-Да ты чего, я просто так, любопытствую, я, это, поваром был при кухне. - Повар, твою мать, каши сварить не умеешь, мы к тебе не лезем и ты нас не тронь. Я вот контуженный, как засвечу...
Правда, когда в плен попали, Иванова очень быстро расстреляли, кто-то стукнул, что он из командиров, а какой он командир, сержанта только и получил. И Лядов тоже исчез как-то незаметно.
А когда нас к Краузе набирали, он, Ляхов, то есть, вызвался водопроводчиком, а в бараке поплакался, что ничего такого не умеет, просто ослаб и вряд ли бы выжил в лагере. Мы его пожалели, прикрыли, так и мотался разнорабочим, и все как-то вынюхивал, кто что сказал, кто где был, мы думали, любопытный как баба, и очень он Осипова не любил, всегда так смотрел на него, тяжело. А Александр Никитович обо всех заботился, все по-честному делал.
-Хорошо, спасибо, иди досыпай!
-Ну что, дивовцы, имеем мы у себя в отряде крысу, мало того, что удачно заболел перед операцией, так ещё пытался Полюшку ссильничать.
Сергей вскочил:
-Почему сразу не сказал? Я ж ему башку назад заверну, будет задом наперед ходить.
-Да, видишь ли, Полюшка мне только вот рассказала, если б Стешка не забегла...
-Убью, суку, крысятника, - прорычал Сергей.
-Ты послушай дальше... - Панас полистал тетрадку и на последних страницах присвистнул:
-Так-так, записи свежие, ого, характеристики на каждого из нас с его выводами... Да... и носит же земля такую сволочню.
-Я не понял, какая ему польза от этого? - удивленно произнес Панас.
-Ну как же, вот придут наши, а тут готовое досье на всех вас - какие вы и что с вами делать. Где-то летом, в этом году Сталин приказ издал то ли 227, то ли 237. Там конкретно - "Ни шагу назад!" Если отступали - заградотряды из таких вот Ляховых их расстреливали. Варюхи нет - она, помнится, говорила, что после этого приказа немцам наступать стало ох как сложно, наши пятились, но уже не драпали. А ты думаешь, вот освободят Брянщину - вас всех сразу в армию, тут уже не будут смотреть на какие-то мелкие болячки, и в семнадцать лет ребята пойдут воевать. Сколько народу полегло, сколько в плену из-за рас...здяйства? Естественно, будет проверка всех вас этими вот, особистами, а мальчик наш - и не раненый, и под личиной рядового в плен попал, думаешь, за задницу не возьмут? А то и в лагерь загремит лет на десяток... А тут такой весь умненький - следил за всеми, на всех компромат накопал... заслуживает медаль, блин. Ещё и коммунистом идейным окажется...
-Но ведь... - заикнулся было Осипов.
-А про тебя вообще одна ненависть в тетрадочке, завидует он тебе ещё с лагеря. Ты и полудохлый, а людей к себе притягивал, а он такой весь положительный и никто к нему... кроме того мальчонки, Лядова. Пишет ведь сука: "Лядов не прошел проверку. Оказался слабым, пришлось пожертвовать..." Этот вот сержант контуженный и мальчонка деревенский из-за него смерть приняли, боялся, сука, что про него чего скажут.
- И что теперь, ведь не пытать же его? - растерянно проговорил Панас.
-Зачем? Мы с Игорьком с ним по-нашему, по-дружески поговорим, ну морду обязательно набьем за мою невесту, и этот слизняк все нам расскажет. Не боись, командир, такие ссыкуны боли, даже зубной, боятся, это других других мучить, ух мастаки. Физию оставим целой, а вот за все хорошее...
Игорек спросонья ничего не понял, а когда догнал...
-Ах сука! Серега, я вот по фильму "Штрафбат" их ненавижу. Твари, как клопы кровососили, ладно, пошли поговорим...
Разговор получился весьма плодотворный. Много чего вывалил боящийся физической боли Ляхов-Ляхович. Он, как говорят следаки - пел как канарейка. Серега и Игорек морщились, плевались, матерились в голос, а Иван-младший, тщательно записывающий все 'песни', пару раз не выдержав, вскакивал и набрасывался с кулаками на этого тварюгу. Панас и Осипов, читая эти признания, были не просто шокированы, они смотрели на всех в полной растерянности. Шелестов же, выросший совсем в другое время, не сильно и удивлялся, зная по книгам, публикациям рассекреченных архивов много чего, что для людей сороковых считалось невозможным и неприемлемым.
Этот Ляхович ещё до войны умело настучал на своего непосредственного начальника, получив внеочередное звание - старлея.
И вот не повезло... Будучи в командировке в Белостоке, который уже через неделю был захвачен фашистами, не успел выехать и начал пробираться на восток, старательно обходя или обползая места боев. Лядов же был у него на побегушках, он втюхал ему легенду, что ему такому, нельзя попадать к немцам - якобы он имеет очень секретные данные в голове, что помогут нашим, и Красная армия вскоре начнет наступать аж до Берлина.
Наивный деревенский паренек верил всему, и начал прозревать только тогда, когда встретившись с ранеными, оборванными, еле бредущими красноармейцами, Ляхов уже никуда не рвался, а попытался начать командовать ими в свою пользу. Но контуженный Иванов послал его далеко - Ляхов же был рядовым.
В лагере пришлось, по выражению Ляхова, пожертвовать сначала Ивановым, подбросив на видное место ночью записку, что Иванов - не рядовой вовсе, а лейтенант, а потом и Лядовым... потому что парнишка начал его сторониться и о чем-то шептался с двумя другими бойцами.
А у Краузе его очень заинтересовал механик, какой-то уж очень смелый... вот и начал присматриваться ко всем остальным. После победы под Москвой допетрил, что если придут наши, надо будет очищать свою ж.., знает же не понаслышке, как "проверяют" коллеги-особисты. А Осипов? Ну, тут с первого дня было видно, что он из командиров. Почему не продал? А приметил, что возле него группируются втихую самые толковые, и постарался примкнут. Будучи хамелеоном, завидовал ему страшно, ненавидел за все, чего нет у самого, и мечтал сразу же, как придут наши, настучать на Осипова. Потом уже дело дошло бы до остальных. В этой долбаной тетрадке не нашлось ни для кого ни одного доброго слова - все были врагами народа. А уж Игорь, Шелестов и Сергей...
-Кароче, эта тварь не должна жить, его не переделаешь. Панас, не начинай про совесть и про то, что он все поймет... такие не понимают. Ты готов его пожалеть, а все остальные за что должны страдать, вон взять Женьку... Еле вытащили из лап смерти, а этот пишет: "Странно, доходяга выкарабкался, какми такими порошками его лечили, разузнать." Про Севку: "Такой противный студентишка. Лезет везде. При освобождении обратить особое внимание, часто высказывается негативно про партию." И чего? Сидеть пацанам умным, заметь - Женька на самом деле умнейший, далеко пойдет, а этот... пока наши придут сколько дерьма ещё наберет, на 'вышку' всем хватит. Мы вот предлагаем только одно - публичный расстрел, а чтобы понятно было всем, кой чего зачитать и пояснить, что записи делались для фашистов, и он собирался перебегать к ним в ближайший месяц.
Панас долго думал, прикидывал, на день ушел к Лешему. Тот, выслушав и прочитав кой чего, не стал долго размышлять:
-Таких давить надо! У тебя двадцать пять человек невиновных из-за трусливой сволочи расплачиваться станут? Ты сам сможешь спокойно жить, зная, что вот эти все твои товарищи из-за одной твари на смерть пойдут? Не сделаешь ты - сделаю я, пристрелю в ближайшее время. Я тебе не говорил, это только Самуил знает - догадался по приметным родинкам, доводилось ему меня штопать в восемнадцатом, я тогда чудом выкарабкался - Матвеюшка мой сын, единственный. Я и не знал, что у меня есть сын, раскидала нас революция с его матерью, моей любимой Нэлюшкой. Если б знал, что он родился, всю Россию бы обошел... Когда его без сознания увидел, думал, разум потеряю, потом к себе его перевезли, плох был сынок, ох я и переживал, Волчок вон знает, как мне досталась неделя беспамятства сына. Потом вот выхаживали с Волчком на пару. Ты же знаешь, Волчок мало кого привечает: Гриньку, Василя, Пашку вот Ефимовны, а как и меня Матвейку любит, истово.
-Да ты что? - ахнул Панас. - Леш, а ведь и правда... глаза-то у вас одинаковые, э, я - болван слепой.
Леший поднялся, прошел куда-то в дальнюю комнату, чем-то побрякал-пошуршал и принес небольшую книжицу, завернутую в суровую холстину.
-Смотри, это только Никодим и Самуил видели. Книжица оказалась альбомом с несколькими фотографиями, старинными, дореволюционными, на твердом картоне с виньетками и надписью фотоателье. А на фото... молодой статный, широкоплечий... Матвей в форме офицера царской армии при полном параде стоит возле сидящей на стуле хрупкой нежной девушки.
-Боже мой, Леш, вы с Матвеем одно лицо - только он худее тебя, а это..?
-Да - Нэлюшка, моя любимая женщина и мать Матвея.
- Ох, Леш. А почему ты Матвею не скажешь что...
-Да боюсь - вдруг не захочет меня признать?
-Леш, ты чего? Да у парнишки детства толком не было, мать сгинула... А тут такой отец, да он до потолка будет прыгать!!
Леший задумчиво прогудел:
-Да, скорее всего так и сделаю, войны-то ещё два с лишним года, кто знает, что может быть, а так определенность будет.
И появился на следующий день в лагере Панас с Лешим. Как обрадовались ему ребята из будущего, сначала повисла на нем счастливая Стешка, потом обнимали мужики, а Волчок, стоя на задних лапах, облизывал Матвея. Тот смеялся и отворачивался от шершавого языка волка.
Через полчаса где-то Панас позвал Матвея в землянку и вышел плотно прикрыв дверь, оставив Лешего и сына вдвоем.
-Матвейка... я вот должен тебе сказать... что я...
-Что случилось? - встревожился Матвей.
-Да вот, случилось... - Леший махнул рукой, не находя нужных слов, и пододвинул к сыну альбом.
-Смотри!
Тот недоуменно взял, открыл первую страницу, где красовался выпускник военного училища Лавр Ефимович Лаврицкий.
-Ох ты, какой ты был красавец!
А перевернув страницу, замер... долго внимательно вглядывался в фотографию, Лавр боялся дышать... сын поднял на него удивленные, неверящие глаза...
-Это же... мамочка и ты? Значит..?
- -Да, Матвейка, я - твой отец. Сам видишь, мы с тобой на одно лицо.