И держались Егоровские ребятушки, Никодим вертелся юлой, помогал окапываться, делился самокрутками из своего горлодера, сыпал шутками-прибаутками, обустраивал окопчик - им с пулеметчиком Матвеем Ильиным выделили целый окоп, натаскал поболе пулеметных лент, сумел даже выпросить у суседей, сползав шустрой ящерицей туда.
Бой он не запомнил, менял ленты, поливал раскалившийся кожух припасенной водой, матерился пятиэтажными, видя, что серые фигуры пруть, падають и все одно пруть, а когда вдруг замолк пулемет, заозирался:
-Чаго эт ты, Матюш, не стряляиш?
-Да не в кого, пока, дядь Никодим, захлебнулись, суки.
-Ай правда?? А чаго ж я ня угдядел?
Заскочил капитан Егоров:
-Живы?
-Да навродя! - ответил Никодим.
-Бать, ты прости, я тебя хотел сразу во второй эшелон, а получилось - на переднем крае ты.
Никодим разозлился:
-Отчаго жа, не у тыл, глубокай, а? Я, знал ба, што ты мяне угатовишь, ни вжисть ня повел ба вас..
-Тихо, бать, тихо, живы останемся в этой мясорубке, будешь в моей роте служить, вернее воевать.
-От, давно бы так, а то ишь у во втарый эшалон, сам туды иди.
Из вышедших ста пятидесяти человек, к вечеру боеспособных осталось девяносто - многие выбыли по ранению, а оставшиеся ... оставшиеся воевали, спали урывками, пятились, вгрызались в землю, мерзли, попадали в медсанбат, а то и дальше увозили касатиков, тяжелораненных, теряли друзей, упирались. А Никодим как знал какое заветное слово - пока только один раз его по касательной задел по щеке небольшой осколок. Остался на щеке шрам, "Штоба, знпчицца, злея был я! Да куды уж злея, от я рад, што их гадов много подстрелил!"
Он умудрился поругаться с командиром роты, когда тот отдал приказ отступать напрямую, по голому полю. Как орал Никодим на молодого капитана, но все-таки сумел убедить, свернуть немного левее, пройти по лощине, а затем, по кустарникам, обильно разросшимся вдоль дороги, рота прошла несколько километров до следующих рубежей обороны, не потеряв ни одного человека. Никодиму объявили благодарность, а он ворчал:
-Лучшее бы винтовку дали, поновее.
Когда выдавалось свободное время, постоянно что-то мастерил, то портсигары и каганцы для свечек из покореженного металла, то подшивал подошву сапога кому-то из ребятишек, то латал телогрейку, то лихо вязал из обрывков веревки масировочную сеть. Солдаты привыкли тащить ему всякую всячину, он редко что выкидывал, у него все шло в дело, а солдаты Егоровской роты радовались своему такому неугомонному батьке Никодиму. Он у роты стал чем-то типа талисмана. И никто, даже лучший друг -командир Ванька Егоров не догадывался, что Никодим убавил себе возраст на пять годков, по нему разве поймешь, что "вот-вот шесть десятков стукнеть, маленькая собачка, она, того, до старостев -шшанок! А коли узнають настояшчий возраст, тут же и прогонють, а хто жа хрицев бить будя? - думал про себя Никодим.
Допятились до, почитай, Москвы. Потом у декабре надавали по мордасам хрицам и потихоньку стали выдавливать их, а вясной... Опять, эх, отступали до Нальчика. От где нагляделся Никодим гор Кавказских:
-Жив остануся, скольки ж усяго унукам порасскажу, чаго тольки не увидав?
-Подожди, дед, ещё и у Гэрмании побываем. - Егоров уперто верил. - Раздавим гада хвашистского, дед, непременно.
Никодим на редких привалах и перекурах травил байки, гаворил многочисленные истории, а знал он их множество, и светлели лица умученных бойцов.
Одно только угнетало Никодима:
-Родные мяста были у хрицев. Як они тама живуть-выживають, поди, голодують сильно? И отчего-то был уверен, что наверняка "объявилси тама гад-Бунчук, а Гриня - эта яго копия уменьшенная. От Иван, бяда якая!"
-Будем верить, бать, живы твои, если Гринька чистый ты, то ни фига у этого гада не выйдет.
-Ну я больше всяго на друга верного надеюся, Лешаго. Энтот ребятишков у обиду никому не дасть! Да и за Родьку душа изнылася - жив ли сынок единственнай? Ох, Ванька, скольки слез мы уже видели, ить захлебнуться в них уже должон этот Гитлер.
Деда сколько раз хотели было отправить во второй эшелон, но хитрый пронырливый Никодим сумел стать незаменимым по части обменять, выдавить из снабженцев нужные вещи и продукты. Толстый, жуликоватый начсклада с обмундированием откровенно боялся пронырливого деда и всегда отдавал ему все что надо, без каких-либо заморочек.
-У Никодима ума хватит к комполка, а то и комдиву пролезть, нажаловаться! - говорил он своему коллеге, тот только согласно кивал головой.
Егоров пошел на повышение, командовать ротой:
-Бать, ты со мной или как?
-Вань, я у роти остануся, они жа як дети малыя, да и талисманом зовут, я тебя навешчать стану, по возможности, ты там это, пониже нагибайсь, знаю я, як ты геройствуешь, а ты мяне обешчал у Бярёзовку со мною доехать, солдатика твоего судьбу узнать, да и у нас, Крутовых - первейшим гостем станешь!
У деда на тощей груди уже висел хвашистский автомат и медаль 'За отвагу'.
Было дело - не растерялся Никодим, когда фрицы вплотную подобрались к командирской землянке - схватил топор и, выскочив навстречу немцам, заорав что-то матерное, начал, размахивая им, наносить удары куда попало. Немцы малость оторопели, этого мгновения и хватило - оставшиеся в живых солдатики, увидев своего худенького деда одного с топором против немцев с автоматами, с дружным ревом выскочили на подмогу, и кто может победить в рукопашной русского мужика?
Вот и наградили Никодимушку такой самой уважаемой медалью, а автомат достался деду первому после того боя. Егоров, когда писал представление на награду, много чего припомнил: и что с помощью Никодима сто пятьдесят человек вышли из окружения без потерь, и его храбрые действия в каждом бою. Дед важничал и сиял:
-От будеть чем похвалиться у Бярезовке дружкам-приятелям.
И не мог тогда представить дед Крутов, что его мелкие внуки Никодимовы, тоже заимеють награды, у конце сорок третьяго года.
Варя сделала Герби небольшой подарочек на Новый год - (модный в наше время хенд-мейд, сделано своими руками) небольшого тряпочного ангелочка и самую обычную ручку. Герби долго молчал, потом покрутил ручку, Варя пояснила, что когда закончится паста в стержне, то ручки обычно выбрасывают.
-Найн, дизе памьят за алес яре - на все годы мой жизн.
И Варя, всегда такая спокойная, невозмутимая, любящая поддеть своего немца, неожиданно для себя -расплакалась.
-Господи, Герушка!! Ну за что нам так?
Герби посадил её к себе на колени, крепко обнял
-Если я знат, вас загте. Знат, что говорьит, одно сто процент, майне либен фрау, ихь либе дихь, даже в другой жизн!
Герби ненадолго ушел в казино, надо было появиться, послушать поздравление фюрера немецкому народу, покричать приветствие, выпить за Дойчлянд, все как положено, а потом уйти. Новый шеф гестапо, только вступивший в должность, прибывший откуда-то с Украины, пока ещё был темной лошадкой и проще было появиться на немного, подтвердить свою репутацию замкнутого, неразговорчивого, но исполнительного офицера.
Фридрих же впал в прострацию после такой нелепой гибели Кляйнмихеля.
-Скажите, герр майор, почему судьба бывает такой жестокой? - встретил вот таким вопросом подвыпивший Фрицци Герберта.
-Нам не дано знать, что будет завтра. Все в руках Божьих! - отделался общеизвестными словами фон Виллов.
-Да, трудно осознавать, что вот человек - высшее, разумное существо на земле... и так нелепо заканчивается жизнь.
Герберт только руками развел. Что можно сказать, Краузе потрясла смерть Кляйнмихеля, он переживал, а о причастности своей к гибели очень многих людей как-то совсем не задумывался - парадокс.
Варя говорила, что после окончания войны, на суде все наци отвечали примерно одинаково:
-Я выполнял приказ вышестоящего начальства!