Все-таки в наличии даже самого скромного капитала есть немалая польза. Конечно, я мог бы заниматься делами и в мансарде, разложив бумаги на скрипучем столике, изрядно напоминавшем парту в гимназии — а то и прямо на половицах, благо уж этого богатства даже в крохотной комнатушке под крышей хватало с избытком.
Но куда удобнее проделывать это все в кабинете. Пусть даже он и не самый просторный, местами пошарпанный, с кое-где отвалившимися темно-зелеными обоями — да и вообще наскоро переделан то ли из крохотной спальни, то ли вообще чулана.
Зато с самым настоящим креслом!
Обтянутый потрескавшейся кожей трон я нашел на Апраксином дворе за «красненькую» и без особого труда сторговался чуть ли не вдвое меньше. То ли Петропавловский не ошибся, и перепуганные купцы готовы были скидывать товары за бесценок, то ли меня уже понемногу начинали узнавать в лицо. А может, кресло и правда стоило не больше мятой пятерки — но оно мне понравилось, так что весьма и весьма скоро поехало на новую квартиру.
Вместе со столом — тоже не слишком новым, зато просторным, с кучей запирающихся ящиков и даже в изрядном возрасте сохранившим то, что принято называть роскошью. Годы добавили дереву не только царапин и шероховатостей, но и какой-то особенной фактуры. Тяжеловесной, уютной, приятной на ощупь и с неповторимым запахом старины. Наверняка стол многое повидал и мог бы рассказать немало весьма занятных историй.
Но уж точно не таких, как та, что я понемногу восстанавливал. Медленно, по крупицам, частенько ошибаясь и раз раз разом откатываясь назад на месяцы или даже годы. До появления первых компьютерных сетей — дедушек Интернета — оставалось еще не меньше полувека, а пожелтевшие от времени архивные записи не слишком-то спешили делиться своими тайнами — не говоря уже о том, что даже раздобыть эти клочки бумаги с расплывшимися от влаги чернилами уже стоило немалых усилий, а порой и денег. Информацию приходилось собирать буквально по крупицам. И все же дело понемногу двигалось: я узнал то, о чем еще не успели написать в учебниках по современной истории.
И то, что вряд ли вообще когда-нибудь напишут.
Похоже, здесь интервенция в Персию силами Кавказского военного округа началась чуть раньше положенного, еще в марте. И шла даже удачнее, чем в моем родном мире. Настолько, что генералу Иллариону Ивановичу Воронцову-Дашкову не понадобилась моя с шефом помощь… наверное. Во всяком случае, отправленные мною письма вернулись, не найдя адресатов: подпоручик Чернов и его высокоблагородие капитан Муромов в составе первой стрелковой бригады не значились — в том числе и в списках погибших. Ни фотографий, ни статей, ни даже слухов о сверхчеловеческих подвигах, которые непременно дошли бы до столицы.
Впрочем, на фоне умений местной аристократии мои скромные возможности изрядно терялись. Так что слава и газетные развороты вполне могли достаться и кому-нибудь из родовитых князей… но не имя же, в конце то концов!
По всему выходило, что очередная война на Ближнем Востоке почему-то обошлась без нашего с шефом участия. Может, нашлись дела поважнее. Или в Персию отправился кто-то другой из наших. Или…
— Ты как, Володька? — Промурлыкала Марья, повиснув у меня на шее сзади. — Уже учиться сел?
Учиться?.. Ах, ну да — книги на столе. И как раз пара учебников сверху — немудрено подумать, что господин гимназист проснулся в такую рань подтянуть хвосты по учебе. В каком-то смысле так оно и было: я уже столько дней обещал себе заняться по-настоящему важными делами, что пришло время сдержать слово. Пусть даже не это придется потратить утро единственного выходного. Уже к обеду меня ждет сначала визит в «Медвежий угол» к Кудеярову, потом очередная поездка к уважаемому Соломону Рувимовичу, потом…
— Да что с тобой такое? — Марья неловко ткнулась губами мне в щеку. — Сидишь и в бумажку смотришь — совсем как ледышка застыл… Что там вообще?
— Ничего. — Я сложил помятый листок вдвое и бросил в ящик стола. — Так, письмо одно.
Даже если Марья успела заглянуть мне через — вряд ли разобрала слова. За пять лет чернила успели не только выцвести, но кое-где расплыться от влаги так, что от строчек остались лишь синие пятна.
Впрочем, уцелевших вполне хватило, чтобы заставить меня «подвиснуть» на минуту… или даже на две.
— Письмо… Ладно уж, занимайся, ученый! — Марья напоследок еще раз чмокнула меня куда-то под ухо. — Тебе чаю принести.
— Кофе, — попросил я. — И завари покрепче, пожалуйста. А то я так до обеда толком не проснусь.
— Ишь ты! — неодобрительно фыркнула Марья. — Неделю как в хоромы перебрался — а уже прямо как барин — кофеи чашками пьешь. И откуда только такое взял?..
Действительно — откуда? Вряд ли я смог бы объяснить самой обычной девчонке, родившейся в конце девятнадцатого века, что ароматный напиток, которым сейчас балуются по большей части богачи, через столетие с небольшим станет чуть ли не товаром первой необходимости. Непременным атрибутом любого утра, божественным нектаром, основой основ, чудодейственной влагой, способной пробудить к жизни даже истерзанный килотоннами ненужной информации мозг офисного работника. Что кофе будут не только варить в турках, но и готовить всеми мыслимыми и немыслимыми способами, включая сквозное прохождение зерен через кишки каких-то там индонезийских мартышек. Что без него не смогут обойтись ни работяги, ни служивое сословие, ни те, кто в моем мире пришел на смену титулованной знати.
Кофе!
Когда Марья удалилась на кухню, моей первой мыслью было тут же вытащить спрятанную бумагу обратно… но зачем? Я и так помнил ее содержание до последнего слова: стандартная выписка из документов пятилетней давности. Обычно в те времена при штабах уже вовсю работали и какие-никакие типографии, и целый штат машинистов — но уж точно не там, где день и ночь громыхали взрывы и стрекотали пулеметы.
С «Ундервудами» в Порт-Артуре было так себе.
Стандартная «шапка», несколько абзацев с текстом и сразу за ними — список. Девять фамилий, из которых я помнил чуть ли не все. Две или три расплылись до неузнаваемости, еще одна была мне незнакома, но остальные…
В этом мире случилось то же самое, что и в моем родном — хоть и с некоторыми отличиями. Крупнокалиберный снаряд, угодивший в каземат форта номер два при обстреле пятнадцатого декабря тысяча девятьсот четвертого, пощадил легендарного генерала Кондратенко, но забрал жизни других офицеров. Девять человек — прямо как в тот самый день, который я вспоминал еще долгие годы.
Впрочем, всерьез меня сейчас интересовал только один. Мичман с затопленного еще в феврале «Варяга» — того самого легендарного бронепалубного крейсера. Бравый вояка, хоть и был из корабельных чинов, неплохо освоился и на суше: сражался на передовой, ходил в разведку, неплохо стрелял и еще лучше дрался в коротких, но страшных и кровавых штыковых атаках… Впрочем, таких в Порт-Артуре было немало, и мичмана от всех прочих отличала разве что немыслимая для простого пехотинца удача: он неизменно возвращался невредимым из таких переделок, откуда любой другой на его месте прибыл бы на носилках… если и вовсе не остался бы лежать где-нибудь на простреливаемой с обеих сторон ничейной земле. Вот таким везучим мужиком оказался Велевский Николай Станиславович.
Тогда меня называли этим именем.
Странное ощущение. Тоска, испуг… нет, даже страх. Меня на мгновение коснулся первобытный ужас, заложенный на уровне базового инстинкта. Так глубоко в подсознании, что его не смогли окончательно выковырять ни опыт, ни знания, ни даже годы и столетия сверхчеловечески долгой жизни.
Когда-то давно я перестал бояться — слишком уж часто смерть ошивалась рядом. Приближалась, щелкала костями, скалилась мордой скелета и поглядывала из-под балахона пустыми глазницами. Гремела костями, грозилась ржавой косой, иногда даже замахивалась всерьез… и уходила голодной. Столько раз, что я уже успел поверить в почти всемогущую неведомую силу, которой зачем-то решила ранить мне подобных.
Но не здесь. Раздутых до запредельных значений удачи, опыта и запаса прочности все-таки оказалось недостаточно. Смерть дотянулась до того, другого меня, сделав строчку в армейском документе этаким напоминанием о хрупкости человеческого бытия, и теперь беззвучно смеялась, разом придвинувшись чуть ли не вплотную — и, похоже, всерьез собиралась остаться здесь надолго. Мичман Велевский погиб.
Я погиб.
Но следом за страхом пришло и странное облегчение. Будто второй, местный я по каким-то неясным нам обоим причинам мог оказаться для меня не потерянным братом-близнецом на сотню с копейками лет моложе, а врагом. Тем, для кого я стал бы чуждым элементом, уродливой копией, подделкой. Кривым зеркалом, сбоем в системе мироздания, устранить который возможно только единственно верным способом.
И если уж в этом мире мог существовать только один, я не имел ничего против им оказаться. Настолько, что даже не стал еще раз читать абзацы с кратким изложением событий пятилетней давности. Армейский писари уж точно не страдали страстью к преувеличению жертв и будь у них хоть какие-то сомнения — поставили бы отметку «пропал без вести»… Значит, что-то от меня все-таки осталось. Вполне достаточно для опознания и даже похорон. И проверять тут нечего: мы куда крепче обычных людей и немыслимо живучие, но прямое попадание в каземат из крупнокалиберной японской гаубицы — это определенно не то, после чего можно уцелеть.
Значит, тоже тупик. Еще одна ниточка оборвалась, не успев размотаться настолько, чтобы я смог вытянуть за нее хоть что-то. Придется копать дальше, погружаясь все глубже в густой омут минувших дней и откатываясь еще на год или два в прошлое.
К восстанию боксеров в Китае, к битве за Пекин. Или к Памиру — почти за десять лет до войны с Японией и обороны Порт-Артура. Или еще раньше — до очередной и пока что последней русско-турецкой, которая случилась еще при Александре Втором, отце нынешнего императора. Или…
— Володька!
Голос Марьи выдернул меня из воспоминаний. Так резко, что я несколько мгновений пытался вспомнить где — и главное, когда — нахожусь. Прямо как рыба, которую вдруг вырвали из привычной среды и швырнули на сушу… Видимо, со стороны это и правда выглядело весьма забавно.
— Ну и лицо у тебя, — захихикала Марья — и вдруг нахмурилась, разом посерьезнев. — К тебе там дед какой-то пожаловал. Здоровенный, страшный, бородища разве не до пояса… Говорит — зови Владимира Петровича!