- Мы волновались...
Что ж это сердце... С ума оно сошло, что ли? Колотится, замирает, летит вверх тормашками в пропасть...
- А в другой раз не волнуйтесь.
Уронив на колени руки, Натка безнадежно смотрит на Зину. Это за нее она переводила английские тексты - на всю жизнь запомнила "Тропою грома", а потом натаскивала Лару: обе к языкам не способны; ради Зины, сгорая от стыда, вела бессмысленные беседы с несчастным Вовкой.
- Скажи ему, скажи! - кричала сестра. - Он поднял на меня руку!
- Если б ты знала, как это мне тяжело...
Но Зина рыдала, ломала пальцы, и Натка сдавалась.
Сердце бьется мучительно, с перебоями: постучит-постучит, и - пауза. Давно пора носить с собой валидол... Боже мой, какая усталость, как хочется пить! Но Натка не просит ни корвалола, ни валидола, ни стакана воды...
- Я улетаю двенадцатого, - говорит она. - Возьми, пожалуйста, маму к себе. Или поживите у нас.
- Да? - смеется Зина. - Вот тебе, поняла?
Она перехватывает сигарету в левую руку, чтобы правой сунуть сестре под нос здоровенную фигу.
- Но у тебя же осталась мамина комната, - собирается с духом Натка. Пусть она в ней поживет, в своей собственной... Может быть, ты забыла?
Запрокинув голову, Зина хохочет до слез.
- Вспомнила... Спохватилась... Поезд, сестричка, давно ушел!
Какой поезд? Куда ушел? Ах да, это, кажется, поговорка такая... Но при чем тут она?
- Ишь, умница! - потешается Зина. - Какая она у нас деловая! Ее изобретения, ее новая технология... Ей, видите ли, дают целый цех скажите, пожалуйста! А я как дура торчу в какой-то зачуханной библиотеке! Нищенская зарплата, злющие бабы вокруг, а дома драгоценный Володечка! А Ларка вчера сказала: "Ну что ты, мать, все звонишь?"
Слезы бегут по ее щекам, в голосе привычные вскрики.
- Вот Ленка твоя пусть сидит! Она ведь, кажется, бабушку обожает?
- Но Лена в экспедиции, на Белом море.
Уж лучше бы Натка не напоминала: Зина взвизгивает как от удара хлыстом.
- В экспедиции? И эта - туда же... Ишь ты, море ей подавай! А ты ее вызови, без нее обойдутся! Тебе-то хорошо: ты и в Болгарии была, и в Кижах - "Ах, какие там церковки..." - даже в Венгрии, а я?
Зина бегает по комнате, взмахивает руками, рассыпая вокруг себя сизый пепел, несет, как всегда, какую-то чепуху, и впервые Натке приходит в голову очевидное: а ведь глупость сильнее ума! Глупость не переубедишь и не переспоришь, к ней невозможно привыкнуть и приспособиться. Глупость бессмертна.
- Хорошо, не волнуйся, - прорывается она сквозь Зинины вопли, что-нибудь придумаю.
И Зина тут же замолкает - как выключенная.
Она садится в кресло, запахивает длинный халат и смотрит на сестру в ожидании. Надо уходить, понимает Натка. Ей бы сейчас глоток сладкого, крепкого чая, но Зина не предлагает, да и хочется поскорее уйти.
- Ну, я пошла, - бормочет Натка. - А насчет мамы ты не волнуйся: как-нибудь обойдусь.
- А я и не волнуюсь, - пожимает плечами Зина и открывает дверь на лестничную площадку.
Уронив на колени руки - пальцы что-то совсем онемели, - Натка долго сидит во дворе на лавочке.
- Вам плохо? Я все смотрю на вас, но, знаете, как-то сейчас не принято... Дать валидол?
Перед Наткой, опираясь на палку, стоит белый как лунь старик и протягивает металлическую трубочку.
- Ох, спасибо.
Натка кладет под язык мятную большую таблетку. Старичок садится рядом, щурясь на заходящее солнце.
- Не кручиньтесь, милая, - ласково говорит он. - Вы такая красивая, молодая... Все образуется. О-хо-хо, мне бы ваши леты... Помню, тоже все горевал, кипятился... "Если бы молодость знала, если бы старость могла..."
Молодость... В сравнении с ним - конечно.
- Спасибо вам.
Натка встает.
- Посидели бы... Вечер-то какой хороший...
- Мне далеко ехать.
- Ах, вы, значит, не здешняя... То-то я вас раньше не видел. Так это вас в гостях так приветили?
- Ты, конечно, поужинала у Зиночки? - радуется, что все обошлось, мама. - Чем же тебя угощали?
- Мамочка, я устала.
- Ну вот, никогда ты мне ничего не рассказываешь. Не то что Зиночка! Как там у нее?
- Хорошо.
- С Володей уладилось?
- Вроде... Мамочка, у меня болит голова. Пойду лягу.
- Ну-ну, а я еще посмотрю телевизор.
6
Воскресенье. Вечер. Натка лежит на тахте, погасив свет и не двигаясь. Так, наверное, сходят с ума... Она, оказывается, все помнит, ничего не забыла... Все лежало где-то там, в душе, спрятанное до поры, и вот возникло - грозно, неотвратимо, - и что теперь с этим поздним прозрением делать?
...Шесть лет назад умер папа. Они с мамой давно развелись, он давным-давно жил с другой - рыжей, горластой бабой, - но дочерей, как ни странно, не забывал: звонил и с ними встречался, дарил подарки на дни рождения, а внучкам - редкие книжки, получаемые по списку. Как-то поехал дней на десять в Германию - единственный за всю жизнь выезд, потому что работал в секретнейшем Минсредмаше, - и привез Натке шариковую ручку, а Зине сиреневую шелковую комбинацию. Все комбинацией восхищались - и редким цветом, и соблазнительным вырезом, Зина ее даже продемонстрировала: надела и прошлась по комнате, как манекенщица. А потом утащила Натку в кухню и зашептала азартно: "Давай отдадим ручку Вовке? Ты ведь шариковые не любишь!" Натка слегка удивилась - откуда она это взяла? - и как завороженная протянула сестре ручку - так горели, полыхали жарким огнем Зинины глаза. Вообще-то у нее была какая-то ручка...