было свести дружбу с одним из 112 директоров - нужен был один, но влиятельный. Однако здесь
крылась маленькая трудность. К чему им была нужна наша дружба?
Интерес мог возникнуть, только если удавалось внушить директору, что тебя хотят все.
Тогда ты обретал определенную ценность. Если директор уводил популярного студента у других
боссов, он набирал очки. Поэтому многие учащиеся хлопотали над тем, чтобы создать иллюзию
собственной популярности. Тогда все боссы начинали его хотеть - просто потому, что этого
хотели все. Начинал работать своего рода испорченный телефон, что часто бывает и на рынках.
Такая игра требовала изрядной самоуверенности и надежды на легковерие всех окружающих; именно так я и решил проблему собственной занятости. Спустя несколько недель после начала
занятий я подружился с одним типом на торговой площадке, хотя не той специализации, по
которой я хотел бы работать. Он настойчиво приглашал меня присоединиться к его
направлению. Я рассказал соученикам, что меня зазывают, а они поделились новостью со
своими приятелями на торговой площадке. Те заинтересовались. Кончилось тем, что человек, у
которого я хотел работать, услышал, как обо мне говорят, и пригласил на завтрак.
Если вам кажется, что это низкая расчетливость и бесчестная хитрость, прикиньте
возможные варианты. Либо я вверяю свою судьбу в руки боссов, а у них, насколько я понимаю, нет ни капли милосердия по отношению к тем, кто имел глупость им довериться, либо я должен
довериться доброму сердцу выбранного мною босса. У меня были приятели, которые
испробовали этот путь. Облюбовав себе босса, они бросались к его ногам, как вассал перед
своим господином, произнося при этом нечто крайне льстивое, типа: «Я ваш верный и
смиренный слуга. Наймите меня, о великодушный, и я буду делать все, что вы прикажете». При
этом надежда была на встречную благосклонность, примерно в таком стиле: «Встань с колен, юноша, тебе нечего страшиться. Если ты будешь верен мне, я защищу тебя от сил зла и
безработицы». Иногда это срабатывало. Но если нет, приходилось расплачиваться сполна. Ты
превращался в брошенную вещь. В классе в связи с твоим поведением возникал диспут -
допустимо ли в такой ситуации опускаться до пресмыкательства. В общем, вся система
воспитания здесь сводилась к одному - кто даст слабину под давлением, а кто выдержит.
Каждый решал за себя, и в результате овцы отделились от козлищ. Кто с первого занятия
поставил на полное послушание и лизоблюдство, выбрали места в первых рядах классной
комнаты, где и просидели все пять месяцев занятий (стиснув зубы). Кто ценил собственную
гордость или просто предпочитал держаться в стороне, изображали полное безразличие, для
чего сидели поближе к задним рядам и швыряли жеваной бумагой в лекторов.
Были, конечно, исключения. Некоторые предпочли избежать крайностей. Двум или трем
удалось с самого начала договориться с боссами, так что они получили право самостоятельно
выбрать работу. Они держались независимо и непредсказуемо, как вольные между рабами, и
многие считали их шпионами администрации. Были заднескамеечники по духу, но обремененные
женами и детьми, о которых нужно было заботиться. Эти тоже были сами по себе. Они
держались особняком от подлипал из брезгливости, а заднескамеечников сторонились из
чувства ответственности.
Себя самого я, разумеется, считал исключением. Некоторые обвиняли меня в
принадлежности к переднескамеечникам, потому что мне нравилось сидеть рядом с мужчиной из
Гарвардской школы и наблюдать, как он чертит свои организационные диаграммы. Мне было
любопытно, добьется ли он успеха (не добился). К тому же я часто задавал вопросы. Многие
подозревали, что я таким образом втираюсь в доверие к лекторам, то есть веду себя как
истинный переднескамеечник. Это было вовсе не так. Но попробуй втолковать это тем, кто
выбрал для жизни последний ряд аудитории. Я с грехом пополам искупил свою
любознательность, швырнув несколько раз жеваной бумагой в важных лекторов. А когда меня
прилюдно выставили из класса за то, что я на виду у всех принялся читать газету, моя репутация
в задних рядах резко повысилась. Но своим в их компании я не был никогда.
Самым большим исключением были, видимо, японцы. На японцах рушилась любая
попытка классификации нашей аудитории. Их было шестеро, все сидели в переднем ряду и
спали. Головы клонились то взад, то вперед, а порой прямо ложились на плечо. Так что было бы