-Битте, ессен!
-Стукнула дверь, и в избушку ввалился пацан с небольшой связкой сучков, увидев немцев - замер. -Унук мой это, ня трогайте!
Старший кивнул и молча налил ещё одну миску варева:
-Ессен, киндер!
Киндер не заставил себя долго ждать, подчистил в момент и, помыв миску, сказал немцам:
-Данке шён!
С пятого на десятое, едва подбирая слова, они объяснились с внучком, что долго не задержатся, как только прекратится ужасная погода, они, водители, двинутся дальше, пусть гроссмутти не боится, они мирные немцы
-Да уж, мирные! - пробурчал себе под нос мальчишка. Снег валил еще день, и наконец-то прекратился, выглянуло холодное солнце, и по всей деревне засуетились, зашевелились немцы. Чистить дорогу согнали всех, даже школьникам младших классов велено было идти разгребать снег. И только к вечеру вызволенные из снежного плена машины, ревя и пробуксовывая, двинулись по проложенной танком колее, время от времени застревая, они потихоньку поехали дальше.
Гроссмутти старший немец оставил несколько банок консервов, немного соли и пару буханок дубового хлеба.
И к вечеру же хватились Гущева, жена была уверена, что он где-то пьянствует с Яремой, а дружки думали, что он отсиживается у хате. Искали долго, но так и не нашли. Только по весне, когда снег начал таять, нашли его неподалеку от дома. Оглядев и не найдя пулевых следов, решили, что пьяный заблудился в той круговерти, что случилась зимой. Собаке-собачья смерть, никто в деревне не опечалился, а пацан его, наоборот, перестал ходить с опущенной головой.
Весна совсем не спешила в сорок втором, март случился, как январь, за три дня выпало снегу как за месяц. Опять застревали машины в снегу, опять выгоняли всех на расчистку дорог. Еле-еле, по воробьиному скоку собиралась прийти весна, снег к концу месяца посерел начал просаживаться, но тепла все не было. Небо хмурилось. Казалось, на всей планете такая серая хмурая погода, видимо сама природа ужаснулась на непотребства, вытворяемые людьми, и наказывала род людской за слезы и смерти.
В Березовке было стыло, серо, уныло. Местные почти восстановили барский дом, Краузе-старший переехал туда жить, а сушеный сыночек наконец-то перестал торчать здесь постоянно и мозолить всем глаза. Теперь он наезжал или в воскресенье, или, случалось, посреди недели, а то и дней десять его вечно недовольную рожу не видели березовцы.
Дед Ефим иной раз составлял компанию Иоганновичу, сидели два пожилых человека, разговаривали обо всем, и забывалось порой, что где-то идет война, гибнут люди.
-Эх, Иоганнович, - как-то не выдержал дед, - скажи мне, чаго людям не хватаеть? Ведь жизня и так короткая. От мы с тобою - недавно молодЕжь были, а гляди, кости ломить, спина не гнеться, усе болить, а кагда устарели? Навродя от тридцатка только и исполнилася, ан нет, уже совсем старые деды.
-Ты-то, Ефим, настоящий дед, а я и дедом-то не стал. Старшенький карьеру делал, а Пауль... тот в науке весь, а так хочется быть уверенным, что не прервался твой род... дождусь ли?
Закончился март, половину апреля тоже была холодная, пасмурная погода, а потом как прорвало, за пару дней солнышко растопило большую часть снегов и застряли немцы намертво, в русской грязи. Поняв, что бесполезно что-то предпринимать, они, успокоившись, стали ждать, когда все подсохнет, а народ начал оживать, радуясь, что хоть солнышко их радует.
К маю стало подсыхать. Наученные горьким опытом и почти месячным сидением в непролазной грязи, немцы начали выгонять местных на строительство дороги, дело продвигалось, но когда дошли до Викешкина оврага, все застопорилось, болотистая местность как бы сопротивлялась дороге всеми силами, уложенные днем и утрамбованные камни, поутру оказывались в воде.
Немец, ведающий этим строительством, с каждым днем становился все злее. Через пару дней приехали ещё два каких-то важных немца. Долго лазили по оврагу, махали руками, доказывая что-то, долго спорили, потом видно пришли к общему мнению.
И начали деревенские рыть отводные канавы поперек склона, укреплять их камнем, через неделю вода из низинки стала уходить, и все вздохнули с облегчением.
Аккурат на первое мая появился Леший, опять радовались Гриня и Василь, опять он долго сидел вечером с Ефимовной и Стешей.
-Ничё, девки, - гудел он потихоньку, - не может того быть, что Россия загибнет, вот погодите, нарвется немец на пердячую косточку, и выбьют ему зубы, как Суворов говорил: "Русские прусских всегда бивали". Получили под Москвою, от ещё и в Берлине будем!
! -Дай-то Бог, - кивала Ефимовна, - мы теперь все в церковь ходим, стоим, молимся про себя за наших-то,вслух ведь не скажешь, Агашка там постоянно крутится. Вроде как батюшке помогает, а то в деревне не знають, что Бунчуку все докладает.
-Записки о здравии и помине читает, а тут бабка Вишня её позорила, на усю дяревню, - смеясь сказала Стешка, - Агашка углядела у записке о помине раба божия Викентия и понеслась к Бунчуку. Тот прибег у церковь и хотел было заарестовать Вишню, а та дюже удивилсь, за чаго.
-А за то што ты мяне на помин написала.
-Хто сказав? Ах ты ж гадюка языкатая, до чаго ж ты гадина подлая. Прежде чем бяжать докладать, успомнила ба, што батька у мяне Викентий прозывался, не погляну, што здеся Викешка. Выдяру тябе усе волоса, ах ты ж подлюка подлая.
Весна не радовала штрумбаннфюрера Герберта фон Виллова совсем - настроение было под стать этой мерзкой весне в бедном, забытом Богом, углу Орловщины - райцентре Раднево. Грязь, серое небо, с которого непрестанно сеял мелкий дождь. Казалось, там, наверху, кто-то упорный тщательно просеивал сквозь мелкое-мелкое сито огромные потоки воды... и не верилось, что где-то светит солнце, и весна семимильными шагами шагает, оставляя после себя нежные ростки зелени.
- Брр, мерзость! - передернулся Герберт.
-Герби! - окликнул его Фридрих - старший брат его друга и однокурсника Пауля Краузе. - У нас в казино вечером будет заезжая певичка. Ну, не Марлен, но голосок имеется, придешь? Хватит сидеть отшельником, я велел закрыть архив после семи вечера, от твоей работы скоро взвоют все сотрудники. Да и по такой погоде только и остается сидеть за столиком и попивать кофе с коньяком. Признаюсь, у меня есть несколько бутылочек 'Камю', так что жду тебя в казино, отказ не приму!
Герберт кивнул и, сморщившись, сойдя с крылечка, обреченно пошел по самому краешку дороги, стараясь как можно меньше вымазать начищенные до блеска верным Руди сапоги. Попадающиеся редкие прохожие старались уйти с пути мрачного фашиста, а поскольку места не оставалось, то люди наступали в лужи и грязь, чтобы пропустить фрица. Почти у самого дома, где квартировал Герберт со своим Руди, навстречу ему шлепали два мальчишки, один постарше успел отойти, а младший растерялся и застыл на месте, глядя на офицера огромными голубыми глазищами, которые на чумазом личике смотрелись как очень красивые цветы, выросшие на мусорной куче.
У Герберта что-то в душе дрогнуло, он остановился и жестом показал старшему, чтобы он забрал малыша. Шустрый старший схватил мальчишку и пыхтя перекинул через невысокий штакетник, в чей-то сад, и запрыгнул сам.
-Герр майор, Вы пожалели этих босяков?
-Руди, посмотри, что у них на ногах, и замолчи!
Как раз подошли к чистенькой хате, где разместили важную птицу из Берлина, в доме по соседству с Фридрихом Краузе.
Хозяев, конечно же, выселили, и в хате хозяйничал Руди - Рудольф Гельм, находящийся возле Герберта с семилетнего возраста, бывший ему и за няньку, и за дядьку, и за камердинера, и теперь вот за денщика.
Он по-свойски ворчал на Герби, когда никого не было рядом, а при людях это был исполнительный, недалекий, пожилой мужчина. Герберт дружески посмеивался не так давно над ним:
-Руди, ты не устал меня опекать, женюсь вот, так ты и в первую брачную ночь советы будешь давать мне?
-Сам разберешься, не маленький. Вон уже двадцать восемь стукнуло, - ворчал Руди.
Да только вот не заладилось с женитьбой у Герберта, и если бы не Руди... скорее всего, и Герберта уже не было в живых. Фон Виллов выкинул свои черные мысли из головы.
-Руди, я вечером в казино пойду. Ты не жди, ложись - знаю ведь, что по такой погоде твой ревматизм дает о себе знать, просил же не ездить в эту дыру со мной!
Руди что-то буркнул себе под нос, а громко сказал:
-Яволь, герр майор, сейчас почищу сапоги и форму отглажу!
Герберт, высокий, худощавый шатен, с запоминающейся сразу внешностью, этакий суровый мрачноватый- был точной копией своего отца и дядюшки Конрада, единственное, что у него было от матери Эрики - это глаза. Светло-серые, они в минуты душевного спокойствия казались серыми, отдающими в голубизну, если же Герби был не в настроении, становились насыщенно серыми, а в гневе глаза были как грозовое небо.
Руди привык угадывать его настроение по глазам. Сейчас глаза были насыщенно-серые - значит, опять вспоминает эту... Руди потихоньку вздохнул: - надо же было его ребенку приехать на пару часов пораньше в свое имение, без предупреждения, чтобы увидеть все это непотребство, творимое 'невестой'. Как он сумел удержать обозленного Герберта, не дать ему перестрелять всех этих мерзавцев, он и сам не помнил, знал в тот момент только одно - его ребенок не должен пострадать. Он до сих пор помнил, как, хрипя и задыхаясь, старался удержать Герби, моля Бога, чтобы Конрад успел, и Бог услышал Руди, Конрад появился вовремя, и теперь, во избежание последствий, и попали они в эту глушь, грязь, дикость, но такое переживаемо, пусть в Берлине все утихнет, а Герби, он в случае чего своей грудью заслонит - мальчик ещё и не жил толком.
В семь лет потерять родителей, остаться с вечно занятым дядей, перебивающимся случайными заработками. Это потом, после путча, знания и умения Конрада понадобились, и пошел фон Виллов в гору. К началу войны полностью восстановили родовое имение, Конрад имел звание полковника, Герби, после окончания университета, предложили интересную работу. Мальчик с таким острым аналитическим умом тоже быстро пошел по служебной лестнице, вот уже майор, и так не повезло... Но Руди твердо знал - Конрад все уладит, и поедут вскоре они обратно.
ГЛАВА 5.
Фон Виллов впервые был в этом 'казино'.
-'Примитивно и убого, как и все в этой стране' - подумал он. Его острый ум тут же принялся анализировать факты, и он внутренне похолодел - выходило, по всему... что... Нет!! Я не буду думать об этом, это дело высшего эшелона власти!!
-Герр майор! - прокричал ему Краузе, сидевший за одним из отдельно стоявших на небольшом возвышении столиков. - Присаживайтесь. Здесь, конечно, не Берлин, но вполне неплохо кормят, и сегодня у нас ещё и фрау Элоиза в гостях!!
Фридрих на людях обращался к Герберту строго по уставу. Принесли местное блюдо под диким названием "Го-люб-ци", которые очень нахваливал Фридрих, говоря: