Nightwish — While Your Lips Are Still Red
На самом деле у меня нет ничего неотложного, из-за чего бы пришлось возвращаться в город из своей тихой деревеньки. Вернее, все это точно могло бы подождать до завтра, но я должен отыграть весь день красиво и отвезти девушку домой. Особенно, если у нее так строго с родителями. Кто бы сказал, что в наше время личную жизнь молодой женщины могут так контролировать. Ну разве что она приврала и на самом деле ей не двадцать шесть, а шестнадцать. Я бы не удивился.
Она, наконец, немного расслабляется и начинает болтать. Не то, чтобы без умолку, но по крайней мере мне уже не нужно тащить клещами каждое слово. Можно расслабиться и присмотреться повнимательнее.
Без косметики, с веснушками и без очков я бы сказал, что она… милая не красавица.
Не роковая красотка, не прелесть, какая симпатяжка, и не тот случай, когда пара сеансов у косметолога превратят гадкого утенка в прекрасного лебедя. Она просто милая, хоть и зажатая, и постоянно контролирует каждую улыбку или каждое движение бровей. Но то и дело проигрывает в этой войне, и ее улыбка чаще немного нелепая, а взгляд украдкой — как у звереныша, которого забрали домой, и он пока не знает, что здесь его не обидят.
Скорее всего, я бы даже не обратил на нее внимание, если бы не обстоятельства нашего знакомства.
И в этом есть свой плюс: малышке меня не прошибить и не зацепить красивыми глазами. Но при этом я хочу продолжить наше знакомство. Потому что, как бы там ни было, мне с ней интересно. Ровно настолько, чтобы подумать о еще одной встрече.
Когда на улице темнеет — и ночная прохлада подгоняет найти место потеплее, мы в две пары рук собираем посуду и возвращаемся в дом. Здесь у меня все, что нужно, чтобы облегчить быт холостяка: посудомоечная машина, кухонные агрегаты, большинством из которых я еще только планирую научиться пользоваться.
Нарочно отхожу в сторону, чтобы посмотреть, как гостья справится с бытом.
Зачем мне это?
Вряд ли готов сформулировать ответ достаточно четко. Пусть будет… любопытство. В моей жизни случались женщины, которые были на «вы» даже с элементарными бытовыми заботами, и из тех отношений я вынес главное: для меня имеет значение, умеет ли женщина позаботиться о доме и обо мне.
Малышка-писательница умеет. С моими подсказками — куда нажать и какой режим выбрать — загружает посуду. Оставшиеся овощи убирает в холодильник. Осмелев, носится у меня перед глазами, как-то со своей женской колокольни организовывая то, что обычно называется порядком.
Даже не вмешиваюсь. Наблюдаю.
Могу ли я представить, что вот так меня будут встречать каждый вечер? Запросто.
Хочу ли — вот в чем вопрос.
И есть только один способ это проверить.
— Кажется, все, — поворачиваясь, улыбается моя гостья.
Выглядит очень довольной, и даже без красных щек в этот раз, хоть я смотрю на нее в упор, и мой взгляд вряд ли можно истолковать множеством способов.
Умница все правильно понимает, потому что вдруг открывает рот и тут же закрывает его кончиками пальцев.
Это… забавно. И необычно. И еще больше щекочет любопытство.
У меня еще не было взрослых маленьких девочек, которые бы прятались от поцелуя за ладошкой.
Если бы она не дергалась от любого прикосновения, я бы уже обнял ее и поцеловал. В этом нет ничего необычного — многие первые свидания заканчиваются поцелуем, а у меня были и те, которые заканчивались сексом, и вполне сносным. Но что делать с этим чудом?
— Я не люблю целоваться, — вдруг говорит Йен. — Не умею и не практикую.
— В жизни не слышал ничего более вдохновляющего на романтические подвиги, — вздыхаю я, но все же рискую сократить расстояние между нами до тонкой прослойки воздуха.
Это черте что, если быть точным. Потому что минуту назад я был человеком, который после такого заявления пожал бы плечами, сказал «пфффффф!» и порадовался, что вовремя избавился от иллюзий насчет перепуганной мыши.
Но ох уж этот вездесущий один процент «а вдруг?»
— Почему не любишь? — Ее нужно немного расслабить, а то, чего доброго, упадет в обморок. — Что не так с поцелуями?
— Не люблю, когда мне запихивают язык в рот, — сознается она, нервно поправляя волосы и, как будто спасаясь от неизбежного, «прячет» нижнюю часть лица в высокий ворот моего же свитера. Наружу торчат только спинка носа и огромные испуганные глазища.
— Совсем не обязательно сразу запихивать язык, — пытаюсь успокоить ее уверенным голосом «знатока».
Подвигаюсь еще ближе, на мгновение закатывая глаза от приятного ощущения прижатой ко мне тугой женской груди. У Наташи с грудью беда. Вернее, беды не было, потому что не было груди. А я, хоть и не бычок из любимой женской поговорки про корову и вымя, люблю, когда есть что сжать в ладони.
Малышка громко сопит в воротник.
Поднимаю руку, потихоньку, чтобы не напугать, тяну его вниз, изучая взглядом появившийся нос, красные щеки и плотно сжатые губы. Обычные губы с неидеальной формой и без соблазнительной припухлости.
— Сначала можно просто губы в губы. — Понижаю голос, провожу костяшкой большого пальца между ее губами и немного надавливаю.
Она не сразу, но поддается: разжимает их, обжигает нервным горячим дыханием мою кожу, пока неторопливо поглаживаю ее губы костяшкой.
— Можно языком по губам, — продолжаю озвучивать варианты, стараясь не упускать ни оттенка реакции на мои слова. Кто бы сказал, что разговоры о поцелуях могут быть такими же приятными, как и сам процесс. — Можно все, что тебе захочется. И так, как тебе захочется.
— Никто не спрашивал, как хочется мне, — шепотом отвечает она. — Никогда.
— Я спрашиваю: скажи, малыш, каких поцелуев тебе хочется сейчас?
Йен кажется еще более напуганной, чем секунду назад, но не отодвигается и даже не пытается снова спрятаться в мой свитер. Пристально изучает мое лицо, как будто у меня есть что-то такое, чего она никогда не видела, несмело подается вперед, и я тоже делаю еще полшага.
Она задирает голову, закрывает глаза и приподнимается на носочки.
Ресницы смешными тенями дрожат на щеках с россыпью веснушек.
— Твоих… — Чувствую ее ответ на своих губах. — Сейчас мне хочется твоих поцелуев.
Приходится как вчера: взять ее руки и уложить себе на плечи, в которые Очкарик тут же цепляется, как в спасательный круг. Обнимаю ее в ответ: одной ладонью накрываю спину, другую опускаю чуть ниже талии. Держу крепко, чтобы сейчас, раз уж мне доверили урок поцелуев, у меня был весь контроль.
Целовать девушку в первый раз — это всегда лотерея.
Понравится ли ей? Понравится ли мне? Какая она на вкус? Захочется ли мне еще? Попросит ли она продолжение?
Прижимаюсь к ее губа своими: это еще не поцелуй, а малышка уже всхлипывает, как будто ей вот-вот сделают больно. Я бы хотел разжать ее губы: немного грубо, напористо протолкнуть внутрь язык, показать ей, что прямо сейчас мы можем трахнуть друг друга ртами — и это будет не «засунуть язык в рот», а охуенно. Сделать так, чтобы из этой явно замороченной головы исчезли страх и предрассудки.
Я бы мог…
У меня снова звонит телефон.
И я жопой чую, что теперь это точно по работе.
— Малыш, мне нужно ответить, — говорю я, когда, спустя пару секунд, она так и продолжает цепляться в мои плечи, при этом выглядя так, словно теперь от этого действительно зависит ее жизнь.
— Да-да, прости, конечно… — отвечает сбивчиво. Пытается отойти, но натыкается бедрами на тумбу сзади, морщится и потирает ушибленную пятую точку. — Я переоденусь и могу вызвать такси, если у тебя поменялись планы.
Я прикладываю телефон к уху, отвечаю и прикрываю динамик рукой, когда на том конце связи меня действительно грузят рабочими вопросами. Осматриваю гостью с ног до головы, прикидываю, что на улице, несмотря на солнце днем, холодный ветер — и хоть ходить ей придется от порога до порога, а в машине тепло, все равно не хочу, чтобы переодевалась.
Даже если не шутил, когда обещал не дать отобрать свитер. Тем более, что он и правда любимый.
Но, но…
— Если хочешь — оставайся в нем, — говорю практически одними губами, стараясь не пропустить ничего важного из телефонного монолога моего подчиненного. — Чтобы не замерзла. И у меня будет повод напроситься на встречу.
Хотелось бы мне знать, чему адресован этот почти ошарашенный взгляд: тому, что я вот так запросто готов отдать незнакомке свою вещь или моему намеку на желание увидеться с ней еще раз.
— Обещаю вернуть его даже лучше, чем был, — шепотом отвечает она и снова зачем-то прячет нос с воротнике.
— С ценником и в магазинной упаковке?
Она явно очень зажата, но пытается поддерживать разговор и делает это достаточно интересно. Ни короны на голове, ни надуманного статуса, ничего такого, за что мне обычно сразу хочется попрощаться и порадоваться, что все это не затянулось — и я не потратил время впустую.
Через десять минут мы уже в машине, и малышка вздрагивает на спуске с моей «любимой» горки. У нее тоже что-то случилось, потому что половину пути она молчит и энергично стучит пальцами по экрану телефона. Пишет сообщения? Маме? Или у нее тоже настырный бывший?
Мысленно качаю головой. У Наташи есть масса недостатков, которые, на мой взгляд вкус, делают ее абсолютно не пригодной для семейной жизни, по крайней мере для такого мужика, как я, но парочка фокусов у нее есть. Она, как это можно говорить, еблива. Знает, как себя подать, как преподнести, чтобы у мужика отключалась верхняя голова и включалась нижняя. Ну и наши довольно продолжительные отношения не прошли для Наташи даром — коем-чему она все-таки научилась, например, не нести совсем уж откровенную чушь. Так что вряд ли муж успел так быстро осознать, что за «сокровище» ему досталось, и пожалеть об Очкарике.
Хотя, не плевать ли на эту парочку?
— Удобно живешь, — отмечаю я, притормаживая около нужного дома. Новая высотка, хороший район.
— Я снимаю однушку, свое мне пока не по карману. А здесь все рядом. Если вдруг свалится вдохновение в три часа ночи, можно пойти куда глаза глядят — и обязательно куда-то да попадешь.
— Это почти цитата из «Алисы в Зазеркалье»?
Она с блаженной полуулыбкой роняет голову на спинку сиденья и совершенно открыто, почти восторженно, говорит:
— Читающий мужчина — просто мечта. Можно я потыкаю в тебя пальцем, а то вдруг ты начал становиться нереальным.
Мы обмениваемся понимающими смешками — и малышка как-то стремительно выпрыгивает из машины, на прощанье помахав рукой, словно я какая-то фея-крестная, спасшая ее от позора.
И только отъехав на пару кварталов, вдруг вспоминаю, что так и не попросил у писательницы номер телефона.
Черт.