этаже (после того, как маклер Мейсон Гаупт очистил его от мусора), Раньери так и не появился.
Маклеры были вполне удовлетворены. В том месяце, в апреле 1986 года, отдел закладных
потерял денег больше, чем когда-либо прежде, - по разным оценкам, от 35 до 65 миллионов
долларов. Потери эти маклеры закрывали прибылью, припрятанной ими на черный день.
Прибыль они скрывали с помощью искусственного занижения стоимости облигаций в учетных
журналах. Руководство компании даже не догадывалось ни о чем таком.
Плохие времена настали не только для отдела закладных, но и для всей фирмы. 1986 год
был неудачным, но 1987 год был еще хуже: доходы перестали расти, а расходы вырвались из-
под контроля. Пытаясь восстановить управляемость, Гутфренд взялся за административное
творчество. Появился Совет директоров компании Salomon Brothers, в который вошли главным
образом бывшие маклеры. Над Советом директоров возник еще один новый уровень управления
- «кабинет председателя». Членами своего кабинета Гутфренд назначил двух бывших маклеров
и одного бывшего продавца облигаций: Леви Раньери, Билла Войта и Тома Штрауса. Перед
каждым была поставлена одна и та же задача: забыть об узковедомственных заботах и думать
только о процветании фирмы в целом. Дивная была идея и очень богатая.
«У меня есть теория на эту тему, - рассказывает Энди Стоун, сидя в своем кабинете в
Prudential-Bache Securities. - Лучших своих добытчиков Уолл-стрит делает менеджерами. Если ты
умеешь торговать, тебя награждают и делают менеджером. Лучшие добытчики беспощадны, крайне честолюбивы, а часто еще невротичны и параноидальны. Этих людей делают
менеджерами, и они начинают воевать между собой. Не остается другой отдушины для их
свирепых инстинктов. Раньше все это находило выход на рынке, а теперь этот канал для них
закрыт. Обычно они не годятся на роль менеджеров. Половину из них приходится выбрасывать
сразу же, настолько они никуда не годятся. Еще четверть лишаются новых постов в результате
интриг. Наверху остаются самые безжалостные. Вот откуда циклы на Уолл-стрит, вот почему
сейчас рушится Salomon Brothers - безжалостные люди губят дело, но от них не избавиться
раньше, чем рухнет все».
Ни для кого в фирме не было секретом, что в кабинете председателя нет единства. Это
были просто представители трех враждующих опор кредита. Штраус представлял отдел
правительственных облигаций, Войт - корпоративных, а Раньери - ипотечных. По словам одного
из работников отдела правительственных облигаций, «можно было принадлежать к одной из
трёх семей - Штрауса, Войта или Раньери. Мало кто был вхож больше чем на одну территорию».
Главной проблемой была воинственность конфликтующих сторон. Члены кабинета
председателя вели себя, как злющие коты. Раньери отзывался о Томе Штраусе как о «надутом
придурке, у которого в жизни не было ни одной собственной идеи». Билла Войта он считал
«величайшим интриганом, не способным без тайного умысла и словечка сказать. Настоящий
иезуит». Но его мнение о коллегах было почти проявлением лояльности по сравнению с тем, как
они отзывались о нем самом. Он-то был готов сотрудничать с ними, но они от него избавились. С
другой стороны, все трое жили по закону джунглей. Может быть, они просто успели достать его
раньше, чем он с ними расправился. Как бы то ни было, кабинет председателя вобрал в себя те
силы, которые усиленно трудились над уничтожением отдела закладных.
Отдел торговли правительственными облигациями был прямой противоположностью
склонному к обжорству и этнически яркому отделу закладных. По стандартам Salomon его можно
было назвать утонченным, что в данном случае означает, что они предпочитали бифштекс с
кровью, а не совсем сырой. Если бы их, маклеров из отдела правительственных облигаций, заставляли чуть больше сдерживаться, то по внешности их можно было бы принять за
ответственных и сознательных потомков пуритан с восточного побережья. Том Штраус, их вождь
и учитель, был высокий, тощий и всегда загорелый. Он играл в теннис.
Маклеров по закладным это раздражало. Им казалось, что Штраус на самом верху фирмы
подрывает основы ее еврейской культуры, и это им не нравилось. Когда в разговоре речь
заходила о Штраусе, почти всегда поминали и его игру в теннис; они представляли его во всем
белом на корте закрытого клуба. Больше всего в людях они ненавидели два порока, от которых