Когда рядом с ним была его жена, Морти О’Бройн старался не дышать. Джудит наводила на него ужас. Язвительную складку горечи в уголках ее рта не могла скрыть даже лучшая косметика. От ее взрывного голоса Морти хотелось раствориться, но еще страшнее было ее молчание, тягостное и презрительное, или ее мигрень, единственным виновником которой, естественно, был он и при этом не относился к ней с должным благоговением, на которое она имела право как страдающая женщина.
В последние годы Морти оставил всяческие попытки наладить с женой нормальные человеческие отношения, не говоря уже об интимной стороне их жизни. Как можно ее наладить проводя ночи в разных спальнях… Обычно их разговор ограничивался обменом односложными предложениями, среди которых чаще всего встречались слова «мигрень», «смешной», «платить», «сколько»… В начале совместной жизни Морти надеялся найти у Джудит поддержку, проявление интереса к своим делам и успехам — наивная простота! Он очень быстро заметил, что она с удовольствием высмеивает его неудачи и никак не реагирует на маленькие победы, считая это само собой разумеющимся.
Незаметно между ними выросла глухая стена обоюдной неприязни, и каждый ушел в себя. Джудит перестала вслух высказывать свои жалобы, перейдя на мимику, а Морти ревностно хранил свои профессиональные удачи, опасаясь, как бы случайным оскорбительным или презрительным словом она не свела к нулю его радость. Четыре года тому назад, став уже известным в Нью-Йорке адвокатом, он получил предложение работать на Синдикат и на радостях чуть не рассказал ей об этом. Но в последнюю секунду необъяснимое предчувствие остановило его. Он завалил ее дорогими мехами, одеждой, драгоценностями, но все это не помогло перебросить хрупкий мостик взаимопонимания между пропастью их отчужденности. Имя Габелотти говорило Джудит ровно столько, сколько имя Крэнч для фермерского работника.
Она прикурила двадцатую за утро сигарету и бросила спичку в чашку с почти нетронутым кофе, стоявшую на подносе.
Рассеянным движением руки Морти прошелся по замкам небольшого чемодана.
— Ты уезжаешь? — спросила она.
— Да.
— Но ты только что прилетел из Европы. Господи, у меня опять мигрень!
— Прими таблетки.
— Куда ты отправляешься?
Неожиданный вопрос насторожил его: ни о чем подобном раньше она его не спрашивала, демонстрируя полное безразличие к его отъездам. «Что с тобой?» — хотел спросить он, но вовремя прикусил язык.
— В Нассау.
Она машинально перелила содержимое кофейной чашки, наполненной обгоревшими спичками, в стакан, заполненный до половины соком грейпфрута, и опустила туда едва начатую сигарету.
— Везет же тебе…
Он разволновался и стал искать ее взгляд, но с облегчением отметил, что ничего, кроме обычной скуки, в нем нет.
— Если будешь готова через пять минут, я возьму тебя с собой, — иронично сказал он.
— Смешно… У меня мигрень.
Знала бы она, чего он достиг. Он, которого и сегодня она рассматривает как заурядного адвоката-неудачника, каким он был в начале карьеры, когда приходилось чуть ли не просить милостыню. Он, которого она мечтала сделать импотентом, отказав ему в интимной близости. Смогла бы она поверить в то, что он собирается осуществить, расскажи он ей всю правду?
Он кашлянул и сказал:
— Ну вот… Надо ехать.
Было бы совершенно естественным, если бы он испытывал чувство исполненного долга, волнение, охватывающее героев романов, когда они одним росчерком пера подводят черту двадцатилетнему союзу. Но нет, ничего подобного он не ощущал. Мортимер О’Бройн был спокоен, как если бы сегодня вечером он возвратился домой к ужину. Мысль, что у них нет детей, неожиданно наполнила его необыкновенной легкостью; они ничего не создали, он ничего не разрушает. Оставляя ее, он оставляет и частицу самого себя, покрытый пылью отрезок своей жизни, воспоминание о которой удручало его: слишком долго он не мог решиться на этот окончательный шаг. Пройдет менее сорока восьми часов, и он, вместе с другой, будет далеко отсюда: в мире грез, о существовании которого не догадается ни один человек в мире. Он, Мортимер О’Бройн, станет самым богатым человеком на земле, таким богатым, каких еще никогда не было; настолько богатым, что этого не сможет представить себе самый изощренный человеческий мозг.
С чемоданом в руке он стоял уже почти у самой двери, когда она окликнула его.
— Морти, попроси Маргарет принести мне стакан холодной воды и мои таблетки.
Он согласно кивнул головой, подумав, что последнее слово, услышанное от нее, было «таблетки». Закрывая за собой дверь, он улыбнулся: она никогда больше не увидит его.
Маленький самолет делал третий заход… Он снова спикировал над главной артерией Чиавены, пролетел вдоль нее и резко взмыл вверх, едва не задев колокольню церкви. Стоя с поднятыми к небу лицами, жители небольшого городка с интересом смотрели, как сверху, чем-то похожие на опавшие листья, медленно опускались разноцветные листочки бумаги.
Был полдень. Ярмарка собиралась раз в неделю, и вся главная улица городка была заполнена народом. Легкий бриз, дувший в этот апрельский четверг с расположенного рядом озера Коме, с определенной точностью позволял угадывать гибкие тела молодых девушек, успевших достать из нафталина свои легкие платья.
Двое мальчишек подобрали с земли упавшие бумажные листики, которые вначале они приняли за рекламные листовки, и с недоумением осмотрели их со всех сторон. Молча поглядели друг на друга, не смея поверить…
Двенадцатилетний мальчишка, сын булочника, первым сделал вывод, что то, что он держит в руках, есть именно «то». Переполненный эмоциями, он со всех ног бросился к родительской пекарне, крепко прижимая к груди ворох банковских билетов, упавших с неба, и крича не своим голосом родителям, которые вышли на улицу, привлеченные шумом низко пролетевшего самолета:
— Деньги! Папа! Мама! Быстрее сюда! Идет дождь из денег!
И тут даже скептики, с ухмылкой смотревшие на падавшие с неба бумажки, ощутили невероятное возбуждение. Все бросились между машинами, в беспорядке припаркованными на улице. Согнувшись вдвое, они подбирали купюры, и воздух наполнился криками, плачем, подбадриванием и угрозами. На несколько секунд все потонуло в грохоте возвратившегося самолета. Старухи бормотали: «Чудо! Чудо!» Кое-где право на обладание «небесными деньгами» стали выяснять с помощью кулаков. Дети бросились к деревьям доставать банковские билеты, застрявшие между ветками. Это были красивые, нежно-сиреневого цвета, настоящие банковские билеты Швейцарского национального банка достоинством от десяти до пятидесяти франков.
Лихорадка охватила всех, драки уже шли по всей улице.
Рената выровняла самолет и рассмеялась: сверху зрелище напоминало сошедший с ума курятник, обитатели которого с невероятной быстротой клевали воображаемые зерна.
— Ну и дрянь же ты! — крикнул во всю силу своих легких Курт, стараясь перекрыть шум двигателя и вой ветра.
Рената резким движением задвинула плексигласовый колпак над кабиной, и самолет взмыл вверх. Она бросила на Курта незаметный взгляд.
— Зачем дразнил меня? — сказала она.
Они летели над небольшой зеленеющей долиной с разбросанными по ней темно-зелеными пятнами елей.
— Держись крепче! Пикирую! — крикнула Рената.
— Рената! — завопил Курт, чувствуя, как по спине побежали противные струйки холодного пота.
Самолет камнем полетел вниз, прямо на стадо коров, которых Рената избрала своей целью. Едва не прокатившись по их спинам, самолет унесся в долину, преследуемый двумя огромными собаками.
Весь маневр занял не более секунды, но Курт успел заметить, как пастух потряс кулаком им вслед.
— Что ты пытаешься мне доказать? — спросил он, стараясь говорить спокойным тоном.
— Что ты во всем не прав! Ты видел, как они бросились за мелочью, которую я им выбросила? Даже начали драться! Ты утверждал, что никто не сдвинется с места! Что это унизительно! Что это оскорбление чувств простого народа! Кто оказался прав?..
Курт заерзал в кресле и сделал вид, что ничего не слышал. Его подташнивало. Он сожалел, что спровоцировал ее на этот эксцентричный полет, превративший в ее руках пассажирский самолет в кошмарный реактивный истребитель. Курт никогда не забудет тот день, когда пригласил ее на день рождения своего коллеги. Сидя рядом с ним за столом, она шепнула ему: «Мой сосед — зануда. Спорим, что я опрокину на него свою тарелку со спагетти?» То ли по рассеянности, то ли по неосторожности он произнес: «Спорим», — и по безукоризненному костюму его товарища по работе потек томатный соус…
— Ты не ответил мне!
В отместку за его молчание она тут же сделала «свечу», послав самолет вверх перпендикулярно земле. У Курта перехватило дыхание. Затем он «насладился» очередным пике, когда небо и земля поменялись местами. Падая вниз головой, он услышал:
— Ну так что? Ты все еще утверждаешь, что деньги — дерьмо и люди не встанут на четвереньки, чтобы поднять их?
Он стиснул зубы, из последних сил контролируя свои эмоции… Если эта сумасшедшая не разобьет самолет в ближайшие секунды, у него есть микроскопический шанс добраться живым до места, откуда они отправились в это безрассудное путешествие, — в Цюрих. Именно там через три дня, а точнее 26 апреля, состоится их бракосочетание.
Заза Финней искренне удивлялась, что до сих пор ни один продюсер не остановил ее на улице и не предложил сниматься в главных ролях, настолько неотразимой она себя считала. Ни одно пятнышко, ни одна морщинка не портили гладкую, натянутую кожу ее лица, озаренного темно-синими глазами, которые, по ее мнению, были таинственными и необыкновенными. Стоя обнаженной перед зеркалом, она принимала различные позы, любуясь своим телом со спины, в фас и профиль. Она не могла оторвать взгляд от совершенной линии перехода тонкой талии в полные бедра, от шелковистой мягкости золотистой от загара кожи, от изящных тонких лодыжек и волнующих выпуклостей ягодиц. Слезы навернулись у нее на глазах от собственной красоты. Она в очередной раз спросила себя, правильно ли поступает, решив связать свою жизнь с этим плюгавеньким мужичком, который, — черт знает, как у него это получается! — как по волшебству, превращает в золото все, за что берется рукой и куда ступает его нога… Странный случай свел ее с ним шесть месяцев назад.
К страсти, которую она испытывала к собственному телу, добавлялось невероятное тщеславие актрисы. Она была уверена, что стоит ей только появиться на экране или сцене, как тут же многообразием мимики, силой своих чувств она заставит зрителей рыдать или смеяться.
Надо было с чего-то начинать. Она стала фотомоделью. Ее снимки украшали коробки с концентратом спаржевого супа. Переспав с ней, фотограф уговорил ее сфотографироваться в более интимных позах, поклявшись, что дальше его личного архива негативы не уйдут. Она чуть не лопнула от гордости, когда три месяца спустя увидела себя в одном сомнительного характера журнале, сообразив тем не менее, что из этого можно извлечь определенную выгоду, если притвориться оскорбленной и униженной. Из предательства фотографа можно сделать небольшой скандал, который, при удачном стечении обстоятельств, перерастет в настоящий и вызовет нужную реакцию в прессе. У одной из своих подруг она узнала фамилию лучшего адвоката в городе, решив предать максимальной огласке это «злоупотребление» доверием.
В кабинете Мортимера О’Бройна ее встретил зануда стажер, который, посмотрев на нее, как на неудачно выпеченный блин, заявил, что не знает, где патрон, и неизвестно, когда будет. Она приходила еще дважды. Во время третьего визита в ее разговор со стажером вмешался невысокого роста мужчина, из тех, на кого женщины обращают внимание только в том случае, если у него в спине торчит нож или на груди написана внушительная цифра состояния. К ее большому удивлению, стажер неожиданно смутился и с подобострастной улыбкой заявил: «Мистер О’Бройн лично займется вашим вопросом». С этого все и началось… Она быстро отметила, что за неприметной внешностью этого незнакомца скрывается экстравагантная широта души, необыкновенная щедрость, которая не исчезла после первой ночи любви. В то время Заза жила в убогой комнатенке и в постоянном страхе быть выброшенной на улицу за неуплату за жилье. Все ее богатство состояло из дешевого чемодана, одного вечернего платья, спортивного костюма и косметички.
Дорогие подарки Мортимера ослепили ее настолько, насколько разочаровали его кроличьи объятия, которые, однако, доводили самого адвоката до любовного истощения, граничившего с мистическим экстазом.
Спустя некоторое время он снял для нее роскошные апартаменты в отеле «Уолдорф-Астория», где — о, сказка! — она могла заказывать из ресторана все блюда без ограничения. Аппетит у нее рос не по дням, а по часам, и уже через неделю ее гардеробу могла бы позавидовать средней величины кинозвезда. Чтобы испытать прочность чувств своего любовника, она потребовала драгоценности. Он выполнил ее просьбу с ошеломляющей поспешностью, выйдя далеко за пределы ее воображения. Ни одна просьба не могла застать его врасплох, и он с удовольствием исполнял ее желания, стоило ей только чего-то захотеть.
Взамен он требовал от нее безоговорочного присутствия на бесконечных приемах, на которых она умирала от скуки. Его привычка брать ее за руку, когда за ними наблюдали, и с выражением безграничной глупости смотреть ей в глаза выводила ее из себя. Она краснела, внутри у нее все клокотало, и она готова была провалиться от стыда хоть в тартарары.
Он никогда не говорил с ней о делах, ограничиваясь подарками, пока однажды, месяц назад, не произнес эту загадочную фразу:
— Я хотел бы, чтобы мы жили вместе… Только ты и я. Ты готова к этому?
Заза знала, что он женат. От перспективы постоянной совместной жизни ее передернуло от отвращения. Она тут же проконсультировалась с Джимми, фотографом «предателем», с которым продолжала поддерживать интимные отношения и который без излишней скромности принимал от нее «капусту», как ей поступить. Он чуть не сорвал голос, доказывая ей преимущества такого любовного союза и не переставая удивляться, что человек такого положения, как О’Бройн, оказался на крючке этой самовлюбленной вонючей телки, — у него перед глазами в студии за день проходило десятка полтора ничуть не хуже. Как и большинство дурочек, свято верящих в непреходящее очарование своего зада, Заза, которая не видела дальше собственного носа, ограничилась небрежной репликой:
— Конечно, не тебе поливать этот овощ…
То, что она услышала в ответ от Джимми, явилось для нее полной неожиданностью и произвело огромное впечатление.
— Тот, которого ты держишь за овощ, улаживает самые щепетильные дела Синдиката!
Она разразилась смехом: Мортимер — гангстер!..
Не без усилий заставив работать свой мозг, она через десять секунд смотрела на О’Бройна уже глазами Джимми. Вчера Мортимер опять задал ей тот же вопрос: «Ты готова?» Она ответила: «Да».
Заза отодвинула штору в сторону и посмотрела вниз через огромное, во всю стену, окно: подобно медленной реке, текла нескончаемая толпа туристов. Она всегда мечтала побывать в Нассау и пройтись по Бей-стрит. Теперь она здесь, и ей невероятно скучно. Морти возвратится не раньше чем через час. Билеты на самолет заказаны, но куда они летят, ей неизвестно. Он всячески уклоняется от ответа, ограничиваясь обещаниями. «Там, куда мы направляемся, ты будешь вроде как королева. Любая твоя прихоть будет исполняться мгновенно!» «Хочу слона», — скучным голосом сказала она. Морти уточнил восторженно детским голосом: «Полагаю, ты имеешь в виду слона из чистого золота!» Разволновавшись, она прошла в ванную комнату, подсчитывая, для поднятия настроения, количество дней, которые ей предстоит провести вместе с Морти, прежде чем она найдет способ наложить лапу на добрую часть его капитала и сбежать к Джимми.
Противнее всего было не то, что он пользовался ее задом, а его привычка брать ее за руку и ждать от нее проявления этой мерзопакости — нежности.
Военные грузовики с солдатами выехали из Женевы, Ниона, Фрибурга, Люцерны, Цуга и Цюриха. Каждый солдат получил приказ тщательно обследовать триста метров железнодорожного полотна в радиусе десяти метров по обе стороны от путей. Хоть однажды швейцарская полиция и армия пришли к единому мнению, что человеческий труп, пусть даже с ампутированной ногой, может нарушить размеренный ритм жизни швейцарской деревни. Полиция занялась расследованием, армия — поиском. Приказ был категоричен: искать до тех пор, пока не будут найдены останки. С наступлением темноты младшие офицеры отдали распоряжение включить электрические фонари.
Найденная на обходной решетке электровоза Женева — Цюрих нога была передана следователям. На туфле стоял штамп нью-йоркского изготовителя обуви — «Биаска».
Цюрихские полицейские незамедлительно связались по телефону с нью-йоркскими коллегами, и те включились в расследование. При небольшой удаче можно будет быстро установить личность владельца туфли. В кармане штанины швейцарские инспекторы обнаружили пять тысяч долларов и железнодорожный билет, закомпостированный в Цюрихе. Это обстоятельство их сильно озадачило, потому что, по логике вещей, нога-путешественница, вместе со всем телом законного ее обладателя, должна была прибыть в Женеву…
Расслабленно откинувшись на спинку кресла, Итало Вольпоне, он же Малыш Вольпоне, внимательно наблюдал за одиннадцатью мужчинами, сидевшими за столом заседаний. Справа от него занял место Витторио Пиццу, слева — Моше Юдельман. Заняв кресло брата, он чувствовал себя спокойно и уверенно. Чтобы лучше войти в роль, он сделал над собой усилие, приказав пальцам оставить в покое авторучку из чистого золота, а глазам прекратить метаться из стороны в сторону. Он осторожно просунул два пальца во внутренний карман пиджака, чтобы на мгновение прикоснуться к колоде игральных карт, с которыми никогда не расставался.
Игра вдыхала в него жизнь, а жизнь давно превратилась в опасную игру. В путешествия он всегда брал с собой миниатюрную рулетку. Когда он запускал шарик из слоновой кости, постепенно увеличивая ставки, время для него останавливалось. Свой рекорд продолжительности игры он установил в одном частном салоне в Лас-Вегасе: три дня и четыре ночи!
Через равные промежутки времени лакеи ставили перед ним пиццу и напитки. Он машинально глотал, ни на секунду не прерывая игру. Встав из-за стола, он потянулся, чтобы размять онемевшие мышцы и… рухнул на пол, мгновенно уснув. Его перенесли в спальню, где, ни разу не проснувшись, он проспал сорок часов.
— Наш друг О’Бройн, ваше доверенное лицо, в эту минуту вылетает из Цюриха. Все в порядке! Кстати, вот телеграмма, которую я получил от дона Дженцо.
Он вытащил из кармана мятый лист бумаги, который успел прочитать не менее ста раз, перед тем как выполнить указание брата — собрать совет и объявить новость.
Этторе Габелотти бросил быстрый взгляд и молча передал лист Симеону Ферро, который переправил его Джозефу Дотто. В то время как Кармино Кримелло, Витторио Пиццу, Анджело Барба, Винченце Брутторе, Томас Мерта, Алдо Амальфи Карло Бадалетто и Фрэнки Сабатини по очереди знакомились с содержанием телеграммы, Итало думал о том, что присутствует при рождении исторического события: мирная встреча — после двадцатилетней холодной войны, нарушаемой время от времени смертоносными взрывами — двух самых могущественных «семей» Синдиката, «семьи» Габелотти и «семьи» Вольпоне. Его взгляд скользнул по лицам присутствующих, отметив дрожь удовлетворения, которое не могли скрыть под искусным лаком масок их физиономии.
Пройдя по кругу, телеграмма снова возвратилась к Итало Вольпоне.
— И все? — нагло спросил Карло Бадалетто.
Он ненавидел Итало и использовал любой предлог, чтобы задеть его. Пять лет тому назад, когда Итало возвратился из Лондона, Бадалетто еще входил в число членов «семьи» Вольпоне. Вместо «Добро пожаловать!» он иронично бросил: «Как дела, голожопник?» За эту фразу он расплатился двойным переломом челюсти и потерей передних зубов, один из которых, после сильнейшего удара Итало головой, остался у того во лбу. На Сицилии «голожопниками» презрительно называли тех, кто уезжал из страны за границу, это слово рассматривалось как оскорбление. Но если Итало провел два года в Англии, все главы больших «семей» Нью-Йорка и Западного побережья знали, что он выполняет приказ своего брата. Дзу Дженцо Вольпоне был доном, и малейшее его слово воспринималось как изречение оракула. Даже его младший брат не мог оспаривать его решений.
— Все! — ответил Итало, испепеляя Бадалетто взглядом.
Итало хотел дать почувствовать ему свое превосходство, стать в чем-то похожим на своего брата Дженцо, который, не прибегая ни к каким ухищрениям, только своим присутствием заставлял трепетать любого… Итало был не из робких, но Дженцо обладал громадным преимуществом — его уважали! Но за мягкими манерами Дженцо, его открытой улыбкой и фантастическим даром сглаживать острые углы в конфликтных ситуациях скрывалась безжалостная и алчная натура. В противоположность брату, Итало не мог долго сдерживать в себе кипящий гнев, который постоянно и независимо от сознания переполнял его. Неконтролируемые импульсы толкали его на сиюминутное удовлетворение своих желаний, были ли они личные, чувственные или экономические. Обделенный ораторским даром, разрываемый бушующими в нем страстями, он, не будь рядом Дженцо, чаще заменял бы разговоры физической расправой. Руководители Синдиката с подозрением относились к отсутствию в Итало хладнокровия и предрасположенности к грубому и примитивному насилию. Времена Аль Капоне безвозвратно ушли в прошлое… Нет, случаев насилия не стало меньше, но техника исполнения стала гибче: человек исчезал без излишнего шума, а анонимные исполнители, подобранные через посредников, получая деньги, не знали, почему и для кого они выполняют «заказ». И ни один сыщик не выйдет на истинного заказчика, потому что это уважаемый бизнесмен, который исправно платит налоги и находится под защитой закона, а если и ведет непримиримую войну, то только с конкурентами по бизнесу. Сегодня, с помощью армии высококвалифицированных юристов, деньги, полученные от рэкета, шантажа, продажи наркотиков, проституции, вкладываются в легальные предприятия, находящиеся вне всякого подозрения: госпитали, учебные заведения… Не являлся исключением из правил и Дзу Дженцо Вольпоне, инвестировавший огромные суммы в систему школ по изучению международного права.
— Первая фаза операции завершилась, — заговорил Моше Юдельман. — В течение трех месяцев наши деньги будут «отмыты»…
Родившись в Бронксе, нищем квартале Нью-Йорка, Юдельман получил университетское образование, раскладывая овощи по полкам и играя с «одноруким бандитом». Но Бог дал ему бесценный дар: Моше мог превзойти в быстроте принятия единственно правильного решения по той или иной финансовой операции любого директора центрального банка. Появившись на свет с цифрами в голове, как другие рождаются с голубыми глазами, он знал — не изучая, понимал — не начав размышлять и никогда не искал — всегда находил. Его острое финансовое чутье удваивалось за счет математического гения. Ни одно досье, каким бы запутанным оно ни было, не выдерживало в его руках более пяти минут. Он мгновенно выхватывал самое слабое место, находил едва заметную неточность, например отсутствующую запятую, которая в корне меняла содержание, делая легальным то, что преследовалось бы законом, и при этом не наталкивала проверяющего на недоверие к изложению и не вызывала у него сомнений. Он лучше компьютера помнил точные цифры доходов «семей»-противников, входящих в Комиссьоне, представлявшую собой высший орган ассоциации одиннадцати «семей», контролирующих мировой подпольный бизнес, в котором Дзу Дженцо Вольпоне был далеко не на последних ролях. Когда Юдельман вошел в «семью», Дженцо пришлось приложить немало усилий, чтобы Моше стали считать своим.
Сицилийцы с трудом терпели присутствие еврея в своей среде. Страстно привязанные к прародительским традициям своей древней страны, они испытывали извращенную ненависть ко всему, что было чуждо их клану, их этнической группе, сбросив в одну корзину ирландцев, негров, евреев, китайцев и протестантов.
Первое время Юдельман вел себя ниже травы, тише воды, подавая голос лишь тогда, когда интересовались его мнением. Он сохранял абсолютный нейтралитет, никогда не поддерживая чью-либо сторону, и никогда не произносил грубых, оскорбительных слов. Он просто всегда был на месте: как мебель, к которой привыкли и которой пользовались в нужный момент. Он был достаточно проницательным, чтобы быстро сделать вывод относительно негласных законов клана, сводившихся к девизу святого Франсуа Асиза: «Не пытайся изменить мир! Измени его!» К этому у него стремления не было. Невидимый мир, в котором он варился, давал ему возможность удовлетворить собственный голод власти и амбиции тайного советника. Его поразительные математические и организаторские способности обеспечивали ему все остальное.
В то время как в целях упрочения своего влияния «семьи» вели братоубийственные войны, Моше сумел не только выжить, но занял место, о котором не смел даже мечтать, став одним из влиятельных лидеров высшего эшелона мафиозной структуры. Роль личного наперсника Дзу Вольпоне, о которой знали на всех уровнях структуры Синдиката, сделала Моше при разрешении крайне щепетильных вопросов чем-то вроде единственного арбитра, за которым оставалось последнее слово. Его напряженная, ответственная работа не мешала ему создавать собственное состояние, увеличивающееся день ото дня через посредство разумных и выгодных капиталовложений и неординарных решений при игре на бирже.
Он никогда не забывал старую пословицу: чтобы не быть съеденным львом, его нужно кормить. В первые годы он все свои усилия направил на заполнение деньгами карманов своих хозяев. И только почувствовав некоторую свободу в действиях, взялся за накопление собственного состояния.
Это по его совету Дженцо согласился на временный альянс с человеком, которого всегда считал врагом номер один: Этторе Габелотти. Римская маска, тяжелые мешки под глазами. Этторе весил сто двадцать килограммов и внешне напоминал добродушного отца семейства, чьи периодические приступы гнева, правда, часто заканчивались для любого, оказавшегося в его немилости, смертельным исходом. Если человек ему не нравился или не выполнял его приказов, бесполезно было отвечать «да» или «нет», он умирал, не успев обратиться к всевышнему за помощью.
Моше потребовались чудеса дипломатии, чтобы убедить его, что, когда речь заходит о распределении доходов, его интересы пересекаются с интересами Дженцо Вольпоне, а в выигрыше остаются оба. Но сегодня договор был подписан и давал ход самой фантастической финансовой операции, когда-либо реализованной международной мафией.
Габелотти, до сих пор не произнесший ни слова, почувствовав, что Юдельман смотрит на него, метнул в его сторону пронзительный взгляд и тут же смягчил его.
Моше улыбнулся и отвел глаза.
— Дайте мне телеграмму, — потребовал Габелотти.
Едва касаясь кончиков пальцев присутствующих, телеграмма перелетела на другой конец стола. Взяв ее в руку, Габелотти хохотнул и посмотрел в сторону младшего Вольпоне.
— Скажи, Малыш, твой брат не разорился, отправив этот текст?
Присутствующие оживились. Итало засмеялся вместе со всеми, когда понял, что никакого подтекста в крошечном замечании Этторе в его адрес нет. Следует сказать, что сообщение из Цюриха состояло из одного слова, составленного из трех букв: «АУТ». Эти три буквы подводили итог криминальной деятельности сидевших за столом переговоров.
Речь шла о двух миллиардах долларов!
Инес утверждала, что в детстве питалась только молоком и кровью. В ее племени мужчины достигали роста двух метров двадцати сантиметров, а женщины — метра девяноста. Когда мужчины выходили на поле брани против «нормальных» воинов, те казались просто карликами. Еще она говорила, что ее отец — король и у нее есть восемь братьев, один красивее другого. Во время церемонии посвящения в совершеннолетие они, доказывая свою неустрашимость, должны были наносить себе серьезные раны в области гениталии.
Ландо, которому ничто не было чуждо в сфере гениталий, слушал ее истории, открыв рот, не улавливая границы между вымыслом и правдой.
— Ты хочешь сказать, что твои братья затачивали свои палки бритвой?
Инес протянула руку и взяла мандарин из вазы, стоявшей на полу.
— Именно так…
— Надо быть сумасшедшим, — вздохнул Ландо. — Дикари, они и есть дикари!
Он искоса посмотрел на большое тело своей любовницы. Без обуви она была одинакового с ним роста, что позволяло ему заниматься с ней любовью стоя, без лишних ухищрений.
Он повернулся к ней и спросил:
— Какой у тебя рост?
— Сто восемьдесят пять.
— Странно… Ты не производишь впечатления жирафа…
— Все относительно, бедненький ты мой Ландо. В моей стране даже ты смотрелся бы недомерком.
Инес приехала из Бурунди, из города Бужумбура. Она часто показывала своим отполированным, покрытым красным лаком ногтем крошечную, как мушиное пятно, точку на карте между Кенией, Конго и Танзанией.
— Рядом с твоим городом протекает река, да? — спрашивал Ландо, тыкая пальцем в голубую ниточку, извивавшуюся по охристому тону карты. — Большая?
— Чуть больше ручейка… Сто метров в ширину и тысяча километров в длину. Совсем маленькая…
— Ты шутишь?
— Совсем нет.
Настоящее ее имя было Кибондо, принцесса Кибондо. Попробуй докажи, что это не так!
Она рассказала ему, что до приезда в Швейцарию работала ведущей фотомоделью в Риме и что итальянский фотохудожник дал ей это имя — Инес. Ее хорошо знали в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, где за фотосъемки ей платили сумасшедшие деньги. Ее тело было настолько совершенным, что она позволяла себе носить туфли на десятисантиметровом каблуке, ничуть при этом не уродуя свою фигуру. Не обратить на нее внимание было невозможно. Но никогда никакой иронии не было в глазах тех, кто пожирал ее взглядом. Лишь легкое восхищение, которое может вызвать вещь, прибывшая с другой планеты, и которую находят красивой, поразительно красивой, несмотря на то что она не укладывается в общепринятые эстетические рамки.
Ландо провел рукой по бесконечно длинному бедру цвета разогретой бронзы, гладкому, как камень, обработанный морскими волнами за тысячелетие, мускулистому, но мягкому, приятно обжигавшему ладонь. Ему льстило, что такое создание принадлежало ему… С тех пор как она стала заниматься проституцией, деньги и подарки посыпались на него, как из рога изобилия.
Она осторожно убрала его руку с бедра.
— Я опаздываю. В семь у меня свидание.
— Опять твой старикашка?
— Когда он стоит напротив меня, его очки находятся точно на уровне моей груди.
— А когда лежит?
— В кровати — все одинакового роста. Почти…
— Задержись, пусть немного понервничает.
— Нет, он очень пунктуален. А когда я работаю, никогда не опаздываю.
Она потянулась, как филин, изобразила похлопывание крыльями, улыбнулась… Вид широких ореолов цвета темной меди, окружавших твердые соски ее грудей, снова возбудил Ландо, и он не выдержал.
— Инес, только одну минутку… Ладно?
Она задумчиво посмотрела на него. Разве можно отказать такому красавчику!..
— Для белого ты неплох в кровати…
— Но черный все-таки лучше, да?
— Дело не в цвете, Ландо…
— В чем, в таком случае?
— В том, что находится у тебя в брюках.
Ландо напыжился. Он гордился интимной частью своего тела, которой пели дифирамбы сотни обессиленных и растерзанных женщин после его высококвалифицированных эротических заходов. Но реплики Инес выбивали у него из-под ног почву.
Она молчала, и он сам решил напроситься на комплимент.
— Тебе понравилось?
— Неплохо…
— Как это «неплохо»?.. — Он чувствовал себя утомленным и опустошенным, готовым проспать десять лет, чтобы восстановить силы.
Инес склонила к плечу изящную головку, украшенную огромными, умными, фантастически красивыми глазами, и негромко, одними губами сказала:
— Для белого — неплохо…
Ландо никак не мог понять, как принцесса Кибондо, дочь короля, может зарабатывать себе на жизнь, — с королевской небрежностью отдавая часть денег ему, — продавая свое великолепное тело каким-то толстосумам? Несмотря на свой богатейший опыт общения с женщинами, он, как маленький мальчик, не мог проникнуть в ее тайну.
Она села на край кровати и медленно натянула высокие сапоги. В клетке зацокал клювом один из ее попугаев.
— Ты сама купила этих воробьев?
— Подарили… Любишь птичек?
Орландо Баретто встал с кровати и с удовольствием потянулся своим мощным, без единой капли жира, телом.
— Обожаю…
Ландо подошел к позолоченной клетке, открыл дверцу и запустил внутрь два пальца. Попугайчики отпрыгнули в дальний угол. Он осторожно вытащил одного из клетки, и тот неожиданно клюнул его в палец. Он уложил птичку в ладонь и струей теплого воздуха изо рта распушил перышки вокруг головки, почти касаясь губами тельца птички. Затем с улыбкой посмотрел на Инес.
— Я без ума от всех животных, — сказал он и, без всякого перехода, одним щелчком зубов обезглавил попугая.
Хомер Клоппе вежливо встал навстречу посетителю и, не обратив внимания на протянутую для приветствия руку, ограничился легким кивком. Жестом руки он указал на кожаное кресло. Гость осторожно присел на самый краешек. На отполированной до зеркального блеска поверхности рабочего стола Хомера ничего не было: ни карандашей, ни папок с документами, ничего, кроме визитной карточки посетителя, на которой было отпечатано: «Андрэ Ловен. Управляющий».
Ловен прокашлялся и едва заметно улыбнулся. Ему было около шестидесяти, ужасно элегантный, с загорелым, обрамленным прядями седых волос лицом.
Хомер скрестил пухлые руки на столе и достаточно красноречиво посмотрел на часы.
— Выражаю вам глубокую благодарность за возможность принять меня, — заговорил Ловен. — Я должен был бы заранее условиться о времени встречи, но, к сожалению, в Цюрихе я проездом, а дело, которое привело меня к вам, настолько деликатное и безотлагательное, что я решился все-таки побеспокоить вас.
Он подтянул штанину с безукоризненной складкой, пригладил ладонью темный галстук и непринужденным жестом откинул волосы назад.
— Итак! — после некоторого молчания продолжил он. — У меня с собой есть некоторая сумма денег, которые я хотел бы поместить в ваш банк.
Он машинально коснулся рукой небольшого черного чемоданчика, стоявшего на ковре подле его ног, и, не выдержав взгляда пронзительных глаз, смотревших на него из-за толстых стекол очков в тонкой золотой оправе, вытащил из кармана пиджака шелковый носовой платок и устало провел им по внезапно вспотевшему лбу.
Смущенный молчанием Хомера, Ловен заерзал в кресле, закинул ногу на ногу и положил руку на чемоданчик, ошеломленный суровостью обстановки кабинета, которая не давала ни малейшего намека на его функциональную принадлежность. Совсем не таким он представлял себе «святая святых» — директорский кабинет одного из самых «молчаливых» и мощных банков Цюриха. Стены покрывали простые бежевые обои, на полу лежал самый заурядный синтетический ковер серого цвета…
Он тяжело вздохнул и сказал:
— Речь идет о восьми миллионах французских франков.
Клоппе даже не шелохнулся. Ловен торопливо добавил:
— Это составляет миллион семьсот тысяч долларов.
Банкир безразлично кивнул головой.
— Результат моей двадцатилетней работы. Вы понимаете?.. Если со мной что-нибудь случится… я не хотел бы, чтобы это превратилось в дым в качестве наследства…
Клоппе согласно кивнул. Ловена уже понесло…
— Сейчас я вам все объясню…
Клоппе сделал резкий останавливающий жест рукой, и его лицо напряглось.
— Вы — управляющий, мистер Ловен, не так ли?
— Совершенно верно! Если вы мне позволите…
Он извлек из кармана пиджака черное портмоне из крокодиловой кожи, раскрыл его и длинными нервными пальцами достал пачку документов, подтверждающих его личность.
— Я должен был бы начать с этого, — извиняющимся тоном проговорил он.
Клоппе взял из его рук ворох бумаг и внимательно просмотрел их.
— Ваш визит — большая честь для меня, мистер Ловен. Не могли бы вы объяснить мне причины, побудившие вас выбрать именно мой банк?
— Ваш банк?.. — пробормотал Ловен, ошеломленный недоверием к человеку, обладающему восемью миллионами.
Час тому назад, спустившись по трапу самолета, он ощущал себя хозяином вселенной. Как и было оговорено заранее, перевозчик ждал его в баре, на Вассервертштрассе. За доставку ценного груза из Лиона в Цюрих Ловен заплатил ему два процента от общей суммы, то есть сто шестьдесят тысяч франков. И вот теперь, когда его должны бы чествовать как победителя, развернуть перед ним красный ковер и с уважением принять деньги, его спрашивают, почему он выбрал «Трейд Цюрих бэнк»! Ему вдруг захотелось схватить чемодан и бежать от этого ледяного человека. Город забит банками, и в любом его встретят с распростертыми объятиями.
— О вас мне рассказали мои парижские друзья, — собрав нервы в кулак, вежливо ответил он.
Брови Клоппе взлетели вверх.
— Назовите кого-нибудь из них, мистер Ловен.
— Ломбар. Эдуар Ломбар.
— Да, я знаю мистера Ломбара. Хорошо, мистер Ловен, как вы думаете использовать ваш капитал? Хотите заморозить его, покупать валюту, играть на бирже?
— Пока никаких операций. Для начала я хотел бы положить деньги на срок… три месяца. Сколько это составит?
— Заморозить на три месяца? — Клоппе нажал на кнопку интерфона и спросил: — Гарнхайм, какой процент по вкладу французских франков сроком на три месяца? Да. Спасибо. — Повернувшись к Ловену, он сказал: — Девять и двадцать пять сотых процента.
На лице управляющего отразилось разочарование.
— Мало. Я надеялся на большее.
— А вы не хотели бы конвертировать ваши деньги в другую валюту?
— Например?
— Доллары, марки, швейцарские франки…
— В этом случае процент увеличивается?
— Нет, за исключением доллара, который в настоящий момент очень нестабильный, потому что все ждут публикации финансового годового баланса.
— Сколько даст марка?
— Четыре и пять десятых процента. Естественно, необходимо учитывать нестабильность франка в связи с другими факторами. Но лучше иметь минимальный процент на валюте, чей курс растет, чем повышенные дивиденды на валюте падающего курса.
— Как бы вы поступили на моем месте, мистер Клоппе?
— Я — не на вашем месте, мистер Ловен.
— Могу я получить номерной счет?
— Как вам будет угодно. Кто еще, кроме вас, будет знать шифр?
Ловен удивленно вскинул на него глаза. Клоппе добавил:
— Все мы ходим под Богом, мистер Ловен. Кому мне следует сообщить о вкладе в случае вашего… исчезновения?
— Кстати, об этом я собирался с вами поговорить. Я женат…
Клоппе достал из ящика стола чистый лист бумаги и приготовился записывать.
— Вероятно, это будет миссис Ловен?
— О нет, нет! — затараторил Ловен. — Только не она!
Лицо Клоппе едва заметно посуровело.
— В таком случае, кто же?
— Моя крестница.
— Фамилия?
— Лили. То есть Элиан… Элиан Гурией.
— Таким образом, законным преемником вы объявляете миссис Гурней?
— Мисс Гурней. Да, именно ее.
— Ее адрес?
— Париж, улица Гренель, 118…
— Округ?
— Кажется, седьмой… но я могу ошибаться…
— Профессия?
— Секретарь.
— Родилась?
— Двадцать седьмого декабря.
— Год?
У Ловена был такой вид, словно он бросался в омут.
— Тысяча девятьсот пятьдесят третий.
Клоппе бросил на него быстрый, осуждающий взгляд.
— Фирма, где она работает?
— Мисс Гурней — моя секретарша.
— А… Я хотел бы, мистер Ловен, чтобы вы немедленно открыли общий счет с вашей… крестницей.
— Общий?
— В таком случае мисс Гурней получит право пользоваться вашими деньгами, — терпеливо разъяснил Клоппе.
— Но если… если… — растерянно залепетал Ловен.
— Что «если», мистер Ловен?
— Если, например, мы поссоримся?.. Как избежать, чтобы она… Короче, вы же сами знаете женщин!
— Должен ли я понимать так, что мисс Гурней не пользуется вашим полным доверием?
— Не настолько, чтобы позволить ей запустить руку в восемь миллионов франков! — возмущенно воскликнул Ловен.
Хомер Клоппе резко встал.
— Тогда я не понимаю, каким образом я или мои компаньоны могут позволить ей взять самый мизерный кредит.
— Но, сэр… — смущенно начал Ловен.
— Спасибо, что вы обратились к нам, но быть вам полезными на таких условиях мы не сможем.
— Вы хотите сказать, что отказываетесь принять вклад в один миллион семьсот тысяч долларов?
— Всего доброго, мистер Ловен! Вы, вне всякого сомнения, найдете другое финансовое учреждение, которое с удовольствием примет ваши деньги.
В доказательство того, что разговор закончен, он одним движением разорвал лист, на котором вел запись.
Ловен вскочил с кресла, схватил чемоданчик, в последний раз бросил взгляд на Клоппе, но то, что он прочел в его глазах, отбило у него всякое желание возобновлять диалог. Он стряхнул с лацкана пиджака несуществующую пылинку и направился к двери.
Хомер дождался, когда за ним закрылась дверь, и, подойдя к окну, облокотился на подоконник. Ревнивая любовь старых красавцев к своим секретаршам была постоянной головной болью всех истинных банкиров. Как и большинство коллег-швейцарцев, Хомер Клоппе рассматривал свою профессию, которую ставил превыше всего, не как ремесло или призвание, а как священный сан, которому он и ему подобные были верными служителями. Деньги заслуживали высочайшего почтения, о них следует говорить в самых уважительных выражениях, приглушенным голосом, словно речь идет о Боге в божественном храме. Манипулировать ими, направлять, вкладывать, считать и пересчитывать — означало священнодействовать, и этим могли заниматься только их слуги с безупречной моралью. Священные врата никогда не открывались для подозрительных капиталов, несмотря на идиотское поверье во всем мире, что Швейцария — бездонная денежная клоака, всосавшая в себя все нечестно заработанные деньги в мире.
Вчера он должен был призвать все свое хладнокровие, чтобы не дрогнуть перед невероятной цифрой капитала, который доверил ему один из его клиентов, американец итальянского происхождения — Дженцо Вольпоне. Он снова, как будто это случилось два часа назад, пережил ту сцену.
— Чем могу быть вам полезен, мистер Вольпоне?
— Открыть мне номерной счет.
— Вы решили больше не пользоваться тем, что уже имеете в нашем банке?
— Нет.
— Прекрасно.
— Менее чем через час вы получите уведомление о переводе денег из Нассау.
— О какой сумме идет речь?
— О двух миллиардах долларов.
От неожиданности Хомер снял очки, которые секунду назад протер. Его профессия приучила его к спокойному восприятию бесконечного ряда цифр, но здесь… И этой суммой владел всего лишь один человек! Дженцо Вольпоне спокойным голосом добавил:
— Я хочу, чтобы деньги «работали» в течение срока их нахождения в банке.
— Естественно.
— Что вы можете предложить?
— Все зависит от срока…
— Какой процент в ситуации «со дня на другой»? Деньги будут находиться у вас двадцать четыре часа — минимум или сорок восемь часов — максимум.
— Шесть процентов.
— Семь!
— Но такса «со дня на другой» составляет шесть процентов!
— Меня это не интересует! Я хочу семь процентов!
— Хорошо. Ваши дальнейшие указания?
— Переведете все в Панаму, в «Кэмикл интер траст». Мы оба наделены одинаковыми полномочиями.
Только теперь Хомер Клоппе обратил внимание на сорокалетнего тщедушного спутника Дженцо Вольпоне. Вольпоне представил его как Мортимера О’Бройна, финансового консультанта, доверенное лицо его компаньона. Естественно, Клоппе не задал ни одного вопроса, чтобы выяснить личность таинственного «компаньона». Он и без того знал, каким огромным авторитетом пользуется человек по имени Мортимер О’Бройн среди заправил международного теневого бизнеса. Вот только не представлял, что у финансовой знаменитости такой невзрачный вид.
— Какой пароль вы выбрали, мистер Вольпоне?
— «Мамма».
— Записываю его. Господа, не могли бы вы дать образец вашей подписи… для «маммы», так бы я сказал.
— Зачем? — удивился Вольпоне. — Все указания мы сделаем по телефону.
— Рутинная формальность, — объяснил Клоппе, протягивая Вольпоне авторучку и чистый лист бумаги.
О’Бройн и Вольпоне написали образцы своих подписей.
Клоппе с облегчением вздохнул.
— Кто из вас даст указание о переводе денег? Мистер Вольпоне или мистер О’Бройн?
Вольпоне улыбнулся.
— Я! Но какая разница? Действует ведь «мамма»!
— Вы абсолютно правы! Мне осталось только подобрать вам комбинацию цифр.
— Не стоит себя утруждать. Я составил ее уже в Нассау.
— Я могу ее записать?
— 828384.
— Чудесно.
— Наши дивиденды вы переведете на отдельный счет, естественно.
— Разумеется.
— Сколько вы хотите за свою услугу?
— Сто двадцать пять тысячных процента от общей суммы.
— Солидно… Мне бы следовало стать банкиром!
— У каждой профессии есть свои преимущества и свои недостатки, мистер Вольпоне.
— Возможно, я позвоню вам завтра.
— Всегда к вашим услугам.
Когда все встали, Хомер добавил:
— Желаю вам приятного пребывания в Швейцарии.
— Я остаюсь здесь еще на двое суток, а вот О’Бройн должен немедленно вылететь в Соединенные Штаты.
После их ухода Клоппе позвонил Эжьену Шмеельблингу, руководителю одной из самых мощных тайных финансовых организаций в мире.
Обычное, ничем не привлекающее внимание здание находилось в Шаане, недалеко от Вадуза, в Лихтенштейне. Даже на двери главного входа не висело никакой таблички, указывающей на род занятий обитателей четырехэтажного особняка. Каждый день в семнадцать часов из его дверей выходили служащие с утомленными лицами и торопливо направлялись к паркингу. Единственной их специальностью была работа с деньгами. Именно здесь, в Шаане, находился «банк всех банков», который через сложную систему своих отделений в Нассау, Панаме, Люксембурге занимался «отмывкой» денег с большой для себя выгодой.
Клоппе мгновенно перевел деньги в Шаан, объяснив Шмеельблингу, что капитал в два миллиарда долларов будет находиться в его распоряжении на условиях «со дня на другой». Шмеельблинг запускал деньги в «работу» под процент, значительно превышающий тот, который он обещал швейцарскому банкиру.
Клоппе сделал устный подсчет: Вольпоне, настояв на семи процентах «мамма», вероятно, пребывал в тот момент в прекрасном расположении духа, получая 383 562 доллара в день. Два миллиарда долларов, переведенных Клоппе в Шаан уже под девять процентов, давали 493 150 долларов в день. Его чистая прибыль, таким образом, составляла 109 588 долларов, что было не такой уж мелочью на карманные расходы богатому банкиру. Означенный срок вклада прошел, а Вольпоне до сих пор не подал признаков жизни, что увеличило доход Клоппе еще на 109 588 долларов.
«Пусть они забудут о них еще на месяц!» — взывал он к неизвестному божеству. Он не мог прямо обратиться к Богу, когда дело касалось денег.
За его спиной резко стукнула дверь.
— Спорю, что ты сейчас думал о какой-то женщине!
Хомер вздрогнул, словно его застали на месте преступления.
— Могла бы постучать, перед тем как войти.
— Я передам твою просьбу маме.
Девушка обняла его и закружила по кабинету.
— Я только что сыграла в забавную игру!
— Расскажи… — подозрительно посмотрев на нее, сказал Хомер.
Сумасбродное поведение дочери приводило его в восторг, хотя иногда ее выкрутасы были небезопасны. Он с грустью отметил, что Рената имеет над ним полную власть и он не в силах противиться ее капризам. Возможно, это происходило потому, что она была полной противоположностью своей здравомыслящей матери. Возможно, потому, что у нее была тонкая фигура с длинными ногами — как при таком коротконогом отце она могла их иметь? — и фиолетовые глаза, которые приводили в смущение мужчин, когда ее лицо неожиданно делалось строгим, а во взгляде застывал недвусмысленный вопрос. И почему только из всех, кто за ней ухаживал, она выбрала человека не их круга? Отец Курта Хайнца, ее жениха, был кассиром в его банке. Безупречным, но все-таки кассиром, и уже в течение тридцати пяти лет.
Через неделю Хомер вынужден будет танцевать с Уттой Хайнц, не слишком представительной супругой Йозефа Хайнца. И свадьба дочери, представлявшаяся ранее ослепительным праздником, пройдет среди серых и неуклюжих родственников его зятя.
— Это дебильная и восхитительная игра! Она называется «небесная манна».
Между бровей банкира пролегла глубокая складка. Он машинально повторил:
— Небесная манна?..
— Во всем виноват Курт и его глупая теория, из которой следует, что деньги по своей сути — дерьмо, действуют разлагающе и тому подобная чепуха…
— Я не совсем понимаю…
— Мой будущий муж понимал еще меньше! Я села в самолет и пролетела над Чиавеной в самый разгар сельскохозяйственной ярмарки, сбросив на толпу крестьян пачки денег! Видел бы ты, что там началось!
Увидев трагическое выражение на его лице, она прыснула от смеха.
— Не делай такое лицо! Надо приучать Курта к роскоши! На кой черт нам нужны все эти деньги, если не уметь немного развлечься!
В своей жизни Пьетро Бьяска сожалел только об одном: его отец умер раньше, чем увидел триумф своего сына. Именно старому Джузеппе обязан Пьетро своим успехом. Старик заставлял его до изнеможения изучать линию обуви, как изучают тело любимой женщины. «Ты еще увидишь, — говорил он, — то, что сегодня наводит на тебя скуку, станет твоим богатством».
И он оказался прав! В сорок восемь лет Пьетро был богат, что значило немало, учитывая его голодное детство. Но он имел нечто большее, чем деньги, — он был знаменит и уважаем. Свои «произведения искусства» он продавал только тем, кого считал достойным быть его клиентом. Часто приглашаемый на премьеры, вернисажи, коктейли, он стал одним из самых известных персонажей высшего света. Поп-звезды называли его по имени, финансисты дружески похлопывали по плечу как равного себе, и не так уж редко актрисы, игравшие главные роли в голливудских фильмах, удовлетворяли желание иметь его обувь, расплачиваясь своим телом…
Секрет его успеха заключался в том, что к ноге он относился с таким же уважением, как к руке. В мастерских Бьяски тачали не обувь, а шили «перчатки» для ног из кусочков мягчайшей и самой дорогой кожи. Его магазин на Седьмой авеню превратился в подобие частного клуба, членам которого и в голову не приходило обсуждать фантастические цены, которые, кстати, Пьетро никогда сам не устанавливал. Когда клиент, смущаясь, спрашивал о цене, Пьетро вел разговор так, что слово «деньги» никогда не произносилось. С ослепительной улыбкой он заявлял, что подумает… как только выдастся свободная минутка… Забавно, но то, что он никогда прямо не требовал деньги, приносило ему всегда невероятные суммы. Так, например, одна из кинозвезд, умершая от передозировки наркотиков, не успела рассчитаться с Пьетро. Каким-то образом об этом узнал ее отец и сказал, что никто не должен уходить из жизни с грузом долга на душе. Как только были улажены наследственные формальности, Пьетро «унаследовал» два подлинника Ренуара, которые теперь висели на стене примерочного салона, прямо над баром, где знаменитых заказчиков угощали деликатесами, включая черную икру и коллекционное шампанское. Обычно цены на обувь колебались от пятисот до тысячи долларов, в зависимости от фантазии клиента.
«Я — единственный сапожник в Соединенных Штатах, обладающий настоящим Ренуаром!» — не уставал шутить он.
Пьетро Бьяска вошел в учебную мастерскую. Молодой подмастерье, итальянец, тренировался снимать мерку с ноги своего товарища. Пьетро подошел ближе, вдыхая пьянящий запах кожи, наполнявший комнату, где десяток мужчин сосредоточенно занимались своим делом. Тоном оракула он произнес:
— Не забывай, что линия зависит от формы ступни и ее объема! — Он пошел вдоль стеллажей, на которых стояли муляжи ступней клиентов, сделавших более двух заказов. Он обернулся к подмастерью: — Ты видишь эти ступни? Они говорят мне больше, чем лица их владельцев. Даже с закрытыми глазами, только прикоснувшись к ним, я могу сказать, кому они принадлежат.
В мастерскую вошла высокая светловолосая девушка в великолепно сшитом платье.
— Синьор Бьяска… (В рабочее время Пьетро требовал от своих работников обращаться к нему «синьор».)
Он вопросительно вздернул подбородок.
— Вас спрашивают два господина.
Пьетро вышел в торговый зал. Он моментально определил, что перед ним полицейские, несмотря на то что у одного из них было вполне благородное лицо.
— Господа?..
— Мистер Бьяска, — сказал «благородный», — я хотел бы задать вам один вопрос.
— Если я только смогу вам чем-то помочь, — ответил Пьетро, бросив мимолетный взгляд на документ, который в это время ему ненавязчиво предъявлял второй мужчина.
— Можете ли вы по туфле, сделанной вами, определить ее владельца?
— Если она действительно вышла из этих стен — без труда.
Полицейский развернул пакет, который все это время держал в руках, и спросил:
— Она ваша?
Бьяска даже не взял ее в руки.
— Она принадлежит моему другу, — он сделал нажим на слово «моему», — Дженцо Вольпоне.
Полицейские посмотрели друг на друга так, словно их одновременно ударило током.
— Чью фамилию вы назвали, мистер Бьяска?
— Вольпоне. Дженцо Вольпоне! — уверенно повторил Пьетро, прекрасно понимая, что это магическое имя мгновенно вырыло между ним и этими посетителями бездонную пропасть.
— Вы уверены в этом, мистер Бьяска?
— Я шью обувь для своего друга Вольпоне уже десять лет, — сказал Бьяска. — Эти туфли он приобрел у меня менее трех лет назад.
— Скажите, мистер Бьяска…
— Я запатентовал способ, который позволяет моему клиенту получить каблук в девять сантиметров высотой, но внешне он не превышает четырех… Кстати, если вы желаете, можете взглянуть на его ступни…
— Его ступни?!
— Муляж… В моей коллекции есть тысяча триста пятьдесят шесть пар ступней.
— А муляжей промежностей у вас нет? — иронично спросил второй.
— Вы абсолютно уверены, что… — заговорил «благородный».
— Пусть мне отрубят голову! — не дал ему договорить Пьетро. — А для чего вам это?
— Большое спасибо, мистер Бьяска. Мы заглянем к вам… через час. — И они заторопились к выходу.
Что бы это могло значить? И как туфля великого Дженцо Вольпоне оказалась в руках полиции? Вдруг Пьетро вздрогнул и быстро направился к своему кабинету. Плотно закрыв за собой дверь, бросился к телефону.
Как только минутная стрелка накрыла цифру семь, Хомер Клоппе нажал указательным пальцем на кнопку электронного прибора, находившегося у него в кармане. Дверь служебного входа автоматически открылась. Именно через эту дверь каждое утро ровно в восемь тридцать входили служащие «Трейд Цюрих бэнк». За всю историю Швейцарии в Конфедерации не был ограблен ни один банк. Дело в том, что ворам негде спрятаться. И как им удалось бы выехать за пределы страны, опустоши они сейфы какого-нибудь банка? Практически сделать это невозможно! И тем не менее отсутствие такого прецедента не мешало финансовым учреждениям охранять свое золото, секреты и наличность с помощью самых изощренных технических средств.
В Берне, Лозанне, Женеве, Цюрихе фирмы, специализирующиеся на обеспечении безопасности банков, процветали. Специалисты фирм в действии демонстрировали самые невероятные запорные устройства, предварительно прошедшие испытания в лабораторных условиях. Несмотря на то что усовершенствования зачастую были незначительными, старое безжалостно выбрасывалось на свалку и приобреталось новое, сколько бы оно ни стоило.
Инес задержалась на какое-то мгновение в дверном проеме. Одетая в норковое манто, доходившее ей до щиколоток, из-под которого виднелись лишь носки темно-коричневых сапог, она была великолепна.
Ослепленный этим черным солнцем, Хомер Клоппе поднял голову, но, наткнувшись на холодный взгляд Инес, поспешно отступил в сторону, позволяя ей войти. Он снова нажал на кнопку дистанционного электронного «ключа», и дверь бесшумно закрылась. Одновременно были заблокированы все выходы. Он засеменил за ней по коридору, не зная, чему отдать предпочтение: ее фантастически гибкой фигуре, посадке головы или этой длинной шее, растущей из плеч, как стебель цветка…
Они прошли через центральный холл и по лестнице спустились в подвал. Следуя за Инес, Клоппе едва сдерживал себя, чтобы не дотронуться до нее. Если бы он был более решительным, он попросил бы ее поднять полы манто, задрать юбку, чтобы видеть перед собой ее подрагивающий обнаженный зад.
Наконец они остановились перед последней дверью. Электронное устройство прыгало в дрожавших руках Хомера, когда он набирал кодовое слово из пяти букв, которое позволяло войти в помещение, где стояли сейфы, и одновременно отключало всю сигнализацию.
Они вошли в комнату-сейф — прямоугольной формы хранилище размером восемь на десять метров. Потолок, стены были из толстой стали, способной выдержать даже атомный взрыв. Аромат духов Инес, казалось, наполнил эту комнату, хранившую холодный, мертвый металл, человеческим теплом.
— Постели постель! — приказала она.
Хомер Клоппе извлек из кармана два металлических ключа и вставил их в замочные скважины его личного сейфа под номером 829. Застыв, как статуя, Инес наблюдала за его действиями, чувствуя, как в ней поднимается теплая волна возбуждения.
— Доллары?.. — пробормотал банкир.
— Доллары, марки, швейцарские франки и несколько золотых слитков…
— Вы не снимете манто?
— Сниму…
Хомер запустил обе руки в сейф и вытащил охапку пачек денег. Он бросил их на пол, и Инес разровняла их носком сапога.
— Еще!
Он неловко вытащил несколько слитков золота, один из которых выскользнул из его рук и упал на пол. Хомер тут же мысленно извинился перед ним виноватым внутренним голосом. Она наблюдала за ним, как ящерица за муравьем. На полу уже возвышался полуметровый куб из денег и желтого металла. Хомер стал на колени и осторожно разровнял денежную массу. Инес небрежно помогала ему носком сапога.
Когда подобие «матраца» толщиной в двадцать сантиметров было готово, Хомер улегся на него. Инес усмехнулась.
— И чем это пахнет?
— Устраивайтесь рядом, и вы сами почувствуете… — пробормотал он.
— Позже… Раздевайтесь!
— Уже?
Она отступила на три шага назад.
— Смотри, я тебе кое-что покажу!..
Она легла на спину, задрала юбку и подняла вверх ноги.
Ошеломленный, Клоппе едва смог прошептать хриплым голосом:
— Инес!..
На этот раз ее голос прозвучал тверже.
— Раздевайся!
Хомер сел на матрац из денег и стал расстегивать брюки. На нем был строгий серый костюм, черный галстук, белая рубашка. Единственное отступление от стиля — тайна, о которой не знали ни жена, ни близкие, ни, тем более, сослуживцы, — заключалось в трусах ярко-красного цвета в белый горошек, классической длины до колен.
— Снимай их, — сказала Инес.
Он вдруг понял смысл этой сцены: деньги выступали в качестве Бога, а его собственные действия символизировали жертвоприношение. С тех пор как он начал встречаться с Инес — этим дьяволом во плоти! — этот эротический ритуал всегда повторялся.
— Раздвинь ноги, белое ничтожество! — приказала она, становясь на колени у него в ногах.
Вытянув вперед губы, она поползла вверх по его ноге, касаясь ими поросшей рыжими волосами кожи…
Холл отеля напоминал деревенскую площадь в день ярмарки, настолько разнообразно и пестро была одета толпа. Обливаясь потом, Мортимер О’Бройн прокладывал себе дорогу через орущих, смеющихся, беззаботно поглядывающих по сторонам людей. С трудом добравшись до регистрационной стойки, он обратился к портье:
— Моя фамилия Эрвин Келли, номер 879…
Не успел он закончить фразу, как мужчина метнулся к «сотам», где лежали ключи, и подал ему телеграмму.
— Вашего ключа нет, мистер Келли. Миссис Келли у себя в номере. А это для вас…
Мортимер, не глядя, сунул телеграмму в карман. С бьющимся сердцем он влетел в кабину лифта. Выйдя на восьмом этаже, сделал несколько шагов, обернулся и, убедившись, что, кроме него, никого нет, вытащил смятый прямоугольник, который, не переставая, комкал все это время в кармане.
Телеграмма была адресована Эрвину Келли, отель «Эксельсиор», Нассау, Багамские острова. Штемпель указывал, что телеграмма прибыла из Лондона. Текст был кратким: «Просьба позвонить Джудит». Лицо его исказилось, и он облегченно вздохнул. Он прошел в конец коридора и остановился перед пепельницей на высокой ножке. Щелкнув зажигалкой, поджег телеграмму, дождался, когда она сгорела, и растер пепел пальцами.
Рукавом пиджака он вытер мокрое от пота лицо и направился в 879-й номер, где его ждала Заза. Теперь пути к отступлению не было. Полученная телеграмма обрывала все связи с его прошлой жизнью. С этой минуты его больше не существовало, он мертв и только что прочел о собственных похоронах. Дальнейшее должно завершиться в течение ближайшего часа. Звонить из своего номера было опасно… Он решил, что сделает звонок из аэропорта за несколько минут до вылета. Принимая во внимание разницу во времени, в Цюрихе сейчас шестнадцать часов.
Итало Вольпоне оттолкнул от себя обнаженную девушку, мылившую ему спину. Он вытер руки о банный халат, осторожно взял лежавшую на краю раковины дымившуюся сигару, жадно затянулся и удивленным голосом бросил в трубку:
— Повтори!
Он разговаривал с Анджелой, молодой женщиной, которую вынужден был оставить одну в Нью-Йорке. Итало безумно любил ее и с такой же страстью ревновал. Если ему случалось расстаться с ней более чем на сорок восемь часов, он беспрестанно и без всякого повода звонил ей только для того, чтобы услышать ее голос. До встречи с Анджелой «ЖЕНЩИНЫ» для Итало не существовало. Но однажды Малыш Вольпоне встретил Анджелу. ЖЕНЩИНУ! И где? Там, куда он не заходил ни разу за всю свою жизнь, — в библиотеке в Лондоне. Оказался он там случайно, отрываясь от двух подонков, которые охотились за ним. Сжимая пистолет в кармане, он стоял за дверью главного входа, когда за его спиной раздался голос:
— Могу ли я вам чем-то помочь?
Несмотря на нежный голос, он вздрогнул. Еще не видя ее, только оборачиваясь, он понят, что это — ОНА. Земля могла перестать вращаться, в него могли всадить дюжину пуль, осудить на пожизненное заключение, пытать, но ничто не смогло бы поколебать его уверенности в том, что эта женщина рождена для него и что с этой минуты они больше никогда не расстанутся. Анджела первой опустила глаза, не выдержав долгого взгляда, сказав этим все, не произнеся ни слова. И уже совсем некстати задала вопрос:
— Какую книгу вы ищете?
Она подумала, что впервые в жизни встретила мужчину такого класса: очень сильный, элегантный, с дерзким взглядом холодных глаз, он источал запах настоящего мужчины.
Ослепительно улыбнувшись, он ответил:
— Любой учебник, дающий ответ, как избавиться от двух сволочных особ.
— Здесь нет таких книг, только по философии…
— В таком случае, может, здесь есть черный ход?
Она проводила его, и, прощаясь, он взял ее за руку.
— Спасибо. — Она не торопилась высвободить руку, и он добавил: — Если вы свободны сегодня вечером, мы могли бы вместе поужинать. Я все бы вам объяснил…
Есть мгновения, которые никогда не повторяются. Надо уметь выбрать между «да» и «нет». Мгновенно!
— Да, — прошептала она.
— Я заеду за вами в восемь. Договорились?
Через пятьдесят восемь дней Итало Вольпоне женился на ней и увез из дождливого Лондона. За шесть месяцев замужества Анджела так и не поняла, чем конкретно занимается ее муж и кто он по профессии. На все ее вопросы он отвечал с улыбкой:
— Помогаю брату… Немного торгуем овощами, фруктами… Крутимся…
Но деньги, которым он не знал счета, их шикарные апартаменты на Парк-авеню заставляли ее задуматься.
— Анджела, дорогая моя, повтори… — громко сказал он, хотя слышимость между Нассау и Нью-Йорком была превосходная. Когда он удостоверился, что не ослышался, его тело от смеха заходило ходуном.
— Послушай, Итало! Они сказали, что это очень серьезно и срочно.
— Нет, ты рассмешила меня! Вызови полицию! — Эта мысль показалась ему настолько забавной, что его охватил новый приступ безудержного смеха. — Они тебе сказали, почему я должен им позвонить?
— Нет. Они ни о чем не хотели больше говорить. Ты должен немедленно связаться с управлением на Седьмой авеню.
Итало снова рассмеялся. Он, Малыш Вольпоне, должен выйти на связь с этими крестьянами в униформе!
— Ты сказала им, где я?
— Нет, нет! Я сказала, что ничего не знаю.
— Послушай, дорогая, я стою под душем… Валюсь с ног от усталости…
Отвергнутая девушка посмотрела ему в глаза и, призывно улыбаясь, приподняла в ладонях свои тяжелые груди. Итало сделал ей знак, чтобы она ждала его в спальне. Куда бы он ни приезжал, люди клана устраивали ему парад женских задниц и грудей. Ему оставалось остановить свой выбор на одной или выбрать всех сразу… В шутку его люди и он сам называли этих проституток «снотворным». Итало придерживался здорового образа жизни, и в плане строгого соблюдения гигиены «снотворное» ему было необходимо. Естественно, он не допускал мысли, что изменяет Анджеле, проведя несколько часов с одной из таких телок.
— Анджела, все, умоляю тебя!.. Мне надо еще одеться. У меня деловая встреча.
Толчком указательного пальца он запустил миниатюрную рулетку, бросил шарик и в уме загадал «девятку».
— Итало, пожалуйста! Ты должен им позвонить! Я встречалась с ними… Они очень взволнованы!
— Ты встречалась с ними? — закричал Вольпоне.
— Они приходили домой… Тебе что, жалко?
— И ты впустила их в мой дом?
— Малыш, а что мне оставалось делать?
После долгих подпрыгиваний шарик опустился в лунку с номером 31.
— Ладно, я сейчас позвоню туда, а потом перезвоню тебе.
Он резко опустил трубку на рычаг, скрипнул зубами, сделал большой глоток виски и набрал «восьмерку» — выход на телефонистку отеля.
— Говорят из 1003-го… Соедините меня с Нью-Йорком, управление на Шестой авеню.
Когда он вошел в спальню, девушка капризно надула губы. Она лежала на кровати на животе, широко разведя ноги в стороны. Он небрежно, но достаточно сильно хлопнул ладонью по ее ягодицам и с удовольствием увидел, как на нежной коже проступил розовый отпечаток его ладони.
— Ты сделал мне больно, — пожаловалась девушка.
— Как тебя зовут?
— Ты злой! Не скажу!
— Знала бы ты, как мне на это наплевать… — сказал он, наливая в стакан виски. — А сейчас, шкура, займись мной!..
Она перевернулась на спину.
— А если для начала займешься мной ты?
Зазвонил телефон. Она взяла у него из руки стакан и сделала маленький глоток.
— Управление? Откуда мне знать? Вы же сами просили мою жену, чтобы я позвонил вам… Итало Вольпоне… Да… Хорошо…
Он толкнул девушку в плечо и заставил ее взять свой член. Затем надавил рукой на ее затылок. Она поняла и присела перед ним на корточки…
— Да… Вольпоне… Что?.. Почему?.. — Внезапно его лицо исказилось, мышцы тела напряглись. — Что вы сказали? — прорычал он.
Секунд тридцать он молчал. Его губы превратились в твердую побелевшую полосу…
Уловив враждебные интонации в его голосе, девушка подняла на него глаза, не прерывая своего занятия…
Он оттолкнул ее ногой в сторону.
— Сваливай! — прошипел он, не глядя на нее.
Ей захотелось защитить свое право на уважение.
— Ты не смеешь разговаривать со мной таким тоном.
Итало с размаху влепил ей пощечину. Оглушенная, она смотрела на него глазами, полными страха и слез. Он достал из ящика стола пачку долларов и швырнул ей в лицо.
— Закончили развлекаться, соска… Даю тебе двадцать секунд…
Она наклонилась, собирая деньги, и вид округлого зада и стройных прямых ног заставил Итало пожалеть, что не смог воспользоваться ею…
— Вылетаю первым самолетом, — бросил он в трубку и положил ее на рычаг. — Я иду в ванную, а когда выйду, чтобы тебя здесь не было, — резким тоном приказал он девушке.
Она быстро пересчитала деньги, потерла щеку и неопределенно улыбнулась. За такую сумму она была бы не прочь получить еще одну пощечину. Через три минуты она закрыла за собой дверь номера Итало Вольпоне.
Итало вызвал своих телохранителей, поручив одному ждать его внизу у машины, а второму заняться билетами на ближайший рейс до Нью-Йорка.
Затем связался со своим адвокатом и объяснил, что должен появиться в управлении на Шестой авеню, где его ждут. Наконец он приказал разыскать Мортимера О’Бройна и доставить его в аэропорт. Несмотря на то что он находился на вершине иерархической лестницы всемогущей и неприкосновенной организации, Малыш сохранил мышление мелкого воришки. Подкупая за баснословные деньги высокопоставленных чиновников полиции, он чувствовал себя не в своей тарелке при виде регулировщика уличного движения, словно ему по-прежнему было четырнадцать лет. Нервничая, он порвал шнурок и с дрожью в теле подумал о туфле Дженцо, которую, как ему заявили эти гнилые полицейские, они нашли, не захотев объяснить ни где, ни при каких обстоятельствах. Его брат мог сделать все, но только не потерять свои туфли…
Мортимер О’Бройн отвел Зазу в бар и попросил никуда не уходить, уточнив, что через сорок минут они вылетают. На все ее расспросы — куда же, в конце концов, они летят? — он отвечал загадочной улыбкой…
Мортимер быстро затерялся в толпе пассажиров и провожающих, собираясь сделать свой предпоследний ход в этой фантастической партии в покер. Если он ему удастся, тогда он сделает последний, победный, — навсегда растворится в природе. Сердцебиение в груди усиливалось. Он нервно посмотрел на часы и подошел к телефонистке.
— Мисс, мне нужно позвонить в Швейцарию.
— Это в Соединенных Штатах?
— Европа! Рядом с Францией, Германией, Англией, Италией!..
— Номер?
— 836592, Цюрих.
— Третья кабина.
— Долго придется ждать?
— Третья кабина!..
Он плотно закрыл за собой дверь, словно боялся, что его начнут подслушивать раньше, чем он начнет разговор. Дышать было нечем. Носовой платок, как и рубашку, можно было выкручивать.
Вначале его план был не более чем игрой ума, диалектическим развлечением, перечислением причин и следствий, приятно компоновавшихся в единую, логически безукоризненную цепочку…
И однажды, к своему большому удивлению, он обнаружил, что теоретические размышления выкристаллизовались в реально осуществимое предприятие, над которым, оказывается, он бессознательно, но напряженно и серьезно работал. Его встреча с Зазой расширила, если не открыла, совершенно неизвестные ему доселе чувственные горизонты и вызвала непреодолимое отвращение к собственной жене. Где она сейчас? Вероятнее всего, наглотавшись аспирина, мокрая лежит в постели, не зная того, что давно уже для всех умерла, в том числе и для себя.
От внезапно раздавшегося телефонного звонка он вздрогнул. Сорвал трубку, и она выскользнула из его потной ладони. Женский голос что-то говорил по-немецки. Он прокашлялся в надежде укрепить голос, но сумел только с трудом промямлить на английском:
— «Трейд Цюрих бэнк»?
— Кто вам нужен?
Итак, сейчас он сыграет с жизнью в «орел или решка».
— Хомер Клоппе. По личному делу и срочно!
— Сейчас узнаю, на месте ли мистер Клоппе. Как вас представить?
Морти, с трудом проглотив застрявший в горле ком, более-менее внятно произнес два слога магического слова:
— «Мамма».
Все, что было связанно с Сицилией, вызывало у капитана Кирпатрика только ненависть. Он яростно ненавидел сицилийских мужчин, женщин, домашних животных, и особенно американцев сицилийского происхождения. Он возмущался, что они имеют право быть католиками, и с удовольствием издал бы закон, запрещавший им появляться в церкви, иметь паспорта и выходить из гетто, куда навсегда сселил бы их. На каждое преступление, совершенное Синдикатом, на каждого мелкого воришку-сицилийца у него было исчерпывающее досье. Эти сволочи, не жалея денег, оплачивали целые армии адвокатов, готовых смешать небо с землей, если полиция тронет хоть волосок на голове их клиентов. Он чуть не заорал от радости, когда ему сообщили, что нога-путешественница, прибывшая в Цюрих, принадлежит, по всей вероятности, неприкасаемому Дженцо Вольпоне.
Обувщик Бьяска, ничего, кроме тошноты, у него не вызывавший, формально подтвердил принадлежность туфли гангстеру.
Это было хорошо, но, одновременно, и очень плохо. «Крестный отец» никогда не теряет ногу, чтобы за этим не последовали значительные и нежелательные события. А так как речь идет о Вольпоне, события должны потрясти землю, вызвать непредсказуемую цепкую реакцию, которая взорвет «семьи» Синдиката и подбросит полиции работы на долгие годы вперед. Что предпринять, чтобы это «что-то» не начало происходить? Что? Ответить на этот вопрос Кирпатрику было не по силам. Но главное, он не мог поверить, что Дженцо Вольпоне нет больше в живых. А вдруг, по счастливой случайности, Бог все-таки забрал его к себе на небеса? Он довольно потер руку об руку и мечтательным взглядом посмотрел на своего заместителя, лейтенанта Финнегана.
— Через час на этом стуле будет сидеть Вольпоне.
— Между нами, капитан, вы действительно верите в это?
— Нет, но хочу надеяться.
— Что конкретно он сказал вам по телефону?
— Он сказал: «Я еду…»
— А если он действительно приедет?
— Один шанс из десяти, и тот нереальный.
— Предварительно он посоветуется с адвокатами… Мне кажется, он сразу направится в Швейцарию, чтобы опознать ногу.
— А вот ты мог бы опознать чью-либо ногу, а?
— Если бы она принадлежала красивой девочке…
— Кстати, у тебя все готово?
— Да.
— Как только он выйдет из этого кабинета, я хочу, чтобы наши люди не спускали с него глаз.
— Если он сюда войдет…
— Если он сюда войдет, — с тоской повторил Кирпатрик.
Он покачал головой, и его лицо неожиданно просветлело.
— Представляешь, Финнеган, мы его прижучили!.. Какой поднимется шум!.. А его приговаривают к смертной казни! Садят на электрический стул! Ладно, я хочу сказать… Я отдал бы десятилетнюю зарплату, если бы мне разрешили дернуть за ручку трансформатора…
Обычно после интимных отношений — он ограничивался одним разом в неделю — Хомер Клоппе два дня подолгу чистил зубы. Это было необходимо, как он считал, чтобы уничтожить миллиарды микробов, попавших в его ротовую полость в результате контакта его губ с нестерильной партнершей. Он ожесточенно чистил зубы восьмой раз, начиная с утра, когда раздался телефонный звонок.
— По личному вопросу и срочно, — сказала телефонистка. — Этот сэр назвал имя… «мамма». Это вы?
— Соедините!
Послышался щелчок. Две долгие секунды банкир отчетливо слышал чье-то прерывистое дыхание. Инстинктивно он насторожился: работа с деньгами выработала в нем шестое чувство.
— Алло?
— Алло?.. Мистер Клоппе?
— Да.
— Мамма.
Голос принадлежал не Дженцо Вольпоне. Это мог быть только тщедушный коротышка Мортимер О’Бройн. Странно, Вольпоне сказал, что звонить будет сам.
— Слушаю вас.
— Вы узнали меня?
— Да.
— Перевод осуществите, как было условлено.
— Разумеется.
— Есть небольшое изменение.
Пальцы Клоппе сильнее сжали трубку. Неужели он не ошибся? В воздухе запахло паленым?
— Какое изменение?
— Выбрано другое место перевода денег.
— Куда следует их перевести?
— Центральный банк Женевы. И сию минуту.
— Это сложно…
— Что вы сказали?
И снова Клоппе поразило прерывистое дыхание О’Бройна. Тот, вероятно, был чем-то очень взволнован.
— Я сказал, что это сложно. Я не могу перевести деньги по этому адресу только по желанию одного из двоих, имеющих на это право.
— Что? Но у нас нет времени! Мы же обо всем договорились!
Клоппе холодно уточнил:
— Наша договоренность остается в силе по условиям первого контракта. В данном случае вы меняете предусмотренное ранее направление…
— Ясно. Что я должен сделать?
— Секундная формальность: мне нужна ваша подпись.
— Но я уже не в Швейцарии.
— Сожалею. Человек, который был с вами вместе, по-прежнему здесь?
Последовала едва заметная пауза.
— Не думаю… Он должен быть уже в пути…
Хомер понял, что адвокат врет. Основная его функция заключалась в защите и соблюдении прав клиента, но в данном случае он сомневался и, несмотря на отсутствие прямых улик, решил, что его долг — выиграть время.
— Я прекрасно понимаю ваше положение, — сказал он. — Пришлите мне пару слов, подписанных вашим именем, и я тотчас выполню ваше указание.
— Повторяю вам — это срочно! — закричал О’Бройн.
— Я смог бы получить вашу подпись в течение двух суток.
— Это невозможно долго!
Оба замолчали. О’Бройн заговорил, явно стараясь держать себя в руках:
— Послушайте, принимая во внимание срочность… Мой клиент будет недоволен…
— Верьте мне, сэр, у меня нет другого выхода.
— Хорошо, я прилечу к вам сегодня вечером.
— Сегодня вечером? Откуда вы мне звоните?
— Из Нассау.
— Который у вас час?
— Двенадцать дня.
— Знаете ли вы, сэр, что в Цюрихе уже девятнадцать часов и вы застали меня в кабинете по чистой случайности?
— Мистер Клоппе, когда речь идет о такой сумме, время теряет свой смысл.
— Я так не думаю, сэр. Более того, сегодняшний вечер у меня занят…
— Когда вы сможете меня принять?
— Банк начинает свою работу в девять утра. Даже если бы вы вылетели сию секунду, я не смогу встретиться с вами до начала работы банка.
— А ночь!.. Ночь!.. Кто мне сказал, что нужна всего лишь секунда, просто подпись?.. Я настаиваю…
— По ночам, сэр, я не занимаюсь делами. У меня железное правило ложиться спать до двадцати трех часов. Сожалею…
— Буду у вас завтра утром, — сдался О’Бройн.
— Еще раз приношу вам свои извинения. Жду вас завтра.
Хомер Клоппе положил трубку, и у него возникло непреодолимое желание еще разок почистить зубы.
Войдя в здание управления, трое адвокатов поморщились: воняло нестираными носками, прокисшими бутербродами, пивом. Два чернокожих полицейских не обратили на них никакого внимания. Один что-то печатал одним пальцем на антикварной машинке, второй, заложив руки за спину, стоял перед решеткой и с бесстрастным выражением лица слушал оскорбления какой-то проститутки в свой адрес.
— Извините, — с презрительной интонацией произнес Джонни Кифф и сделал два шага вперед.
Его коллеги Хьюберт Мердл и Честер Хенли остались стоять рядом с Вольпоне. Кифф, Мердл и Хенли считались самыми дорогими адвокатами в Нью-Йорке. В зависимости от важности персоны клиента гонорар каждого колебался от трех до пяти тысяч долларов в час. Естественно, эта деталь не касалась Синдиката, который в течение года выплачивал им такие баснословные суммы, что они в любую секунду бросали все свои дела и клиентов и сломя голову мчались выполнить любое его поручение.
— Слушаю вас, — не поднимая головы от машинки, сказал дежурный полицейский.
— Нас ждет капитан Кирпатрик, — недовольным тоном сказал Джонни Кифф.
Полицейский продолжал печатать.
— Вас? Кто вы?
Кифф сунул ему под нос свою визитную карточку. Негр взял плотный прямоугольник картона, повертел его в руках и неохотно встал со стула.
— Сейчас узнаю, — сказал он и исчез за дверью в глубине комнаты.
Через минуту он вернулся, безразлично посмотрел на адвоката и пробурчал.
— Капитан не может вас принять, на это время у него назначена встреча… Просит зайти позже или позвонить.
— Что? — возмутился Кифф. — Он срывает с отдыха моего клиента и отказывается нас принять!
— Вашего клиента? Кто ваш клиент?
— Мистер Вольпоне, — встрял Хенли. — Итало Вольпоне!
— Кто из вас Вольпоне? — спросил полицейский.
— Все, хватит! — вскипел Кифф. — Идите и доложите своему шефу!
Пока они ждали возвращения полицейского, Кифф несколько раз повторил: «Возмутительно!» Коллеги согласились с ним, молча кивнув.
— Комиссар ждет вас, — сказал негр, оставив дверь открытой.
Они шли по коридору к кабинету Кирпатрика, как быки, рвущиеся на арену. Когда они вошли, Кирпатрик встал им навстречу.
— Сожалею, метр! Я не знал, что вы будете сопровождать мистера Вольпоне. Дежурный плохо вас понял…
— Господин Хенли, господин Мердл, господин Вольпоне, — сухим тоном представил всех Джонни Кифф.
— Присаживайтесь, господа!
— Спасибо, предпочитаем выслушать вас стоя, — сказал Хьюберт Мердл.
— Как вам будет угодно, — ответил Кирпатрик, машинально проведя ладонью по своей огненной шевелюре. — Господин Вольпоне, боюсь, что с вашим братом случилось несчастье… Бьяска формально подтвердил, что туфля, которую наши швейцарские коллеги нашли на оторванной ноге, принадлежала вашему брату Дженцо. Я не могу категорически утверждать, что найденная нога — это нога вашего брата. Хочу спросить у вас… — Кирпатрик сделал секундную паузу, — находился ли ваш брат в Цюрихе последние три-четыре дня?
— Мы можем посмотреть туфлю? — прервал его Кифф.
— Одну секунду, метр. Вы можете ответить на этот вопрос, мистер Вольпоне?
— Да, — вступил в разговор Хенли, — да, действительно, в эти дни Дженцо Вольпоне находился в Швейцарии.
Капитан смотрел прямо в глаза Вольпоне, которые метались из стороны в сторону, не зная, на чем остановиться.
— Мистер Вольпоне? — не обращая внимания на выпады адвокатов, настаивал Кирпатрик.
— Мой брат отправился в Цюрих на деловую встречу, — ответил Итало.
— Вы не обязаны вдаваться в детали, — упрекнул его Мердл.
— Туфлю! — потребовал Вольпоне.
Из ящика стола Кирпатрик достал пакет, развернул его и протянул туфлю Вольпоне.
Тот долго разглядывал ее.
— Вполне возможно, что эта обувь принадлежала моему брату.
— Вы не уверены в этом?
— Как он может быть уверен? — возмущенно пожал плечами Кифф. — Можете ли вы с полной уверенностью опознать какую-нибудь вещь, принадлежащую вашим близким?
— Комиссар, я, вероятно, чего-то недопонимаю, — язвительно сказал Хенли. — Наш клиент выехал отдохнуть два дня на Багамах, а вы выдергиваете его оттуда…
— Я всего лишь попросил его приехать, — перебил его Кирпатрик, не спуская внимательных глаз с Вольпоне. — Мистер Вольпоне мог просто проигнорировать мое приглашение. Хочу признаться, мистер Вольпоне, что не ожидал увидеть вас в окружении столь знаменитых адвокатов при выполнении такой малозначительной формальности.
— Когда была найдена нога? — спросил Итало.
— Тридцать шесть часов назад. Она была прикреплена к обходной решетке электровоза, прибывшего на вокзал в Цюрих.
— Хватит, пошли отсюда, — нервно передернул плечами Итало.
— Что касается вашего брата, я вынужден был обратиться в Интерпол. И еще, в любую минуту может потребоваться ваше свидетельствование, мистер Вольпоне.
— Вы знаете, где можно найти мистера Вольпоне, — сказал Кифф.
— Мистер Вольпоне, вы не собираетесь покидать Нью-Йорк в ближайшие дни? — спросил Кирпатрик.
— Что? — задохнулся от возмущения Мердл. — Что это значит?
— Ничего особенного, метр. Просто я хочу знать, где, в случае необходимости, я смогу найти мистера Вольпоне.
— Я вылетаю в Швейцарию первым самолетом, — буркнул Итало и огорченно опустил голову. — Если с моим братом что-то случилось, я хочу узнать — что?
— Будем надеяться, что речь идет не о нем, мистер Вольпоне. Есть еще один момент, который привел в изумление моих швейцарских коллег. В кармане штанины нашли билет Цюрих — Женева, закомпостированный в Цюрихе за двадцать минут до прибытия поезда.
— И что? — спросил Мердл.
— Метр! — укоризненно произнес Кирпатрик. — Кто-то, на данный момент нам неизвестный, садится в поезд Цюрих — Женева, а отрубленная нога этого неизвестного возвращается в Цюрих спустя двадцать минут после его отъезда.
— Дальше, капитан.
— По логике вещей, ногу должны были отрубить в Женеве, разве не так?
— И что это меняет? Так как еще не определили, кому она принадлежит…
— Уходим отсюда! — повторил Вольпоне.
— Мистер Вольпоне, если вы хоть что-нибудь узнаете о своем брате, сообщите мне, — попросил Кирпатрик. — Если что-то узнаю я, непременно дам вам знать…
Все головы почти одновременно склонились в знак прощания, и Вольпоне, сопровождаемый адвокатами, вышел из кабинета. Едва за ними закрылась дверь, появился Финнеган.
— Финнеган! — радостно завопил Кирпатрик. — Они уже нервничают! Пусть твои люди проверят, на самом ли деле этот ублюдок собирается улететь сегодня в Швейцарию. Я хочу, чтобы двое наших сидели в том же самолете. Полетят Кавано и Махоуни.
Он извивался под ней, отворачивая лицо, когда она, смеясь, хотела поцеловать его, и наконец резко сбросил ее с себя.
— Нас могут услышать!
— Ну и что? Это даже забавно!
— Я старомоден…
— Если бы ты знал, как возбуждаешь меня, делая вид, что боишься, что я тебя изнасилую. Или ты действительно боишься?
Тыльной стороной ладони Курт вытер рот, чем сильно удивил Ренату.
— Моя губная помада не пачкается! Давай попробуем еще раз!
Курт попятился от нее. Родившись в семье среднего достатка, он вырос пассивным бунтарем-революционером. Его презрение к комфорту, роскоши, деньгам и ко всей капиталистической системе в целом было не чем иным, как показным противостоянием благосостоянию…
Рената Клоппе вобрала в себя все, что он провозглашал тошнотворным: беззаботность, богатство, вызывающую красоту и полное отсутствие интереса к великим проблемам — голоду в мире, ухудшению экологии, марксизму, идеалам рабочего класса…
И к тому же Курт ненавидел своего будущего тестя.
Однажды, сидя за обеденным столом, после нескольких рюмок спиртного он откровенно высказался в адрес Клоппе:
— Даже если вы искренни в своих убеждениях, даже если вы думаете, что несете благо, все равно все ваши усилия направлены на утверждение собственной власти и разложение общества!
Хомер Клоппе посмотрел на него, как на сумасшедшего, а восхищенная Рената умирала со смеху. Она быстро увела его в спальню, и там он произнес искрометную речь, в которой доказал, что Швейцария со всеми ее банками и так называемым нейтралитетом, экологически чистой пищей повинна во всех мировых несчастьях, начиная со смерти Альенде и заканчивая нищетой в социалистических странах…
Рената пожирала его глазами и шептала:
— Да, мой дорогой Курт, да… Ты прав… Трахни меня!
Как обычно, она провоцировала, брала инициативу на себя… И он уступил, что-то недовольно бормоча себе под нос.
— Курт, помоги! У меня заело молнию платья…
Она сидела на кровати в коротеньком платьице известнейшего в мире модельера, которое стоило больше, чем колумбийский шахтер мог заработать за двадцать лет…
— У меня не получается, — смущенно сказал Курт.
— Какое счастье, что я никогда не ждала, когда ты разденешь меня! Иначе, дорогой Курт, я до сих пор ходила бы в девственницах. Мануэла!.. Мануэла! — позвала она еще раз. — Куда она подевалась? Эта сучка по уши влюблена в парня, который сколачивает состояние в Ботсване на алмазах.
— А она работает прислугой?
— Он уехал туда всего три месяца назад.
— Владеет шахтами?
— Копает… Они оба из Португалии. Прочитал объявление и сорвался отсюда. Когда он возвратится, естественно, богатым, он женится на ней, сделает одиннадцать детей и припечатает к делу… Что поделаешь, она любит своего Хулио! Когда он ее трахал, это занимало десять минут, теперь она проводит весь день перечитывая его письма, и ничего не хочет делать! Мануэла!
— Слушаю вас.
Мануэла была невысокого роста, с короткой стрижкой, но красивая, с каким-то детским, наивным взглядом темных глаз.
— Вы только что из Ботсваны, дорогая, да?
Мануэла ангельски улыбнулась. Она часто и подолгу доверительно разговаривала с молодой хозяйкой: Рената Клоппе всегда была готова выслушать сердечные трудности других. Она давала дельные советы, щедро расплачивалась в конце месяца и вообще рассматривала прислугу больше как подружку, а не как наемного работника. Мануэла обожала ее.
— Что нужно сделать?
— Курт попытался меня изнасиловать, но резко дернул за молнию, и ее заело. Посмотри…
Хихикая, Мануэла быстро все исправила. Глядя в зеркало, Рената искала взгляд Курта, но великий революционер смотрел в окно, чтобы никто не видел залившей его лицо краски.
— Эта гнилая вонючка хуже ирландского дерьма, акула — этот полицейский! Вы бы видели, как он радовался. Вольпоне в его кабинете! Дженцо никогда мне этого не простит!
Юдельман смущенно опустил глаза. Итало говорил таким тоном, словно никакой ноги не существовало. Всякий раз, когда он пытался направить разговор в это русло, младший Вольпоне тут же уходил в сторону.
— Меня это тревожит, Малыш, очень тревожит… Я приказал начать розыски в Швейцарии, но твой брат исчез, как невидимка. Понимаешь, эта нога…
— Закройся! Я тебе говорю, что это не он! Ты думаешь, что Дженцо такой дурак, чтобы прыгнуть под поезд?
Покусывая губы, Юдельман пробормотал:
— А если ему помогли?
Неожиданно Итало схватил его за лацканы пиджака и притянул к себе.
— Я же тебе сказал — это не он! Он должен был поехать в Италию к одной шкуре. Сейчас он ее трахает! Кто лучше меня знает брата?
Но Юдельман не мог спокойно смотреть на это дело, которое таило в себе большую опасность… Ему пришлось вцепиться двумя руками в свое мужество, чтобы не дрогнуть. Он был одним из немногих, кто знал дикую, необузданную мощь слепой ярости Итало Вольпоне.
— Не злись. Малыш, лучше выслушай… Ты знаешь, что на протяжении восемнадцати лет я являюсь советником твоего брата и всей «семьи». Скажи, Дженцо хоть однажды критиковал мои советы?
— А! Прекрати!
— Ответь мне только на один вопрос, единственный.
— Рожай!
— Если речь идет действительно о ноге Дзу, ты смог бы опознать ее?
Итало взорвался.
— А какого черта я собираюсь лететь в Швейцарию? Сыры жрать?..
— У тебя есть особые приметы?
— Да, черт побери! Когда мы были пацанами, старик подарил нам велосипед, один на двоих. Он выиграл его в покер у одного пьянчуги. Дженцо захотел тут же прокатиться. Я устроился сзади, на багажнике. Короче, мы упали… Дженцо педалью рассекло ступню, и шрам остался на всю жизнь. Я хочу удостовериться, есть ли он… там…
Моше прочистил горло и осторожно спросил:
— Левая или правая ступня?
Малыш уничтожающе посмотрел на него.
— Правая! Когда мой самолет?
— Через два часа. Меня тревожит еще одно обстоятельства… Сегодня утром я должен был встретиться с О’Бройном. На встречу он не явился.
— Ну и что?
— Ничего. Я позвонил ему домой, но и там его не оказалось. Жена не видела его с тех пор, как он улетел в Нассау.
— К чему ты клонишь?
— Не торопись… У О’Бройна есть любовница — Заза Финней.
— Знаю, знаю…
— Она тоже исчезла.
Вольпоне бросил на Юдельмана недоуменный взгляд.
— Моше, что ты хочешь мне сказать?
— Мне кажется странным, что вкладчик двух миллиардов долларов, обладающий шифром счета, исчезает…
Итало изумленно посмотрел на него.
— Если О’Бройн исчез, меня это не касается. Пусть об этом беспокоится его шеф, Этторе Габелотти!
Юдельман медленно покачал головой.
— Одну секунду… Ты знаешь, почему Габелотти не полетел вместе с твоим братом в Цюрих?
— Все знают, что этот мудак дрожит за свою задницу и боится летать.
— Правильно! Поэтому он и отдал свои полномочия О’Бройну. Теперь только два человека имеют доступ к деньгам: дон Дженцо и Мортимер О’Бройн.
Итало рассмеялся фальшивым смехом.
— Говори сразу, что этот недоносок хочет смыться с деньгами Синдиката.
— Такого я тебе не говорил. Я только напоминаю тебе, что речь идет о двух миллиардах долларов.
— Мертвому не надо и трех центов!
— О’Бройн еще не мертв… его просто нигде невозможно найти, — тихо сказал Юдельман.
Итало раздраженно передернул плечами.
— О’Бройн! Этот несчастный боится собственной тени!
— С двумя миллиардами долларов никто не может считаться несчастным или трусом.
Итало подозрительно посмотрел на Юдельмана, не понимая, говорит тот серьезно или шутит. Нет, вид у Моше был очень озабоченный.
— Каким бы ты умным ни был, но кое-что упустил, — начал Итало. — Неужели ты думаешь, что Габелотти настолько простой парень, что даже не поинтересовался у О’Бройна номером счета?
— Возможно, это так, — сказал Юдельман. — Даже наверняка поинтересовался!
— Ну? Для чего тогда ты крутишь все это кино?
— Ладно. Забудем! И не злись на меня. Я всей душой хочу, чтобы эта операция удалась. Мне повсюду кажутся черти…
— Только не О’Бройн может нас поиметь! У него пусто в штанах. Он никогда не осмелится! Моше!.. — Вольпоне вдруг замолчал. — А если эта свинья Габелотти?..
— Нет, нет! — прервал его Юдельман. — Габелотти от этого ничего не выиграет. Хватит, достаточно навоевались! Нет, не Габелотти. Если, не дай Бог, что-то случилось с Дженцо… Извини, я опять за свое… Этим человеком может быть только О’Бройн.
— Потому что он засел в твой черепушке, — сплюнул Итало. — Сходи и поговори на эту тему с Габелотти. Сходи, спроси у него…
— Я должен тебе признаться… Если О’Бройну стукнула моча в голову… он не успеет шевельнуть мизинцем… Я попросил, чтобы предупредили Орландо Баретто в Цюрихе… Он не даст ему и шагу сделать к банку. Здесь два человека следят за его квартирой… Еще двое наблюдают за квартирой его подстилки… Не волнуйся, Итало, отправляйся в Швейцарию и успокой меня хорошим известием о Дженцо. Пошли?
— Хочу дать тебе одно поручение, пока меня здесь не будет: ликвидируй Бьяску.
— Бьяска? Почему? — удивился Юдельман.
— Он навел на меня фараонов.
— Возможно, у него не было выбора…
— Меня это не интересует. Ликвидируй его! Прежде чем открыть пасть перед фараонами, он должен был предупредить меня.
— Ладно, посмотрим…
Итало посмотрел на него леденящим душу взглядом.
— Ты уберешь его или мне заняться этим самому?
— Не нервничай! Преподадим ему небольшой урок… Сейчас есть более неотложные дела!
— Нет! Я люблю решать свои вопросы по горячим следам.
— А наши деньги, ты думаешь о них?
— Они находятся там, где им положено быть. Ликвидируй Бьяску, остальное — моя забота…
— Хорошо, — буркнул Моше, — хорошо…
Лучше обойти Итало, а не идти на пролом. В минуту гнева он готов даже пожертвовать громадным состоянием в угоду своему капризу.
— Итало, прилетишь на место, позвони мне… Если у тебя возникнут трудности, я тут же вылечу…
Лицо Вольпоне окаменело, и Юдельман предпочел не продолжать.
— Как хочешь, — торопливо сказал он, — как хочешь… Я провожу тебя в аэропорт.
Мануэла закурила тонкую сигарету. Она позволяла себе это удовольствие четыре раза в день в свободную от работы минуту. Положив ноги на край туалетного столика, она еще раз перечитала письмо.
«Любимый Хулио!
Я могла бы наизусть пересказать твое письмо, которое прочитала с большим волнением. Я не могла даже представить, насколько опасна твоя работа. Поэтому я прошу тебя — оставь ее! (Она дважды подчеркнула слова «оставь ее».) Пропади они пропадом, эти деньги! Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Если на то пошло, мы могли бы быть счастливыми и здесь. Важнее быть счастливым и живым, чем богатым и мертвым. Возвращайся! Мы года два еще поработаем в Цюрихе. Моя хозяйка подыщет тебе спокойную работу, потом уедем в Албуфьеру и купим магазин. И еще, Хулио, что я буду делать с ребенком, которого ношу в себе, если с его отцом случится несчастье до того, как он на мне женится? Садись в первый самолет, сколько бы ни стоил билет, и возвращайся, Хулио. Не всегда деньги — главное!.. Вчера у мистера Клоппе были гости, и хочу сказать тебе, что все эти люди, набитые деньгами, имеют противные лица и, поверь мне, редко занимаются любовью. В любом случае не так часто, как мы! Не исключение и мистер Курт с мисс Ренатой, которые женятся в следующий четверг, и об этой свадьбе говорит весь город. Мне очень тебя не хватает, Хулио. Хулио, пожалуйста, сделай так, как я тебя прошу, — возвращайся! Не спускайся больше в эту проклятую шахту и приезжай обнять свою маленькую Мануэлу. Ей этого так хочется! Я еще раз, перед сном, прочту твое письмо, хотя уверена, что ночью мне будут сниться кошмары. Мне холодно одной в кровати. Я люблю тебя! Навечно твоя — Мануэла».
Мануэла взяла со стола конверт и написала адрес своего жениха:
«Мистеру Хулио Альмейде «Вассенарз консолидейтед» Шукуду, Ботсвана (Южная Африка)».
Завтра утром она пойдет на почту.
Она легла в кровать и спросила себя, сегодня ли это произойдет. Одна из ее подружек сказала, что начиная с третьего-четвертого месяца беременности будущая мать может ощутить шевеление ребенка. Срок ее беременности был уже три с половиной месяца.
Когда трое парней вошли в магазин, Бьяска понял, что это бандиты. Они были молоды, внешне напоминали студентов, но в их глазах застыло что-то жестокое и беспощадное.
Самый высокий держал в руках футляр от скрипки. «Что в нем может быть?» — подумал Бьяска. У него не было никаких недоразумений ни с полицией, ни с кем-нибудь из влиятельных лиц нью-йоркских «семей». Кроме того, все хорошо знали о его дружеских отношениях с Дзу Дженцо Вольпоне, чтобы кто-то осмелился угрожать ему. После визита полицейских ему так и не удалось дозвониться домой к дону Вольпоне: или телефон был занят, или никто не отвечал. После двухчасового напрасного накручивания диска он попытался связаться с секретарем Вольпоне, но и там его ожидала неудача.
— Господа, чем могу быть вам полезен?
— Вы — Пьетро Бьяску?
— Да, — ответил он, вдруг ощутив свою силу в тех высоких и многочисленных знакомствах, которыми так гордился.
— Мы хотели бы заказать обувь, — сказал высокий парень с футляром.
— Этим вопросом занимается моя секретарша. Но вначале нужно сделать муляж ваших ступней.
— Пожалуйста, вот вам образец, — ответил парень.
Он резко развернул Бьяску к себе спиной и сильно ударил его ногой в зад. Клиенты, работники, находившиеся в зале, с недоумением наблюдали за нелепой сценой. Лицо Бьяски побагровело. Понимая, что на карту поставлен его авторитет, он с решительным выражением повернулся к обидчикам.
— Вы не понимаете, на кого подняли руку!
Один из бандитов вытащил из кармана «кольт» и, небрежно помахивая им, стал у входной двери. Второй рывком оборвал телефонный провод.
— Возможно, тебя устроит этот размер? — мягко сказал парень с футляром и ударил Бьяску ногой в пах.
Пьетро выдержал удар.
— Я не знаю, ни кто вы, ни какой сумасшедший вас прислал, но, клянусь, вы дорого за это заплатите!
Последовал новый удар ногой.
— Ты займешься нами, или я должен тебя изуродовать?
— Вам что-нибудь говорит имя Дзу Дженцо Вольпоне? — Бьяска выбросил козырную карту.
Тот, который оборвал шнур, подошел к Бьяске.
— Послушай, старина, я очень много ходил сегодня пешком… Видишь, туфли запылились… Почисть…
Он подтянул к себе стул и поставил на него ногу.
— Давай, чисти!..
Бьяска продолжал неподвижно стоять. Это стоило ему удара кулаком в лицо.
— Чисти!
Чтобы придать своим словам больше ясности, он приставил к виску итальянца «харрингтон энд ричардсон» 22-го калибра. С наполненными яростью и страхом глазами, Бьяска вытащил из кармана шелковый носовой платок и провел им по туфле от носка до каблука.
— Сильнее тут! Стань на колени! Я хочу, чтобы они блестели, как новенькие.
Пьетро опустился на колени и принялся полировать кожу.
— Достаточно! — сказал тип. — А теперь сними с нас мерки.
Одна из клиенток решительно направилась к выходу.
— Я ухожу. Ваши дела меня не интересуют…
— Тсс… тсс, — цыкнул парень с «кольтом» и дулом оружия указал ей на к прежнее место.
— Не могли бы вы мне сказать, что вам от меня нужно? — спросил Бьяска, которого охватил настоящий, жуткий страх.
— Тебе же сказали! Туфли! Пошел, вперед!
— Эй! — крикнул парень, стоявший у входа. — Закрываемся!
Поставивший Бьяску на колени приказал кассирше:
— Задерни шторы на окнах, мымра!
Когда кассирша проходила рядом с ним, он протянул ей табличку, на которой было написано: «Закрыто».
— Прикрепи так, чтобы хорошо было видно с улицы.
Бьяска грубо втолкнули в мастерскую. Никто из подмастерий даже не шелохнулся, но Бьяска на всякий случай предупредил:
— Не пытайтесь меня защищать, они вооружены.
— Что это такое? — спросил бандит с футляром, показывая на полки с муляжами ступней.
— Слепки с ног моих клиентов, — ответил Бьяска. — А теперь все-таки объясните мне…
— Подай мне одну такую хреновину.
Пьетро снял с полки муляж и протянул его бандиту. Вертя в руках ступню, тот спросил:
— И много у тебя таких?
— Две тысячи семьсот, — ответил Пьетро.
— Из чего они сделаны?
— Из гипса.
— А почему здесь написано «Пол Ньюмен»?
— Это слепок с его ступни.
— Вот это да! — восхищенно присвистнул бандит. — Знатная у тебя клиентура!
Бьяска нервно передернул плечами.
— Послушайте, в какую игру вы играете?
— Ты и ты! — приказал парень, ткнув указательным пальцем в двух ближе всего к нему сидевших подмастерьев. — Возьмите палки и быстренько сбросьте всю эту дребедень на пол!
— О нет! — завопил не своим голосом Бьяска. — Вы не посмеете!
К нему подошел тот, которому он чистил туфли, и сильно ударил рукояткой пистолета по побледневшей щеке. Падая на пол, Бьяска простонал:
— Не делайте этого. Это — все мое богатство…
— Чего вы ждете? — ледяным тоном спросил парень с футляром.
Бросив беспомощный взгляд на хозяина, подмастерья начали сбрасывать гипсовые слепки с полок. Ударяясь о пол, муляжи разлетались на кусочки со звуком разбивающейся глиняной посуды.
Подмастерья старательно избегали смотреть на Бьяску, по лицу которого, смешиваясь с кровью, ручьем текли слезы.
— Теперь топчите… Превратите их в пыль… Там, на верхней полке, осталась еще одна хреновина. Вниз ее!..
Самый старший по возрасту работник Бьяски возразил:
— Только не это… Мэрилин Монро!
— Монро? Без шуток?
— Пожалуйста!
— Ладно, оставляй свою Монро! А впрочем, там, где она сейчас, башмаки ей не понадобятся. Разбивай! Разбивай!
Закрыв лицо руками, Бьяска был не в силах смотреть, как его единомышленники, в каком-то смысле его дети, давили ногами то, что было его гордостью и богатством…
— А теперь покажи склад готовой продукции!
Бьяска кивнул в сторону двери, находившейся в глубине мастерской и едва просматривавшейся сквозь густое облако белой пыли. Он с трудом встал на ноги, успев выхватить взглядом обломок с надписью: «Генри Киссинджер». В одну секунду все потеряло для него смысл. Он открыл дверь склада, набитого готовой обувью, дорогими сортами кожи, привезенной из Италии, Англии, Испании…
Парень неторопливо открыл футляр. К удивлению Бьяски, вместо ожидаемого автомата он увидел портативный газовый резак, к которому с помощью шланга был присоединен миниатюрный баллончик с кислородом.
— Собираетесь поджечь? — безразличным голосом спросил Бьяска.
— Никакого пожара… Хочу немного поджарить недоброкачественный товар…
Он открыл вентиль и поднес к вырывающейся струе газа огонек зажигалки. Голубая струя пламени прошлась по первым рядам готовой обуви.
— Может, вам нужны деньги? — спросил Пьетро.
— Нет, никаких денег…
— Что же вам нужно?
— Ничего. Разувайся.
Бьяска машинально снял обувь. Страх прошел, все ему стало безразлично. Разве можно причинить ему еще большую боль? Его муляжи превращены в пыль, сам он публично унижен, а готовая обувь безвозвратно повреждена.
— Зачем? — отрешенно спросил он.
— У тебя есть муляжи собственных ступней?
— Нет.
— Тем лучше… Они тебе больше не понадобились бы.
— Почему?
Неожиданно пламя резака метнулось вниз, и Бьяска увидел, как оно запрыгало по его ступням, и услышал звук трескавшейся под огнем кожи.
— Потому что теперь они приобретут другую форму, — вежливым тоном объяснил бандит.
Отъезжая от здания аэропорта Кеннеди, куда он только что привез Малыша Вольпоне, Моше Юдельман попросил шофера доставить его как можно быстрее домой, не нарушая при этом правил дорожного движения. Он лучше других знал, что жизнь за гранью закона требует слепого подчинения тысячам абсурдных законов, о которых обыватель зачастую не имеет никакого понятия. Несколько лет тому назад в одной итальянской газете он прочитал, как дорожная полиция остановила какого-то министра за превышение скорости. И тот, вместо извинений, пригрозил полицейским ужасными наказаниями. Глупый и дисциплинированный полицейский составил соответствующий протокол и подал его в суд. Министр задействовал все свои связи, но полицейский не хотел слушать свое начальство и рвать протокол. Он обратился в свой профсоюз, дело приобрело всеобщую огласку, и в конце концов полицейский остался полицейским, а министру пришлось подать в отставку. Грустная, но поучительная история.
Юдельман с горечью подумал, что неприятности только начинаются… Он не решился до конца высказать Итало все свои опасения. Но инстинктивно уже чувствовал запах крови… Кроме безграничной профессиональной компетенции, он не видел в О’Бройне ни одного достойного мужчины качества. Моше считал его слабохарактерным, нерешительным и уж слишком внешне добропорядочным, чтобы верить ему.
Если это действительно нога Дженцо Вольпоне, если он действительно умер в окрестностях Цюриха, случайность этого происшествия полностью исключается. Кому в таком случае на руку это преступление?
Моше сразу же исключил из возможных подозреваемых «семью» Габелотти. Ее дон Этторе не настолько идиот, чтобы нанести предательский удар до того, как будет улажен деликатный банковский вопрос, который должен был решиться в течение ближайших недель. Кроме того, проблема преемственности, вызванная исчезновением Дженцо, настолько острая, что обязательно вызовет необходимость в арбитраже всесильной Комиссьоне.
Сейчас, когда после трехлетней кровавой вражды установился временный мир, Синдикат не простил бы Габелотти разжигания новой войны и общими усилиями стер бы его в порошок. Габелотти об этом знает. Остается О’Бройн.
У Юдельмана не укладывалось в голове, как можно протянуть руку к деньгам Синдиката, забыв о собственной шкуре. Такая попытка равнозначна пуле, пущенной собственной рукой себе в лоб.
К сожалению, именно он, Моше, убедил Вольпоне и Габелотти пойти на этот временный союз, чтобы осуществить исключительную, выходящую за рамки обычного представления, операцию. И теперь смерть дона Дженцо, у истока которой формально стоял он, может повлечь безумный и безудержный каскад человеческих смертей. Эта перспектива настолько его испугала, что он приказал шоферу изменить маршрут и немедленно отвезти его к Габелотти. А почему бы нет? Он искренне поделится с ним своими подозрениями, поинтересуется местом нахождения О’Бройна и тем, знает ли он номерной счет в Цюрихе.
Если Габелотти правильно оценит его шаг, у него хватит ума позвонить в Швейцарию и проверить, на месте ли два миллиарда долларов.
Поразмыслив несколько минут, Юдельман отказался от только что выработанного плана. Этторе мнителен и недоверчив. Его демарш может вызвать подозрение и у Итало. Следует дождаться новостей от Малыша из Цюриха, окончательно убедиться, что с доном Дженцо случилось непоправимое несчастье.
А если деньги уже испарились из банка?
Сердце Моше сжалось, когда он подумал, что если бы Габелотти не боялся самолетов, он полетел бы с Вольпоне в Цюрих и стал бы носителем секрета. О’Бройн никогда не входил, даже теоретически, в цепочку операции «АУТ».
Когда шофер затормозил у его дома, Моше, погруженный в океан мрачных мыслей, долго сидел неподвижно, не замечая открытой перед ним дверцы.
Если предчувствия не обманывают его, ужасные неприятности скоро обрушатся на всех…
— Заходите, дорогой, прошу вас…
Хомер Клоппе энергично пожал руку посетителю. Это был сорокалетний стройный мужчина с седыми коротко подстриженными волосами.
— Путешествие было приятным?
— Очень, спасибо.
— Хотите чего-нибудь выпить? Виски?
— С удовольствием.
Хомер снял с полки два серебряных бокала.
— Присаживайтесь… Надолго в Цюрих?
— Через три часа снова улетаю в Детройт.
— Неразумно… Я надеялся вместе поужинать.
Хомер извлек из ящика рабочего стола флакон с наклейкой чернил известной фирмы «Уотерман».
Отвинтив пробку, он налил светлую жидкость в бокалы.
— Не волнуйтесь, — сказал он, улыбнувшись, — даже швейцарцы не пьют чернила. Ирландское виски, тридцать лет выдержки… Попробуйте…
Седой недоверчиво понюхал. Его звали Мелвин Бост, и он управлял административной службой «Континентл мотокарз» — автомобилестроительного завода, основанного на следующий день после окончания войны. Эдмонд-Люсьен Клоппе, отец Хомера, и он сам, праправнук Оноре Клоппе, основателя «Трейд Цюрих бэнк» финансировали первые шаги зарождающегося концерна. В то время, в 1946 году, Эдмонд-Люсьен взял в долю на паритетных началах с двадцатью процентами стартового капитала четырех партнеров: «Уньон бэнк Сюисс», «Креди Сюисс», «Чейз Манхэттен» и «Морган гаранти траст».
Десять лет спустя небольшой заводик с тремястами рабочими превратился в огромный комплекс, где уже работало шесть тысяч человек. За это время акции предприятия выросли на 1 200 процентов от первоначальной стоимости: «Чейз», «Креди», «Уньон» и «Морган» часть своих акций выгодно продали. В силу этих обстоятельств Эдмонд-Люсьен, который не притронулся к своему пакету ценных бумаг, оказался основным держателем капитала «Континентл мотокарз». К радости и горю…
— Ваш телефонный звонок удивил меня. Какой такой секрет вы хотите сообщить мне?
Лицо Мелвина Боста сразу же приняло озабоченное выражение.
— Произошла еще одна авария.
Он машинально протянул руку с бокалом Клоппе, и тот плеснул в него добрую порцию виски.
— Еще одна?
— Седьмая за шестнадцать месяцев. И все по той же причине: отказ рулевого управления.
Маленький розовый рот Хомера скривился.
— Что показало расследование?
— Причина известна: неправильная закалка стали колонки управления, как результат — облом… Из этой стали сделаны все колонки управления, которые стоят на всей серии «Бьюти гоуст Р9».
— Почему все?
— Эта деталь произведена нами. Мы купили эту сталь по дешевке…
— Замените сталь.
— Это уже сделано.
— Вы выставили санкции поставщику?
— С того дня, когда вдова того типа, который разбился на «Р9», бросила против нас армию адвокатов.
— Она выиграла?
— Выиграет… Она легко доказала, что в аварии повинен не муж, а технический брак. Но это еще не все… Родственники шести других жертв тоже атакуют нас.
— Что, по вашему мнению, следует предпринять?
— Ума не приложу, сэр. Поэтому я и прилетел сюда, чтобы посоветоваться с вами.
— Сколько «Р9» находится в эксплуатации?
— Всего в мире? 482 326.
— Вы уверены, что эти несчастные случаи не являются чистой случайностью?
— Семь смертельных исходов в результате одной причины — это не случайность, а закономерность.
Хомер глубоко вздохнул.
— Кто нам докажет, что будут новые аварии?
— Мы проиграли возможность несчастных случаев на компьютере. Результаты неутешительные: ожидается одна авария на десять тысяч машин, или сорок восемь на 482 326 «Р9», которые бегают по дорогам Европы и Америки.
— Невероятно!
— Такова статистика, сэр. Никто не может гарантировать, что это произойдет, но ЭТО МОЖЕТ случиться.
— Я не могу допустить этого! Мы должны предупредить всех владельцев «Р9»… во всем мире.
— Что вы предлагаете?
— Произвести бесплатную замену дефектной детали.
— Мы уже думали над этим, мистер Клоппе. Реализация вашего предложения превысит все мыслимые материальные затраты.
— Откуда вам знать! Ваш жест лояльности произведет такой рекламный эффект, который привлечет внимание новых покупателей.
— С моей точки зрения, сэр, не всякая реклама стоит того, чтобы в нее вложить сто пятьдесят миллионов долларов.
От неожиданности Хомер пролил на пол половину содержимого бокала.
— Что вы сказали? Какую цифру вы назвали?
— Сто пятьдесят миллионов долларов, — повторил Мелвин Бост.
Хомер чуть не задохнулся, молниеносно подсчитав в уме, что его личный вклад составит около тринадцати миллионов долларов. Кто может позволить себе выбросить на ветер такую сумму?
— Видите ли, сэр, — в спокойном тоне продолжал Мелвин Бост, — я ждал этого благородного шага с вашей стороны и должен вас предупредить, что это обернется для фирмы банкротством.
— Но я не могу оставить… рисковать жизнью еще сорока восьми человек.
— Шесть тысяч человек станут безработными, пятьсот пятьдесят инженеров и работников административного аппарата окажутся на улице… Поэтому я и не хотел принимать никаких решений, не посоветовавшись с вами.
— Я в растерянности…
— Есть от чего… Мы не можем принять половинчатое решение. Известив владельцев «Р9» о начале нашей акции, мы вынуждены будем идти до конца… до банкротства.
— Что же делать?.. Что делать?..
— Хотите знать мое мнение, мистер Клоппе? Ничего не делать! Может случиться и так, что больше не произойдет ни одной аварии. Не будь этого процесса со вдовой, мы, возможно, никогда бы не узнали причины отказа рулевого управления. Попытаем шанс…
Клоппе сурово посмотрел на него.
— Речь не о нашем шансе, Мелвин! Мы не имеем права…
— Я вам уже говорил, что из семи аварий только четыре со смертельным исходом.
Хомер горько покачал головой.
— Только!..
— В двух случаях — относительно серьезные травмы, в последнем водитель отделялся легкой контузией. Если вы согласны меня выслушать, сэр, я изложу вам свою идею. Она стоит столько, сколько стоит… Итак… Если в течение трех месяцев ничего не произойдет, я имею в виду новую аварию, мы оставляем все так, как есть… За это время я что-нибудь придумаю, чтобы спасти фирму… если снова начнутся аварии. Что вы на это скажете?
Хомер надолго погрузился в размышление. Мелвин Бост уважительно не нарушал тишину.
— В данном случае, сэр, — заговорил он после молчания, — это самое верное решение. К тому же новые «Р9», которые пойдут с конвейера через месяц, будут совершенно безопасны.
— Сделайте все, что в ваших силах, Мелвин.
Капитан Кирпатрик относился к Интерполу с таким же пренебрежением, как к своей первой паре наручников. Он доверял только тем людям, которых обучил сам. И еще он прекрасно знал, каким соблазнам подвергаются молодые инспекторы, в душе которых еще не зажегся священный огонь. Синдикат своими умопомрачительными взятками мог коррумпировать все, что коррумпировалось… Когда зарабатываешь пятьсот долларов в месяц, и тебе не всегда оплачивают расходы за общественный транспорт, как тут не заслушаться волшебным пением сирен! Поэтому его выбор пал на Патрика Махоуни и Дейва Кавано, таких же ирландцев, как и он сам: неподкупных и ревностно им выученных. В них он был уверен: такие парни не упустят Итало Вольпоне, даже если потребуется последовать за ним в ад.
В аэропорту он дал им последние наставления.
— По мере возможности старайтесь работать порознь. Он будет подозревать, что за ним следят. Будьте осторожны и начеку! Он попытается уйти от вас. Один из вас должен сидеть у него на пятках, второй подстраховывать. Никаких контактов со швейцарской полицией! Они терпеть не могут, когда чужие суют нос в их миску… Попадете в переделку, выкручивайтесь сами… Из своего кабинета я вам ничем не помогу.
Махоуни и Кавано вежливо слушали и удивлялись тому, что говорил Кирпатрик. Такие инструкции они постеснялись бы давать даже зеленому инспектору.
Они долго изучали фотографии Малыша Вольпоне, запечатлевая в памяти его живые жесткие глаза, блестящие, цвета воронова крыла волосы.
Сейчас, делая вид, что не знают друг друга, они поднимались по трапу в «Боинг-747». Кавано летел туристическим классом, Махоуни — первым: результат игры «орел или решка».
Махоуни было тридцать два года, Кавано — двадцать девять. Это были самые ответственные и дисциплинированные сыщики бригады, но, несмотря на поставленную задачу, командировку в Швейцарию они рассматривали как приятное путешествие.
Последующие события докажут, что они ошибались…
Во внешности Шилин Клоппе не было изюминки: голубые глаза, двойной подбородок, темные волосы, бледная, нежная кожа лица. Она жила размеренной жизнью по раз и навсегда определенному порядку: время чая, время приема пищи, время молитвы, время встреч с друзьями, отход ко сну… Существование, одновременно полное, как яйцо, и пустое… Она была заряжена на необходимость помочь другим, подчиняться мужу, справедливо относиться к слугам и не испытывала никакого расизма — без колебаний нанимала итальянцев, французов или португальцев, а в случае необходимости приглашала горничную метиску или кухарку арабку. Ее подруги, жены банкиров, тихо вздрагивали от такой смелости. «Надо жить в ногу со временем», — отвечала Шилин, взволнованная собственным либерализмом. Посаженная в теплый кокон, созданный Хомером, она ни к чему не испытывала страстного влечения. Имела разумное количество бриллиантов, как и все ее подруги, шофера и относительно скромный гардероб.
— Хомер, ты уже закончил ужинать?
— Я должен еще немного поработать перед сном. Извини…
— Тебе прислать чай в спальню?
— Лучше кофе.
— Это неразумно. Уже половина десятого.
— Нужно прочесть массу документов к завтрашнему дню. Где Рената?
— Кажется, с Куртом.
Лицо Хомера Клоппе едва заметно перекосилось. Шилин сделала вид, что не заметила перемены в его настроении. Они сотни раз обсуждали личность будущего зятя. Шилин отстаивала кандидатуру Курта перед Хомером и своими друзьями, которые называли ее прогрессивной, и она таяла, очарованная этим словом. Хомер списывал ее прогрессивность на инфантильность, нереальное восприятие окружавшего ее мира, на эмоциональное отрицание происходящего вокруг нее. Его преподавательская деятельность где-то в глубине души импонировала ему.
— Спокойной ночи, — сказала Шилин с улыбкой любящей супруги и добавила: — Ты слишком много работаешь, Хомер… Я увижу тебя завтра за завтраком? Хотелось бы посвятить тебя в последние приготовления перед церемонией…
Клоппе бросил на нее пронзительный взгляд. Она сделала вид, что не заметила его.
— И не забудь — завтра четверг! — не поднимая глаз, напомнила она.
— Разве можно забыть! — пробормотал Клоппе. — Спокойной ночи.
Глядя ему вслед, она подумала, что он хороший муж, примерный христианин, добропорядочный гражданин, любящий отец и что только он, при его положении в обществе, мог решиться пойти навстречу капризу дочери, задумавшей устроить свою свадьбу шиворот-навыворот.
Хомер никогда не забывал день рождения жены и в этот день никогда не опаздывал к ужину. Даже в те далекие времена, когда он был интересным, он никогда не поднимал глаз на другую женщину в ее присутствии.
Однажды она даже спросила у самой себя, позволительно ли ей спросить у него о фотографиях, которые, по невероятной случайности, она нашла в кармане его плаща, когда вешала его в шкаф. На всех фотографиях была изображена, в одних микроскопических трусиках, очень высокая негритянка во всевозможных позах. Шилин посчитала, что такого роста женщина может работать только в цирке.
Несмотря на протесты младшего Вольпоне, Юдельман убедил его взять с собой в Швейцарию двух телохранителей, для «прикрытия». По многим и разным причинам его полным доверием пользовались Фолько Мори и Пьетро Беллинцона. Оставаясь обычным убийцей, Мори, несмотря на незаурядные качества, казалось, находил удовольствие в своем положении, хотя живостью ума, презрением к опасности и необузданностью мог добиться более высокого положения. К несчастью, именно его способности, к которым добавлялось уникальное умение владеть ножом, заставляли его шефов побаиваться его и несправедливо держать в тени.
Пьетро Беллинцона был проще: самые деликатные поручения он выполнял без излишнего шума, никогда не вникая, кому и для чего это нужно. В свои пятьдесят лет он ежедневно выпивал бутылку виски, что никак не мешало ему простреливать черный кружок мишени. Он был невероятно сильным и в такой же степени невозмутимым. Находясь на службе у Вольпоне более двадцати лет, он был доволен судьбой и по-своему наслаждался жизнью, находя радость в исполнении отдаваемых ему приказов. Моше Юдельман поручил ему ни на шаг не отходить от Итало Малыша. Фолько Мори, наоборот, должен был находиться в отдалении и вмешиваться в ход событий только в случае необходимости. Жаль…
Пьетро Беллинцона обожал компанию Фолько. Они часто работали бок о бок. Выполняя задания, Мори всегда действовал артистически. Кто не видел, как он одним ударом бейсбольной биты ломает ногу упрямому неплательщику, ничего не видел. Беллинцона обожал такую филигранную работу. Его внутренние ощущения обострялись быстрее от мгновенного разрушения и уничтожения и не были рассчитаны на долгое удовольствие.
Он прошел вслед за Вольпоне через паспортный контроль и вовремя спохватился, собравшись было подмигнуть Фолько, который увлеченно читал экономический журнал. Пьетро с грустью вспомнил о своем любимом «кольте», оставленном в теплой квартире на Манхэттене. Юдельман строго-настрого запретил брать с собой оружие, предупредив, что все пассажиры проходят через детекторное устройство. Да, прошли те времена… Сумасшедшие всех мастей стали поворачивать самолеты с курсов, угрожая разнести их вдребезги, но при этом не требовали денег… Беллинцона, глубоко почитавший порядок, никак не мог понять, почему нервные любители извращают ремесло ради каких-то вшивых политических амбиций.
Он успокоил себя мыслью, что по прибытии на место их снабдят оружием.
Краем глаза он наблюдал за Фолько Мори, который по-прежнему не поднимал головы от журнала. Патрон оставался для него загадкой. Он не только не перебросился с ним словами, но даже не скользнул по нему взглядом. Глядя, как Итало Вольпоне поднимается по трапу самолета, жестко ставя ногу на ступеньку, Пьетро Беллинцона подумал, что он напоминает накачанного допингом боксера, выходящего на ринг.
Первый глоток любимого пунша показался ему горьким. Второй — тоже. Хомер с отвращением раздавил сигару в пепельнице. Встреча с Мелвином Бостом основательно расстроила его. Он искал и не находил ответа на волнующий его вопрос: как согласовать мораль с успешным ходом дела? Может, лучше пойти на неопределенный риск, чем оставить без работы шесть тысяч человек? Он с грустью подумал, что в этой внутренней борьбе с самим собой побеждать некого. Его жена и дочь считали, что управление банком — рутинная работа раз и навсегда отлаженного механизма. Рената, никогда ни в чем не нуждавшаяся, демонстрировала полное безразличие к деньгам, а Курт, у которого за душой не было ни гроша, мог позволить себе критиковать богатство других… Хомер мысленно, со злорадством, пожелал ему стать богатым… Шилин, посвящавшей свое время чаепитию и тысяче других ничтожных дел, деятельность мужа казалась естественной: всякий мужчина, вышедший из хорошей семьи, мог быть только банкиром. Основная его задача — холить и лелеять свою супругу. И никого не интересовало, а возможно, они даже об этом не подозревали, что зачастую ему приходится балансировать одной ногой над пропастью.
В дополнение к неприятностям с «Континентл мотокарз» сегодня утром новая проблема свалилась ему на голову в виде телекса с пометкой «совершенно секретно», полученного из Южной Америки.
«Вызывает беспокойство безопасность работы в шахте. Опасность забастовки рабочих. Длительность работ по укреплению стволов шахты — 8 месяцев, необходимые для этого ассигнования — 4 миллиона долларов. Ждем срочных указаний дальнейшим нашим действиям».
Под текстом стояла подпись: «Эрик Морталд, директор «Вассенарз консолидейтед», Шукуду, Ботсвана».
А ведь до сегодняшнего дня «Вассенарз консолидейтед» представлялась как благополучное предприятие!
Геологи голландской фирмы «Вассенарз» обнаружили в Южной Африке, в труднодоступном уголке Ботсваны, алмазные жилы. Не имея достаточных средств для их разработки, «Вассенарз» обратился за финансовой поддержкой в «Трейд Цюрих бэнк», который инвестировал десять миллионов долларов в это мероприятие. Было оговорено условие, по которому банк оставлял за собой право на все добытые алмазы вплоть до того момента, пока не будет погашена задолженность, и в дальнейшем получал право на 14,7 процента от объема ежегодной добычи.
Первые шаги дали более чем обнадеживающие результаты. И вот теперь все поставлено на карту этой чертовой телеграммой: «Вызывает беспокойство безопасность…» Для кого? Для рабочих или банкира? У Клоппе мелькнуло подозрение: не собирается ли Эрик выжать из него деньги, играя на чувствительных струнах? Просто немыслимо, чтобы десять миллионов долларов, выделенные банком, были промотаны в диких джунглях Южной Африки! Пока не будет покрыта задолженность, ни о каких новых миллионах не может быть и речи… А дальше он посмотрит, что можно предпринять для общего блага сторон контракта. Из уважения к своим клиентам, деньгами которых он воспользовался, Хомер не мог закрыть шахту, а тем более дать еще четыре миллиона, не увидев цвета алмазов. Ну, это так, для красного словца?
Цвет алмазов из Шукуду он знал прекрасно. Он прошел в угол комнаты, отвернул ковер и открыл сейф, вделанный в пол. Хомер взял мешок из мягкой черной ткани и вытряхнул на ладонь белоголубое великолепие. Камень был чистой воды, без единой заметной глазу примеси. Он вложил его в мешочек и взял в руку авторучку.
«В настоящее время не представляется возможным удовлетворить вашу просьбу. Советую продолжать работы до тех пор, пока результаты не позволят перевести вам требуемую сумму».
Он прошел в ванную и в течение десяти минут чистил зубы. Впечатление, произведенное на него алмазом — первенцем из шахты Шукуду, чуть не выбило у него из головы встречу с этим подозрительным человеком по имени Мортимер О’Бройн, которая должна состояться через несколько часов.
Он стал думать, как, чтобы это выглядело достаточно легально, отказать О’Бройну и дождаться личного указания Дженцо Вольпоне о переводе двух миллиардов долларов.
— В принципе Дзу Дженцо — честный парень, но его брат — гнида! — сказал Карло Бадалетто, машинально проводя кончиками пальцев по тому месту, где от удара головой Итало у него не осталось ни одного переднего зуба. — Ты можешь мне сказать, с какой целью этот сучий Малыш отправился в Швейцарию? И почему это произошло сразу же после его визита к Кирпатрику в сопровождении орды адвокатов?
Этторе Габелотти по-отечески мягко на него посмотрел и ответил:
— Не нервничай, сынок! Почему нас должны интересовать перемещения Итало Вольпоне? Что касается полицейских, возможно, его предупредили о неуплате штрафа за парковку в запрещенном месте.
Шутка из его уст была такой редкостью и прозвучала так неожиданно, что Карло рассмеялся. Но оказался не прав. Этторе взорвался:
— Постерегись, придурок! Если эта тварь Итало хоть на полпальца обведет меня, отвечать будешь ты!
Вот уже несколько дней Габелотти пребывал в состоянии неожиданных, беспричинных взрывов ярости. Его врач, покритиковав сто двадцать килограммов веса Этторе, прописал ему строгую диету, исключив любимую пиццу и спагетти, не говоря уже о вине, дозу которого этот недоумок уменьшил до одного литра в день, когда обычно он выпивал до пяти литров, не считая всякого алкогольного дерьма, поглощаемого во время деловых встреч. Подозрение удивило его, хотя в глубине души он его разделял и с подачи своего советника вызвал в Нью-Йорк Рико Гатто. Парня в городе никто не знал, и он мог относительно спокойно следить за Вольпоне. Через человека Синдиката, работающего в аэропорту Кеннеди, он узнал, что Малыш Вольпоне взял билет на свое имя на 311-й рейс Нью-Йорк — Цюрих. Рико Гатто должен был держать Габелотти в курсе всех перемещений Итало по Швейцарии. Узнав, какую мерзкую миссию ему предстоит осуществить, Рико очень расстроился. Обычно такие поручения заканчивались моргом… Вознаграждение зависело от «качества» клиента и количества жертв… Будучи в душе артистом, Рико любил импровизировать и редко использовал один и тот же прием для убийства. Перед исполнением каждого контракта он испытывал легкий мандраж, как артист перед выходом на сцену.
— Главное, чтобы Рико не засветился, — хрустнув суставами пальцев, сказал Бадалетто.
— Успокойся, его никто не знает, а в случае… он всегда сможет за себя постоять.
Габелотти нравилось, что Карло нервничает. Бадалетто хотелось бы самому «пасти» своего ненавистного врага.
Рико Гатто отстегнул ремень безопасности и приподнялся с кресла, чтобы «прокатиться» поверх голов, а заодно достать пачку «Кэмел» из кармана плаща. Он заметил мощный затылок Итало Вольпоне, достал сигареты и снова опустился в кресло, успев окинуть взглядом весь салон первого класса «Боинга-747».
Его острый, наметанный глаз охотника моментально выделил блондина лет тридцати. Внешне парень не был похож ни на бизнесмена, ни, тем более, на жиголо — единственно способного приобрести билет первого класса на самолет, летевший в такой далекий рейс. Этим человеком мог быть либо телохранитель Вольпоне, либо полицейский. Они его не интересовали… Он развалился в кресле, с наслаждением вытянул ноги и пообещал себе сходить перед ужином в бар, который располагался на втором ярусе гигантского лайнера, и пропустить стаканчик. Отсюда Вольпоне деваться некуда! В ожидании ужина Рико погрузился в чтение Ветхого Завета. Количество преступлений, проходивших через святое писание, было столь впечатляющим, что его собственные злодеяния казались сущим пустяком.
— Падроне, не хотите немного шампанского?
— Что?
Итало Вольпоне встряхнулся, словно уходя от обуревавших его мыслей. Пьетро Беллинцона повторил:
— Шампанского?
— Нет, — буркнул Итало.
Все-таки Моше Юдельман убедил его в том, что О’Бройн пытается надуть их. Итало поклялся вытянуть из него все жилы по одной, прежде чем собственной рукой пристрелит его. Он все припомнит ему: и высокомерное отношение, и вялые, неохотные ответы на его вопросы, и небрежное пожатие руки, и… все! От приступа накатившей на него злобы, ему захотелось разрядиться на Беллинцоне, этом жирном куске мяса. Отослать бы его куда-нибудь. Но куда? И он должен терпеть это омерзительное соседство весь полет, долгие часы! Неповторимый в насильственных акциях, в свободное время Беллинцона представлял собой тяжелую, ленивую массу. Полной противоположностью был Фолько Мори, которого Юдельман специально посадил в туристический класс, как прикрытие. В рядах «солдат» «семьи» Вольпоне он оказался совершенно случайно. Работая в цирке, купаясь в лучах прожекторов и славы, он допустил профессиональную ошибку и навсегда был изгнан с цирковой арены. Официально нож, который он метнул в мишень, вместо того чтобы вонзиться рядышком с партнершей по номеру, случайно попал ей в горло. Несмотря на моментально оказанную медицинскую помощь, она умерла на пути в госпиталь, не произнеся ни слова. Драма, разыгравшаяся на глазах двух тысяч зрителей, ни у одного из них не вызвала подозрения, что они присутствовали при хладнокровном убийстве.
Дирекция цирка разорвала с ним контракт уже на следующий день, и Фолько оказался безработным. Цирк — это большая семья, члены которой, живя на разных континентах, знают друг о друге все и вся. Новость о дисквалификации Фолько Мори мгновенно облетела земной шар, закрыв перед ним выход на арену. Будучи сицилийцем, он постучал в дверь дома Дженцо Вольпоне и попросил работу. Дон осторожно навел справки о циркаче, которыми никогда ни с кем не делился, и по-своему оценил новобранца. В действительности в тот вечер Фолько ужасно разругался со своей партнершей. Канатоходец, проходя мимо артистической уборной двух звезд, слышал, как Фолько называл партнершу «стервой» и обвинял в измене.
С тех пор Фолько пунктуально выполнял все приказы, отдаваемые гангстером. Несмотря на его небольшой рост, тонкое, гибкое тело, даже Итало Вольпоне в глубине души побаивался Фолько.
В его глазах было что-то такое, что человек, взглянувший в них, мгновенно понимал — этот никогда ничего не прощает.
— Беллинцона!
— Слушаю, падроне!
— Сходи пописай.
— Что вы сказали?
— Я сказал, иди пописай!
— Но, падроне… Я только что писал!
— Закройся! Иди в туалет, в самый конец самолета, и посмотри, что там делает Фолько!
Пьетро Беллинцона тяжело поднялся и направился в салон туристического класса, провожаемый взглядами Рико Гатто и Патрика Махоуни, сидевших в глубине салона. Впервые в жизни Махоуни прикоснулся к реальной роскоши. Его инспекторская работа позволяла ему наблюдать за этой стороной жизни, только листая иллюстрированные журналы. Его уделом были драки всех мыслимых видов, синяки, раны и шишки. После двенадцати лет службы в полиции под руководством капитана Кирпатрика он и сегодня проводил по нескольку часов в тире, снискав славу непревзойденного снайпера. Но метко стрелять он мог не только в мишень! Ему ничего не стоило сбить муху с ноги бегущего человека с расстояния в пятьдесят метров, что он неоднократно проделывал.
Его сослуживец Кавано, или, как его называли, Большой Дейв, немного уступая ему в стрельбе, превосходил его в рукопашной борьбе.
Патрик Махоуни упивался мгновением… Стюардесса уже наполняла его бокал шампанским, хотя он даже не смел ее об этом попросить. Да, салон первого класса — высший класс обслуживания! До чего же все-таки прекрасна жизнь!
Он с нежностью вспомнил о жене Мэри, которая, покормив двоих детей, сама готовится ко сну. Только от прочитанных в меню блюд у него потекли слюнки. Неужели все эти деликатесы входят в стоимость билета и полагаются ему?
Фолько Мори заметил, как несколько человек повернулись и смотрят в спину идущему по проходу Пьетро. Пьетро Беллинцона был похож на циркового Геркулеса, который всегда выступал перед его номером, пока он в последний раз проверял острие ножей и отсутствие дрожи в руках. Ему не хватало этого усыпанного опилками круга, напряженной тишины, когда его ножи, как стрелы, летели к стоявшей в десяти метрах от него Рите, впиваясь в дерево рядышком с ее шеей.
Почему Рита изменила ему с этим напыщенным воздушным гимнастом? Сплошные мышцы и ничего в голове. И где сейчас его мышцы, когда спустя три месяца оборвался линь трапеции, смоченный тремя каплями кислоты? Он разбился, как горшок, упав на арену с высоты четырнадцать метров. Ни цветов, ни почестей собаке! У паршивца не оказалось даже ни одного родственника. Когда произошел этот «несчастный» случай, Фолько уже был членом «семьи» Вольпоне. Все счеты были сведены… Он закончил артистическую карьеру, отдав свой талант более незаметной, но много лучше оплачиваемой работе.
Проходя мимо, этот кретин Беллинцона не смог удержаться, чтобы не скользнуть кулаком по его плечу. Но Дейв Кавано, сидевший тремя рядами впереди, этого не мог видеть.
Из динамиков раздался голос:
— Просим пассажиров занять свои места. Сейчас вам подадут ужин. Мы летим на высоте одиннадцать тысяч метров и прибываем в Цюрих через пять часов.
Заза и Мортимер вылетели из Нассау в Цюрих на три часа раньше, чем «боинг» с Вольпоне на борту, взявший курс из Нью-Йорка в том же направлении.
Их воздушное путешествие превратилось в сплошную перепалку. Не зная конечного пункта их бегства из Нью-Йорка, Заза ужасно нервничала.
— Куда мы направимся после Цюриха?
— Не волнуйся, дорогая, для тебя это будет приятный сюрприз.
Она смутно чувствовала, что какая-то песчинка заблокировала механизм прежней самоуверенности ее любовника. Уже в Нассау, когда он возвратился за ней в бар, чтобы сообщить об отлете в Швейцарию, она поняла по напряженному выражению его лоснящегося от пота лица, что у него возникли непредвиденные проблемы. Несмотря на ее настойчивые расспросы, он не сказал ей ни слова, но предательский страх проступал на его лице, как капля масла на светлом костюме.
Заза начала сомневаться: уж не сделала ли она глупость, последовав за ним? Кто убедит ее в том, что тайна, в которую он ее не посвящает, не обернется для нее какой-нибудь опасной неожиданностью? Она дала клятву, что в Цюрихе не отстанет от него ни на шаг и в случае неблагоприятного развития событий тут же улетит в Нью-Йорк.
Едва они успели пройти паспортный контроль, как Мортимер попросил подождать его… Она взорвалась:
— И речи быть не может! Мне осточертели бары в аэропортах!
— Хочешь, я отвезу тебя в отель? Через час-два я возвращусь.
— Чтобы на меня смотрели, как на проститутку? Я еду с тобой!
— Заза, будь умницей… Это деловая встреча… Тебе будет скучно.
— Какая встреча? Я хочу знать!
— Потерпи еще один день.
— Я достаточно натерпелась! Я хочу знать, куда ты собираешься тащить меня дальше?
Он устало пожал плечами.
— Ты мне не веришь…
— Верю, но начинаю сомневаться.
— Послушай, Заза… Я должен заехать в банк за деньгами. Я выйду из него ровно через пять минут.
— Я еду с тобой!
Он огорченно покачал головой. Бессонная ночь на борту самолета еще больше утомила его. При дневном освещении она лучше рассмотрела тяжелые мешки у него под глазами, болезненную бледность кожи, непрекращающийся тик, дергавший его щеки, и этот взгляд, в котором ничего, кроме страха, она не видела.
— В отеле тебе будет лучше.
Неожиданно ее охватила паника: а вдруг он просто решил отделаться от нее, бросив в этой чужой стране без цента в кармане? Тем более нельзя оставлять его ни на секунду!
Она изобразила подобие улыбки и взяла его под руку.
— Я хочу быть все время рядом с тобой, Мортимер.
— Да?
— Куда мы направимся из Швейцарии?
— Не знаю, — глухим голосом ответил он.
Уголки ее рта опустились, и она бросила на него подозрительный взгляд.
— Ты не знаешь?!
— Да нет же, знаю… Но, возможно, случится так, что нам потребуется еще один промежуточный перелет.
Чтобы окончательно запутать следы после этого опасного, изнурительного возвращения в Цюрих, он решил, что сразу же после того как отдаст распоряжение этому проклятому Клоппе, сядет в первый самолет и улетит в любом направлении, лишь бы подальше от Цюриха. Три-четыре зигзага по разным континентам — и финальная часть его замысла решена.
Когда они подходили к стоянке такси, она сделала невероятное усилие и с трагическим выражением шепнула ему на ухо:
— Мортимер, то, что я делаю для тебя, я бы не сделала ни для одного мужчины.
Ему показалось, что он стал весить на тридцать килограммов больше и вырос на несколько сантиметров.
Когда в дверь раздался звонок, Орландо Баретто был уже в плаще. Рука автоматически ушла под пиджак, где в кобуре под мышкой находился «маузер». Он посмотрел в глазок. Инес! Сбросив цепочку, он впустил ее в квартиру.
— Позже прийти не могла? Еще секунда, и я бы смылся.
Вместе с Инес в комнату влетело ароматное облачко ее духов. На ней было потрясающее манто из натурального меха цвета карамели, доходившее ей до щиколоток.
— Я не привыкла выпрыгивать из постели в семь утра, — сказала она, подавив зевок.
— Привыкай…
— Зачем позвал?
— Как зовут… этого… твоего банкира?
— Почему тебя это интересует?
— Не твое дело! Фамилия?
— Клоппе. Хомер Клоппе.
— «Трейд Цюрих бэнк»?
— Да. А в чем, собственно, дело?
Он похлопал ее по твердым, как кусок бифштекса, ягодицам.
— Возможно, собираюсь положить туда кое-какие сбережения. Это серьезная контора?
На лице Инес появилась лукавая улыбка. Она вспомнила стальной подвал с рядами сейфов вдоль стен, где раз в неделю трахала розовенького рыжего банкира на ковре из банковских билетов.
— Очень серьезная.
— А что представляет собой этот Клоппе?
— Пастеризованный… холеный… Пятьдесят лет. Для белого засранца у него прекрасные зубы.
— Искусственные?
— Настоящие. Самые настоящие… Я дергала за них…
От удивления у Ландо отвисла челюсть.
— А мои? Они что, из дерьма?
— Вполне сгодятся для белого засранца.
Он хозяйским, уверенным движением руки забрался ей под меха и бесцеремонно сжал промежность.
— Я сваливаю…
— И это все… что ты хотел от меня?
— На сей момент, да.
— Вечером увидимся?
— Не знаю. Сиди дома. А теперь, принцесса, уходи первой. Не хочу, чтобы нас видели вместе крысы этой паскудной дыры.
Она ушла, а вместе с ней исчезло ароматное облачко. Если бы он смог встретиться с ней сегодня вечером, он бы ей задал… Но когда Ландо поручалось дело, он своим временем уже не распоряжался. Ему платили за год вперед, и к выполнению приказов он должен был быть готов в любое время суток. Его патрон, дон Дзу Дженцо Вольпоне, был великодушно щедр. Любая удачная работа вознаграждалась дополнительно, и не только деньгами. Во время своего недавнего пребывания в Цюрихе Дзу Дженцо пригласил его выпить с ним по стаканчику, что само по себе было невероятно! Но этим все не закончилось. Он подарил ему его мечту — сверкающую лаком «Бьюти гоуст Р9» с откидным верхом, одну из самых престижных моделей, выпускаемых американской фирмой «Континентл мотокарз». И сделал это лишь потому, что заметил, каким жадным взглядом Ландо посмотрел на нее, проходя мимо витрины.
— Она тебе нравится? Она — твоя!
Дзу Дженцо в течение десяти минут оформил покупку, несмотря на протесты Ландо, и лично вручил ему ключи от машины.
— Теперь ты сможешь отвезти меня на вокзал.
От избытка нахлынувших на него чувств благодарности и уважения он буквально рыдал, целуя руки дону Вольпоне.
— Падроне… За что?.. За что?..
— Мы довольны тобой, Ландо. А эта машина — дружеский знак.
— Я не заслужил ее, патрон!..
— Не думай так. Если не сегодня, ты заслужил бы ее завтра…
Когда дон распрощался с ним теплым рукопожатием, Орландо показалось, что он расстался с родным отцом. Через два дня, в три часа утра, раздался телефонный звонок из Милана.
— Орландо, ты знаешь О’Бройна? Мортимера О’Бройна, адвоката?
— Знаю, что есть такой.
— Ты его когда-нибудь видел?
— Однажды…
— Сможешь его узнать?
— Да.
Голос, который столько раз отдавал ему приказы, продолжал:
— Он может объявиться в твоих краях. Прищеми его!
— Где его искать?
— «Трейд Цюрих бэнк». Знаешь такой?
— Слышал.
— Он не должен войти в здание банка. Ты понимаешь?
— Да.
— Дежурь у банка начиная с сегодняшнего дня. С открытия и до закрытия.
— Понял.
— Увидишь его — задержи.
— Что с ним делать дальше?
— Спрячь где-нибудь и позвони мне.
— Хорошо. Где спрятать?
— Это твои проблемы.
Смешное и странное совпадение, которое минуту назад ему подтвердила Инес: он получил приказ охранять банк, хозяином которого был не кто иной, как любовник его любовницы! Через пять минут после ухода Инес он спустился в гараж, не переставая радоваться блестевшему лаком подарку Вольпоне, и отправился на место дежурства, на Штамфенбахштрассе.
«Лейтенанты» босса могли не беспокоиться: О’Бройн сможет попасть в «Трейд Цюрих бэнк» только в кремированном виде…
«Боинг-747» коснулся колесами посадочной полосы и завибрировал от включения реверса турбин.
— Мы приземлились в Цюрихе. Надеемся, что полет был для вас приятным и мы еще встретимся на наших авиалиниях… — послышался голос стюардессы.
Итало Вольпоне с презрением посмотрел на своего обмякшего телохранителя: Пьетро Беллинцона спал сном праведника, развалясь в кресле, и тихо похрапывал.
Перед отлетом из Нью-Йорка Моше Юдельман был категоричен.
— Как только ступишь на швейцарскую землю, прежде чем звонить жене, езжай в морг. Фолько Мори обеспечит тебе охрану от любопытных.
Итало вспомнил эти слова, отстегивая ремень безопасности. То, что он не сможет сразу позвонить жене, удручало его. Предрассудок или старая традиция «семьи», но жена капо должна быть спокойна за судьбу своего мужа, несмотря на то что она ничего не знает о его делах и причинах его путешествий.
— Просыпайся, корова! Прибыли!
Беллинцона сладко потянулся и чуть охрипшим голосом сказал:
— Все пересохло во рту…
Он уснул через два часа после взлета, выпив в одиночку две бутылки шампанского.
— Забыл, где находишься? — зло бросил Итало. — О пивной мечтаешь? Думаешь, я привез тебя сюда опохмелиться?
— Извините, падроне… Извините… Это я со сна…
— Мудак!
Беллинцона встал с кресла, не замечая, что за ним через полусмеженные веки наблюдает Патрик Махоуни. С этой минуты Махоуни должен временно передать наблюдение за гангстером Дейву Кавано. Такой была установка Кирпатрика. Он взял салфетку, в которую был завернут пистолет, и незаметно переложил его в кобуру под мышкой. В Нью-Йорке, предупрежденные начальством, таможенники стыдливо отвели глаза от их багажа. Махоуни надел плащ и с безразличным видом направился к люку рядом с фюзеляжем, не взглянув даже мельком ни на Вольпоне, ни на Беллинцону. В это время Дейв Кавано рвался вперед, чтобы первым сойти по трапу. Его суетливость привлекла внимание Фолько Мори. Пока змейка пассажиров двигалась к зданию аэропорта, Мори, выйдя последним, отыскал глазами парня в черном непромокаемом плаще. Что-то в его фигуре, манере держаться, видеть все вокруг, никого и ничего не рассматривая, натолкнуло Мори на мысль, что появление этого человека в Цюрихе имеет непосредственное отношение к их путешествию. Все проанализировав, Мори пришел к выводу, что имеет дело с таким же профессионалом, как и он сам. Своим высоким ростом Дейв Кавано тоже резко выделялся из толпы пассажиров. Он упорно старался не смотреть в спину Вольпоне, чтобы случайно не встретиться с ним взглядом, если тот вдруг обернется.
Когда Малыш Вольпоне и его телохранитель Беллинцона сели в такси, ситуация сложилась следующая: Дейв Кавано «висел» на пятках у Вольпоне и Пьетро. За ним с ехидной улыбкой наблюдал Рико Гатто, которого, в свою очередь, «пас» Фолько Мори.
— В морг, — бросил Вольпоне шоферу.
В ближайшее время это заведение станет самым посещаемым местом в городе…
Ландо без устали «утюжил» тротуар на Штамфенбахштрассе, ни на секунду не упуская из виду вход в банк. Он дважды прошелся мимо еще закрытых для посетителей дверей банка и остановился перед витриной магазина, торговавшего снаряжением для подводной охоты, делая вид, что увлечен рассматриванием гарпунов, ластов, подводных пистолетов, ярких комбинезонов для подводного плавания…
Часы показывали без пяти минут девять.
Проходя в очередной раз мимо уютного итальянского бистро, он бросил рассеянный взгляд в зал через окно. Его внимание привлекла великолепная грива светлых волос сидевшей к нему спиной девушки. Водопад волос, стекая на бежевое манто, разметался по ее плечам. Мужчина, сидевший напротив девушки и что-то горячо ей говоривший, показался ему знакомым. Мама миа! Сердце Ландо бешено застучало. Это был Мортимер О’Бройн! Ландо быстро отступил от окна и укрылся в ближайшей арке, метрах в десяти от входа в бистро. Но какая неожиданность! Его миланский корреспондент ничего не сказал относительно спутницы О’Бройна. А если девушка потащится вместе с ним в банк? Ландо проклял себя за то, что пошел на задание один. Как сейчас быть? Зайти в бистро? Вряд ли О’Бройн узнает его по прошествии двух лет, после мимолетной встречи. Войти, непринужденно приставить дуло «маузера» к печени и тихо вывести на свежий воздух…
Звук открывшейся двери бистро заставил Ландо выглянуть из арки. О’Бройн неторопливо шел в сторону банка. Ландо пошел следом за ним, ускорил шаг и вскоре обогнал его. Теперь, естественно, все варианты отпадали. Ландо был впереди О’Бройна метров на пять и уже стоял на первой из пяти ступеней, ведущих ко все еще закрытым дверям банка. Он машинально посмотрел на часы: ровно девять. За стеклянной дверью мелькнул чей-то силуэт, щелкнули запоры замка… Ландо повернулся. Мортимеру О’Бройну оставалось преодолеть последние две ступени.
— Мистер О’Бройн?
— Что вы сказали?
— Я ваш друг, мистер О’Бройн. Пройдемте, пожалуйста, со мной.
— Куда? Кто вы такой? Не задерживайте меня!
Не успел Ландо шевельнуть мизинцем, как О’Бройн развернулся на сто восемьдесят градусов и во всю прыть своих коротких ножек засеменил обратно в бистро. Поток адреналина хлынул к сердцу Ландо. В его ремесле успех — это жизнь, неудача — морг. В три прыжка он оказался рядом с О’Бройном. Редкие прохожие с удивлением оглядывались на них. В Цюрихе, не говоря уже о Женеве или Лозанне, хорошо воспитанные люди по улицам не бегают. Подножка Ландо была настолько незаметной, что ни один свидетель не смог бы указать причину падения О’Бройна. Адвокат всем телом рухнул на асфальт и остался неподвижно лежать. Ландо присел рядом, подхватил его под мышки и успокаивающе улыбнулся остановившимся прохожим. Решив разыграть комедию до конца, он сморщил нос, давая понять зевакам, до какой степени пьян его приятель. Затем, подняв его, как сноп соломы, он быстро потащил Мортимера к своей машине, оставленной за углом.
— Эй, вы! Что вы делаете?
Ландо обернулся. Перед ним стояла блондинка из бистро.
— Что происходит? — пронзительным голосом, в котором звучал страх, закричала она.
— Ему стало плохо, — пробормотал Ландо. — Неужели вы не видите, что он в стельку пьян?
— Что вы такое говорите? Пьян? Да мы не выпили даже по чашке кофе!
— Зачем вы шумите? Помогите мне его увести…
Но девушка не сдвинулась с места. Она смотрела на него глазами, полными страха. Когда Мортимер вышел из бистро, она наблюдала за ним из окна. Заза была зла. Мортимер так и не согласился, чтобы она пошла с ним в банк. Мысль, что он может от нее улизнуть, сорвала ее с места, и она вышла на улицу. Весь путь от столика до выхода занял три секунды, но этого времени оказалось достаточно, чтобы найти Мортимера лежащим на тротуаре без сознания.
— Куда увести? — с надрывом спросила она. — Что вы собираетесь с ним сделать?
Ландо почувствовал, как его охватывает паника. Мало того, что этой красотки не было в его задании, так она еще готовится закатить истерику прямо на улице. А Цюрих — это не Чикаго! Здесь полицейские строго стоят на страже закона, а жители охотно превращаются в полицейских, чтобы поддержать общественный порядок. С ней надо было разобраться…
— Подойдите поближе, я хочу кое-что вам показать.
Он прижался к ней и незаметно для нескольких зевак, стоявших в пяти — семи метрах от них, ткнул ствол «маузера» ей в живот.
— Или вы молча идете со мной, или я продырявлю вам внутренности.
Если она закричит, все пропало… Ее огромные голубые глаза стали еще больше, она до крови закусила губу, но обняла Мортимера за плечи и громко сказала:
— Да он совершенно пьян!
— Сюда, — сказал Ландо.
Прохожие разошлись. Общественный порядок нарушен не был.
Машина Ландо стояла сразу же за углом.
— Откройте дверцу, — приказал Ландо.
Девушка безропотно подчинилась. Ландо затолкнул Мортимера на заднее сиденье и устроился рядом.
— А вы садитесь за руль!
Заза повернула ключ зажигания, и мотор мягко заурчал. Случалось, что дружки могли влепить ей пощечину, но чтобы дуло пистолета в живот!.. Такого с ней еще никогда не было! Мало того, этот высокий, стройный парень, как ей показалось, совсем не шутил. Не понимала она одного: почему Мортимера взяли, когда он шел в банк, а не тогда, когда он выходил бы из него с деньгами?
— Вы собираетесь трогаться с места?
— Куда ехать?
— Пока вперед…
Какая ей разница, куда ехать? В Европе она впервые, а города тем более не знала. Ей казалось, что они кружат вокруг одного и того же места, пока не въехали в узенькую улочку с непроизносимым названием: Эшвизенштрассе.
— В конце улицы, справа, вы увидите гараж. Въедете на подземную стоянку.
У въезда в гараж стоял полицейский «понтиак». Два фараона о чем-то мирно беседовали с лысым, невысокого роста мужчиной.
— Налево и без остановки, — твердым, угрожающим голосом приказал Ландо.
Станция техобслуживания и гараж принадлежали его другу, такому же, как и он, сицилийцу.
Какого черта понадобилось здесь полицейским в такой неподходящий момент? В подземном гараже, в самом дальнем углу, была металлическая дверь, всегда запертая на ключ. За ней находилось помещение размером три на четыре метра. Именно там Ландо планировал спрятать О’Бройна до тех пор, пока за ним не приедут заинтересованные в нем люди.
— Все время прямо?
— Закройся и рули!
Ему нужно было время, чтобы подумать. В этот тайник соваться уже не стоит, следует срочно подыскать другое место. Зашевелился О’Бройн. Он удивленно вращал глазами, глядя на ствол «маузера», упиравшегося ему в печень.
— Что вам от меня нужно?
— Закрой пасть!
— Заза, что происходит?
Не отрывая глаз от дороги, Заза ответила:
— А то, что ты втянул меня в дерьмо.
— Вам нужны деньги? — спросил Мортимер у Ландо.
Это была его последняя надежда, но она рассыпалась, как карточный домик… Он быстро понял, что этот парень — человек Синдиката и, следовательно, его обман раскрыт. Как же им удалось так быстро обо всем узнать?
— Заза, умоляю, верь мне… Я не понимаю… ничего не понимаю…
— Сейчас свернешь налево, — сказал Ландо.
— Если вы немедленно не скажете мне, что вам нужно, я выпрыгну из машины! — пригрозил Мортимер.
— Да закроешься ты наконец или тебя пристукнуть? — взревел Ландо. — А ты, блондинка, на перекрестке свернешь направо.
В принципе, если того требовали обстоятельства, Ландо умел быть с женщиной деликатным, но эта блондинистая курица, должно быть, крупная стерва, если позарилась на такого плюгавого мужика, как О’Бройн.
— Когда проедешь мост, дуй все время прямо!
Теперь он знал, куда их везти. Место тихое и вне всяких подозрений: квартира Инес!
Сердце Итало Вольпоне сжималось от недобрых предчувствий. Мрачно глядя себе под ноги, он шел по длинному коридору позади мужчины, одетого во все черное. Когда Вольпоне вошел в морг, его удивил не холод, а отсутствие какого-либо запаха: ни резкого тяжелого запаха формалина, обязательного для таких мест, ни сладковатого, дурманящего голову запаха смерти.
— Будьте любезны, подождите секунду, — вежливо попросил мужчина и начал листать журнал регистрации.
Итало казалось, что он борется с каким-то кошмаром. Несмотря на отцовское отношение к нему, Дженцо как старший брат был с ним строг, но справедлив и щедр. Всем, чем обладал Итало, он был обязан ему. Два раза Дженцо даже спас ему жизнь. Малыш крепко сжал зубы, пытаясь справиться с рвущимися из него эмоциями.
Служащий морга подошел к стене и выдвинул длинный стальной ящик. Затем сделал два шага в сторону и замер.
Неожиданно Вольпоне-младшему стало страшно. Теперь, когда он мог узнать правду, он не хотел этого. Он боялся…
— Вот… — после долгого молчания сказал человек в черном.
Итало сделал несколько шагов вперед, заставляя себя держать глаза открытыми. В металлическом ящике, рассчитанном на покойника нормальных размеров, нога казалась маленькой и в то же время огромной. Он мгновенно узнал ее и понял, что никогда больше не увидит своего брата. Собравшись с силами, задыхаясь от спазмы, перехватившей горло, он наклонился, чтобы рассмотреть то, в чем хотел убедиться: тоненький шрам едва заметной ниточкой проходил по посиневшей коже.
Когда они упали с велосипеда и Итало увидел кровь, сочившуюся из ноги брата, он заплакал. Дженцо тогда улыбнулся и сказал:
— Ерунда, Малыш, мне не больно.
Малыш… Именно Дженцо первым так ласково назвал его. Тогда это имя вызывало у домашних добрую улыбку, теперь люди дрожали от страха, произнося его.
— Мистер Вольпоне, вы узнали?
— Убирайтесь! Я хочу побыть один.
— Позовите меня… Я жду в коридоре.
Кто мог сделать такое с Дженцо? Кто? Где тело? Слезы хлынули у него из глаз, и он зарыдал. Как сообщить эту ужасную новость Франческе, его свояченице, и двум его племянникам?
А вдруг Дженцо жив? Вдруг он выжил и где-то лежит раненый? Пусть он только будет жив, пусть будет жив!..
Он с такой яростью сжал кулаки, что ногти глубоко впились в ладони. Итало разжал пальцы. Они были в крови. Его затрясло, и он забормотал быстро и тихо, протянув руку над ящиком:
— Дженцо… Дженцо!.. Брат мой! Я не знаю, кто это сделал… Но я тебе клянусь, клянусь именем и памятью нашей святой мамы, я узнаю! Даже если на это уйдет вся моя жизнь! И в тот день не хватит крови на земле, чтобы смыть ту боль, которую тебе причинили! Кто бы он ни был, где бы ни скрывался, я найду его и убью собственной рукой! Убью его и всех его родных, вырежу до последнего все его племя!..
Переполненный ненавистью, он вихрем вылетел из траурного помещения, не обращая внимания на слезы, стекавшие по лицу.
Теперь его ожидает священная миссия: заменить дона Дженцо во главе клана и завершить дело, начатое братом. Скоро все узнают, кто он есть — Итало Вольпоне, Малыш Вольпоне! Ему было только тридцать восемь лет.
Свои новые обязанности дона он решил начать исполнять с посещения банка.
Он был немцем, и его звали Эрнст Флюгге. Двухметровый гигант весом сто двадцать килограммов. Один раз в месяц он прилетал по делам из Гамбурга в Цюрих. И раз в месяц проводил два часа в обществе Инес.
Вначале, когда он встретился с ней по рекомендации своего швейцарского друга, он был настолько поражен ее красотой, что едва справился со своими мужскими обязанностями. Совершенство тела негритянки вызвало в нем бурю, связанную с представлением о собственной неуклюжести. Обычно проститутки не смущали его. Вместе с деньгами, которыми он расплачивался за удовольствие, исчезала и его болезненная застенчивость. Но здесь, несмотря на то что Инес была обыкновенной проституткой, пусть даже очень дорогой — два часа забвения с ней обходились ему в две тысячи долларов, — она так умело сохраняла дистанцию, что при расставании, когда она прятала деньги в сумочку, ему хотелось сказать: «Благодарю вас, мисс!» И никогда Эрнст не чувствовал себя обворованным, как это зачастую случалось после встреч с другими жрицами любви.
Сейчас он лежал на полу с закрытыми глазами и прерывисто дышал… С помощью кисточки Инес наносила на тело гиганта длинные мазки меда, тщательно прорабатывая каждый сантиметр кожи, начиная с пальцев ног и вплоть до корней волос на голове. Потом она начнет его слизывать…
— Ты знаешь, сколько стоит килограмм меда, птенчик?
— Только не останавливайся, умоляю тебя!
— Дорого, очень дорого!
— Я заплачу.
— Ты никогда не сможешь расплатиться…
— Да, да… я знаю… Никогда не расплачусь, — бормотал Эрнст, ослепленный обещаниями невероятно восставшей плоти.
Он протянул руку и погладил ее по бедру. Неожиданно в дверь позвонили. Эрнст вздрогнул, открыл глаза и встретился с недоуменным взглядом Инес.
— Ты кого-нибудь ждешь?
Она молча прижала указательный палец к своим губам. На ней был только розовый пеньюар, открывавший все великолепие ее тела. Эрнст хотел встать, но она силой удержала его. Новый звонок, и тут же последовал стук в дверь.
— Не следует, чтобы меня здесь видели.
Она сделала успокаивающий жест рукой и направилась к двери. Несмотря на природное хладнокровие, она вздрогнула, увидев в глазок Ландо, какого-то мужчину и молоденькую блондинку. Орландо никогда не приходил к ней, не предупредив заранее о своем визите. А сейчас он был даже не один, а с двумя незнакомыми людьми.
Из-за двери раздался его раздраженный голос:
— Откроешь ты наконец?! Я знаю, что ты там!
— Я не одна. Приходи позже.
— Нельзя, — закричал Ландо. — Открой!
— Не открывай! — застонал Эрнст, оставаясь лежать на ковре и прикрывая руками свои мужские прелести, которые уже приняли более скромные размеры. Он не знал, что делать: бежать под душ и смыть медовое покрытие или удалиться в другую комнату и подождать, когда Инес уладит это недоразумение.
Он с ужасом увидел, что она отодвигает задвижку.
— Это мой брат, — объяснила она. — Мне очень неприятно…
Эрнст ожидал увидеть чернокожего воина под три метра ростом, но им оказалась миниатюрная блондинка, у которой глаза вылезли из орбит от необычного зрелища. За ней вошли тщедушный мужчина и высокий брюнет, типичный метис, которых Флюгге почему-то больше всего боялся. Он вскочил на ноги и бросился в ванную.
— Кто это? — спросил Ландо.
— Кто позволил тебе прийти сюда? — вопросом на вопрос ответила Инес ледяным тоном.
Только теперь она заметила пистолет в опущенной руке Ландо.
— Ты сошел с ума! Убирайся отсюда!
Он зло посмотрел на нее и медленно произнес угрожающим тоном:
— Заткнись! Выставь за дверь этого мудака и приготовь кофе для моих друзей.
— Приготовь сам и убирайся!
От резкой пощечины ее голова дернулась, как шарик пинг-понга. Ошарашенная, она машинально подняла руку к лицу: никогда раньше Ландо не бил ее. Разочарованным голосом она сказала:
— Ты не прав, Ландо.
— Свари кофе!
Она направилась в кухню. Проходя мимо телефона, Инес спокойным, естественным движением сняла трубку. Указательный палец запрыгал по кнопкам. Ландо медленно поднял руку с пистолетом в ее сторону.
— Положи трубку. Я пью кофе с двумя кусочками сахара.
Мгновение Инес колебалась, но выражение глаз мужчины, стоявшего перед ней, не имело ничего общего с Ландо, которого она знала.
— Я не знаю ни что тебе нужно, ни почему ты так себя ведешь, но когда ты выйдешь за порог этой квартиры, ты никогда больше сюда не возвратишься.
Ландо повернулся к О’Бройну и Зазе, окаменевшим возле двери.
— Вам сколько?
— Что? — вздрогнул О’Бройн.
— Сколько сахара? — терпеливо повторил Ландо.
— Без сахара…
— А вам?
— Какой кофе! — гневно сверкнула глазами Заза.
Из ванной донесся жалобный голос Флюгге:
— Инес… Инес…
Она сделала шаг, но Ландо жестом руки остановил ее и, подойдя к ванной комнате, настежь распахнул дверь. Эрнст Флюгге, двухметровый колосс, с жалким видом стоял в душевой кабинке и пытался отвернуть краны.
— Чем могу быть вам полезен? — вежливо спросил Ландо.
— Извините, — пробормотал гигант, — не могли бы вы подать мне одежду… пожалуйста… она в гостиной.
Ландо сделал два шага вперед, резко схватил его за руку и, потянув на себя, развернул лицом к двери. Затем сильным толчком катапультировал его в комнату.
— Возьми сам и вон отсюда! — Он с отвращением посмотрел на свои испачканные руки. — Да он же липнет, эта жирная свинья!
— Это мед, — спокойным голосом сказала Инес. — Или ты не любишь мед?
Озадаченный, Ландо посмотрел недоуменным взглядом на присутствующих.
— Не любишь что?
— Эрнст платит мне за то, что я намазываю его медом. Если это ему нравится, то какое тебе до этого дело?
Ландо рассмеялся. Вначале никто ничего не понял. Не выдержали нервы у О’Бройна: он издал глухой хохоток, перешедший скоро в безудержный смех. Отчаянно покусывая губы, пробовала сдержать себя Заза, но и она затряслась в приступе охватившего ее смеха. Сцена была гротескной! Флюгге безуспешно пытался надеть рубашку. Стоило материи раз прикоснуться к телу, как она превращалась в клейкую ленту.
Когда немец начал натягивать носки, Инес, которая до сих пор сохраняла серьезность, поддалась общему настроению и сквозь смех, с трудом произнося слова, сказала:
— Не злитесь на меня, Эрнст… Не злитесь! Это — подонок! Он заплатит мне за свое хамство…
Когда Флюгге, держа туфли в руках, вышел из квартиры, довольный, что все так благополучно для него завершилось. Мортимер затравленным взглядом посмотрел на Ландо.
— Скажите, вы долго намереваетесь нас здесь держать?
Ландо резко оборвал смех. Его губы плотно сжались в горизонтальную линию. Он снял трубку телефона и сказал:
— Ты узнаешь об этом через несколько секунд.
В Нью-Йорке Моше Юдельман отвел Фолько Мори в сторону и дал последние конфиденциальные инструкции:
— Итало — человек нервный и импульсивный. Может случиться так, что за ним будут следить, и он этого даже не заметит. Никому не позволяй за ним шпионить. Если только кого-нибудь заподозришь, ликвидируй!
— Ликвидировать?
— А ты хочешь нарисовать его портрет?
Проще говоря, следовало убивать всех, кто проявит нездоровый интерес к персоне Малыша Вольпоне. Патроны парят в облаках… Их приказы должны претворяться в жизнь, но способ их осуществления они предлагают найти тебе самому…
Сидя в машине, взятой напрокат, в ста метрах от морга, Фолько Мори почувствовал легкое покалывание в позвоночнике, узнав высокого блондина, которого «выловил» еще в аэропорту.
Из аэропорта этот тип поехал в такси следом за Итало, не подозревая, что сам находится на крючке у Фолько. Теперь он делал вид, что интересуется магазинами, прохаживаясь вдоль витрин, в то время как шофер, сидя в своей развалюхе, читал «Сюисс». А Пьетро Беллинцона, которого Вольпоне тормознул у входа в морг резким движением руки, казалось, понятия не имеет, что находится под наблюдением. Едва Итало скрылся за дверью, как Пьетро метнулся в кондитерскую лавку и выскочил оттуда с огромным пакетом пирожных, которые начал поглощать с такой поспешностью, словно боялся, что через секунду-другую их у него отберут.
Рассчитывать на него Фолько не приходилось. Итак, если визит Итало в морг имеет какое-то значение, значит, парниша не должен никому об этом говорить. Фолько машинально почесал спину и ощутил успокаивающее присутствие ножа в футляре, закрепленного высоко между лопатками. Ему достаточно было доли секунды, чтобы выдернуть его и поразить цель. К сожалению, он был не в цирке и не в ночном Нью-Йорке, а в Цюрихе, таком чистом городе, что неудобно было даже плюнуть на тротуар. Об убийстве, которое выглядело бы как насильственная смерть и повлекло за собой ненужные осложнения, не могло быть и речи. Только «несчастный» случай… Над этим надо было поразмышлять…
Опасаясь не выполнить указаний Юдельмана, он прокручивал в голове все новые и новые способы ликвидации блондина, но ничего, кроме насилия, не вырисовывалось. Фолько вышел из машины, решив довериться интуиции и своему дару импровизатора. Небрежной походкой он направился в сторону такси, взывая к Богу, чтобы Беллинцона, стоявший в этот момент к нему спиной, не заговорил с ним, если вдруг обернется. Малейшая ошибка, и тип, который не спускает с Пьетро глаз, раскусит их. Не доходя трех шагов до своего напарника, Фолько сказал тихим, но четким голосом:
— Пьетро, это Фолько. Не оборачивайся, не смотри на меня.
Беллинцона так великолепно сыграл свою роль, что Фолько засомневался, услышал ли он его. Когда Фолько поравнялся с ним, Беллинцона смял бумажный пакет в комок, поискал глазами, куда бы бросить, и, не найдя урну, сунул его в карман пиджака.
Фолько прошел мимо, продолжая свой путь. В какой-то миг он готов был пойти блондину навстречу и просто сунуть ему нож в живот. Он отчаянно искал возможность избавиться от «топтуна». Избавиться от него можно будет при более благоприятных условиях, а пока надо помешать ему продолжать следить за Итало.
Небольшое дорожное происшествие должно разрешить эту задачу… Но никто из них не подозревал о присутствии Рико Гатто, который тоже попадет в ловушку, подстроенную Фолько…
— У вас назначена встреча?
— Нет.
— Не знаю даже, на месте ли мистер Клоппе.
Мужчина в черном, не мигая, сверлил ее взглядом. Смутившись, секретарша поспешно добавила:
— Не могли бы вы назвать свою фамилию?
— Вольпоне, — ответил он, в упор рассматривая ее.
Она покраснела и исчезла за дверью кабинета, облегченно вздохнув, что ушла от этого странного типа, растревожившего ее. Странное, непроницаемое, как маска, лицо… И этот непрекращающийся тик, от которого приподнимались уголки рта в неестественной и пугающей улыбке. И угнетающий траурный вид: черный костюм, такого же цвета галстук, черные носки. Ангел смерти!..
— Мистер Клоппе, к вам посетитель.
— Кто, Марджори?
— Говорит, что его фамилия Вольпоне.
Клоппе удивленно поднял голову: он ждал О’Бройна, а пришел Вольпоне. А ведь этот врунишка адвокат сказал, что Вольпоне уже в Соединенных Штатах. Прекрасная возможность прояснить ситуацию!
— Скажите мистеру Вольпоне, что я приму его. Через минуту я освобожусь.
Марджори вышла, и на лице Клоппе появилось выражение полуразочарования… С одной стороны, он может предупредить Дженцо Вольпоне о нечистоплотном маневре О’Бройна, а с другой… Ему было жаль расставаться с деньгами, которые с пользой для него могли бы еще полежать день-другой в Шаане, у его друга Эжьена Шмеельблинга, «банкира всех банкиров». За три полных дня его доход составит 328 764 доллара, не говоря о 0,125 процента от двух — двух с половиной миллиардов долларов! «Аллилуйя!»— прошептал он. — Мистер Вольпоне, — доложила Марджори.
Хомер встал, чтобы встретить того, кто три дня назад доверил ему «общак» сицилийской мафии. Вытянув руку вперед для приветствия, он шагнул к двери. Каково же было его удивление, когда перед ним возник незнакомец. Слишком поздно, чтобы дать незваному гостю от ворот поворот: эта дурочка Марджори уже закрыла тяжелую дверь, обитую натуральной коричневой кожей.
— Вы — Хомер Клоппе? — спросил незнакомец.
— Да, — холодно ответил Клоппе. — Мне кажется, произошла ошибка. Вероятно, моя секретарша назвала не ту фамилию.
— Моя фамилия Вольпоне, Итало Вольпоне.
Скрывая свое удивление, Хомер всматривался в это трагическое, замкнутое лицо, ощущая неясную, магнетическую силу угрозы, исходившую от иностранца.
— Я младший брат Дженцо Вольпоне, — добавил Итало. Он быстро сунул руку во внутренний карман пиджака. — Удостоверьтесь, это мой паспорт.
Банкир внимательно просмотрел документ.
— Все в порядке? — спросил Вольпоне.
— Не желаете ли присесть, мистер Вольпоне?
Итало не шелохнулся.
— Предполагаю, что вы в курсе ужасной новости.
Брови Хомера взлетели вверх. Он сел в кресло и принял позу внимательного слушателя. Адамово яблоко Вольпоне безостановочно бегало вверх-вниз, словно он никак не мог проглотить слюну. Наконец с невероятным усилием он произнес:
— Мой брат мертв.
Клоппе непроизвольно напрягся.
— Его убили! — с ненавистью сказал Вольпоне. — Вы встречались с О’Бройном в один из этих трех дней?
— О’Бройн?
— Мортимер О’Бройн! Так он должен был представиться. Он пытался связаться с вами?
Клоппе покусывал губы и нервно перебирал пальцами авторучку.
— Я жду вашего ответа, — не выдержал Итало.
— Как произошло это несчастье с вашим братом? — сочувственно спросил Клоппе.
— Вы читаете газеты?
— Гмм… преимущественно финансовые.
— Спустя три дня после вашей встречи с Дженцо на оградительной решетке поезда, прибывшего в Цюрих… — И опять быстро-быстро забегал кадык, а в уголках глаз Вольпоне появились слезы, — …нашли оторванную ногу моего брата…
— Это ужасно! — искренне воскликнул Клоппе. — Его ногу?..
— Да.
— Но… мистер Вольпоне, как вы можете утверждать, если не видели тела?
— Я только что приехал из морга! — резко оборвал его Итало. — Я заявляю!.. Я заявляю, что мой брат мертв! Я утверждаю, что ему помогли умереть! Я клянусь, что О’Бройн заплатит своей жизнью за это убийство!
Клоппе вдруг почувствовал, что его трясет.
— Послушайте, мистер Клоппе! Находясь в Нью-Йорке, я лично получил телеграмму, в которой он сообщил, что доверил вам деньги! Сейчас моего брата нет в живых, а О’Бройн исчез!
Опустив голову, Клоппе продолжал поигрывать авторучкой. Вольпоне глубоко вздохнул.
— Не беспокойтесь, мы разыщем эту вонючку. Это всего лишь вопрос времени! Для вас ничего не изменилось. Я прошу вас перевести деньги согласно указаниям моего брата.
Клоппе осторожно кашлянул и поднял глаза на собеседника.
— О каких деньгах вы говорите?
Итало показалось, что он ослышался.
— Что вы сказали?
— Я спрашиваю вас, о каких деньгах вы говорите?
Это было так неожиданно, что на какое-то мгновение Итало лишился дара речи. Он смотрел на банкира, как на марсианина.
— Как «о каких деньгах»? О наших! О двух миллиардах долларов, которые мой брат временно перевел в ваш банк!
Авторучка замерла в пальцах Клоппе. Не дрогнув ни одной ресницей, он сказал абсолютно ровным голосом:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Что вы не понимаете? — побагровел Вольпоне. — Три дня тому назад вы принимали здесь моего брата Дженцо и вонючего ублюдка О’Бройна. Или такой встречи не было?
— Я встречался здесь с двумя мужчинами.
— Ну вот! — приободрился Вольпоне. — Я не прошу вас о невозможном, только переведите деньги, два миллиарда долларов, по известному вам адресу!
Клоппе беспомощно развел руки в стороны.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Что-о-о? — задохнулся Вольпоне.
— Я совершенно не понимаю, на что вы намекаете?
Итало шагнул к столу. Хомер быстро встал и поджал губы.
— Повторите! — безразличным голосом попросил Вольпоне.
— Я не понимаю, что вы пытаетесь мне сказать! — отрубил Клоппе.
— Издеваетесь?.. — скрипнул зубами Итало.
— Мистер Вольпоне, примите мои соболезнования относительно трагической смерти вашего брата, но я больше не намерен терпеть ваше хамство!
По лицу Вольпоне прошла вся цветовая гамма радуги. Все его ощущения и желания слились в единое целое — убить!
— Спрашиваю вас в последний раз: где деньги?
— Попрошу вас выйти из кабинета.
Итало жадно пожирал глазами толстенького, холодного человечка, который осмелился поднять руку на Синдикат в его лице, в лице Малыша Вольпоне!
— Вы знаете, кто я? — зловеще прошипел Итало.
Клоппе даже не моргнул.
— Выйдите отсюда! — холодно сказал он.
Перед глазами Вольпоне поплыли разноцветные круги.
— Послушайте!.. Внимательно слушайте!.. Я не знаю, какую игру вы затеяли со мной, но я торжественно вас предупреждаю: деньги, два миллиарда долларов, вы должны перевести завтра до полудня! Это крайний срок! Если это не будет сделано до этого часа, вы — труп!
— Еще одно слово, и вас депортируют из Швейцарии!
— Это вас не спасет! — отрезал Вольпоне. Уже стоя на пороге кабинета, он обернулся и ткнул в сторону Клоппе указательным пальцем. — Вы уже воняете!..
Пьетро Беллинцона с недоуменным видом потирал щеку.
— До сегодняшнего дня я ни от кого не получал пощечин.
— Как видишь, дождался, — лаконично прокомментировал Фолько Мори.
— Морду били, стреляли… Ничего не имею против… Но такое!.. Это… это…
— …унизительно, — подсказал Мори.
— Вот именно! Унизительно. Ты бы позволил такое?
— Мне пощечин не давали, — спокойно ответил Мори, глядя в пустоту.
Он лежал, вытянувшись во весь рост, на кровати, одетый в черный костюм, с безукоризненно завязанным галстуком, положив ноги в дорогих туфлях на белоснежную наволочку подушки.
— Я должен был ему ответить!
— Так в чем дело? Поскромничал?
Беллинцона яростно передернул плечами.
— Это был Вольпоне!
— С чего бы это он начал отвешивать тебе пощечины? — лениво спросил Фолько.
— Если бы я знал! Тебе смешно, да?
— Я не смеюсь, улыбаюсь…
— А что бы ты сделал на моем месте?
— Подставил бы вторую…
— Почему он разозлился на меня?
— Спроси у него.
— Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо! — ругался Беллинцона, ударяя своим огромным кулаком правой руки по ладони левой…
Спустя три часа после прибытия в Цюрих он уже успел испытать на себе разрушительное настроение своего патрона. Внезапно он ощутил свою ненужность… Обычно он всегда, в большей или меньшей степени, был в курсе предстоящего дела. Даже сам Дженцо Вольпоне, у которого он не раз бывал в роли телохранителя, доверял ему какой-нибудь маленький секрет или находил доброе слово. Но Итало! Тот не разрешил даже сопровождать его в морг. А когда он, словно ошпаренный, выскочил из морга, чуть не сбив его с ног, и Пьетро поинтересовался, все ли в порядке, Итало рявкнул: «Заткни пасть, мешок с дерьмом!» Эти слова обидели Пьетро больше, чем разозлили… Никто с ним еще так не обращался. Нет, один-два раза что-то подобное уже было, но обидчики после этого долго не прожили… Ну, а пощечина!..
Весь путь до отеля Итало сидел, не разжимая губ. Беллинцона зашел с ним в кабину лифта, а затем эскортировал Итало до дверей его номера. Вольпоне достал из кармана ключ и только тогда сделал вид, что заметил присутствие своего телохранителя.
— Что ты здесь делаешь?
Пьетро не знал, что ответить. Малыш злобно посмотрел на него и повторил:
— Ну? Что ты здесь делаешь?
Удивленный бледным цветом лица Итало, его сверкающими ненавистью глазами и сильным нервным тиком, обезображивающим его лицо, Беллинцона пробормотал:
— Моше сказал мне…
Пощечина оборвала фразу.
— Сваливай отсюда!
— Но, падроне… в чем я виноват?
Вольпоне ответил мгновенно:
— Ты слишком приметный! — и захлопнул перед ним дверь.
— Хочу тебе сказать, Фолько, что все это мне не нравится. Я чувствую себя оскорбленным.
— Забудь об этом, — сказал Фолько. — Ты ничего подозрительного не заметил, когда стоял у морга?
— Нет.
— За нами следили два типа.
— Черт!
— Странно то, что они работали каждый сам по себе.
— И куда они нас «довели»?
— Никуда! До морга и все…
— Как же ты их тормознул?
— Выкатил машину поперек улицы… Им ничего не оставалось, как «поцеловаться» с ней…
— Малыш в курсе?
— Забудь его! Мы здесь для того, чтобы обеспечить ему покой, а не расстраивать.
— Ты чокнулся! За кого он меня снова примет?
— Оставь его в покое! Мы достаточно взрослые, чтобы самим решать такие проблемы. Я знаю, как одного из них можно убрать прямо сейчас.
— Он в отеле? — спросил Беллинцона, и его взгляд стал жестким и заинтересованным.
— Да. Второй — тоже здесь.
— Швейцарец?
— Такой же швейцарец, как ты ариец! Они прилетели из Нью-Йорка тем же рейсом… вместе с нами.
Пьетро жадно провел языком по верхней губе, напрочь забыв о своем унижении.
— Полицейские?
— Не знаю. Мне кажется, что они не из одной команды, но это только личное впечатление.
— Что ты собираешься сделать?
— Заняться первым. Он живет на нашем этаже, в 647-м.
— У тебя есть идея?
— Да. Забавная… А теперь слушай, что надо делать.
Когда Итало вошел в номер, его ярость была такой, что он не в силах был сдержать ее напор, поэтому он занялся тем, что Дженцо назвал бы «мальчишеством». Не смея стрелять по предметам обстановки номера, он прошел в ванную и взял опасную бритву, которой брился каждое утро. Он сам затачивал лезвие, доводя его до состояния, когда оно могло разрезать волос на лету. Итало встал напротив кровати, ожидая, когда волна ненависти достигнет своего апогея. Он начал шептать ругательства на сицилийском диалекте, среди которых часто произносилось слово «Клоппе». Очень скоро эта фамилия вытеснила все другие слова. В уголках рта появились пузырьки пены, рука, сжимавшая бритву, напряглась, побелели костяшки пальцев…
Вдруг, издав нечеловеческий крик, он бросился к кровати и начал резать одеяло налево и направо, широко взмахивая бритвой и представляя себе, что перед ним находится тело Клоппе.
— Тварь!.. Такую твою мать! Грязная свинья!
Итало катался по постели, прижав к себе подушку, и резал ее до тех пор, пока в руках не остались лохмотья наволочки. Только тогда он замер. Тяжело дыша, хватая воздух широко открытым ртом, он невидящими глазами смотрел в потолок, обливаясь потом. Постепенно его дыхание успокоилось, бритва выскользнула из расслабленных пальцев. Он с трудом встал. Ему казалось, что его тело весит десять тонн. Он прошел в ванную, открыл кран с холодной водой и три минуты охлаждал горевшее лицо.
Насухо вытерев лицо полотенцем, он окончательно пришел в себя; хотел позвонить Юдельману, но его палец жил собственной жизнью, набирая свой домашний номер телефона.
После шестого сигнала трубку сняла жена.
— Анджела…
Голос Анджелы звучал так чисто и близко, что ему показалось, будто она где-то рядом, в комнате.
— Итало…
— Чем занимаешься?
— Я спала. — В Америке было шесть часов утра. — Итало? — голосом, в котором чувствовались тревога и нетерпение, вопросительно сказала она.
— Да…
— Дженцо?!
Вольпоне проглотил застрявший в горле комок.
— Да…
— Итало… Ты уверен…
— Да. Я видел.
Он знал, что сейчас она едва сдерживает себя, чтобы не разрыдаться. Возможно, не столько из-за смерти Дженцо, которого она знала всего лишь шесть месяцев, сколько из-за жалости к нему.
— Трудно в это поверить, — сказала она после долгого молчания. — Это ужасно!
— Сообщи Франческе.
— Да.
— Скажи ей, что я обо всем позабочусь.
— Да.
Теперь он отчетливо слышал, что она плачет. Он почувствовал, как у него самого защипало глаза от слез.
— Я еще позвоню тебе днем.
— Итало?
— Слушаю.
— Нет, ничего…
Итало бережно положил трубку на рычаг, провел тыльной стороной ладони по глазам и набрал второй номер.
Когда в трубке послышался заспанный голос Юдельмана, он сказал:
— Это я…
Даже если бы он позвонил президенту Соединенных Штатов, он не представился бы иначе. Кем бы ни был его собеседник, по телефону он всегда говорил одинаково: «Это я!»
— Дженцо?.. — сразу же спросил Юдельман, и Вольпоне был ему за это благодарен. — Дженцо? — повторил Юдельман.
— Да, — обронил Итало.
— Господи, Господи!.. — закричал Юдельман. — А тело?
— Пока нет.
— Господи!.. Это катастрофа.
— Да.
— А может, есть шанс, что…
— Никакого! И не спрашивай почему… Я чувствую это… Я знаю… Все!
— Что ты решил?
— Я заступаю на его место.
Наступившая в трубке тишина обеспокоила Итало. Ему показалось, что нарушилась связь.
— Моше, ты слышишь меня?
— Да… да…
— Я сказал тебе, что заступаю на место Дженцо.
— Я слышал.
Голос Юдельмана показался ему странным, не его голосом.
— Ты против?
— Нет, нет!
— Чем ты тогда недоволен?
— Нет, нет… Все так неожиданно…
— Я только что приехал из банка.
— Что-о-о?
— Говорю тебе, что только что приехал из банка! Ты глухой? У нас неприятность!
— Итало! Какая неприятность? — трагическим голосом спросил Моше.
— Этот прохвост банкир прикинулся, что ничего не знает. Несмотря на страх, который ему внушали необузданные поступки Итало Вольпоне, Юдельман запротестовал:
— Зачем ты это сделал? Если Габелотти узнает о твоем демарше, он может подумать… он может подумать…
— Что он может подумать?
— Я не знаю… Ты торопишь события… Действуя таким образом, можно лишиться всего!
— Моше!
— Да?
— Ты со мной или против меня?
— Пойми же, Итало! Попытайся понять!
— Со мной или против? — грубо оборвал его Вольпоне.
— Если бы я был против, я не мешал бы тебе делать глупости! — обиженным тоном произнес Юдельман. — Неужели ты мог подумать, что швейцарский банкир «рассыплется» перед тобой бисером, если ты не знаешь номер счета?
— Плевал я на номер, — буркнул Итало. — Я дал ему время до завтрашнего полудня.
— Господи! — застонал Моше.
— Это наши деньги, нет? Из-за них умер мой брат! Ты хочешь, чтобы я отступил?
— Но у тебя ничего не получится…
— Я не собираюсь с ним церемониться!
— Итало! Послушай меня! Умоляю, выслушай! Это очень серьезно… Сиди на месте и жди, я вылетаю. Я сейчас же найму самолет и вылетаю!
— Ты держишь меня за мальчишку? — рассвирепел Вольпоне.
— Итало! У меня есть опыт в подобного рода делах. Я знаю, как надо себя вести в таких ситуациях…
— Я тоже.
— Итало, разреши мне приехать!
— Если в этом будет необходимость, я тебе позвоню.
— И все-таки я вылетаю!
— Попробуй только появиться в Цюрихе без моего согласия! Даю слово, я убью тебя!
— Итало, мы идем к катастрофе…
— Ладно, не лезь в это дело!
— Позволь мне предупредить Габелотти. Иначе он подумает, что мы затеяли за его спиной что-то скверное…
— Забудь эту бочку с прогорклым жиром! Когда я закончу с банкиром, займусь им. Я не такой терпеливый, как Дженцо!
— Итало! В последний раз…
— Закрой пасть!
— Не клади трубку, Итало! Я делаю тебе последнее предложение… Ты доверяешь мне? У меня в Цюрихе есть друг, очень хороший друг… Он уже оказывал Дженцо солидные услуги. Его зовут Карл Дойтш… Он часто работает на нас. Из уважения к памяти твоего брата позволь мне предупредить его… Он очень хорошо знает банкира. Доверься ему. Я сейчас же его попрошу, чтобы он связался с ним…
— Можешь посылать к нему хоть папу римского, мне наплевать! Но если завтра в полдень у меня не будет того, что нужно, я все решу по-своему.
— Плохо!.. Плохо! Силой ты ничего не добьешься!
— Это все, что ты хотел мне сказать? — угрожающе произнес Вольпоне.
— Нет!.. О’Бройн?
— Глухо!
— Он единственный, кто мог… Итало!.. Швейцарцы очень упрямы!.. Ты проиграешь…
— Моше…
— Действовать надо осмотрительно.
— Моше!
— Да?
— Ты мне осточертел!
Итало резко бросил трубку, охваченный новым приступом ярости. Он обвел глазами комнату, выбирая, что можно было бы еще разнести вдребезги.
И в этот момент раздался телефонный звонок.
Дейв Кавано швырнул пиджак на стул и направился в ванную. Отвернув до отказа кран над раковиной, он подставил лицо под мощную струю холодной воды. Он был невероятно зол. Из-за какого-то кретина, который плохо поставил машину на ручной тормоз, — «мерседес» неожиданно выкатился на середину улицы, и таксист не успел затормозить, — он потерял след Вольпоне. Ему ничего не оставалось делать, как возвратиться в отель.
В холле отеля «Сордис» он заметил Патрика Махоуни, внешне погруженного в чтение журнала. Махоуни незаметно поднял глаза и несколько раз моргнул, давая понять, что «дичь» возвратилась в свое гнездо. Новость, естественно, хорошая — далеко этот подонок не ушел, — но где Вольпоне был все это время и с кем встречался?
Те полчаса, которые Дейв потратил, чтобы добраться до отеля, гангстер явно ходил не по музеям. Куда ездил? Что делал? С кем встречался? Капитан Кирпатрик терпеть не мог вопросов, на которые невозможно было ответить. Кавано вынужден был признать, что ответами на эти вопросы не располагает. Он возвратился в комнату.
За все время пребывания в Швейцарии Дейв всего лишь два раза накоротке переговорил с Махоуни да несколько раз они перемигнулись. Он машинально достал «кольт», собираясь почистить его, в силу многолетней привычки, и тут зазвонил телефон. Дейв подумал, что Патрик нашел возможность позвонить ему из холла. Бросив «кольт» на кровать, он снял трубку.
— Слушаю!
Он с удивлением услышал испуганный голос торопливо говорившего человека:
— Это швейцар! Откройте окно и посмотрите вниз. Только что произошло нечто ужасное!
Первой мыслью Дейва было: Махоуни! Он бросился к окну, открыл его и выглянул наружу.
Порыв ветра бросил тонкую ткань гардины ему в лицо, и он тут же почувствовал, что позади него кто-то есть. Очень близко. Освобождая лицо от невесомой ткани, он с ужасом ощутил, как чьи-то сильные руки сжали его лодыжки. Напрасно пытался он ухватиться за бетонный край подоконника… Непреодолимая сила оторвала от пола девяносто килограммов его тела, и, ломая ногти о бетон, за который судорожно цеплялись его пальцы, он полетел в пустоту. Перед его глазами промелькнула жена с младшей дочерью на руках, и он услышал слова, сказанные Кирпатриком в шутку: «Кавано, хотя вы работаете в полиции, для них вы — простой смертный?» Когда он понял, что падает, как камень, вдоль фасада здания и никакое чудо не прервет этот смертельный, кошмарный полет, его последней осознанной мыслью был вопрос, на который, как и на многие другие, он никогда не узнает ответа: «Будет ли мне больно?..»
Фолько Мори быстро перекрестился — старая христианская привычка, к которой он прибегал всякий раз, когда отправлял своих врагов к праотцам. Даже не посмотрев вниз, он отошел от окна и торопливо обыскал пиджак своей жертвы. Первый документ, который он извлек из портмоне, сказал ему о том, что он хотел знать: «Дейв Кавано. Муниципальная полиция города Нью-Йорка».
Итак, только что он прикончил фараона. «Не первого за свою жизнь, — подумал Мори и саркастически улыбнулся. — И не последнего!» Он положил портмоне на место и взглядом профессионала оценил лежавший на кровати револьвер. Прикоснуться к нему он не решился. Фолько осторожно выглянул в коридор. Никого. Только у открытой двери 609-го номера стояла тележка со стопками чистого постельного белья. Неслышно ступая, он преодолел двадцать метров до 609-го номера и заглянул внутрь. Горничная по-прежнему пылесосила ковер, стоя к нему спиной. Он спокойно вставил в замочную скважину служебную отмычку, которой воспользовался минуту назад, чтобы проникнуть в комнату сыщика. Из-за приоткрытой двери за ним наблюдал Пьетро Беллинцона. Фолько утвердительно кивнул ему головой. Беллинцона поднял вверх большой палец. Может, у него и придурковатый вид, но с ролью швейцара по телефону он справился великолепно.
Если у выброшенного из окна полицейского есть сообщник, значит, произойдет еще один несчастный случай.
— Хомер, ты совсем ничего не ешь! — удивленным голосом упрекнула Шилин и повернулась к Ренате. — Скажи отцу, чтобы он что-нибудь съел. Тебе не нравится суфле, Хомер?
— Нет, почему же… Извини, но я еще не голоден, — ответил Клоппе.
— Ты не заболел? И вчера вечером ты едва притронулся к еде…
— Сэр, вам подать что-нибудь другое? — спросила Мануэла.
— Нет, спасибо…
Окна большой гостиной выходили на прозрачные воды Циммы. Шилин настояла, чтобы комната была меблирована в стиле эпохи Луи XV. Ей казалось смелым соединить этот стиль с подлинниками Ренуара, Мане и Писсарро, украшавшими стены.
— Не волнуйся, мама… Это на него действует весна!
— Рената…
— А почему бы и нет? На меня, например, очень действует!
— Рената! — возмущенно воскликнула мать. — Никогда бы не сказала, что через три дня ты выходишь замуж!
— Поэтому я и выхожу замуж… Только поэтому…
— Мисс Рената, вам положить еще суфле?
— Мануэла, скажи, только честно, на тебя действует весна?.. Без Хулио…
— Нет, Рената, это уж слишком! — сказала Шилин, поджав губы.
Это был обычный обед в семье Клоппе, разве что с небольшим нюансом в настроении хозяина: два часа тому назад — такое случилось с ним впервые в жизни — ему угрожали смертью. Ярость и возмущение, клокотавшие в нем, отбили весь аппетит. О том, чтобы обратиться в полицию, не могло быть и речи. В Швейцарии менее, чем в любой другой стране, «банк» рифмуется с «полицией».
Хомер не собирался прощать подонку нанесенного ему оскорбления. Существовало множество легальных путей, чтобы сполна с ним рассчитаться. Он чувствовал, что Вольпоне торопится, нервничает, но в итоге так ничего и не получит. Если не объявится Дженцо Вольпоне или, на худой конец, Мортимер О’Бройн, два миллиарда долларов будут продолжать приносить ему доход, оставаясь в Шаане у его друга Шмеельблинга.
Теперь, если Дженцо Вольпоне действительно убит, как заявил его брат, — хотя можно ли на протяжении одной ночи с достаточной уверенностью определить личность несуществующего трупа? — Хомер мог бы скрепя сердце выполнить указание О’Бройна или любого другого, назвавшего цифровую комбинацию и слово — пароль счета. Если смотреть в ближайшее будущее, предположив, что О’Бройн не явится, у Итало Вольпоне есть только один способ завладеть деньгами: обратиться в суд. Как правило, расследование длится долгие годы, растягиваясь иногда на двадцать лет. А по прошествии этих лет сколько воды утечет!.. Если этот маленький идиот будет продолжать ему угрожать, Хомер обратится к своему старому другу, влиятельному политику, и все выложит ему начистоту. Итало Вольпоне ничего не успеет понять, как окажется за пределами Швейцарской Конфедерации. Так было уже со многими, которые, чувствуя себя всемогущими, повышали голос в стране, где тишина ценится так же высоко, как и добродетель. Что он сказал ему, покидая кабинет? «Вы уже воняете!»
— Папа, если ты честно скажешь, о чем думаешь, я поцелую тебя.
— О ноге, — машинально ответил Хомер и тут же смутился.
— Ну, что? — победоносно воскликнула Рената. — Кто был прав? На него действует весна!
Банкир улыбнулся.
— Мануэла, я с удовольствием попробовал бы суфле.
Шилин расцвела в улыбке. Когда Хомер принимался за еду, она мысленно взлетала до небес.
— Оттавио, — представился голос.
— Это я! — сказал Итало.
Оттавио был «управляющим» клана Вольпоне по Средиземноморскому побережью.
У него были квартиры и виллы в Риме, Неаполе и Милане, и где бы он ни находился, его шефы всегда знали, как с ним связаться. В противоположность тем, кто всю жизнь горбатится за право умереть в собственной постели, жизнь тех, кто существует в тайном мире, зависит от скорости получения информации. Дженцо Вольпоне так «соткал» сеть своей организации, что мог в одночасье с разных концов планеты получить предупреждение об опасности, грозящей его делам. Не было ни одного более-менее значительного города, где не находились бы его люди, и не было деревеньки, где бы у этих людей не имелись свои информаторы. Такая информационная структура стоила больших денег, но это было каплей в море по сравнению с тем, что она приносила.
— Нашли твоего типа…
Радостная дрожь пробежала по телу Вольпоне.
— Живого?
— Абсолютно!
— Где он?
— Он не один.
— Что прикажешь мне теперь делать? Где он?
— С Ландо. Угол Университетштрассе и Валденвахштрассе. Кажется, это недалеко от того места, где ты находишься. Можешь отправляться туда прямо сейчас.
— Ясно.
— Университетштрассе, 7, третий этаж. Он ждет тебя, я его предупредил.
— Оттавио!
— Да.
— Спасибо!
Итало Вольпоне положил трубку и хрустнул пальцами, осклабившись в свирепой улыбке.
Итак, эта мразь Мортимер О’Бройн — у него в руках! Теперь-то Итало узнает, что случилось с его братом! Узнает и номер счета, на котором «спят» два миллиарда долларов! Когда все узнает, изрубит О’Бройна на куски собственной рукой.
Он снял трубку и позвонил в номер Беллинцоны.
— Пьетро, зайди за Фолько и тащите свои задницы в холл, уезжаем…
Патрик Махоуни с интересом наблюдал, как портье и люди, толпившиеся в холле, бросились к выходу. Он поднялся с кресла, держа в руке помятый журнал, который уже знал наизусть. Мимо него быстро пробежал портье, возвратившийся с улицы, направляясь к главной лестнице. Махоуни инстинктивно последовал за ним, не понимая, какая причина им движет, но хорошо помня, что ничем не должен себя выдать. В то же время он прекрасно знал, что, если его мышцы начинают реагировать помимо его воли, это неспроста. И похоже это на животный инстинкт, который помогает полицейским добиться успеха в их ремесле.
Махоуни поднялся на второй этаж, где размещались бар, танцевальный зал, небольшой ресторан и переговорный пункт. Он увидел, как портье выбежал на террасу, перегнулся через балюстраду, посмотрел вниз и отпрянул назад, поднеся руку ко рту, с гримасой отвращения на лице. Махоуни подошел к нему и тоже посмотрел вниз. Его чуть не стошнило: среди зеленых кустов, в луже крови, в забрызганной кусочками мозга белой рубашке лежал его друг Дейв Кавано. Он был без пиджака. Странно, но одна из его туфель стояла рядом с раздробленной головой, образуя нереально прямой угол по отношению к шее. Несмотря на то что тело Дейва лежало на животе, его широко распахнутые глаза смотрели в небо…
Кавано не тот человек, чтобы банально выпасть из окна. Его выбросили! Махоуни влетел в кабину лифта и нажал кнопку с цифрой «шесть». Дейву он уже ничем не поможет, а при микроскопической удаче, возможно, поймает отребье, которое сбросило его товарища вниз. Как он мог это допустить? Махоуни вышел в коридор и в спринтерском темпе добежал до 647-го номера. Дверь была закрыта на ключ. Он окликнул горничную, мимо которой только что пробежал, не заметив ее, и которая удивленно наблюдала за ним.
— У вас есть универсальный ключ? Только что произошел несчастный случай! Откройте 647-й!
В номере никого не было. На кровати лежал револьвер. Пиджак Дейва висел на спинке стула. Окно было открыто.
— Что произошло? — спросила женщина.
— Из окна выпал человек… Вы видели кого-нибудь в коридоре?
— Никого.
— И ничего не заметили?
— Нет.
— Никто не проходил?
— Я же вам уже сказала! — удивилась горничная.
— Оставайтесь здесь. Скоро сюда приедет полиция.
Махоуни медленно пошел вниз по лестнице к себе в номер. В коридоре открылись две двери. Фолько Мори и Пьетро Беллинцона одновременно в победном жесте подняли большие пальцы: теперь они точно знали, кто их очередная жертва!
Махоуни подошел к окну и бросил взгляд вниз. Он должен отомстить за смерть Дейва, отомстить, чего бы это ему ни стоило! И горе Вольпоне, если он приложил к этому руку!
В этот момент из-под козырька входа в отель вышли Вольпоне и Беллинцона. Погруженный в мрачные мысли, Махоуни потерял секунду, прежде чем осознал, что гангстеры уходят у него из-под носа. Схватив плащ, он метнулся к двери, привычно проведя рукой под мышкой, где в кобуре находился «Магнум-359», которым он надеялся в скором времени воспользоваться.
Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что все вздрогнули. Нарочито расслабленной походкой Инес направилась к двери. Едва щелкнул замок, как дверь резко распахнулась, отбросив ее к стене.
Орландо Баретто шагнул навстречу Вольпоне. Но Итало не видел его, он не видел никого, кроме Мортимера О’Бройна, расстреливая его леденящим душу взглядом.
— Итало, объясни мне!.. — выпалил О’Бройн.
Молниеносным движением Вольпоне схватил его одной рукой за лацканы пиджака, оторвал от пола и свободной рукой ударил в лицо. Затем затащил в ванную комнату и начал бить головой о край биде.
Не успел О’Бройн застонать, как ему в шею уперлось дуло «маузера».
— Два вопроса! — прорычал Вольпоне, глядя на него безумными глазами. — Первый: как и с кем ты убил моего брата?
— Итало… — залепетал О’Бройн, умирая от страха.
— Второй! Номер счета! У тебя есть пять секунд. — Он силой раздвинул О’Бройну челюсти и вставил дуло «маузера» в рот до самой глотки. — Раз!.. Два!..
В промежутках между «раз» и «три» затерроризированный мозг О’Бройна подсказал ему, что брат Дженцо не убьет его до тех пор, пока не узнает номер счета операции «АУТ». Но если он сообщит шифр кому-нибудь третьему, пусть им окажется даже брат Дженцо, этим самым он подтвердит, что знает о смерти дона. Другими словами, признается, что собственными руками «убрал» его. Заговорить — значит подписать себе смертный приговор! Молчать — жить! Пусть несколько минут, но продолжать дышать…
— Четыре! — глухим голосом отсчитывал Вольпоне.
Какого черта он считает? По его взгляду О’Бройн понял, что при счете «пять» этот сумасшедший выстрелит, как пообещал. И плевать ему на два миллиарда!
— Патрон! — вмешался Пьетро Беллинцона. — Только не здесь! Умоляю вас!
— Пять, — сказал Вольпоне, еще глубже засовывая ствол «маузера» в рот О’Бройну.
Беллинцона осмелился на жест, оскорбляющий его величество: спокойно, но настойчиво, с силой бульдозера он вырвал из рук Итало оружие.
— Патрон, мы переполошим весь город. Мы не сможем выйти из дома, если вы пристрелите его здесь.
— Он прав, — сказал Ландо, выбитый из колеи ошеломляющей скоростью происходящего. — Он прав! — На всякий случай он схватил руку Вольпоне и поднес ее к своим губам.
— Кто эта блондинистая сучка? — спросил Итало, высвободив руку и кивнув в сторону Зазы.
— Она с ним, — ответил Ландо.
— А негритянка?
— Моя… Она живет в этой квартире.
— У тебя есть машина?
— Да.
— Всех увозим.
— Куда? — от удивления глаза Ландо округлились.
— Послушайте! — взвизгнула Заза. — Все, что здесь происходит, меня не касается. Я хочу уйти…
— Заткнись! — оборвал ее Вольпоне.
— Смею заметить, что вы находитесь в моей квартире, — сказала Инес.
Итало презрительно посмотрел на нее. Повернувшись к Ландо, он сказал:
— Завези нас в тихое местечко. В деревню, например… Блондинку возьмешь в свою машину и посадишь рядом с собой. Пьетро и это дерьмо сядут сзади. Я беру негритянку и еду следом за тобой. — Заметив, что Ландо не торопится к выходу, Итало резким тоном добавил: — Ты не слышал меня? Вперед!
— Патрон! — подал голос Беллинцона. — Его нельзя выводить из дома в таком виде. У него вся рожа в крови.
— Оботри его.
Пьетро схватил первую попавшуюся материю, которая оказалась у него под рукой: пеньюар, в котором была Инес.
— Убери лапы! — крикнула она.
— Ты, шкура, закрой свой рот! — выругался Вольпоне. — Или я оторву тебе сиськи рукояткой пистолета.
Вмешаться Ландо не решился. Беллинцона рванул пеньюар, и Инес оказалась совершенно голой в своей вызывающей неземной красоте.
Пьетро протянул пеньюар Зазе.
— Вытри своего плюгавого!
Заза сделала шаг назад и отрицательно покачала головой.
— Сука! — с сожалением сказал Пьетро. — Для постели ты еще годишься, но для серьезных дел…
Он смял пеньюар в ком и вытер лицо неподвижно стоявшему ошарашенному О’Бройну.
— Уходим! — сказал Вольпоне.
Беллинцона скривил губы, разглядывая обнаженную Инес.
— В этом наряде ее не повезешь.
— Мы теряем время, — занервничал Вольпоне. — Набрось ей на задницу шубу и убираемся!
Инес с укором посмотрела на Ландо, и он отвел глаза. Из шкафа она достала шикарное манто из черного меха и неторопливо надела на себя.
— Пьетро, первому, кто дернется, прострели колено, — сказал Вольпоне. — В дорогу!
Последним из квартиры Инес вышел Ландо и запер дверь на ключ.
Мгновенное расслабление, и он снова потерял их след. Вместе с другими постояльцами отеля он поднялся на второй этаж и вышел на террасу. Каково же было его удивление, когда он узнал в парне, лежавшем в луже крови, блондина, который привлек его внимание в аэропорту. И было это всего лишь несколько часов назад…
Не торопясь с выводами, Рико Гатто поднялся к себе в номер, чтобы поделиться своими соображениями с Габелотти. Десять минут он накручивал диск телефона, но так и не дозвонился до Нью-Йорка.
Он спустился в холл, чтобы снова не упустить Вольпоне. Через пять минут решил проверить, на месте ли его «подопечные». Из телефонной кабинки, позволявшей видеть вход в отель «Сордис», он поочередно позвонил в номера Итало Вольпоне и Пьетро Беллинцоны. В номерах никто не ответил. Он с огорчением понял, что и на этот раз оказался не на высоте. В данный момент он располагал единственным достоверным фактом: Вольпоне посетил морг. Рико поднялся в номер и устроился у окна, чтобы не прозевать возвращения Малыша Вольпоне.
Вольпоне и неотступно следовавший за ним Беллинцона появились через сорок пять минут.
С точки зрения Рико Гатто, ему поручили непосильную для него миссию. Понятное дело, если бы ему приказали следить за людьми, которых в итоге нужно было прикончить. Но здесь!.. В качестве умственной зарядки он с самого утра прорабатывал возможные варианты уничтожения Вольпоне, лелея надежду, что Габелотти даст ему зеленый свет.
Рико снял трубку телефона и заказал Нью-Йорк через телефонистку. Надо сообщить Габелотти, что Вольпоне посетил морг в Цюрихе. Докладывать, что он дважды терял его след, нет необходимости. «Опустить» одну-две детали — не значило соврать.
Едва Патрик Махоуни успел закрыть за собой дверь номера, как раздался телефонный звонок. Вероятно, ему давали Нью-Йорк. На мгновение он заколебался: предупредить начальство о смерти Кавано или потерять след Вольпоне. Он не успел ответить себе ни на один вопрос, так как уже спускался по лестнице. Когда завелся мотор его машины, габаритные огни «форда» Итало были уже далеко.
Махоуни заметил, что водитель «форда», всякий раз оказавшись на перекрестке, колеблется в выборе дальнейшего маршрута. В конце концов он остановился на Университетштрассе перед четырехэтажным зданием, позади вызывающе новой «Бьюти гоуст Р9» серого цвета.
Итало и его телохранитель быстро вышли из «форда» и скрылись в подъезде. Махоуни повезло: он загнал свою машину между двумя огромными грузовиками двадцатью метрами дальше. Место для наблюдения было почти идеальное. Он закурил. Ужасная картина разбившегося о бетон Кавано навязчиво преследовала его. Ничто не указывало на то, что Вольпоне или его телохранитель виновны в падении Кавано. Логического намека на это не было. Но Махоуни готов был дать отсечь себе правую руку, что это не так.
Ему вспомнились слова Кавано, сказанные им в кабинете Кирпатрика. Тогда, улыбаясь во весь рот, он радостно сказал: «Ты только представь себе, мы летим в Цюрих! Приятный отдых!» Он с горечью подумал, что уже спустя двадцать часов все встало с ног на голову… А внешне задача, поставленная Кирпатриком, представлялась обычной рутиной: узнать, что делал Дженцо Вольпоне в Цюрихе, каким образом потерял ногу, — предположив, что нога действительно принадлежала ему, — и где его останки?
Махоуни прикуривал от окурка третью сигарету, когда увидел Вольпоне. Гангстер решительным шагом направлялся к «форду». Рядом с ним шла высокая, выше его на целую голову, негритянка. Куда он собирается ее везти? Из подъезда вышел телохранитель и отступил в сторону, пропуская белокурую молодую женщину, которую держал под руку высокий, широкоплечий мужчина итальянского типа. Последним вышел невысокий, тщедушный человечек. Телохранитель дружески обнял его за плечи, подвел к «бьюти гоуст» и буквально вбросил внутрь машины. В голове Махоуни раздался сигнал тревоги: он уже где-то видел этого коротышку. Где? Когда? При каких обстоятельствах? В памяти замелькали лица, зазвучали голоса… Широкоплечий брюнет сел за руль «Р9». «Прекрасный образчик сутенера», — подумал Махоуни. Рядом с ним села блондинка. На заднем сиденье устроились «горилла» и хлюпик. «Бьюти гоуст» мягко съехала с тротуара, «форд» Вольпоне поехал следом.
Махоуни нажал на стартер и тут же вспомнил: невысокий мужчина был Мортимером О’Бройном, одним из самых известных финансовых адвокатов Соединенных Штатов!
Невероятно! Огромные синие мухи, носившиеся по бараку, осмеливались садиться чуть ли не на острие пера его ручки. Пот проступал на лбу крупными каплями и падал на мятый лист бумаги, лежавший перед ним. И все-таки, несмотря на сорока пятиградусную жару, частые проливные дожди, отвратительную пищу и невыносимые условия работы, Хулио Альмейда привык к Ботсване.
Шахта располагалась в двадцати километрах от Шукуду. Работали там в своем большинстве негры. Каждый вечер после сигнала сирены, оповещавшего об окончании рабочего дня, все поднимались на поверхность и подверглись тщательному обыску. Три месяца назад, чуть ли не в день приезда, он хотел возвратиться в Швейцарию. Но высокая заработная плата, щедрые премиальные за «риск» оказались убедительными аргументами, и он остался. Постепенно ему стала нравиться эта примитивная жизнь, радость выживания, потоки воды с неба, красноватого цвета почва, мужская община и этот грузовичок, на котором раз в неделю в лагерь привозили чернокожих проституток, которых трахали прямо на соломе под тентом-шапито, возведенном специально для этих целей. И надо же такому случиться! То, что несколько недель назад он принял бы как освобождение, сегодня представлялось катастрофой. Как об этом сообщить Мануэле?
Он раздавил муху кончиком пера и начал писать адрес на конверте:
«Мисс Мануэле Родригес, проживающей у мисс Ренаты Клоппе, Беллеривштрассе, Цюрих, Швейцария».
Затем, забыв о жаре, поте и мухах, принялся писать.
«Моя дорогая Мануэла!
Хочу сообщить тебе о плохой новости и не знаю, с чего начать. Эта плохая новость обрадует тебя, но ты не права. У нас ходят слухи, что собираются закрыть шахту по причине малой эффективности. Они говорят, что есть другие, богатые жилы, но до них трудно добраться, не подвергая жизнь людей риску… Они не могут больше гарантировать безопасность. За три месяца я видел шесть трупов, но это негры, так что не волнуйся.
В Европе нельзя заработать и половины того, что я получаю здесь. Короче говоря, я ничего не знаю, но такие слухи ходят. Признаюсь, я расстроен, и мне не хочется возвращаться в Цюрих, не скопив денег на магазин.
Я прочитал твое письмо и должен сказать, что твоя хозяйка — просто класс! Подарить тебе свои платья!.. У нее по-прежнему все хорошо с Куртом? Я буду писать тебе еще завтра, но вряд ли что-либо проясню относительно сегодняшней ситуации. Целую тебя, моя дорогая женушка!»
Написав внизу листа «Хулио», он вложил его в конверт.
Неожиданный шум голосов и радостные возгласы вернули его к реальности. Сегодня четверг, день приезда проституток. Обычно он первым врывался под купол шапито.
Мортимер О’Бройн начал заживо умирать, когда машина, проскочив пригород, понеслась дальше. Десять раз он хотел выпрыгнуть и десять раз ему не хватило смелости. А такая возможность была… Беллинцона, казалось, дремал, не обращая на него никакого внимания. Парень за рулем был занят управлением и не успел бы среагировать. Неподвижно сидевшая рядом с ним Заза напоминала статую. Мортимер задумался над судьбой свой любовницы: выживет ли она в этом путешествии, из которого, судя по всему, нет возврата?
Но главное, каким образом Вольпоне узнал о смерти брата? И как ему удалось так быстро наложить на него лапу? Выявить двух «солдат», которым он поручил убрать Дженцо, ни теоретически, ни практически невозможно. У него хватило ума проявить осторожность и обойтись без посредника, встретился с ними сам. В Нью-Йорке их не знают. Никаких неожиданностей преподнести ему они не могли, потому что не знали личности заказчика.
Два года тому назад Мортимер О’Бройн спас от электрического стула американца польского происхождения, обвиненного в тройном убийстве. Его звали Этьен Кац. В знак благодарности Кац дал ему имена двух своих друзей из Неаполя и сказал: «Метр, если однажды вам что-нибудь понадобится… Не торопитесь отказываться, мало ли что может случиться. Позвоните им от моего имени, и они сделают для вас все. Все!»
Тогда О’Бройн недоуменно пожал плечами, однако оставил в уголке своей памяти номер телефона, который назвал ему Кац. Он подумал, вдруг придется им когда-нибудь воспользоваться.
Через три недели Кац был задушен в своей камере кем-то из заключенных и навсегда унес в могилу все свои секреты и мечты. Возможно, не встреть он Зазу, идея убийства никогда бы не пришла ему в голову. Желая покорить молодую женщину, он завалил ее дорогими подарками, в то время как основной его капитал был основательно потрепан в результате неудачных финансовых махинаций. Конечно, Мортимер имел счет в швейцарском банке… Но цифра вклада его не радовала.
Во время одной из бесед Этторе Габелотти сообщил ему под большим секретом о перемирии с «семьей» Вольпоне. Речь шла о беспрецедентной операции: «отмыть» одним заходом два миллиарда долларов!
И надо же было такому случиться, что в этот момент Заза закапризничала, стала требовать бриллианты, а Джудит, жена Мортимера, стала подозревать и упрекать его в непомерных расходах.
Однажды ночью он проснулся от внутреннего толчка: если Дженцо Вольпоне умрет, он, Мортимер О’Бройн, — доверенное лицо Габелотти — может завладеть двумя миллиардами долларов! Слов нет, эта мысль была кошмаром, абсурдом и абсолютно нереализуемой затеей. Никто не мог рассчитывать, что спасет свою жизнь, решив сыграть в такую игру с Синдикатом. Все, кто отваживался на подобные попытки, закончили жизнь в страшных мучениях под пытками. Не существует на земле такого места, где можно было бы спокойно жить, не опасаясь возмездия Синдиката.
Первое время Мортимер противился этой мысли, испугавшись уже того, что она у него возникла. Затем, увлекшись диалектической игрой «а что из этого могло бы получиться?», он развил ее в нескольких продолжениях, рассматривая каждое с точки зрения возможных последствий, отсекая непредвиденные, предугадывая реакцию противника, просчитывая, как компьютер, возможность неудачи. К своему большому удивлению, он вскоре пришел к заключению, что его задумка выглядит не так уж безнадежно, хотя определенный риск несколько омрачает сверкающие перспективы финала. Но два миллиарда долларов затмевали достаточно реальные и, увы, небезопасные для жизни неприятности.
Движимый желанием взять реванш у жизни, которая сделала его бесцветным там, где он хотел блистать, маленьким, где ему хотелось быть большим, он принял решение убить Дженцо Вольпоне. С этого момента детали предстоящей операции стали накапливаться у него в голове в арифметической прогрессии. Он связался по телефону с двумя подонками из Неаполя. Не называя себя, представился от имени Каца и поблагодарил Бога, что они в полном здравии и готовы выполнить часть его проекта. Опасаясь их спугнуть, он умышленно не назвал имя человека, которого им предстояло убить. Не имея твердой гарантии выполнения контракта, он тем не менее перевел им в Италию пятьдесят тысяч долларов. И машина пришла в движение. За два дня до своего появления вместе с Вольпоне в Цюрихе он предупредил убийц о дне приезда их жертвы, с удовлетворением отметив, что они готовы выполнить свои обязательства до конца…
Он дал им описание внешности Дженцо, сообщил адрес отеля, где он остановится, и снабдил расписанием его распорядка дня. Остальное было за ними… Как они это сделают, Мортимера не интересовало. В самолете, летевшем из Цюриха в Нью-Йорк, — сразу же после встречи с Клоппе — у Мортимера наступило просветление. Слишком поздно! Слишком поздно он понял, что его невероятный набор в покер не выигрывает. Ему оставалось надеяться, что друзья Каца «подведут» его и не выполнят контракт.
Но едва прибыв в Нассау, он получил обратное тому подтверждение: «Просьба позвонить Джудит». Условленный текст телеграммы означал, что непоправимое свершилось: Дзу Дженцо Вольпоне мертв!
Хотел он теперь этого или нет, но безжалостный механизм реализации проекта, созданный им самим, вынуждал его сделать очередной шаг, и он подчинился.
Возвратившись в Нью-Йорк, он отчитался перед доном Габелотти. Перед тем как встретиться с ним, О’Бройн отметил, что предстоящая ложь претит ему больше, чем организованное им убийство.
— Номер? — после невнятного приветствия потребовал Этторе.
— 21877.
Габелотти записал цифры в блокнот.
— Слово-пароль?
— «Год».
— Прекрасно!
Мортимер был взволнован: впервые за время своей блестящей профессиональной карьеры он не сказал клиенту правду!
Теперь Мортимеру оставалось только перевести деньги в другой банк и исчезнуть вместе с Зазой. Он обласкал взглядом ее затылок.
Предательство, которое она проявила по отношению к нему в квартире Инес, не удивило его. Она была слабовольна, расчетлива, порочна, холодна, идиотична и эгоистична. Но он любил ее, любил как единственную женщину, давшую ему почувствовать себя мужчиной.
Вот только выживет ли она? У Итало нет ни одного доказательства, что убийство организовано им, Мортимером О’Бройном. Может ли он взять на себя безрассудный риск убить его раньше, чем получит доступ к деньгам? «Трейд Цюрих бэнк» никогда не отдаст вклад, если не будут соблюдены легальные условия его получения. А обеспечить их мог только он.
Машина резко свернула вправо, и Мортимера бросило на Беллинцону. Тот недовольно выругался и отшвырнул О’Бройна к противоположной дверце.
Поворачивая за угол, Фолько Мори увидел позади себя темносиний «фиат» полицейского, которого он час назад выбросил из окна. Теперь за рулем сидел его напарник. Откровенно говоря, Фолько Мори предпочел бы поменяться с ним позициями. Тому уже ничто не поможет. Ему не дожить до захода солнца и никогда не сообщить Кирпатрику, что Итало Вольпоне увез О’Бройна и его любовницу в безвозвратное путешествие в швейцарские горы. И все-таки успел ли он сообщить в Нью-Йорк о смерти Кавано?
Когда Вольпоне и Беллинцона вышли из отеля «Сордис», Мори находился в засаде, сидя в своем «фольксвагене». Он видел, как полицейский поехал следом за ними, неопределенно надеясь, что второй, неустановленный, преследователь вскоре выдаст себя. Но, к сожалению, его не было видно. Фолько изнывал от желания узнать, с кем имеет дело, перед тем как «завалить» их обоих.
Он сделал краткое резюме: в аэропорту на пятках Вольпоне «сидело» трое. Двое были полицейские и работали командой, хоть и делали вид, что незнакомы. Один уже мертв. Второй катит за ним в синем «фиате». Третий остается неизвестным и действует в одиночку. Он может принадлежать к какой-нибудь параллельной полиции государственной службе или… быть «акулой» противоборствующей «семьи». В таком случае им может оказаться только человек Этторе Габелотти…
Что касается полицейского номер два, не стоит ломать голову, чтобы закамуфлировать его убийство под несчастный случай. Дикий пейзаж, раскинувшийся по обе стороны дороги, удаленность от населенных пунктов просто «предлагают» избавиться от ненужного человеческого дерьма.
Пока обнаружат труп, Фолько будет уже далеко.
— Я секретарь мистера Вольпоне, — сказал Рико Гатто.
— А… — безразлично отреагировал сторож морга.
— Понимаете… Сегодня утром мой шеф был здесь и, вероятнее всего, именно здесь случайно обронил одну вещь… Мне поручено поискать ее и забрать.
— Какую вещь?
— Часы.
— Где он их обронил?
— Я хотел бы посмотреть…
— Но где?
— Там, где он был.
— Я не могу вас пропустить.
— Почему?
— Войти сюда могут только члены семьи. Пусть приходит сам…
— Мистер Вольпоне уже уехал из Цюриха, — врал Рико Гатто, доставая из кармана пачку долларов.
Сторож сделал вид, что не замечает деньги. В Соединенных Штатах этот жест мгновенно открыл бы все двери, а если бы понадобилось, были бы сорваны крышки со всех гробов согласно представленному списку. Но в Швейцарии!..
— Возьмите, — сказал Рико, протягивая доллары.
— Зачем? — с искренним удивлением спросил сторож.
— За причиненное вам беспокойство.
— Какое беспокойство? Это моя работа, и за нее мне платят.
— В таком случае, проводите меня, — теряя терпение, сказал Рико.
— Я уже сказал вам, что для посетителей морг закрыт!
— Что я должен сделать, чтобы войти?
— Как и все, подождать, пока не умрет кто-нибудь из ваших близких…
Красивой концовкой этого разговора могла быть только пуля, пущенная в череп этого страшилища.
Этторе Габелотти задохнулся от ярости, когда, разговаривая с ним по телефону, узнал, что Рико не может назвать фамилию покойника, которого навестил Вольпоне.
— Не мог ли мистер Вольпоне уронить часы в гроб? — хитрил Гатто.
— Господи… Я сам закрывал ящик и ничего там не видел.
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно. Не думаете же вы, что я мог перепутать их с ногой!
— Как с ногой?
Сторож внимательно посмотрел на Рико.
— Ну да… Нога…
Рико был настолько ошеломлен, что допустил оплошность, задав неосторожный вопрос.
— Мистер Вольпоне приходил смотреть ногу? Чью ногу?
— Как, вы сказали, вас зовут? — забеспокоившись, спросил сторож.
— Посмотрите еще раз… Перед закрытием я зайду…
Он направился к машине, провожаемый подозрительным взглядом служащего морга. Теперь Габелотти не в чем будет его упрекнуть. Как можно узнать, чья нога лежит в морге?..
Теперь Патрик Махоуни знал, как умер Дейв Кавано. Ни о каком несчастном случае не могло быть и речи, хотя внешне это выглядело именно так. Это было убийство: хладнокровное, безжалостное, спланированное…
Как только «Р9», а следом за ней и «форд» съехали на горную дорогу, Махоуни заметил, что за ним неотступно следует «фольксваген» бежевого цвета.
Фолько решил поменяться с Махоуни местами и еще в городе свернул в узкий переулок, пропустив полицейского вперед. «Полдела сделано», — подумал он, выезжая из переулка. Махоуни проклинал себя за то, что не подумал о человеке Вольпоне, который мог следить за ним из засады. В силу необъяснимой причины Дейва Кавано подтащили к окну и сбросили вниз. Он весь задрожал от животной радости, подумав, что проделает то же самое с убийцей Дейва. Его рука ласково прошлась по рукоятке «магнума». Он — предполагаемая дичь — убьет охотника!
Неожиданно он осознал, что даже внутренне он произнес слово не «арестует», а «убьет»! Он, словно забыв свои обязанности полицейского и задание, которое получил от капитана Кирпатрика, торопился собственными руками отомстить за Кавано. Он мог придумать тысячу причин, чтобы оправдать убийство, которое собирался совершить, но было достаточно одной — самооборона.
Вначале он заставит своего преследователя говорить, а когда все узнает, будет вгонять в него пули до тех пор, пока не выплеснет наружу всю свою ярость.
По мере того как они поднимались вверх, снега становилось все больше. «Фиат» с трудом преодолевал очередной подъем. Едва машина выкатилась на вершину подъема, как тут же сорвалась с головокружительного спуска длиной метров тридцать. От неожиданности Махоуни резко нажал на педаль тормоза, заблокировав колеса. Машину развернуло поперек дороги, и она начала съезжать вниз, к повороту, где, словно специально высаженные для таких случаев, росли густые кусты какой-то вечнозеленой растительности.
Махоуни инстинктивно понял, что это должно произойти здесь и сейчас. Он выпрыгнул из машины в ту секунду, когда она остановилась, развернувшись, поперек дороги и закрыла собой поворот. Быстро вскарабкавшись на четвереньках по склону, он спрятался за деревом, сжимая в руке оружие. Звук мотора приближающегося «фольксвагена» вызвал у него на лице злую улыбку. Вначале показались два передние колеса, затем капот, и «фольксваген» скользнул вниз. Когда Фолько увидел стоявший поперек дороги «фиат», что-либо предпринимать было уже поздно.
Махоуни в три прыжка оказался рядом с дверцей и резко распахнул ее. Он одной рукой схватил человека, сидевшего за рулем, и выбросил его из машины.
Ошеломленный Фолько Мори увидел в двух сантиметрах от своего правого глаза угрожающее отверстие дула пистолета. Он поднял голову и тут же получил удар рукояткой в шею. Задыхаясь, он схватился руками за горло, перевернулся и уткнулся лицом в снег.
Махоуни быстро обыскал его, и в его руках оказалось портмоне. Он сделал два шага назад, держа Фолько под прицелом пистолета.
— Чем ты собираешься здесь торговать? — ледяным тоном спросил Махоуни.
Фолько стонал, харкая слюной с желчью. Он не торопился отвечать, разглядывая своего противника. Тот листал его паспорт, в котором стояла отметка «коммерческая поездка». Судя по тому, как он его обыскивал, по его поведению и нарочитому спокойствию, Фолько не сомневался, что этот фараон, не раздумывая, выстрелит ему в голову.
Ну вот — конец путешествию… Придется за все расплатиться. Умереть ему было не страшно, страшно перестать жить, где-то гнить, когда другие будут продолжать наслаждаться жизнью, трахаться, загорать под солнышком… Иногда он с безразличием думал: где это может произойти?.. Теперь этот вопрос решен: лес, где так хорошо дышится, пушистый сугроб, апрель месяц…
— Как ты убил моего друга? — спросил Махоуни.
По произношению Фолько распознал в нем такого же выходца из Бронкса, как и он сам.
— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? — зарычал Махоуни, и его лицо исказилось от ярости.
Опираясь на руки, Мори встал на ноги, не в силах справиться с прерывистым дыханием.
— Какой смысл мне отвечать?
— У тебя есть три секунды! — предупредил Махоуни. — Как ты убил моего друга?
Мори увидел, как побелел его палец на спусковом крючке «магнума». Он покачал головой и отступил на три шага назад.
— Зачем тебе знать? — Он безразлично пожал плечами.
Так или иначе, но признание состоялось.
Ствол «магнума» дрогнул и поднялся вверх. Он выстрелит, когда Фолько сделает движение рукой к карману.
— Руки за голову! — приказал Махоуни, следуя профессиональному рефлексу.
Мори послушно выполнил приказание. Они стояли друг против друга на расстоянии десяти метров: Фолько — держа руки за головой, Махоуни — с оружием в руке на уровне бедра.
Дальше произошло что-то странное. Махоуни увидел, как Фолько вытянул руку в его направлении, а сам бросился на снег. На что эта сволочь надеялась? Попытается уйти от предназначенной ему пули? Махоуни хотел рассмеяться, но вместо этого из горла хлынул поток теплой жидкости, и он увидел, как три или четыре Мори бросились в разные стороны. Деревья заплясали над ним джигу, а небо становилось то черным, то пурпурным. Он опустил голову и увидел, что «магнум» валяется почему-то у его ног.
Он машинально поднес отяжелевшую руку к горлу, и его пальцы наткнулись на рукоятку ножа, пронзившего его горла Махоуни с беспокойством подумал: «Только бы не была задета сонная артерия…»
Это была его последняя осознанная мысль перед тем, как вечная ночь и смерть втянули его к себе…
В четыре часа дня Карл Дойтш вошел в кабинет Хомера Клоппе. Банкир встал и вышел из-за стола навстречу «доктору». После двух ничего не значащих фраз вежливости мужчины сразу перешли к делу.
— Прошу извинить меня за беспокойство, — сказал Дойтш.
Хомер сделал великодушный жест рукой.
— Не хотите ли виски? — спросил Клоппе, доставая гигантскую бутылку «Уотерман».
Они были знакомы уже лет десять и испытывали друг к другу взаимное уважение. Выходец из Австрии, Карл Дойтш приложил колоссальные усилия, чтобы в швейцарских финансовых кругах забыли о его национальности. Несмотря на лингвистическое родство, он долгое время считался «чужим». Однако его высокопрофессиональные качества посредника, врожденное желание оказывать услуги, а также обширные, на высоком уровне, международные связи убедили местных снобов, что он равный среди равных.
Достаточно часто к нему обращались директора банков с просьбой высказать свое мнение о клиентах, с которыми они собирались заключать многомиллионные сделки. Карл Дойтш, как в сказке, бескорыстно и молниеносно предоставлял им необходимую информацию. И ни один из его диагнозов не оказался ошибочным вплоть до сегодняшнего дня. Поэтому ему почти прощалось его не слишком серьезное отношение к протестантской религии. И напротив, его глубоко уважали за то, что он постоянно «тащил» в Конфедерацию иностранные капиталы, распределял их по своему усмотрению в различных банках Цюриха, Женевы или Лозанны и умел при этом извлечь для себя соответствующую выгоду. Ни одна крупная операция в стране не проходила без его участия. Он знал все секреты и был вхож во все двери. К его посредническим услугам прибегали как отдельные мультимиллионеры, так и иностранные банки, трансконтинентальные компании и правительства некоторых стран, испытывающие нужду в деньгах для проведения краткосрочных, выгодных финансовых операций. Дойтш играл на курсе валюты, зная раньше всех точный день, когда должна подняться или опуститься стоимость той или иной денежной единицы. Дойтш мог бы дать вам адрес, куда можно было бы продать, если вы это имели в наличии: сто танков «тигр», десять тысяч винтовок «мас», сто легких пулеметов «штейн». Он имел дело даже с Советским Союзом, когда тому необходимо было продать несколько сот тонн золота. Он с одинаковой легкостью конвертировал его в зерно или доллары.
Его гений заключался в том, что он умел найти в дебрях международных ограничений щель, через которую легально обходил закон. Само собой разумеется, что его талант не мог пройти незамеченным финансистами Синдиката. Карлу Дойтшу приходилось неоднократно «отмывать» громадные суммы денег, совершенно не интересуясь ни их происхождением, ни кому они принадлежат.
— Ваше здоровье! — сказал Клоппе, поднимая бокал.
— Ваше здоровье! — эхом ответил Дойтш, выпив все до последней капли.
Хомер тут же налил ему еще.
— Итак, — сказал Дойтш, глубоко вздохнув, — я глубоко и искренне вас уважаю, мистер Клоппе. Я прошу вас не комментировать то, что вы сейчас услышите от меня. А когда я уйду, вы вольны поступать по своему усмотрению. Речь пойдет об одной истории, которая, естественно, не имеет ничего общего с реальностью…
— Естественно, — сказал несколько озадаченный Клоппе.
— Рассказывая эту историю вам, я имею намерение оказать вам, в некотором роде, определенную услугу… Судить об этом вам!.. Итак, предположим, я повторяю, предположим, что какому-то банку города был доверен огромный капитал под номерной счет. — Дойтш увидел, как нахмурилось лицо Клоппе. — Предположим еще, — продолжал он, — что этот капитал… скажем, транзитного характера… и принадлежит какой-то крупной организации, не швейцарской, конечно… скажем, иностранной… например, американской… мораль которой чувствительно отличается от наших о ней представлений. Я хочу сказать, что в их глазах документы имеют меньшее значение, чем слово джентльмена…
Клоппе аккуратно поставил бутылку с виски в ящик стола. Он все мог представить себе относительно Карла Дойтша, за исключением того, что тот уполномочен представлять интересы Вольпоне.
— Теперь предположим, что те, кто знает шифр, не могут по каким-то причинам прийти сами за вкладом. Профессиональный долг банкира состоит в том, чтобы никогда и никому не говорить, что деньги находятся у него… даже тем, кто имеет на них право, но не знает кода. И все это понимают… — Карл Дойтш прокашлялся и продолжил — …за исключением или, это, пожалуй, будет точнее, если вкладчиками являются преступники или сумасшедшие, которые не остановятся ни перед чем, чтобы завладеть деньгами. В данном случае, я подчеркиваю, именно в данном случае здравый смысл должен восторжествовать над чувством долга…
— Вы получили приглашение на свадьбу моей дочери? — спросил Клоппе.
— Разумеется.
— Собираетесь прийти?
— Конечно.
Клоппе встал.
— Думаю, будет лучше, если вы не сможете прийти. Забудьте о приглашении, как я уже забыл о только что сделанном мне предложении, из которого я ничего не понял.
Лицо Карла Дойтша побледнело, и он вскочил на ноги.
— Сожалею, мистер Клоппе, глубоко сожалею. Я надеялся, что вы отнесетесь к этому как к доброжелательной дружеской подсказке.
— До свидания, доктор, — сказал Клоппе.
— До свидания, мистер Клоппе.
Направляясь к двери, Дойтш чувствовал, как за эти десять минут постарел на несколько лет.
И все-таки он сделал все возможное, чтобы избежать худшего…
Остановившись на лестничной площадке, Анджела Вольпоне не решалась нажать на кнопку звонка. Сердце громко билось в ее груди, и ей ужасно хотелось броситься вниз по лестнице, убежать отсюда. Полчаса назад она позвонила Франческе и сказала, что придет к ней. Теперь, стоя перед дверью, она не знала, хватит ли у нее сил сказать своей свояченице, что ее муж, дон Дженцо Вольпоне, мертв.
Она подняла руку и нажала на кнопку.
Дверь открыла сама Франческа. Ей было около пятидесяти лет, но выглядела она гораздо старше. За все время своей супружеской жизни с Итало Анджела встречалась с Франческой не более трех-четырех раз. И ни разу у них не было случая поговорить по душам, слишком многое их разделяло… Даже то, что они были замужем за родными братьями, не сближало их. Со своей жаждой к жизни, Анджела чувствовала себя неловко в присутствии этой спокойной, безропотной женщины. Что же ей пришлось испытать, чтобы с таким покорным, безысходным видом воспринимать происходящее вокруг?..
— Входите же, Анджела… Добро пожаловать…
Внутреннее убранство квартиры, несмотря на огромные комнаты, было таким же тусклым, безликим, как и сама хозяйка. Все было выдержано в серых тонах, несколько грустных, не совсем соответствующих духу времени…
— Хотите кофе?
Анджела покачала головой. Они подошли к окну и сели в кресла.
— Вот… — неуверенно начала Анджела. — Только что мне позвонил Итало… из Цюриха… Я принесла вам плохую новость…
Франческа непроизвольно напряглась.
— Речь идет о вашем муже… доне Дженцо. С ним случилось несчастье…
Не в силах выдержать пожиравший ее взгляд, Анджела опустила глаза.
— Несчастье? — повторила Франческа. — Но он… но он… — Франческа встала. Ее руки мелко дрожали.
Анджела закусила губы и еще ниже опустила голову. Затем она одним движением оказалась на ногах и бросилась на грудь Франческе. По вздрагиванию ее тела Анджела поняла, что та плачет. Франческа плакала без слез.
— Где он? — спросила она изменившимся голосом, отстраняясь от Анджелы.
Анджела не знала, что ответить. Только сейчас она поняла, что Итало ничего больше ей не сказал.
— Я спрашиваю вас, где мой муж? — повторила Франческа. — Что с ним случилось?
— Я не знаю, — сквозь рыдания ответила Анджела. — Итало должен мне еще позвонить… Он ничего больше не сказал. Он обо всем позаботится…
Франческа упала на диван, зарылась лицом в подушку и, стуча по ней кулаками, истошно закричала:
— Я знала, что они убьют его. Я это знала. А теперь они убьют Итало.
Чтобы не закричать от страшного смысла слов Франчески, Анджела впилась зубами в свои сжатые в кулаки руки.
Съехав на проселочную дорогу, машина Ландо направилась к каким-то строениям, стоявшим в пятистах метрах от горной трассы.
Ландо остановился у большого ангара и заглушил мотор. Он подождал, пока подъедет «форд», и поспешно открыл дверцу Вольпоне, избегая смотреть на сидевшую рядом с ним Инес.
— Это место вам подойдет?
— Проверь, нет ли здесь кого-нибудь, — сказал Вольпоне, не выходя из машины.
Проваливаясь по колено в снег, Ландо пошел к ангару. Все было закрыто и, казалось, вымерло. На всякий случай он постучал в дверь. Никого. Никакого движения внутри. Он обошел здание, снова подошел к двери и толкнул ее. Заскрипев заржавевшими петлями, дверь открылась.
Глинобитный пол был покрыт толстым слоем опилок. У противоположной стены стоял всевозможный сельскохозяйственный инвентарь. Центр помещения занимала стационарная электропила. Ландо провел пальцем по покрытому ржавчиной и пылью диску пилы.
Вероятно, с осени здесь никто не появлялся.
Он вышел наружу.
— Что там? — спросил Вольпоне.
— Все в порядке.
— Вытаскивай этих мерзавцев!
Ландо подал знак Пьетро Беллинцоне. Вольпоне вышел из машины и встал позади Инес. На секунду все замерли. Стояла пронзительная тишина, которая обычно предшествует смертной казни. Лица у всех были бледные, напряженные, глаза опустошенные…
Когда послышался звук мотора приближающейся машины, Вольпоне поднял руку вверх и никто не сдвинулся с места. Из-за поворота показался «фольксваген» Фолько Мори. Он встал в линию за двумя машинами, выключил мотор, потянул за рукоятку ручного тормоза и, захлопнув дверцу, подошел к остальным.
— Откуда ты появился? — спросил Вольпоне.
— Ехал за вами…
— Мы тебя не видели, — забеспокоился Беллинцона.
— Вынужден был остановиться.
— Зачем? — не унимался Беллинцона.
— Просто так…
Вольпоне кивнул головой, и все направились к строению. У входа он остановился и, обращаясь к Пьетро и Мори, сказал:
— Всех загоните внутрь, а ты, — он указал пальцем на Ландо, — останешься со мной.
Когда Заза, Инес, Мортимер, Фолько и Беллинцона вошли внутрь, Итало, ковыряя носком туфли снег и не глядя на Ландо, спросил:
— Ты знал моего брата?
— Да. Встречался с ним три дня назад.
— Где?
— В городе. Он пригласил меня в бар «Континенталь».
— Зачем?
— Дон Дженцо хотел, чтобы я проводил его на вокзал.
— Ты проводил?
— Да.
— Рассказывай.
Ландо растерянно посмотрел на него.
— Что рассказывать?
— Вы поехали на вокзал в такси?
— Нет, — он показал на «Р9», — на ней.
— Твоя?
— Ее подарил мне дон Дженцо.
— Когда?
— В день отъезда. Мы проходили мимо автомагазина, и ему захотелось сделать мне подарок.
— Ты проводил его до вагона?
— Он не разрешил. Мы расстались у входа в здание вокзала.
— Ты не проводил его даже до касс?
— Он приказал мне уехать.
— Ты не знаешь, куда он собирался отправиться?
— Нет.
— Какое у него было настроение?
— У кого?
— У моего брата, — занервничал Вольпоне.
— Хорошее… Спокойное…
— За вами следили?
На лице Ландо появилось удивление.
— Следили? Кто? Я не заметил.
— Ты знаешь типа, которого умыкнул?
— Мортимер О’Бройн, адвокат.
— Ты видел его вместе с моим братом?
— Нет. Когда я встретился с доном Дженцо, он был один.
— Твоя фамилия Баретто?
— Орландо Баретто. Ландо.
— Сколько лет ты в «семье»?
— Девятый год…
— Заработком доволен?
— Вполне.
— С сегодняшнего дня ты будешь получать в два раза больше.
— Но, патрон… — засмущался Ландо.
— Возражаешь?
— Нет, нет! — живо ответил Ландо. — Но…
— Возьми это! — приказным тоном сказал Вольпоне, сунув ему в руку пачку денег. — Десять тысяч долларов.
— Святая Мадонна!
— Это аванс. Ты любил моего брата?
Ландо энергично закивал головой.
— Он мертв, — сказал Итало. — Ты знаешь, кто его убил?
Глаза Ландо расширились, зубы не хотели разжиматься.
— Убил?..
— Эта сука О’Бройн убил его. Слушай меня! Мне нужно задать ему один-два вопроса, после чего он не должен возвратиться в Цюрих. Ты понимаешь?
— Да, — ответил Ландо, все успев понять.
— Блондинка… вместе с ним… Готов мне помочь?
— Да.
— Кто эта негритоска?
— Она со мной.
— Она тебе нужна?
— Как сказать? — выдавил из себя Ландо, удивляясь своему вдруг осипшему голосу.
— Она тоже не должна возвратиться в Цюрих.
— Но, патрон…
— Я тебе возмещу…
— Она здесь совершенно ни при чем! Ничего не знает…
— Возможно… Просто ей не повезло.
— Но…
— Мне не нужны свидетели. Найдешь себе другую. Слава Богу, проституток хватает.
— Послушайте, патрон…
Вольпоне сверкнул глазами.
— Я же тебе сказал — возмещу!
— Знаю, патрон, знаю! Дело не в этом. Ее исчезновение не пройдет незамеченным… Она трахается со многими финансистами города, влиятельными людьми… Туда, куда вы направили меня за О’Бройном… этот банк…
— Какой банк?
— «Трейд Цюрих бэнк». Она встречается с банкиром.
— Кто?
— Инес.
— С Клоппе?
— Да, — торопливо подтвердил Ландо. — Он без ума от нее.
Мозг Вольпоне заработал с молниеносной быстротой.
— Так ты говоришь, что твоя негритоска трахается с Хомером Клоппе?
— Да! Клоппе… Это он…
— Ты хотел бы, чтобы она дышала?
— Она честная!
— И хотел бы привезти ее в Цюрих живой и невредимой?
— Пусть только откроет рот, я сам сниму с нее шкуру.
Вольпоне пристально посмотрел на него.
— Доверяешь ей?
Ландо колебался мгновение.
— Ей — да!
— А я — нет! По крайней мере до тех пор, пока она не будет мертвой. Послушай, Баретто! Если она расколется, ответишь собственной головой. Согласен?
— Согласен.
Вольпоне легко хлопнул его по плечу.
— Не волнуйся, если я разок ей врежу… Так, для порядка… Ради шутки, — сказал он и шагнул через порог. Ландо последовал за ним.
Когда родители Курта узнали, что он женится на девушке, чьи родители находятся на вершине социальной иерархической лестницы и являются обладателями огромного состояния, их охватил ужас. Они отговаривали его в два голоса, предупредив о неприятностях, которые его поджидают в этом неравном браке. Курт смотрел на их растерянные лица, и это его злило.
Словно отвечая на свои тайные мысли, отец сказал:
— Вот и все… Свершилось… и свершилось… Но не думай, что мне это приятно.
— Ты преподаватель, Курт, — решила сказать свое последнее слово мать. — Если вы сделаете все так, как задумали, у тебя появится много недоброжелателей…
Курт раздраженно пожал плечами. Переубедить Ренату отказаться от сумасбродной идеи, приводившей ее в восторг, он не мог.
— У тебя совершенно отсутствует воображение, — говорила она. — Но страшнее всего то, что ты слишком мелочен, чтобы воплотить в жизнь свои мечты. Тебе не хватает немного безумия, мой бедный Курт! Ты знаешь, что сказал мне однажды Дали? Он хочет организовать корриду, а затем поднять с арены в небо поверженных быков и победителей на задрапированных красной тафтой вертолетах.
— Ну и что?
— Ничего. Чтобы придумать такое, надо иметь мозги.
— Дебильные.
— Ты никогда не поднимешь меня на вертолете!
— А почему бы не попробовать? В день нашей свадьбы…
Глаза Ренаты сверкнули, она оживилась.
— Ты всегда говорил, что презираешь зажиревших буржуа в нашем городе. Докажи! Не сдрейфишь?
— Я?
Вот так и совершаются глупости, играючи, слово за слово…
Они на полном серьезе разработали сценарий собственной свадьбы, который должен был максимально шокировать приглашенных гостей. Главная тема церемонии бракосочетания была определена — все наоборот.
За три дня до свадьбы ни о каких изменениях не может быть и речи…
Курту становилось не по себе, когда он представлял, как вертолет поднимает их в ночное небо в корзине, украшенной цветами. Возможно, на это представление, о котором раструбила вся местная пресса, сбегутся и его студенты… После такого скандального спектакля ему останется одно — подать в отставку. Что его ждет в таком случае впереди?.. Этого он не знал.
— Курт, — сказал Йозеф Хайнц, — ты впутываешь меня и мать в грязную историю.
— У вас нет чувства юмора, — скрипнул зубами Курт.
— А если лопнет трос? — обеспокоенно спросила Утта.
— Вы не в состоянии понять… — сказал Курт. — Рената — жизнерадостный человек.
— Я боюсь, что ты потеряешь работу, — пробормотала Утта, опустив глаза.
— Я тоже так думаю, — поддержал жену Йозеф.
— Мы столько в тебя вложили, — заплакала Утта. — Так надеялись… Хотели… Отец и я…
— Чего хотели?
Он чуть не крикнул: «Хотели, чтобы я был похож на вас?» Но вовремя сжал губы, поняв по тяжелому вздоху отца, что тот догадался… Они — другая планета, другое измерение… Добавить нечего!
— Ну, все! Я должен идти. Твое платье готово, мама?
Она утвердительно кивнула.
— Вот увидишь, ты будешь самая красивая. До свидания, папа…
Он коснулся губами гладко выбритой щеки этого старого, уязвимого ребенка, который так и не стал мужчиной.
А он, Курт, разве он мужчина? Но самая богатая наследница в городе выбрала его в мужья. Он, не торопясь, пошел вниз по лестнице. Когда-то, в детстве, он садился на поручень и со счастливым визгом скатывался вниз…
При виде входившего Вольпоне ему ужасно захотелось раствориться, стать невидимкой. Однако наэлектризованный, уверенный в неизбежности своей смерти и предшествующих ей мучений, Мортимер О’Бройн неожиданно сделал шаг навстречу своему палачу.
— Итало! Клянусь жизнью, я не понимаю вашего ко мне отношения. Здесь какое-то вопиющее недоразумение!
Итало задумчиво осмотрелся вокруг, задержал взгляд на пиле, стенах, покрытых паутиной, толстых балках перекрытия. Рядом с пилой на глинобитном полу лежала прямоугольная металлическая пластина. Вольпоне сделал знак рукой и Беллинцона поднял ее, открыв яму размером два на один метр и восемьдесят сантиметров глубиной. В ней находились электромотор и рубильник.
— Оставь так! — приказал он Пьетро.
— Итало! — закричал О’Бройн. — Я требую объяснений.
Вольпоне повернулся к нему с таким видом, словно видел его первый раз в жизни.
— Сейчас ты их получишь, — мягким голосом сказал он, затем взял его под руку и отвел в сторону. — Значит, так, — спокойно начал Итало, — мой брат убит.
О’Бройн собрал остатки сил, чтобы выдержать взгляд Вольпоне.
— Да что вы такое говорите? — выдохнул он.
— Закройся! — прорычал Вольпоне. — Говорю я! Сейчас ты скажешь мне цифровую комбинацию, под которой зарегистрирован вклад…
— Итало! Я не могу! Это же предательство по отношению к Дженцо!
Чтобы тут же не разорвать его на куски, Вольпоне закрыл глаза, обхватил голову руками и изо всех сил сжал ее.
— Слушай, гниль, слушай меня внимательно! Перед тем как я тебя убью, я предлагаю тебе сделку. Если ты сейчас же скажешь, что мне требуется, я убью тебя как человека — пущу пулю в лоб. И даю тебе слово, что с головы твоей подружки не слетит ни один волос…
— Что? Вы хотите…
— Если заупрямишься… все равно ты заговоришь. Я буду сдирать с тебя кожу сантиметр за сантиметром… Выбирай!
— Итало! Клянусь… вы ошибаетесь! Клянусь…
— Пьетро! Закрой дыру и поставь на пластину блондинку.
— Не-е-е-т… Я не хочу! — запротестовала Заза. — Какое я имею отношение к вашим делам? Я почти с ним незнакома…
Беллинцона завел ей руки за спину и толкнул на плиту.
— Что делать теперь? — спросил он.
— Повесишь ее, — спокойно ответил Вольпоне.
— Сволочи! — завопила Заза.
Инес отреагировала на происходящее неожиданно:
— И долго будет продолжаться это кино? Я замерзла и хочу домой.
— А ты спроси у этого ублюдка, — подсказал Мори и кивнул в сторону О’Бройна.
— Я не знаю, что они хотят от вас, — сказала Инес, глядя на Мортимера, — но скажите все, что знаете. Неужели вы не понимаете, что из-за вашего упрямства все мы оказались в дерьме.
Выполняя немой приказ глаз Вольпоне, Фолько Мори взял лежавший у стены моток веревки и протянул его Ландо. Один конец веревки Ландо перебросил через балку. Затем под любопытным взглядом Беллинцоны сделал петлю.
— На шею, — приказал Вольпоне.
С вылезшими из орбит от ужаса глазами, с выражением недоумения на лице Заза искала взглядом чьей-нибудь помощи.
— Мортимер! — закричала она. — Мортимер!
— Оставьте ее! — заорал О’Бройн. — Оставьте ее!
Беллинцона одним движением заломил руки Зазы за спину, в то время как Ландо привязывал другой конец веревки к кольцу, прикрепленному к стене.
— Мортимер! — во всю силу своих легких крикнула Заза.
Она увидела, как он сделал жалкую попытку вырваться из рук Фолько Мори.
— Пластину! — приказал Итало.
Беллинцона ухватился двумя руками за ее края и потянул на себя. Лишившись опоры, Заза повисла над пустотой.
— Омерзительно! — выкрикнула Инес.
— Пьетро! Возьми негритоску и развлекись, — резким тоном сказал Итало.
Беллинцона искоса посмотрел на Ландо. Мертвенно-бледный, сжав кулаки, Ландо смотрел на Вольпоне, в руке которого неожиданно оказался «маузер».
— Баретто! — спокойно сказал Вольпоне. — Запусти пилу.
Но в его голосе слышалась такая угроза, что Ландо даже не шелохнулся, когда Беллинцона, схватив Инес за рукав манто, потащил ее за штабель досок.
— Баретто! — повторил Итало. — Я кому сказал?
Тяжело ступая, Ландо подошел к краю ямы и спрыгнул вниз, коснувшись тела Зазы. Ему пришлось развести ей ноги, чтобы добраться до рукоятки рубильника. Диск пилы начал медленно вращаться, быстро набирая обороты.
Чтобы не слышать, что происходит за штабелем досок, Ландо взял толстый брус и подставил его под пилу. Он был разрезан мгновенно, словно спичка.
— Тащи его к пиле, — сказал Итало Мори.
Из-за штабеля к самой крыше взметнулся нечеловеческий стон Инес. Ландо застыл. Вольпоне сделал вид, что ничего не случилось. Послышался голос Беллинцоны: «Сука!» Последовали глухие удары и шум борьбы.
— Баретто, положи его перпендикулярно пиле и держи.
О’Бройн, ничего уже почти не соображая, пытался что-то сказать, но ни единого звука не вылетало у него изо рта. В десяти сантиметрах с бешеной скоростью вращался зубчатый диск.
Вольпоне схватил его за волосы.
— Я слушаю тебя!
Изрыгнув порцию желчи, Мортимер, который хотел жить, собрался с силами и выдавил из себя два слога заветного слова, придуманного Дженцо:
— Мамма! Мамма!
Но Итало не понял, что он услышал половину ответа, которого добивался. Он подумал, что слово, вырвавшееся из недр души О’Бройна, всего лишь последний крик о помощи и окончательный отказ. Внутри у Итало все перевернулось. В долю секунды его лицо покрылось потом, перед глазами мелькнули длинные ослепительные полосы, повлекшие за собой быстро сменяющиеся картины воспоминаний… Его брат, его слова: «Не трусь… Это не больна…» И Анджела, его жена… Ему показалось, что он ощущает на кончике своего языка вкус соска ее груди… И Дженцо… живой… мертвый… его нога…
— Мразь! Сука! — заорал он, забыв вдруг, кто он есть, почему он здесь, что должен делать…
Когда световые, пульсирующие полосы исчезли, он увидел, что по-прежнему держит голову Мортимера за волосы. Он поднял глаза и уставился сумасшедшим взглядом на Фолько и Ландо, которые смущенно отвернулись в сторону.
Он увидел, что их одежда забрызгана кровью. Только сейчас он заметил, что ничто не связывает голову, которую он держал в руке, с телом Мортимера О’Бройна.
Вместе с ней он отсек одновременно последнюю связь с двумя миллиардами долларов…