А потом негромко, не сговариваясь, запели. Сначала: "Вставай, страна огромная!", потом "Катюшу", "Три танкиста", "Землянку", "Смуглянку" и под конец не выдержали - спели "День Победы".
Как слушали их местные... казалось, они не дышат. А на последней песне встали все. Гринька, мгновенно запомнивший припев, громче всех восторженно голосил:
-Этот День победы порохом пропах!!
Беззвучно пел и Василек, повторяли слова - День Победы! - Матвей и Ваня, а Лавр не скрывал слез.
-Ох и уважили, мужики! Одно скажу: силен русский дух!
И весь день мужики были задумчивыми, все в глубине души находились там, дома, со своими родными и близкими, и как никогда понимали, что вот этот День Победы дома у всех был не радостным. Наверняка сходили с ума от неизвестности родные, а они пока все живые-здоровые не могли послать весточку из сорок второго.
Леший неспешно собирал свой сидор, укладывал какие-то сушеные травки, завязанные в чистые тряпицы, семена, положил мешочек мелкой картошки Ефимовне на посадку. Гринька с Василем, Костик и Матвей притащили много дикого чеснока, промыли в бегущем неподалеку ручье, и Леший принялся заворачивать его в мятую оберточную бумагу.
-Че дурью маешься. Вон в пакет клади и все! - удивился Игорь.
Ты чего, умник? - возмутился Иван, - а как он там объяснит, что это такое и откуда, в лесу нашел?Это у нас все ближние леса загажены, можно все что угодно найти, а здесь если только оружие и то где-то неподалеку от шоссе, нет, скорее проселочных дорог.
-Ох, как тяжело за базаром следить! - пробурчал недовольный Игорь. - Трудно к такому привыкнуть,это мы ещё на самом деле удачно попали, а представь - вывалились бы где-то в городе или селе, кругом фашисты, и мы в отключке...
-И очнулись бы в гестапо. Это да! - вздохнул Николаич. - Мы с Варварой с нашим-то давлением уже бы там были, - он указал пальцем на небо. И удивленно произнес: - Э, а я третий день свои обязательные, 'будь они неладны-наркомовские' таблетки от давления не пил, и вроде ничаго, как Гриня скажет.
-Точно, Николаич! Если суждено вернуться нам, жена тебя не узнает, скажет, вали отсюда, аферист. А у меня мамка-паникерша. Небось вся уже изрыдалась... Да и жениться вот собрался, - задумчиво произнес Игорь, - эх, невезуха. Что такое не везет?
-Не везет, это когда руки или ноги оторвало снарядом, или в плен, суки, раненого, - буркнул сидевший тут же Серебров, - остальное все, наоборот, хорошо, живой - значит, ещё этих гадов покрошу!
И увидев, как вскинулись Иван и Сергей, махнул рукой:
-Да не суетитесь вы! Понял я, что вы не отсюда - много чего в вас настораживает, вон одежда, вид у вас непривычный, вы такие... как бы это сказать... видно, что не хлебанули вы войны - не видели бомбежек и отступления. Слов много непонятных: мобила, комп, интернет, - с трудом произнес он незнакомое слово, - но вот после песен понял я, что вы наши, что ни на есть - русские, а откуда вы - не столь важно, лишь бы этих сук побольше уничтожить.
-А и верно, - прогудел Леший, - раз ты такой внимательный, чего уж скрывать, пока мы все в одной каше будем вариться. Матвейка тоже такой догадливый?
-Да, мы ещё вчера обратили с ним внимание на... - он задумался, подбирая подходящее слово,-необычность ихнюю. Но трудно представить вот, например, Игоря, засланным фашистами.
-Но, но, но, ты это не очень, я ведь не посмотрю, что ты худой и кашляешь, за такие слова и схлопотать можно! Моя бабуля Орденом Славы третьей степени награждена и медалью 'За боевые заслуги', не считая там всяких юбилейных, за спасение раненых.
-А какие ещё награды давали нашим? - заинтересовался подошедший Матвей.
-Много чего, солдатам самые почетные - Ордена Славы трех степеней, ну, это как в царской армии был Георгиевский крест, медали: За Отвагу, За Боевые Заслуги, звездочка конечно, самая высшая - Герой Советского Союза, то есть. А у военачальников - там 'Орден Победы' с брильянтами, ещё ордена Суврова, Кутузова, Нахимова, медали всякие: за оборону Москвы, Ленинграда, Киева - ещё города, потом за освобождение Праги, Будапешта, за взятие Берлина, за победу над Германией, а уже осенью сорок пятого японцы нарвались. Там совсем быстро их уделали, - добавил Иван-большой, - кстати, георгиевская ленточка сейчас у нас повсеместно, на день Победы - все стараются приколоть или прицепить на грудь.
-А мелких пацанов и девчушек в военную форму родаки одевают, прикольно, идет такой карапуз в гимнастерке, галифе и пилотке и цветочки дедам дарит.
-Что такое прикольно?
-Ну, смешно, любопытно.
-Вот, таких словечках и засыплешься ты, Игорек, - проворчал Сергей.
-А меня туда не пустють, рожей не вышел, блин. Эх, а я бы поглядел на этих вояк.
-Эти вояки пока что, на коне, пол Европы под ними, а у нас ещё Сталинград впереди, - проговорила Варя.
-А что Царицын-Сталинград? - заинтересовался Леший.
-Если совсем коротко, то все лето наши будут отступать, допятятся до Сталинграда, а там упрутся, город разрушен будет до основания, Волга будет гореть от горючего, но к концу года начнут гады получать по зубам, итальяшек под орех разделают наши, к новому году вся шестая армия под командованием Паулюса, вроде, фельдмаршал он? Да, точно, - попадет в окружение, в январе сорок третьего сдастся в плен, и в Германии будет трехдневный траур. И станет эта Сталинградская битва началом конца фашистов, потихоньку-помаленьку начнут наши зубы им выбивать, летом, в июле будет Курская битва, вот там окончательно станет ясно, что будет им... - Варя замялась, подбирая слова. -Большой трындец! - дополнил Игорь.
Леший, Ваня-младший, Матвей и пацанята слушали их, затаив дыхание, как какую-то чудесную сказку...
-Господи, дожить бы до сорок пятого, до Победы! - Как-то торжественно сказал Леший. - Вот я-кадровый офицер царской армии, много чего видевший в эту дурацкую революцию, волею судьбы оставшийся здесь, не уехавший в эмиграцию, хотя была возможность, живущий здесь под неусыпным надзором гпу-шников, сильно не любящий коммуняк, и как нормальный русский человек, мечтающий сейчас только об одном, чтобы как можно больше уничтожить этих завоевателей, третий рейх или как там ещё! Сидели бы в своем Дойчлянде, сколько горя и крови на их совести... Слушаю вас, и душа распрямляется, опять повторюсь -велик русский народ! Неважно, кто ты по национальности: грек, татарин, калмык, казах, самоед, осетин - все мы Русские, и нет такой силы, способной сломать нас! Ещё Федор Тютчев больше семидесяти лет назад сказал: "Умом Россию не понять! Аршином общим не измерить! У ней особенная стать, в Россию можно только верить!"
Утром ушел Леший с ребятишками, а оставшиеся мужики сноровисто стали обустраиваться: рубили отмеченные ещё с осени хозяйственным Лешим погибшие деревья, аккуратно обрубали сучки, укладывали в штабеля стволы и стволики-работа кипела. Ивана-маленького, как слабого, определили Варе в помощь, а он и рад был помочь женщине, которая дала ему одну чудную таблетку - капсулой называется, и мучивший его всю зиму жуткий кашель заметно ослаб. Варя улыбнулась радостно, сказав, что пара-тройка этих капсул поставит его на ноги.
А Леший с ребятишками, надевшими сверху на необычные костюмчики свое рванье, неспешно шагали в Раднево. Леший переносил через большие лужи своих пострелят, частенько присаживался отдохнуть, видя как упрямый Василь идет из последних сил, но на руки к нему категорически отказывается. На постах их долго не задерживали. Почти все немцы знали , что этот громогласный Берг-манн (Человек -гора) люччий фройнд герра Краузе и его сына, а страшный Кляйнмихель его уважительно величает - Гроссёгер.
Вот и добрались до Раднево часам к пяти. Оставив ребятишек возле пустынного в этот час базара, мальчишки присели на пустой прилавок и нахохлились, как два воробья, а Леший пообещав, что он быстро, пошел доложить Кляйнмихелю, что для охоты все готово, ''чтоб Вы, гады утопли в болоте!'' А из стоящего неподалеку дома районного полицая и стародавнего знакомца вывалился пьяный и злой Бунчук.
Ему сегодня сделали серьезное внушение и предупреждение за бардак в его деревне - два дня назад заявился к отцу Фридрих Краузе и кто знает, что ему понадобилось у полицаев, но зайдя туда, он увидел, как сказал бы Игорь - 'картину маслом'. Из пяти полицаев находившихся там, включая и Бунчука, три не могли даже головы поднять, а Викешка все же сумел встать, качаясь. Правда, сразу же улетел в угол от кулака Фридриха. Тот не стал орать, брезгливо вытер свою перчатку о занавеску, серую от грязи, впрочем. И указав на самого трезвого полицая, трусливо вжавшего голову в плечи, произнес: -Через день - этого в управу.
И вломили Бунчуку знатно, а поскольку ему сказать было нечего, он молчал, зверея про себя, что его такого услужливого не ценят совсем, а он сколько уже сделал для новой власти: список коммуняк и комсомольцев ещё до их прихода заранее написал - не его вина, что многие из этого списка успели смыться. Выследил и доложил лично Кляйнмихелю про жену Решты - зам главы коммуняк. Хотя выслеживать и нечего было, донес сосед, что она осталась у друзей. И что с того, что бабенка лежала не вставая? Муж-враг, вот и отвечай. Были на его совести две семьи местных полуевреев, мстил Бунчук всем, кто хоть как-то был виноват в том, что когда-то он из успешного непмана превратился в бандита-бродягу-уголовника. Жалел, ох как жалел он, что не сумел насладиться местью своему заклятому врагу -Никодиму Крутову. Жила в глубине его души мыслишка, что жив гад-Никодимушка, уж больно изворотлив был мужичонка. Вот и нажрался с горя мутной вонючей самогонки у знакомого ещё по тем временам, теперь тоже полицая, Перхова Мотьки. Злоба кипела в нем и рвалась наружу... а тут такое везенье -сидит паршивец этот, чистый Никодимка, на базаре, а вокруг никого, и взыграло ретивое...
Широким щагами, пошатываясь, он попер к ребятишкам.
Гринька, увидев его сжался:
-Василь, беги до комендатуры, может, Леш выйдеть уже.
Василь бочком соскочил и побежал к комендатуре. Там у входа жестами стал показывать, чтобы вызвали большого человека, но часовой не понимая его, только отмахивался и отгонял. И тут открылась дверь и на крыльцо вышли два немца - одного Василь запомнил хорошо - он не стал толкать его в большую лужу, а жестом велел Гриньке забрать и подождал, пока они уйдут с дороги.
Василь умоляюще сложил руки на груди и стал смотреть на этого немца. Немец равнодушно глянул на него, потом как-то замер на секунду и внимательно всмотрелся в умоляющие глаза ребенка.
-Вас ист лос? - спросил он.
Василь дрожащей рукой показал на рынок, где Бунчук, взяв Гриньку за шкирку, громко орал и уже замахнулся. -Руди, шнеллер!
Герберт фон Виллов узнал мальчишку, вернее, его необычные глаза. А когда тот указал в сторону пустынного рынка, где какой-то полицай начал лупить худенького киндера...
-Руди, шенллер!
Фон Виллов быстро зашагал туда. Одно дело, когда мужики разбираются, а тут мелкий киндер и здоровый менш.
Герберт дотронулся до плеча мужика, обычно, едва завидев офицера, эти унтерменши вытягивались в струнку и подобострастно кланялись. А этот... резко сбросив его руку, опять замахнулся на киндера, говоря какие-то странные слова:
-Никодимово отродье!!
Фон Виллов, теперь уже со всей силы рванул этого полицая на себя и, развернув, с удовольствием впечатал в его красную, жирную, воняющую перегаром рожу кулак. Тот, выпустив пацана, отлетел к прилавку, и заревев быком, вскочил:
-Хальт!! - возле его ног прогремела автоматная очередь. Тот остановился и только тут увидев на кого он пытался броситься, упал на колени, прямо в лужу.