- Слыхали про нетрудовые доходы? - огрызнулся сержант. - Указ читали?
- Нетрудовые? - изумилась Натка. - Как раз трудовые! Ведь это их собственные работы!
Вокруг них уже собрались отдыхающие: препирательства с властью были еще в диковинку.
- Правильно, гнать их надо! - с привычным подобострастием поддержал милицию какой-то толстяк, но блондин примирительно тронул сержанта за руку.
- Послушай, браток, - миролюбиво сказал он, - да мы, в общем, ничего и не покупаем. Это ж как выставка.
- Выставка... - презрительно скривил губы сержант. - Работать надо... Шли бы к станку...
- К станку-то, конечно, можно, - охотно согласился блондин, - но картиночки тоже неплохо. Во всем мире их так вот и продают.
- Как там в мире, не знаю, - угрюмо проворчал сержант. - А у нас не положено.
- Вот и плохо! - вскипела Натка. - Все не как у людей!
Рука блондина легла ей на плечо.
- Тихо, - шепнул он. - Не дразните гусей.
Резким, спортивным рывком сержант бросил свое плотное тело в "газик", тот гневно фыркнул, выплюнул Натке в лицо шлейф синего дыма и умчался на скорости.
- Ну, вот и все, - засмеялся блондин и снял руку с Наткиного плеча. Будем знакомы: я тут в Доме творчества, зовут Дмитрием, можно просто Дима. А вы где отдыхаете?
- Дом творчества... - уважительно протянула Натка. - Вы, значит, писатель?
Дима весело засмеялся - ровный ряд белых зубов блеснул на загорелом лице.
- Так уж сразу и писатель... У нас там кого только нет! За моим, к примеру, столом - шахтер, парикмахерша, есть для разнообразия писатель, точнее, поэт - никто из нас сроду о таком не слышал. Держу пари, что вы тоже.
- Парикмахерша? - удивилась Натка.
- А как же! Все просто: презренный металл, дружеские подношения милым дамам Литфонда... Вот они - нетрудовые доходы... А вообще в Доме творчества хорошо: отдельная комната.
- А нас трое, - невольно вздохнула Натка. - В пансионате.
- Но я-то один! - радостно напомнил Дима. - Значит, есть где отпраздновать победу над грозной милицией. Заварим чаек, поболтаем...
"Да уж, этот даром времени не теряет, - рассердилась Натка. - С места - в карьер!"
Серые глаза смеялись - казалось, он прочел ее мысли, - в открытом вороте пестрой рубахи кучерявились светлые волосы, узкие шорты плотно облегали стройные бедра, ноги уверенно попирали асфальт. Победитель!
- Нет, благодарю, - чопорно склонила она голову. - Всего доброго.
И пошла не оглядываясь, смутно надеясь, что ее догонят. Но никто, конечно, ее не догнал, и она вошла в свою душную комнату, где, по счастью, пока никого еще не было и можно было сколь угодно вертеть так и сяк короткую сценку на набережной, проигрывать ее бесконечно... И всю ночь Натка ворочалась с боку на бок, стараясь не скрипеть расшатанным топчаном, страдая, что не может зажечь свет, почитать, успокоиться и забыть дурацкие свои слова с претензией на некую светскость.
С рассветом она уже была на набережной. Посмотрела на Кара-Даг, улыбнулась по-свойски Хамелеону. Очень он ей нравился: такой смирный, симпатичный зверек. Да еще и недолговечный, из глины, и волны подтачивают с трех сторон, художники говорят, может исчезнуть.
Сегодня горы за ним были черными, а он - из упрямства и духа противоречия - светло-коричневый. Ну и правильно, и молодец!
Стараясь не торопиться, Натка прошлась к Дому творчества, вернулась на свой пляж, расстелила полотенце и села, обхватив колени руками. Подернутая молочной дымкой безмерная гладь оживала, меняясь с каждой минутой, - розовела, алела, желтела: вставало солнце. Оно выкатилось из-за горизонта, и все живое рванулось ему навстречу. И Натка разделась и вошла в море.
Шелковая вода заструилась вокруг ее горячего тела. Натка оттолкнулась от каменистого дна и поплыла вдоль берега, всей кожей ощущая этот шелк и прохладу, эту ни с чем не сравнимую ласку. Как жаль, что после того случая в детстве, когда тонула, она так и не научилась по-настоящему плавать! Уплыть бы сейчас подальше, к солнцу, покачаться на волнах, где нет никого. Впрочем, и здесь, у берега, никого особенно не было. А главное, не было Димы.
Она вышла на берег, посидела, обсыхая, на полотенце, выжала мокрые волосы - почему-то они и в шапочке намокали, - погляделась в зеркало. На нее смотрели печальные, обиженные глаза. Ну конечно, она влюбилась. Надев на влажный купальник разноцветную длинную юбку, Натка сунула ноги в шлепанцы и потащилась завтракать, пытаясь успокоить себя хилой надеждой: может, он долго спит и с утра не купается? После завтрака снова пошла на пляж, стараясь не смотреть в ту сторону, где писатели или кто там еще...
После обеда, совершенно несчастная, сменив, однако же, кофточку простую на праздничную, - отправилась в Дом Волошина, на который поглядывала уже давно - на его башенки и террасы, голубые лесенки и затейливые ходы-выходы. Как-то даже забрела во дворик, посидела на лавочке, но музей тогда был закрыт.
Теперь она ходила по дому одна, в тишине и прохладе. На первом этаже под стеклом лежали рукописи и прижизненные издания, висели фотографии и петиции к новой, беспощадной власти - не отнимать, ради Бога, у хозяина его собственный дом: "Мы, нижеподписавшиеся, свидетельствуем... Никакой коммерческой выгоды не извлекает... Мы все отдыхаем и работаем здесь бесплатно..." И подписи, старательно перечисленные звания и регалии - в жалкой попытке воззвать, умолить, доказать... Что ж, на этот раз удалось, как ни странно: доказали и умолили, сохранили дом для потомков.
По лесенке, минуя террасу, Натка поднялась на второй этаж и здесь задержалась надолго: кроме дивана, утвари, библиотеки, здесь были его картины. Да, конечно, он знал, любил, понимал Коктебель.
- Красиво, правда?
Натка оторвалась от чудесного маленького пейзажа: море, горы, разноцветное небо... Сзади нее стоял Дима - в полотняных брюках и светлой рубахе.
- Похоже на Рериха, да? Или на Кента.
- Вы? - Она задохнулась от радости.
- А я боялся, что вы на меня рассердились, - с ходу признался Дима. С чаем получилось как-то неловко... Но, честно, я же ничего такого в виду не имел. Просто чай. Друг привез из Германии, очень вкусный.
Потом она привыкла к этой его прямоте, тогда же совсем растерялась. Молча смотрела на Диму, и лицо ее заливала густая краска. Даже загар не мог эту краску скрыть.
- Ну вот, - смутился Дима, - опять я, кажется, несу что-то не то. А пошли вечером в чайный домик?
- Где это?
- У нас, в Доме творчества. Там здорово хорошо, вам понравится. И хозяйка красавица. А я большой поклонник женской красы, как вы, конечно, уже заметили.
Дима шутливо наклонил голову, но глаза его не смеялись, в них была, пожалуй, тревога.
- Может, встретимся у мола, где пароходики? - нерешительно предложил он.
- Спасибо, - непонятно ответила Натка, и он заторопился, закрепляя успех.
- У вас когда ужин?
- В семь.
- И у нас! - бурно обрадовался Дима. Потом говорил, что чувствовал себя в тот день дурак дураком, но очень боялся ее упустить. - Значит, в половине восьмого?
Не дожидаясь ответа, он как-то странно махнул рукой и пошел. Остановился на секунду у покрытой ковром тахты, будто споткнулся, повернулся к застывшей от удивления Натке, хотел что-то сказать, передумал и побежал вниз по узкой крутой лестнице, не держась за перила. "Совсем дикарь, - подумала Натка. - Мог бы хоть проводить..." Гулко стучало сердце. Разболелась вдруг голова. Стало невыносимо жарко. Может, и хорошо, что ушел: никогда в жизни ни с кем рядом не охватывало ее такое волнение. Она вышла в зеленый дворик и села на скамейку. Прямо перед ней алел созревший уже шиповник.
Что он там говорил про женскую красоту? "Как вы, конечно, заметили..." Значит, она красивая? Неужели красивая? У них в семье красивой, даже красавицей, считалась Зина - это Натка усвоила с детства. Как раз перед самым Коктебелем Зина отобрала у нее итальянскую юбку новую, ненадеванную. Но, конечно, была причина: опять дурил Вовка.