда не делал.
Воздушных змеев я запускал с дедом на даче.
Дед их делал из деревянных реек и тонкой папиросной бумаги, змеи получались маленькие и неказистые, но мне они до сих пор кажутся очень красивыми.
Сейчас змеи продаются в магазинах, и можно выбрать всё что душе угодно: змея в форме акулы, дракона, птеродактиля или огромной, странной, серебристой бабочки.
И сделаны они не из реек и папиросной бумаги — они прочные, на каркасе из специальной проволоки, и обтянуты легчайшей тканью.
Наши с дедом змеи, как правило, застревали в соснах, что росли возле дачного участка, иногда они запутывались в ветвях так высоко, что приходилось перерезать бечевку, и тогда змей пропадал.
Он был виден снизу, но снять его было нельзя.
И он торчал там и торчал, а потом начинались дожди, и бумага рвалась, и он падал на землю — груда почерневших склизких реек и какие-то мятые, грязные лохмотья.
Дистанционное управление змеем, между прочим, тоже возможно — через бечеву, нитку, верёвку.
Но мне всё-таки кажется, что слово «дистенциальный» происходит от какого-то другого, вот только я никак не соображу, от какого.
Точнее, я что-то чувствую, но не могу вспомнить.
Нечто похожее я слышал на уроке в самом конце последней четверти.
Во второй половине мая.
Тогда ещё было не так жарко, тогда ещё шли дожди.
Мать начинает собирать мои вещи.
Вначале она достаёт из шкафа сумку — её мне купили в прошлом году, когда отправляли в лагерь на Азовском море.
Лагерь оказался полным дерьмом, про море я вообще молчу. Впрочем, кое-что хорошее там всё же было.
Она мне потом написала несколько писем по мейлу, но после третьего отвечать я перестал — заленился, хотя целоваться с ней было прикольно, а больше она ничего не разрешила, даже потрогать грудь.
Сумка большая, её надо таскать на плече, бывают ещё сумки с колесиками, но такую мне не купили.
— Что ты возьмешь с собой? — опять спрашивает мать, и я опять говорю, что не знаю, что мне, в принципе, всё равно.
Мать выгребает из шкафа мои майки и начинает сортировать.
Эта — в сумку, эта — обратно.
— Наоборот, — говорю я, — положи вот эту, а не ту!
Мать свирепеет.
Она всегда заводится сразу, но и быстро отходит.
Отец — наоборот.
Мать говорит, что у отца толстая кожа и её трудно пробить. Но уж если пробьешь, это надолго!
Как-то отец не разговаривал со мной целую неделю.
Я ничего такого не сделал, я не таскал его сигареты — я вообще не курю, я не смотрел его видеокассеты с порнухой. Они у него правда есть, это не шутка.
Я всего лишь потерял компакт-диск.
Точнее, не потерял, у меня его украли.
В школе, из сумки, какой-то козёл — узнал бы кто, набил бы морду.
Но диск пропал, отец устроил кипеж и не разговаривал со мной целую неделю.
Мать выгребает из шкафа джинсы.
Синие, голубые, белые, чёрные.
Зачем мне столько штанов всего-то на две недели?
Хватит двух пар, синей и голубой, для чёрных сейчас слишком жарко, а белые быстро пачкаются, и их надо постоянно стирать.
Не Симба же будет это делать, а мне самому в лом!
Я всё пытаюсь понять, откуда взялось слово «дистенциальный», и — наконец — что-то нащупываю.
Дело было действительно в школе, на одном из последних уроков литературы. Нам объясняли смысл термина «экзистенциальный» — что это значит, я так и не понял, но само слово мне запомнилось.
— Положи голубые и синие, — прошу я матушку, — мне хватит!
— Сам бы положил, — ворчит мать, а потом спрашивает: — А поедешь в каких?
Правильно, нужно выбрать, в каких штанах я поеду, а вторые положить в сумку. То есть класть надо не голубые и синие, а только голубые. Или только синие.
Голубые мне нравятся больше, поэтому я решаю ехать в них.
В голубых джинсах и белой футболке с надписью «Don’t touch».
Футболку мне откуда-то привёз отец в прошлом году.
По-моему, из Испании, хотя надпись на английском.
«Don’t touch».
«Не трогай!»
То бишь не замай, не лапай, отвали, убирайся.
Я иду по улице и меня не стоит трогать.
В лагере на Азовском море у меня была другая любимая майка, с надписью «Who is my girl?».
Кто моя девушка?
Девушка нашлась на второй вечер, ей тоже было четырнадцать, и она в первый раз в жизни приехала на море.
Ей жутко не повезло: море было Азовское, а это просто чахлая, мутная лужа.
Я гордо рассказывал ей, что такое настоящее море, а сам смотрел на её грудь.
Хотя назвать это грудью было трудно.
Если судить по тому, что творится под майкой у матушки.
Интересно, какая грудь у Симбы, наверняка меньше, чем у матушки, но больше, чем у той девчонки из лагеря.
Девчонка прочитала надпись на майке, засмеялась и сказала:
— Я!
Дистенциальный коблоид самодовольно улыбнулся и решил, что пришла пора вдвоём прогуляться вдоль моря — отчего-то мне захотелось сделать это так, как показывают во всяких глупых фильмах, на которые отец натыкается во время ежевечернего заппинга.
В этих фильмах парочка берётся за руки и бредёт по мелководью навстречу закату.
Или, ближе к полуночи, — в сторону картинно нависающей над морем луны.
Я взял её за руку, и мы потащились по азовскому мелководью, от воды несло не свежестью, а гнилью, и была она чересчур тёплая. Я бы даже уточнил — отвратительно тёплая.
Временами под ноги попадались то ли камушки, то ли ракушки, хорошо ещё, что ни один из нас не порезал себе пятку.
Мы шлялись так по воде минут пять. А потом вернулись обратно на берег.
— Свитер, — сказала матушка, — надо обязательно взять свитер, вдруг погода испортится.
Дай ей волю, она засунет мне ещё и куртку, и шапку, и осенние ботинки.
— Хорошо, — сказал я, — положим свитер, и хватит.
— А на ноги? — спросила мать.
— Сандалии, — сказал я.
— Возьми кроссовки, — сказала мать.
— Зачем? — удивился я. Кроссовки-то были старые, потрёпанные. — Жара вон какая стоит, что я в них ноги парить буду, ещё грибок заведётся!
Грибковый аргумент, похоже, показался матери убедительным, но свитер она мне всё-таки всучила.
Ещё я положил в сумку несколько компакт-дисков, пару любимых видеокассет, одну с «Люди в чёрном», другую — с последними «Звёздными войнами».
— Почитать возьмёшь что-нибудь? — спросила мать.
Она явно намекала на то, что надо взять почитать что-нибудь из школьной программы.
— Нет, — сказал я, — ничего пока не хочу читать…
— Всё, — сказала матушка, — застёгивай!
Я застегнул сумку и поднял ее с кровати.
Она получилась лёгкой, намного легче, чем тогда, когда я отправлялся в лагерь.
До моего отбытия к Симбе оставалось ещё почти семь часов.
— Завтракать, — сказала мать, — теперь пойдем завтракать, а потом нам с отцом надо самим собираться…
Дистенциальный коблоид потащился завтракать, послушно уставясь в розовую матушкину спину.
Как на поводке: мать впереди, я — за ней.
Отец уже был на кухне и мешал салат.
Отец всегда ест один и тот же салат: помидоры со сметаной и майонезом.
И желательно — без лука.
К салату сегодня прилагались сосиски.
Мы сели за стол, дистенциальный коблоид взял в руку вилку и потянулся к салату.
— Сосиски, — грустно сказал отец, предвидя, что две недели ему придется есть всё что угодно, но только не молочные сосиски из ближайшего магазина.
— Две недели, — протянула мать, — мы вернёмся через две недели!
— Как бы твоя сумасшедшая сестра, — сказал отец, — и его за эти две недели не превратила в сумасшедшего!
Я умолчал о том, что и так проснулся сегодня в полной уверенности, что я даже не дурак, а клинический идиот марки «дистенциальный коблоид».
— Возьми кетчуп! — посоветовала мне матушка. — С кетчупом вкуснее.
Видимо, она давно смирилась с тем, что сумасшествие — заразно, иначе не объясняла бы мне элементарные вещи, которых не понимают разве что больные на голову!