Я приезжаю из командировки задолбаный в ноль.
Вообще я люблю свою работу и чувствую себя в ней, как рыба в воде, но иногда такой пиздец по всем фронтам, что хочется послать все на хер, уволиться и завести, наконец, пруд с карасями в своей деревеньке, посадить клубнику, пару деревьев. Работать консультантом, получать столько, чтобы хватало на хлеб с маслом, и хотя бы до пятидесяти лет сохранить часть волос без седины.
Смотрю на себя в зеркало в ванной, провожу руками по мокрым волосам. А сохранять, по ходу, уже почти нечего. Хорошо, что стригусь коротко, а то был бы как Старец горы.
Я набрал Очкарика сразу, как только немного подзарядил телефон, хотя сначала собирался поспать час-другой. Но переступил порог дома — и вдруг стало странно одиноко, что никто не выбежал встречать на порог, рассказывая, что у нас на ужин.
И даже ни одной ее вещи не осталось — с чем приехала, с тем и уехала.
А вместо того, чтобы поболтать с малышкой пять минут, услышал в трубке гудки и сообщение вдогонку, что она занята.
Странно. Обычно охотно берет трубку и заговаривает меня всякой интересной и не очень ерундой. За пять-десять минут выдает такой поток информации, что я ее перевариваю целый день. О книгах, о фильмах, о своих творческих планах, о том, что учит японский язык и нашла новую интересную группу, на которую сразу присылает ссылку.
Иногда мне нужно просто слушать и поддакивать, не вторгаясь.
И это не потому, что Очкарик бестолковая или слишком в фокусе своего «Я».
Это нервы и неуверенность. Страх, что мне станет скучно. Кто-то внушил ей хреновый стереотип, будто мужика надо развлекать, иначе зачем тогда женщина?
Нужно что-то с этим делать, если мы будем развивать отношения.
Когда выхожу из ванной, еще раз проверяю телефон — ничего. И это от моей болтушки?
Может, что-то случилось? К тому чертовому сообщению эта любительница тыкать «скобки» в конце каждой фразы не добавила ни одной.
Падаю на кровать, мордой в подушку, снова набираю ее номер.
Она берет не сразу и говорит тихо, как будто переживает, что нас услышат.
— Ты играешь в шпионов? — тоже шепотом спрашиваю я, когда Йен сбивчиво здоровается.
— Нет, просто тут… много людей.
— На даче твоих родителей?
— Угу.
Блин, да что случилось-то?
— У вас ежегодный слет родственников?
— Хуже, — наконец, посмеивается она, но голос до сих пор напряженный и натянутый. — У папы День рождения сегодня. У нас Сергеевы. И Саша. С женой.
Так.
Сажусь, быстро перевариваю информацию. Она там на даче со своим бывшим и моей бывшей?
— Прости, что не сказала раньше, — извиняется Очкарик, пока я достаю джинсы и, прижав плечом телефон, одеваюсь. — Ты сказал, что работаешь, что устал. Не хотела ставить тебя в неловкое положение.
На самом деле, это как раз то, чего я очень не люблю — когда кто-то, не важно кто, принимает решение за меня, даже не пытаясь обсудить этот вопрос.
— Так, малыш, давай договоримся прямо сейчас — не решай за меня. Никогда. Я не маленький мальчик, меня не надо прятать за юбку.
— Извини! — слишком громко отвечает она.
Перегнул я со строгостью. Забыл, что говорю не с прожженной хваткой бабой, а с молоденькой неопытной еще почти девчонкой, которая краснеет от слова «член».
— Во всем, что касается меня, — уже мягче продолжаю мысль, — я всегда буду решать сам. По крайней мере, пока меня не разобьет маразм, и я не начну считать себя деревом.
— Хорошо, ворчливый Антошка, — быстро и послушно соглашается она. Кажется, что вот-вот расслабится, снова начнет щебетать какую-то забавную хрень, но нет — опять сопит.
— Так что случилось?
— Ничего.
— Не ври мне, — предупреждаю с нажимом.
Вот такой у меня характер — я не глажу по головке, я люблю по сути, жестко, напильником по всем острым углам.
— Наташа знает о нас.
— Ну и не по хуй ли? — Переключаю телефон на громкую связь, достаю свою любимую черную толстовку, влезаю в нее и ерошу волосы, чтобы быстро привести их с порядок. — Она тебе что-то сказала? Обидела?
— Нет. — Йен сглатывает, тянет паузу. — Но, кажется, твоей бывшей этого очень хочется.
Конечно, ей хочется. Я знал Наташку три года, и за это время она умудрилась настроить против себя мою семью, парочку приятелей и друзей. Потому что не умела держать язык за зубами и гонор несла впереди себя, словно победное знамя. А тут такой повод затравить соперницу не из своей весовой категории.
Йен не даст ей отпор. По крайней мере, пока я не научу малышку красиво и грамотно огрызаться.
— Женщина, ты меня сама пригласишь или приехать в наглую? Тогда хоть адрес скажи. — Щелкаю браслетом часов, спускаюсь по лестнице, засовываю ноги в свои любимые «спиды» под «Баленсиага». Прикид оторванный, конечно, но не в мундире же ехать.
С полки, где у меня всякое элитное бухло — некоторые бутылки еще с прошлого Дня рождения — беру коллекционный «Мартель» сорокалетней выдержки. Очкарик говорила, что ее отец — бывший военный. Значит, оценит.
Она диктует адрес, который я сразу забиваю в навигатор.
Херня вопрос — тут ехать-то час.
— Ты правда приедешь? — с надеждой переспрашивает Йен.
— Я правда уже еду, малыш.
На самом деле я реально нереально устал, и приходится прилагать усилия, чтобы не клевать носом за рулем. А заодно выбрать музыку потяжелее и сделать погромче, чтобы мысли в голове выстроились на плацу и синхронно маршировали под Disturbed.
Каким образом Наташа узнала о нас с Очкариком вообще не важно. Либо ей разболтал ее благоверный, либо мы с Очкариком успели засветиться. Важно, что эта баба из породы «вижу цель — не вижу препятствий». И Йен она попытается задвинуть любыми доступными способами.
Потому что до сих пор считает меня своей собственностью. И уверена, что я ее люблю. Подумаешь, что послал на хуй. Вот такая, по ее мнению, у меня любовь — горячая и страстная, с примирениями в постели и бурным сексом в разгаре ссоры. Но для всего этого мне нужна совершенно определенная женщина, которая понимает меня и способна подпитывать «энергией правильных эмоций». А когда я говорил, что она просто ебет мне мозги, Наташа становилась в позу «ничего не вижу, ничего не слышу» и на своей волне продолжала делать вид, что у нас все зашибись.
Последние пару месяцев агонии наших отношений были для меня самыми тяжелыми. Я постоянно пропадал на работе, лавируя между узколобыми коллегами, зажравшимися «денежными мешками» и сытым начальством. Выходил еле живой, садился в машину… и понимал, что не хочу ехать домой, потому что там — Наташа и ее проблемный ребенок. Но ехал и даже покупал по пути что-то на ужин, потому что всегда был шанс, что меня опять встретят голодными глазами и фразой: «Я целый день работала, ничего не успела»
Работала она консультантом в онлайн-магазине.
Сидя дома.
Я хорошо помню, как мы поругались в последний раз. Утром проснулся и почувствовал, что немного тянет шея. Сначала даже внимания не обратил, пока не понял, что больно поворачивать голову. Сказал, как бы между делом, что у меня там какая-то херня, и ни слова не услышал в ответ. Как будто меня вообще не было. Потому что Наташа растекалась потоком жалоб, как у нее не клеится с попытками организовать торговлю женской лабудой, как у нее опять нет денег. Потом заявила, что все ее подруги в этом году хотя бы по разу ездили отдыхать заграницу. Потом в который раз спросила, когда мы понесем заявление в ЗАГС.
Я всегда помогал ей деньгами и оплачивал прихоти. И даже когда мы расходились, как какой-то лось, оплачивал ей съемную квартиру. Потом вывел ее на контору той самой женской лабуды и даже обеспечил стартовую сумму, чтобы Наташа нормально влилась во фриланс и ни от кого не зависела. Ее энтузиазма, как обычно, хватило ровно на две недели, а потом все это осело мертвым грузом на ее извечном: «Да потом, да не сегодня, не рабочее настроение, ветер северный, жопа не чешется…»
В тот день, уже ближе к вечеру, мы просто столкнулись в ванной, и я «имел неосторожность» сказать, что шея у меня до сих пор реально болит.
И понеслась.
Узнал, что в сравнении с ее проблемами, у меня — просто блажь. Что я ною. Что я мудак, который не видит, как ей тяжело. Что я не даю ей уверенность в завтрашнем дне, потому что не хочу жениться.
Но окончательный гвоздь в крышку гроба моего терпения вбило другое.
Желчь и зависть, с которой Наташа расписывала, как я «выпячиваю свой достаток», которым не хочу делиться с ней. А должен. Потому что ей тоже нужно. Нужнее чем мне.
И вишенка на торт: «Ты своим новым телефоном у меня нарочно перед носом крутишь, да?!»
Я так охуел, что на пару минут даже забыл про боль в шее.
А когда пришел в себя, сказал, чтобы уебывала с моих глаз вместе со своими тряпками, банками и разбросанными по всему дому расческами с пучками волос.
Меня тупо тошнило каждый раз выкидывать их подальше с глаз.
Она свалила, а уже вечером начала названивать и говорить, как жалеет, что не поняла и не услышала, как любит меня и знает, что я тоже ее люблю.
Хрен знает, почему так и не сказал, что на самом деле никогда ее не любил.
Но честно пытался создать все условия, чтобы она стала женщиной, которая подарит мне уют, покой и станет хранительницей очага. Все же в некоторых вещах я немного старомоден.
Три недели Наташа вывозила из моей квартиры свои вещи: то никак не могла найти время, чтобы купить коробки — в итоге я сам купил и сам привез. Потом не могла найти время, чтобы собрать свои тряпки, пока я не пригрозил на хер выбросить на помойку каждую вещь, которая не будет моей. Время резко нашлось. Потом пару дней собирала вещи, нарочно приезжая поздно вечером в надежде застать меня дома. Не вышло. Потом еще неделю не могла вызвать такси, чтобы вывезти свое барахло.
В итоге мне надоело, я бросил все в машину, снял ячейку для хранения, вывез все туда и отдал Наташе ключ-карту. На встречу она приехала как эскортница: макияж, декольте (чем она до сих пор пыталась меня там удивить, я так и не понял), сапоги до колен. Думала, у меня недотрах и возьмет меня тепленьким.
Я не правильный идеальный мужик.
Я бываю той еще язвительной тварью.
Поэтому ее вытянутое лицо после моего «все, разбежались», стало хоть какой-то моральной компенсацией за кошмар последних месяцев.
С того дня и до свадьбы мы с Наташей больше не виделись, но она регулярно писала и названивала. Сначала просто чтобы напомнить о себе и проверить, не остыл ли я, потому чтобы «громко заявить», что встретила мужика своей мечты, а потом я уже перестал вчитываться. Даже то сообщение с приглашением на свадьбу цепанул взглядом совершенно случайно.
Когда я подъезжаю к дому, на который указывает маркер навигатора, Йен как раз караулит перед воротами. На ней какая-то очень объемная кофта с меховым капюшоном, волосы снова небрежно собраны.
Замечает мою машину.
Останавливается, вынимает руки из карманов — и снова их прячет. И снова достает, чтобы открыть ворота. Идет впереди, показывает, куда можно поставить машину. Во дворе не очень много места, так что приходится постараться, втискивая свое «ведро» между тремя тачками. «Мерин» явно Наташкиного благоверного — еще и номера коллекционные. Что за дешевые понты?
Когда выхожу, Очкарик продолжает топтаться в стороне.
А ведь я правда хотел ее увидеть. Со всеми этими странными реакциями, попытками спрятать куда-то руки, преодолеть стеснение и неловкость. С ней ни хрена не будет просто. Скорее всего, будет сложнее, чем я думаю. Но у меня в жизни хватало простых женщин. Самое время попробовать замороченную.
«И прекращать спать с дурами», — напоминаю данное себе обещание.
Из машины выхожу с твердым намерением поцеловать свою замороченную малышку: языком по этим поджатым губам и потом в рот, между зубами, чтобы почувствовать ее на вкус. Хули там, пора и хочу! Даже если ее строгий батя, бывший военный, потом настучит мне по голове.
Очкарик поднимает руки ко рту и крадется в мою сторону боком, как забавная зверушка.
Жаль, что в одной руке у меня «Мартель», а то бы пожамкал за задницу с огромным удовольствием.
Тьфу, тупое слово.
— Привет, мой уставший мужчина в погонах, — неуверенно, ища в моем взгляде молчаливое согласие разрешить так меня называть.
— Привет, малыш.
Она не дает ничего сделать — порывисто, дрожащими руками, обнимает меня за талию. Прижимается и уже знакомым движением прячет лицо мне в плечо.
Притягиваю ее к себе.
Можно даже ничего не говорить, а постоять так, пока мой Очкарик не перестанет трястись.