-А ничаго, шчас совсем хорошо, а при хвашистах трудно было. Ты, Паш, не волнуйся, матка твоя с нами живёть с осени, як они прийшли от хата полуразвалилась, а у нас матку убило и дед пропал, от мы усе и живем. Ешче Стешка с дочкою.
Стешка, выслушав Гланьку, радостно всплеснула руками, потом побегла на дальний конец поля, где ругался с трактористом Гринька.
-Мал ешче меня учить, пацан сопливый.
Пацан распахнул кожушок.
-Может, и сопливый, а на печке не сидел!
Мужик, увидев Гринькину медаль, пробормотал:
-Извини, ну не ори, шчас запашу огрехи.
Стешка отозвала Гриньку в сторону, что-то серьезно ему пояснила, он вздохнул.
-Тоже хотелось бы к Пашке побежать, да Стеша тама нужнее будеть, ай сомлееть их Марья Ефимовна як тогда, а с няго якая помошчь? - Ладно, вечером бабам только и скажу, а то все бросют, убегуть.
Стеша хитренько позвала Ефимовну, сказав, что приехали из Роно и требуют их для разговору. Ну пошли и пошли, все продолжали работать, только Гринька постоянно посматривал в сторону деревни и вздыхал.
Стешка сдерживала шаг, хотя ноги упрямо пытались побежать бегом. На улице все было как всегда -гомонили дети, пищали Полюшкины пацаны, только острый глаз Стеши заметил худого бледного солдата, сидевшего на лавочке возле двора Пиничей.
Марья же шла, немного волнуясь, с чего бы это представитель Роно потребовал им прийти, ведь знали же в районе, что школа вся на посевной.
До лавочки оставалось пройти две хаты... Ефимовна сначала обратила внимание на Волчка, он неподвижно лежал у ног мужчины, одетого в солдатскую... форму...
Она запнулась, охнула и птицей полетела к нему, она бежала, как не бегала в молодости, солдат рванулся встать, но мать оказалась быстрее, она подлетела к нему, опустилась на колени и, обняв худые ноги своего оплаканного сыночка, неверяще уставилась в такое бледное, измученное, но такое любимое, родное лицо сына. Она ничего не говорила, просто смотрела на него, а по лицу бежали слезы, Пашка тоже шумно сглатывал, потом отмер:
-Мама, мамочка моя!!
И вот тут Ефимовна закричала:
-Сыночек, Пашенька, живооой!! Стешка хлюпала носом, а Ефимовна судорожно ощупывала, гладила своего мальчика, мальчик пытался утирать ей слезы, она, не замечая их, только и повторяла:
-Сыночек, Пашенька, живой!!
Дружно зарыдали Пелагеюшкины ребятишки, Гланька кинулась их успокаивать, а Ефимовна наконец-то пришла в себя.
-Сыночек, да что же это я? Ты, небось, голодный и уставший, пойдем, мальчик, у хату. Стеш, ты знала, что сынок вернулся?
-Да, но як тябе об этом у поле сказать, не добягла бы?
Ефимовну потрясывало, Стешка налила ей отвару с пустырником, та выпила, не глядя, а сама хлопотала возле умученного сына, старалась дотронуться до него, погладить по щеке, по стриженной голове, и все спрашивала:
-Сыночек, скажи, что я не сплю?
Сыночек, поев, быстро уснул, нелегко дался ему пятидневный путь до дому. Он спал, а Ефимовна, не отпуская его руку, сидела рядом и боялась дышать.
Осторожно вошла бабка Марья, деда Ефима жена, покачала головой:
-Сколько же ты вынес, мальчик! - Прошептала, что станет его травками выправлять. - Не горюй, Марья, самое главное - живой, выправим его к лету!!
Потом пришел Леший, крепко обнял Ефимовну, прошептав:
-Я тебе говорил, что Волчок чует?
А Пашка разоспался - впервые, наверное, после тяжелого ранения, он спал спокойно, и не снилась ему война, снилось что-то легкое и радостное.
Пришедшие вечером с поля работники шустро собрали стол, у кого что было - первый фронтовик, пусть и поранетый сильно, но живой вернулся, тем более была на него бумага, что без вести, а ён живехонек. Нашлась и бутылочка медовухи, припрятанная дедом Ефимом, вернее, бабой Марьей ещё с далекого сорокового года.
Когда заспанный, но уже не такой умученный Пашка вышел из хаты, его встретили радостными криками, бабы и деды по очереди подходили к нему, осторожно обнимали, бабы все всхлипывали, а деды наоборот, крепко пожимали руку.
Потом было скромное застолье, все старались расспросить Пашку. И каждая надеялась, а вдруг Пашке, вон, как Роде с Панасом, повезло встренуть кого-то из деревенских. Но такое везение бывает ох как нечасто.
-Ты, Паш, як птица-феникс возродился, усем бабам нашим надёжу подарил, може, и вернется ешче кто из наших сельчан? - пытал его старый Ефим.
-Все может быть, дед, по-первости много неразберихи было, когда отступали.
-Паш, а чаго ж ты не писал нам, он, Родя Крутов отписал, что живой.
-Дед, когда меня ранило, в августе, вы ещё у немцев были, а потом... - Пашка помолчал, с завистью глядя на дедову цигарку, запретила ему бабка Марья, даже нюхать, пока ёна яго лечить, - потом ничего не помнил, тяжелый был, слишком, а к концу года в память вошел, ясно стало, что комиссуют подчистую, скоро приеду, пока письмо дойдет - уже дома буду.
-А мы ж тебя, Пашка, с братьями оплакали ешчё до немца. Я от думаю, может, и Степка Абрамов где-нито живой? Вишь, как у Стешки случилося - второй мужик тоже сгинул. Ну от энтого дочка осталася. Гринька сказывал - хорош партизан был, не нашенский, из заброшенных, и Лешай тоже хвалил, от судьба, будь она неладна!
На улице показалась баба Марья.
-Паш, Паша хадим!
Пашка встал и, опираясь на палочку, побрел на лечение. Не знал он, что после перового 'сеанса', баба Марья, всю жизнь лечившая народ усякими травами и настоями, много чего повидавшая, - долго сидела у хате и рыдала.
-Божечки, дед, як же ён выжить сумел? Этта ж весь правый бок у шрамах, до колена!
-Наверное, слезы матки яго вярнули?
И терпел стоически Пашка её лечение - нашлись-таки у бабули мази, настойка прополиса, ешчё чаго-то, но полегчало немного воину, стал бодрее ходить и был уже не таким бледно-зеленым. Бабы и слышать не хотели, чтобы он как-то да работал, но Пашка перехватил однорукого секретаря райкома - два фронтовика всегда поймут друг друга, вот и огорошил Пашка сельчан тем, что будет у исполкоме работать, в отделе учета.
-Нельзя мне за вашими спинами быть, не привык я так!! Мам, там работа сидячая, а жить стану у тетки Ядзи, она согласна.
-Ох, сыночек!!
-Мам, не волнуйся. Я же живой, а значит, надо шевелиться. Иначе так и буду с тоски засыхать.
Ефимовна сама лично побывала у секретаря, дотошно расспросила обо всем и, скрепя сердце, согласилась. Только постоянно стала добегать до сына.
-У нашей Евхимовны крылья выросли! - говорили бабы, а у неё разговоры были в основном о сыне. Бабы понимающе поддакивали, это ж великое счастье - из трех оплаканных один возвернулся, почитай, с того света.
Пришло в деревню настоящее письмо - в конверте то есть, адресованное Никодиму. Василь повертел толстое письмо и отложил до вечера. Вечером опять в деревне радовались - объявился всеми любимый Самуил, Василь, спотыкаясь через слово, читал-писал их доктор ещё с ятями, и читать было сложно, но ввалился Леший, прогудев: