-Шальная пуля, - сказал Егор Иваныч, пожилой тракторист, прибежавший на дикий крик Василя.
Василь же после увиденного онемел, перестал говорить совсем.
Сбежавшиеся после бомбежки бабы, всхлипывая, решали, что делать с ребятней в одночасье оставшимися совсем без взрослых.
Мальчишки сидели, как два воробья на ветке: заплаканный с грязными разводами на щёках, Василь и насупленный Гриня.
Во двор вошла Марья Ефимовна: -Гриня, у меня полхаты снесло, я теперь к вам переберусь, согласны?
Василь, всхлипнув, кивнул, а Гриня, подумав, сказал: -Согласны, только я ведь непослушный.
-Ох, Гриня, сейчас не то время наступило, боюсь, что школы ещё ой как долго не будет, а вам до батьки надо выживать.
- Когда ещё батька-то вернется, если не погибнеть? - по стариковски вздохнул Гриня.
На следующий день похоронили Глафиру, рядом положили погибших при бомбёжке троих солдат, поплакали над ней и разошлись, а мальчишки ещё долго сидели возле мамки...
Уцелевшие после бомбежки артиллеристы с остервенением закапывались в землю. Перевезли на тележках нехитрый скарб Марьи Ефимовны, Гриня показал где какие припасы лежат, Марь Ефимовна собрала все упавшие с яблонь яблоки, и села резать их на сушку.
Василь пристроился рядом, он после увиденного не отходил от неё ни на шаг. -Василь, ты меня слышишь?
Тот кивнул.
-А попробуй сказать что-нибудь?
Он открыл рот, попытался что-то произнести и замотал головой.
-Давай так, если что-то надо сказать или пиши, или показывай на предмет.
Он опять кивнул.
-Эх, и Самуила нет, всё что присоветовал бы. Ладно, малыш, будем надеяться, что пройдет это у тебя.
А с утра начался бой. Жители в спешке прятались в погрба и ямы. Ухало, громыхало и взрывалось до самого вечера, затем все стихло.
Самые храбрые стали потихоньку выбираться из погребов и осматриваться... На пригорке у артиллеристов земля была перепахана, как кто перепахал гигантским плугом, и из ямы одиноко торчал перекрученный ствол пушки.
- Милаи, погибли все, - запричитала бабка Нюта.
-Цыть, не ори, идитя лучше глядитя, что порушено, - дед Ефим шумнул Егору Иванычу: -Егорша, надо бы глянуть, може кто и живой, а ты Гриня с Ваньшей вон, бягом на тую сторону, глаза вострые, глядитя, ежли немцев увидитя, осторжнея.
Осторожно приблизившись, увидели несколько погибших - один привалился к колесу пушки и казалось, что просто задремал, один лежал в шаге от ящика со снарядами, одного взрывной волной отбросило метров на пять, неподалеку еще три убитых...
-Смотри, снаряды все исстреляли... Эх, робяты, вам бы жить да жить!
С дальнего конца деревни торопливо подошли ещё три мужика, и все вместе осторожно перенесли погибших в глубокую воронку. Похоронив солдатиков, быстро разошлись, и никто кроме деда и Егора Ивановича уже не слышал, как у дальнего куста раздался стон.
-Егорша, живой кто-та.
-Это командир ихний, сильно поранетый!
- Давай-ка его на тележке вот в разбитую хату завезем, я Стешку пришлю, она же чаго-то умееть, Самуил их обучал, а там посмотрим, может к Лешему в лес сможем отвезть. Я документы-то успел у робят взять, так чтоб этот хитрый Еремец не углядел, он такой склизкий. Не ровен час, сболтнеть где, а так похоронили воинов и похоронили, место знаем - кто доживёть до наших, тот и покажет.
- Дед, а когда они вернутся наши-то, вон какая силища прёть?
-Ай не веришь, Егорша?
-Ты дед, не говори чаго не нать, у меня, сам знаешь, трое там, - он махнул рукой в сторону фронта,-сердце изболелося. Старуха кажин день плач заводит!
Прибежавший Гриня сказал, что по темноте уже не видно ничего, дед послал его за Стешкой. Раненый не приходил в сознание и мужчины потихоньку перетащили его в разбитую хату. Стеша промыла все раны, засыпала их растолченным в порошок стрептоцидом, первязала чистыми тряпицами.
-Ну, деды, если выживет наш герой - это будет чудо! Много крови потерял, а рана на груди очень большая.
Договорились, что как только начнет светать, Егор Иваныч со Стешкой поедут за дальним стожком сена - как кстати пришлось, что пару дней назад Стеша и в самом деле просила Егора при свидетелях, съездить за сеном, - и потихоньку отвезут раненого к Лешему.
ГЛАВА 2
К обеду в Березовке появились первые немцы: сначала на цетральную улицу, что вела дальше на Казимовку, влетели пять мотоциклов с сидевшими в них фигурами в непривычной, серой форме. Игравшие на улице ребятишки, как вспугнутые воробьи, бросились врассыпную, через минуту на улице не было ни души, деревня замерла и затаилась...
Мотоциклы потрещали, один развернулся в обратную сторону, остальные остановились у колодезного журавля, три немца встали настороже, держа наизготовку автоматы и поглядывая по сторонам, остальные лопоча что-то и громко смеясь, начали черпать воду. Прозвучала короткая автоматная очередь, они встрепенулись, но тот, кто стрелял, что-то пролаял им, и немцы дружно загоготали.
-Неподалеку в пыли лежала убитая курица, не вовремя вздумавшая перебежать улицу. Немец подобрал курицу и, оглядываясь, увидел во дворе у Лисовых ещё двух - опять короткая очередь, и шагнувший прямо через забор немец, довольно скалясь, поднял куриц в воздух.
-Гады, аспиды проклятые,-бессильно сжимая кулаки, шептала Марфа Лисова, - штоб вам подавиться!!
На въезде в деревню нарастал шум, и вскоре по улице непрерывным потоком потянулись машины с весело скалящимися и гогочущими, явно довольными жизнью немцами.-
- Да, - смотревший из-за занавески на улицу дед Ефим горестно вздохнул, - нелегко нашим будет такую махину перешибить, но ещё Суворов говаривал, што русские прусских всегда бивали, ох нарвётеся на пердячую косточку, - погрозил он мосластым кулаком.
-Ты, старый, язык-то придёрживай, не ровен час, - пробурчала посмурневшая и испуганно крестящаяся баба Маня.
- Эти скрозь едуть, знать, опять где-то наши отступили. А скоро и хозяева заявются, эхх, Ё... грозилися, хвалилися, малой-де кровью обойдемся, пол России уже гады захватили, поди. На Москву, знать, рвутся, но ничё, ничё, сладим с супостатом, вот увидишь, старая - ежли доживём мы с тобой- будет, будет на нашей улице праздник!!
А немцы все перли и пёрли. Пыль, поднятая машинами, висела в воздухе, из деревенских почти никто не показывался, все испуганно сидели по хатам. И каково же было негодование деда, когда он увидел в окно,(всегда говорил,что хата его стоит на стратегически важном месте) что к правлению, расположенному немного подальше от дедова дома, на противоположной стороне, как-то испуганно озираясь, движется несколько человек.
- Это ж... Ох, ты ж, сучонок пакостный! - Дед зашипел и плюнул на пол, - ах ты ж, харя твоя мерзкая!Мань глянь, какая змея у нас в деревне пригретая была?
Еремец и вечно больной, не вылазящий из районной больницы - Ванька Гущев, их женки и первая, после Слепнихи, сплетница деревни Агашка, подобострастно как-то кланялись вышедшему из притормозившей машины офицеру и что-то говорили, преподнося хлеб-соль.
-Суки! - дед аж вскочил, - от каго надо было в тундру какую ссылать! Больной-то, смотри, здоровее всех оказался.
К 'делегации' меж тем подтянулись еще какие-то людишки. Вглядевшись, дед ахнул:
- Собирайтесь беси, черти уже здеся! Глянь, Мань, и Бунчук объявился, ай, ай, поганец, живёхонек, жаль, жаль, не добил, знать, его в тот раз Никодимушка-то. Все-то думали, что издох, Никитич не доглядел тогда... да... вона как всё завернулося... бяяда!!
Бунчук меж тем, яростно жестикулируя, что-то объяснял на пальцах немцу. Тот пожимал плечами, видно, не понимая о чем речь. Тогда угодливо согнувшись, и что-то сказав, Бунчук побежал к дому Ефима.