Когда мы с мамой возимся с последним салатом, на часах уже почти одиннадцать.
Папа позвонил пять минут назад и сказал, что уже едет, так что мама берется за ужин, а я заканчиваю последнее из блюд. Большую часть мужчины будут готовить завтра на мангале: мясо, рыбу, домашние колбаски, ребрышки в моем любимом остро-сладком имбирно-медовом маринаде. Нарезки из свежих овощей тоже будут завтра, но мама — большой любитель все делать «красиво» — все-таки подстраховалась и на всякий случай решила приготовить столько, что этого хватило бы на недельную кормежку маленькой страны третьего мира.
— Солнышко, а ты пригласила своего молодого человека? — как бы между прочим спрашивает мама, помешивая на плите суп.
Я случайно «прохожусь» ножом по указательному пальцу и тут же, как учила бабушка, сую его в рот. Мама уже даже не охает. Со мной всегда так. Достает из верхнего ящика хлоргексидин, бинт и пластырь. Мне уже двадцать шесть, а на порез дует, как будто я маленькая.
Мы с Антоном провели вместе еще один день. Тот, в утро которого заявилась его бывшая.
Он уехал на работу, я села за ноутбук. После обеда, стараясь не нарушать холостяцкий покой дома, убралась, хоть в этом в общем-то не было никакой необходимости. Потом, ближе к вечеру, взялась за ужин. Антон вернулся около десяти, уставший и молчаливый, но с маленьким кексом из «Буше». Сказал, что завтра у него срочная командировка и вернется только в субботу поздно ночью, а то и в воскресенье.
Так что вторник мы провели за просмотром «Войны клонов», ужином и поеданием кекса. А потом уснули прямо на диване.
Антон предупредил, что будет занят и что звонить часто не сможет.
Но мне его мало.
Как маленькой эгоистке — мало сообщений, мало нескольких коротких звонков перед сном.
Он — мой кекс из «Буше», которым повертели перед носом и даже дали откусить, а потом хлопнули крышкой по пальцам и спрятали в сейф.
И все это очень мне не нравится, потому что я разучилась пускать кого-то за высокие стены своего замка. А он… ну вроде как вражеский лазутчик. Еще и гранату где-то оставил, которая вот-вот взорвет все мое выхоленное карамельное царство с откормленными маленькими пони и жужжащими шмелями.
— Мой молодой человек работает, мам, — наконец, говорю я. — Он вернется только в субботу вечером или даже в воскресенье, будет очень уставший. Так что не в этот раз.
Мама прячет «аптечку» обратно и осторожно интересуется:
— Ну и кто он?
— Он… мужчина в погонах, — улыбаюсь я.
— Ох, считай, что отец уже пожал ему руку. — Она с улыбкой закатывает глаза. — Ну и… что у вас?
Я помню, что соврала. Что в той версии событий я уже давно встречаюсь с новым мужчиной. И как минимум готова поделиться своим видением того, что между нами происходит.
— У нас все хорошо.
— Это ты будешь писать в своем статусе в инстаграм, солнышко, а твоя мать не заслужила, чтобы от нее отмахивались стандартными отговорками. Сколько ему лет? Чем занимается? Какие у него намерения?
Моя мама — попаданка из вселенной женщин прошлого века, и для нее намерения — это не пустой звук.
— Мам, мы просто встречаемся, узнаем друг друга. У нас первый том, — чмокаю ее в щеку и снова берусь за нож. Рублю яйцо в крошку, смахиваю в большую глиняную миску для смешивания. — Намерения — это том два. Или даже три.
Она слишком долго молчит, чтобы я не начала подозревать подвох.
Говорят, люди, пережившие удар молнией, способны чувствовать грозу до ее начала.
Я тоже «пережила». Я знаю, что она скажет.
— Ты сказала ему, солнышко? — Мама пытается отнять у меня нож, но я нервно сбрасываю ее руку и беспощадно кромсаю вареную морковь. — Йени, ты должна сказать.
— Нет! — Швыряю нож в раковину и убегаю в спальню, даже не помыв руки.
Не скажу. Никогда и никому не скажу.
Через десять минут мама потихоньку стучит в дверь, приоткрывает ее, ставит на тумбу стакан с водой, рядом кладет таблетку и выходит.
Я выпиваю успокоительное, переодеваюсь в пижаму и забираюсь под одеяло с книгой.
Буквы расплываются перед глазами. Хочется снова себя жалеть, вспоминать, как мне, вроде хорошей девочке, всю жизнь таскающей домой разную несчастную живность, «повезло» так, как лучше бы не везло никому. Я честно пытаюсь читать, чтобы хоть как-то вышибить из мыслей неприятные воспоминания, но они засели там колючками, и их проще забить поглубже, чем пытаться вытащить наружу и не сойти с ума.
Только через какое-то время, когда слышу звонок в дверь и приглушенный голос матери «У Йени опять срыв», голова становится тяжелой. В ней все равно слишком много грязи, но сейчас я смотрю на нее как человек в «резиновых сапогах» и уже не боюсь испачкаться. Можно даже прыгнуть в лужу и устроить показательные брызги.
Иногда во мне что-то щелкает и хочется испачкать своей болью всех вокруг.
Мой врач говорил, что это нормально, и корить себя за подобные мысли не стоит. Но… «С этим нужно работать, Йен, Вы же понимаете, что до тех пор, пока проблема живет в вашей голове, она держит Вас в прошлом и не дает жить настоящим?»
Отец заходит в комнату без стука. Он всегда такой — повадки бывшего военного.
Молча присаживается на край кровати и я, как в детстве, тянусь к нему, обнимаю и чувствую себя чуточку лучше. Для него я всегда буду маленькой девочкой, за которую он в свое время вступился, рискуя всем.
— Ну-ка сопли подбери, грибница, — командирским тоном говорит он. — Развела тут плесень.
Кому-то это может показаться грубым: дочери плохо, а отец, вместо того, чтобы погладить ее по голове, отчитывает за сопли. Он всегда был таким: ни капли сантиментов, все строго по полочкам. Чаще с матом и грубо. Но он меня любит. Как, наверное, больше никто и не сможет любить. И только благодаря его грубым попыткам привести меня в чувство, я до сих пор не расклеилась окончательно.
— Я там яблок привез, как ты любишь, — продолжает папа, чуточку смягчившись.
— Спасибо, сейчас уже не хочу.
— Мать… волнуется. — Он всегда не в своей тарелке, когда приходится говорить о неприятных вещах и трогать тему, которая его задевает за живое почти так же сильно, как и меня.
— Я в порядке, пап. Обещаю больше не распускать нюни.
Отец немного отстраняется, хмуро изучает мое лицо.
Сегодня я сдержалась — не заревела. Для кого-то так себе достижение, а для меня целый подвиг.
— Точно не хочешь с нами за стол?
— Я уже спать собиралась. — На часах почти полночь, от лекарства действительно кружится голова и тяжелеют веки. — Ничего, если поздравлю тебя завтра утром?
Он все-таки целует меня в лоб, желает спокойной ночи и выходит.
Но все равно оставляет дверь приоткрытой. Где-то на ладонь.
Я выключаю свет, кладу книгу на тумбу и достаю из-под подушки телефон. Примерно два часа назад написала Антону «ни о чем»: что ночую у родителей и выходные проведу с ними на даче, так что сегодня у нас приготовления.
Не нашла смелости пригласить его на День рождения. Он занят — мы оба это знаем. Ему придется отказать, а мне бы не хотелось ставить Антона в неловкое положение вынужденного отказа.
Губы расплываются в улыбке, когда вижу сообщение от него. Пришло еще двадцать минут назад. Я и не слышала — забыла, что из-за Саши поставила телефон на беззвучный. В сообщении целое сокровище — фотография моего сонного майора уже в кровати, с его сумасшедшими татуированными плечами. И приписка: «Малыш, уже сплю, завтра весь день в разъездах и, скорее всего там, где нет связи. Пиши мне»
Я, недолго думая, пишу «Ты просто красавчик» и добавляю к сообщению маленькое красное сердечко.
Антон не знает и не узнает, что сегодня это селфи было лучше любой таблетки.